Текст книги "Жиголо"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– Ты знал ее? – спросила Александра, когда ответила на мой вопрос.

– Да, – ответил я.

Более меня ни о чем не спросили. Наверное, я так и не научился скрывать свои чувства? Кажется, отцы-командиры не сумели до конца выжечь каленым железом мои душевые порывы и романтические переживания; вот в чем дело.

Любил ли я приятную во всех отношениях губастенькую дуреху и прелестницу с объемными формами и подвижной, скажем так, сутью? Вопрос риторический. Любил и любовь та была сладка, как рафинад из грязноватого черниговского буряка, и радостна, как экзальтированный праздник Независимости CША 4 июля, и бесконечна, как млечный путь в созвездии Гончих Псов, рвущих поводок из рук Всевышнего, невидимого и непостижимого для нашего нищего умишко.

Да, я её любил, даже несмотря на то, что использовал в своих корыстных интересах. Моя ошибка лишь в том, что так и не понял: если не мы будем немедленно вырезать червоточины из нашей среднерусской картофельной жизни, то враги наши будут резать нас и наших детей, и детей наших детей, как цукатных цыплят.

Итак, прибыв, выражаясь языком протокола, на место происшествия, мы обнаружили в подъезде и квартире тошнотворную суету оперативной группы, а во дворике – многочисленных зевак, включая уличных малолеток, уже познавших неспело-вишневый вкус клея БФ.

Я почувствовал раздражение, оно поднималось изнутри и делало меня слабым. Поначалу решил, что нервничаю по причинам вышеизложенным, потом понял – причина в другом. По соседству с домом импрессионил в малахитовой дымке бесплатного лета праздный Измайловский парк и там, на прогнивших досках эстрады, выкрашенной в отвратительный цвет цинковой зелени, репетировал духовой оркестр, в составе которого, был уверен, хороводили бравые отставники и прочие музыкальные старперы.

Конечно, можно было бы не обращать внимание на звуки этого вконец раздолбанного оркестрика, да дело в том, что он пытался воспроизвести одну и ту же мелодию: "Прощание славянки". Создавалось впечатление, что трубачи и прочие трухачи ни хера более не ведают в области национального репертуара, и шаркают одну и ту же до-ре-ми-фа-соль. И нестройные эти гаммы, прожигая шлакоблочные стены всех соседних домов, делают жизнь их обитателей вконец бессмысленной.

В этом смысле Верочке повезло: она не могла слышать зло искаженную мелодию, под которую уходила на фронт героическая российская армия образца 1914 года.

По утверждениям экспертов, жертва сама открыла дверь убийцам. Более того, была распита бутылочка французского вина, изготовленного полвека назад шинкарями чарующей Шампани. Не исключено, что жертва была протравлена клафелином. Зачем? А чтобы без проблем запустить "мясников" в квартиру, где и завершилась акция по расчленению доверчивой тютёхи, могущей слишком много знать.

Поскольку я был с капитаном милиции и выступал в качестве понятого, то мне дозволили заглянуть в ванную комнату. Если бы не моя армейская спецподготовка, то от увиденного... Я лишь поморщился от знакомого кисловатого запаха крови.

Тот, кто ещё сутки назад пребывал в состоянии любовной эйфории и беспредельного нетрезвого оргазма, был расчленен до ветошных кусков говядины, полузатопленных в ванной. У этой громадной чугунной посудины сидел на стуле старенький эксперт, похожий на профессора Первого Медицинского. Под его ногами цинковело десятилитровое ведро. Специалист по трупам рукой в прорезиненной перчатке ловил куски мяса в ванной и при этом мурлыкал мелодию "Прощание славянки", доносящуюся, напомню, из парка культуры и отдыха трудящихся и колхозных масс.

– Как дела, Абрам Борисович? – поинтересовался моложавый и вальяжный следователь Слепцов таким тоном, будто интересовался выпечкой калорийных булочек в соседней булочной.

– Нормально, Сема, – ответ эксперта был банален. – Накрошили вот... как на шашлык.

– А голова-то где? – вспомнил следователь.

– В холодильнике, где еще, – пробурчал Абрам Борисович, запуская вновь руку в киноварную жиж для очередного удачного цапа. – Таки ты её, Сема, не трогай – с ней я поработаю уж...

Я невольно хныкнул, представив такую жизненную картинку: законопослушная, но габаритная гражданка России отправляется в полночь на тараканью кухоньку свою, чтобы там втихую от благоверного навернуть холодных щец да заглотить клонированных тефтелек, приготовленных родной мамулей. И вот обжора грациозно шлепает танго будущего харчевого услаждения; и вот даже тарелка готова, и ложка готова, и вилка готова... и вот дверца холодильника ЗИЛа, лучшего, кстати, в мире, открывается... и что там Бог послал? А там, в арктическом холоде возлежит вилок промерзлой капусты... Впрочем, кажись, не капусты? И далеко не капусты. При ближайшем рассмотрении мерзлый вилок оказывается бедовой головухой любимой мамы (тещи по совместительству), которая зарыкает на собственную дочь с немым укором заиндевевших сапфировых зенок, мол, зараза такая и зараза сякая, сколько можно жрать, дурище!..

Вот такая вот картинка из жизни простодушного населения, решающего иной раз свои семейные проблемы таким веселеньким и весьма действенным способом. А что тогда говорить о тех, кто занят кровопусканием на уровне, скажем, общественном?

Но меня не оставляет впечатление, что некто работает под "духов" – во всяком случае малопонятно подобное зверство. Зачем кромсать красивое тело, если можно обойтись профилактическим ударом в беззащитный висок с венозным вензелем.

То есть наблюдается некое несоответствие между, скажем, делом и телом. Отчего такая грубая "зачистка"? Не является ли это предупреждением нам, живым?

– Похоже, – согласилась капитан милиции Лахова, когда мы уже находились в машине. – А зачем предупреждать, если можно убрать, призадумалась. – Что Верочка могла такое знать?

– Ничего, – ответил я и ляпнул, – кроме того, что господин Житкович fuck`ал госпожу Пехилову на рабочем столе.

– Что? – не поняла – Что делал?

Пришлось воротиться в недалекое прошлое, правда, без некоторых интимных частностей. Выслушав меня, Александра хрустнула ключом зажигания и сделала естественный вывод, что такие откровения секретаря "Russia cosmetic" могли быть получены мною только в койке.

– Или мойке, – попытался глупо отшутиться. – Вообще мы ходили в "Кабанчик".

– К-к-куда?

Я объяснил, как мог: хороший такой ресторанчик, где подают поросячьи хвостики, копытца и пятачки.

– Хвостики, говоришь, копытца, – Александра с напряжением выруливала "девятку" из дворика, – пятачки, говоришь, – и неожиданно предупредила. Впредь обещай мне говорить все.

– Что, значит, – занервничал, – "все"?

– Все, что касается твоих отношений с женщинами, – автомобильчик выкатил на проспект; он был шумен и праздничен от цветных, как флажки, малолитражек.

– Ну здрастье, мать! – хохотнул. – Тогда проще кастрировать меня, как кота.

– Это хорошая мысль, – мстительно прикусила губу. – И чтобы без анестезии.

– Александра... Федоровна, – даже запнулся от возмущения. – Может, растерялся, – сразу под венец, – кивнул на взгорье, где ладилась церквушечка, устремленная позолоченным куполом и летящим в синь летних небес крестом.

Капитан милиции мельком глянула на игрушечный храм, потом на меня и вдруг просветлела улыбкой:

– С каким ты был, с таким и остался, – и повинилась. – Прости, веду себя, точно "говны".

Я попытался было обнять за плечи: ревнивая какая, да понял, что лучше пока не надо: женщины, что змеи, могут и ужалить больно – и даже смертельно. Хотя в щадящих дозах их, аспид, яд полезен.

– Хорошо, – пообещал, – буду верен тебе до гробовой доски, которая может сейчас прихлопнуть нас обоих, – нервно заметил по той причине, что капитан не соблюдал никаких правил дорожного движения и пер на красный свет с маниакальным желанием размазать на асфальте любого зазевавшего пешедрала, похожего, подозреваю, на меня.

К счастью, нам удалось избежать жертв и вовремя прибыть к ДК АЗЛК, где, как известно, цвел цветником дамский клуб "Ариадна", прикрывающий своей яркой, скажем так, клумбой суровый антитеррористический центр под руководством господина Королева, который нас, собственно, и ждал для серьезного разговора.

– О! – главный секьюрити клуба искренне порадовался за капитана милиции. – Выглядишь великолепно, Саша! – и чмокнул дамскую ручку.

Потом Анатолий Анатольевич пожал мою руку со словами, что с таким героем можно штурмовать любые цитадели.

– "Муху" дайте, – пошутил я. – И на Кремль.

– Кремль – это святое, – отрезал охранник и пригласил сесть за стол.

После чего без лишних слов, открыв сейф, вытащил бумажное полотнище. Я думал, что это карта Российской Федерации в масштабах 1: 1000, и ошибся. Это была ещё одна схема мафиозной структуры, но более разветвленная и подробная: указывались не только Ф.И.О. и должности, а также адреса, телефоны, привычки и основные грехи.

Я занервничал: неужели вся эта армада завязана на одной маленькой фирме по производству душистой (от слова – душить) водицы? Господин Королев посмеялся: эта карта нужна ему для работы и полноценного контроля за ситуацией в стране – ситуацией экономической.

– Экономической? – решил уточнить.

– Политическая меня не интересует, – ответил АА и выразил следующую мысль: пока есть кремлевский овощ "синьор Помидор", то гниение на грядках верно, как бессмертное учение чучхе Ульянова-Ленина-Бланка.

Мы посмеялись: такое впечатление, что наша навоженная землица выступает полигоном для безумных идей, равно как является последним приютом для властолюбцев, теряющих от родной и горькой последний ум, если он, разумеется, у них наличествовал, в чем есть большие сомнения.

После этой политинформации переходим к нашему конкретному делу. И выясняется, что пока я, прошу прощения, почивал, капитан милиции доложил о моем явлении в четвертом часу поутру и о том сногсшибательном запахе, который герой струил как эфир.

– Струил как эфир, – повторила женщина. – Неправда, что ли?

– Был в коровнике...

– ... у доярок? – недобро прищурилась.

Я развел руками, мол, какие могут быть дела с таким подозрительным и желчным на слова партнером. Анатолий Анатольевич вздохнул: мальчики и девочки, договоримся сразу – никаких производственных тайн, в противном случае нас по очереди вынесут на погост.

Делать нечего, и я коротко рассказываю о своих не очень праведных делах, особенно у старого коровника близ садово-огородного общества "Автомобилист".

– Думаю, нашему Диме повезло у этого коровника, – подводит итоги главный секьюрити. – Больше, повторю, никакой самодеятельности.

Капитан милиции меняется на глазах: ревнивая женщина исчезает и возвращается та, которую я любил. Она грозит кулачком из-под стола, мол, в следующий раз утоплю в джакузи, и я понимаю, что мир восстановлен и впереди у нас танцы под звуки духового оркестра в ЦПКиО. Вопрос лишь в одном: будут лет так через сто играть духовые оркестры?

Выслушав аналитический доклад АА, я понял, что все мы находимся у подошвы огромной горы, как те альпинисты у ледяного пика Коммунизма. Впрочем, об этом нетрудно было догадаться самому. Однако у главного секьюрити имелась Система, доказывающая, что вся наша любимая страна находится в паутине "особых" отношений – называть их мафиозными, конечно, можно, но лучше не торопиться с подобными выводами.

Как говорится, мафия бессмертна, потому что живет чужими жизнями. И признаки мафиозности, то есть "семейственности" в нашей стране видны невооруженным глазом.

В этом смысле отличается главная Семья республики с папой, находящимся на последнем моральном и физическом издыхании, который, подозреваю, даже на смертном одре не выпустит из рук пресловутый "ядерный чемоданчик". Но речь не о них, небожителях, отживающих свое под редеющей тенью баобабов и прочей кремлевской фауны и флоры.

Речь о тех, кто на государственных должностях занимается своим скромным таким бизнесом, если представить нашу родину лавочкой по распродаже природных ресурсов. Желающих схавать жирный кус народного пирога с нефтяной или газовой, или там золотой, или алюминиевой и так далее начинкой много. Их куда больше, чем плодоносной землицы, такой аппетитной с борта самолета. Как кричал по ТВ один общественный и считающий себя мессией восторженный таракаш с усами и выпученными зенками: "Летишь час – Россия! Летишь три – Россия! Девять часов – Россия! Во, бляха-ха-ха, понимаешь, какая!!!"

Словом, тот, кто режет пирог, прежде порадеет родному человечку, который в свою очередь порадеет понятно кому... Звериный, понимаешь, оскал капитализм – от него, бляха-ха-ха, никуда.

Естественно, при мировых сделках возникают проблемы, чаще всего они решаются полюбовно, за столом, прошу прощения, переговоров, но иногда нож, пуля или заряд пластита снимают все лишние вопросы.

Что тогда говорить о тех, кто тихо таки буршит в подполе лавочки, занимаясь мелким таким бизнесом, как наркотики, проституция, торговля оружием и проч.

Доверие и ещё раз доверие – вот основополагающий принцип деловых новых людей России. Если оно не оправдано, то простите, господа, ваши известковые кости будут плясать на могильнике Новодевичьего вместо того, скажем, чтобы культурно жрать водку и авокадо в стриптиз-баре "Распутин".

Короче говоря, рука руку моет, и чем лучше моет, тем слаще душе, подсчитывающей прибыток. Куда там заносчивой корсиканской "козе ностре"? У нас ширь да воля, натуральный размах и наших всех блудливых папиков на самой крутой, понимаешь, козе не объедешь.

Возвращаясь к нашей незначительной в масштабах всеобщей смуты и хаоса проблеме, можно припомнить известную песню: "Лучше гор – могут быть только горы, на которых ещё не бывал". Именно на одну из неизвестных горок нам и предстояло вскарабкаться – и имя эта горка имела "Украина", то есть гостиница, популярная рестораном, дешевыми орально-анальными потаскухами и номерами с такими высокими потолками, что туда можно было свободно запускать любую голую жопу на воздушном шаре.

Но прежде, чем начинать "работать на горе", мы провели мозговую атаку, чтобы выкристаллизовать общую ситуацию, связанную с последними событиями. Надо признаться, когда я ещё сообщил, что по случаю установил в родном доме секретку, которая, кстати, отлично сработала... меня не поняли и осудили.

– Дмитрий, ты что в джунглях Амазонки? – вопросил АА, словно не ведая, что мы все находимся в жарком сафари, где прорастают, повторю, кривые баобабы и прочая кремлевская фуфуня, в смысле, фауна и флора.

– Дима-Дима, – покачала головой Александра. – Он меня пугает, обратилась к господину Королеву с материнской интонацией.

Я рассмеялся и хотел сказать любимой, что ведет она себя, как мать родная, да хватило выдержки промолчать.

Когда началась мозговая атака, участие мое в ней свелось поначалу к минимальным эмоциональным взбрыкам. Дело в том, что я неосторожно выступил с сообщением о том, что журналистка Стешко занималась проблемой НЛО...

– И что? – был резок господин Королев, решив присечь анархию на корню. – Дима, не морочь себе и нам голову. Мы с Сашей воспитывались в советской школе.

– И что? – решил не уступать.

? А то, что твои НЛО...

Ого, – проговорила Александра Федоровна, рассматривая схему-карту родной мафии. – А с каких пор олигарх Дубовых поголубел, как ель на Красной площади?

Да с тех, – засмеялся главный секьюрити, – как наш мудковатый Израэль страну объявил банкротом.

Не вижу связи, – оторвав взгляд от карты, капитан милиции покосился в мою сторону, мол, ты сиди, юный уфолог, и дыши в тряпочку, когда серьезные люди серьезным делом заняты.

– Потом объясню, – отмахнулся АА, решив не затрагивать тему в пастельно-постельных тонах при мне, тоже воспитанном советской школой. Так о чем это мы?

Миром правит мужчина, – пробурчал я чьи-то верные слова, – потому что в этом мире есть женщина.

И на этом мое на время активное участие... Безусловно, линия расследования, связанная с НЛО, только усиливало бы сумятицу в наших земных проблемах, но как красиво, господа! Как, право, красиво! Хотя кому нужен невозможный по красивости изгиб "летающей тарелки" на утреннем умытом небе, когда башка после ночи гудит, будто водопадик в парке Кузьминок, где, собственно, и произошел чрезмерный процесс возлияния. Увы-увы, мы привыкли факать по замусоренному асфальту, не видя чар иных, параллельных, миров.

Меж тем, главный секьюрити и капитан милиции увлеклись прозой жизни. Нельзя сказать, что в своих предположениях они были оригинальны.

По их мнению, Мариночка Стешко наступила на некую проблему, как на противопехотную мину. Последствия известны и печальны. Остается только узнать, кто установил "мину"? Что в свою очередь позволит определить жизненные интересы столь живодерной ОПГ.

– Скорее всего наркотики, – рассуждал господин Королев. – Тогда схема работает превосходно.

– М-да, – промямлил я, решая не запираться: любые схемы пасуют перед жизнью, и как этого не понимал АА...

Итак, в свете последних событий, связанных, кстати, и со мной, вытанцовывается такое положение вещей: некто решает взять под свой контроль косметический центр "Russia cosmetic", убыточное, между прочим, предприятие, и тогда становится понятна не только гибель журналистки, которая, возможно, того не ведая, хотела защитить интересы своей подруги госпожи Пехиловой, но и расстрел в Подмосковье братьев Хубаровых, номинальных хозяев ООО, а также исчезновение исполнительного директора и невнятной во всей этой истории фигуры Житковича. Их поиски пока ни к чему не привели, но приведут, с убеждением закончил спич Анатолий Анатольевич.

– А Вера? – спросил я.

– Что вера? – не понял меня АА.

– Вера, это девочка... из которой... сделали шашлык...

– Дмитрий, – поморщилась Александра, – прекрати.

– Ее за что в мясо? – не прекратил. – Когда идет передел общества с ограниченной ответственностью, красивеньких секретуточек так не режут. Вы меня понимаете? Моего друга так не режут? Журналиста так не режут?! – Я чувствовал, как свинцовый обруч ненависти теснит мою душу и тем не менее был спокоен: – А я видел... там... на даче... Ей брюхо распороли и туда котенка кинули. Даже отморозки так не "работают", "азеры" так не "работают", спецназ так не "работает". Вы меня понимаете?..

– Спокойно, Дима, – сказала моя любимая женщина, и лицо у неё было старым, как икона.

– Пусть говорит, – сказал Анатолий Анатольевич. – Он человек действия, а мы...

– А вы малюете схемы, и это хорошо, – сдерживал себя. – И по ним выходит все так складненько...

– Прекрати, – ударила рукой по столу Александра. – Говори по существу.

– О чем?

– Если никто так не "работает", как ты выразился, тогда кто работает, – в её глазах плескались арктические льдины, – на твой взгляд?

– Не знаю, – чувствовал, как свинцовый обруч, вращающийся в груди, отпускает жим. – Не знаю, – повторил, – но буду знать, – проговорил утвердительно, поникнув головой.

Вероятно, вид мой был тускл и печален, и поэтому Александра решилась на ободряющий жест – потрепала за волосы: ох, мой аника-воин! На этом производственный конфликт завершился. Было принято решение, находящиеся, так сказать, на поверхности нашего интереса: взять на прихват того, кто может стать ключом к двери, за которой скрывается тайна. Глубокое же бурение по остальным персонам (от г-жи Пехиловой до г-на Шокина и иже с ними) временно откладывается.

Ахмед! Именно эта подозрительная и вредная фигура становится для нас центральной. И мы начинаем разрабатывать план вторжения в гостиницу. И что? Из этого плана следует, что мне выпадает роль филера близ "Украины".

– Как это, – обижаюсь. – Издеваетесь?

– Я буду с тобой, – улыбается Александра. – Тебе этого мало?

На очередной нервный взбрык у меня нет сил – что делать, все женщины любят брать: кто твою святую душу, а кто обрезанный член члена обновленного Правительства. Последнее относилось к супруге господина Шокина, которая оказывается грешила с личным водителем своего супруга. Как выяснила служба безопасности дамского клуба "Ариадна", мадам Шокина была стервочкой рискованной и раскованной: опасная любовная игра с Власием (шофером) возбуждала её необыкновенно. Когда деревенский простак крутил баранку и гнал авто по столичным магистралям, резвая супруга члена правительства делала с ним, доверчивым водилой, разумеется, такое!.. Теперь-то я понимаю, почему "членовозы" правительственных чинодралов частенько попадают в аварии.

Всю эту сагу о мадам Шокиной, любительнице не только городского омлета, но и деревенского минета, поведала Александра, когда мы выбрались на свежий воздух загазованного проспекта. Остановились у дороги, по которой катил транспорт с напряженным бомбовым гулом. И я вспомнил Веньку Мамина. Он также, как и мы, стоял здесь, поджидая меня. Я это вспомнил – и вспомнил еще, что гул автомобилей напомнил мне звук самолета "Черный тюльпан", погружающегося в небо с грузом 200.

– Ты меня совсем не слушаешь, – говорит любимая женщина. – Обиделся, жиголенок?

Я обнимаю Александру за плечи: как можно обижаться на капитана милиции, себе дороже, ещё оштрафует за переход улицы в неположенном месте, и, сказав это, рву любимую под колеса машин. Галопом по европопам преодолеваем преграды на нашем пути, потом, упав в вишневую "девятку", переводим дух.

– Ты хочешь моей смерти? – интересуется Александра.

– Я хочу тебя, – и вспоминаю курьезный её рассказ о непоседливой, так сказать, госпоже Шокиной. – Кажись, намекаешь на что-то, родная?

– Кажись-кажись, – женщина бьет ножкой по педали газа. – Какие тут намеки.

Автомобиль рвет скоростью, за окном мелькает урбанистский пейзаж. Я выражаю удивление: нам в противоположную сторону, не так ли, моя радость?

– Не-а, – Александра стреляет глазками, как очередью из АКМ, – нам туда, куда надо, моя радость.

– А куда надо?

– Положись на меня, – смеется.

– Сейчас?

И что же? Я думал, любимая шутит. Ничуть. Когда женщина любит, она... любит – любит везде и всюду. Правда, к моему облегчению, рядышком с ДК АЗЛК здравствовал парк в Кузьминках. Он был лесист и синел овальными, как зеркала, озерцами, на берегах которых голел, отдыхая, непривередливый трудовой люд. Наша же "девятка" по тайной шоссейке закатила в чащобный эдем – эдем для тех, кому уж епж невтерпеж.

– Ты меня любишь? – выключив мотор машины, Александра потянулась ко мне. – Ну говори? – прятала глаза за раковинками век.

– Не люблю, – пошутил, – когда ты на меня орешь.

– Я ору? – удивилась. – Тебе не нравится, как я ору?

– Мне нравится, когда "ты орешь", – сказал я. – И не нравится, когда "ты на меня орешь".

– Дима у нас лингвист? – приоткрыла раковинки век и там я увидел знакомые тепло-перламутровые жемчужины обожаемых и пронзительно синих глаз цвета карельских озер.

– Дима у нас пианист, – наконец сдвинул лицевые мышцы в улыбке. – Если представить, что ты рояль.

– Рояль в кустах, – смотрела с обезоруживающей доверчивостью, – это про меня?

– Прекрати смешить, – и почувствовал вкус её теплых губ. – У тебя вкусные губы, – заметил. – У них вкус черешни. В детстве я любил черешню. Светлую такую, знаешь?..

– Знаю, – её дыхание сделалось прерывистым. – Найди, – попросила, мою черешенку, – и своей рукой затянула мою под юбку. – Ищи-ищи, родной.

– Александра!

– Да-да-да, сделай мне хорошо, – двигала бедрами. – Мальчишечка мой, целовала. – Ты меня простил?

– За что?

– За то, что орала на тебя, – я чувствовал под рукой её вселенную; поначалу она была сумрачна, тяжела и влажна. – Я не буду больше орать на тебя. Да? – Потом планетарный мир стали пробивать энергетические разряды. Да-да-да! Я только буду орать от тебя! – Наконец в недрах зародилась вулканическая магма. – Да-да!

Ее планета под моей рукой вот-вот должна была, вспыхнув, рвануть молекулярными частицами счастья.

– Скажи... мне... что-нибудь, – задыхалась.

– Что, – не сразу понял, – сказать?

– Что-нибудь... такое... такое...

И, увидев её запрокинутое к тихим небесам лицо, орошенное потом и палящей похотью, догадался...

– Я вые... тебя, как суку, – прохрипел я. – Как суку! Ты поняла меня, блядь!

– Да!

– Ты моя блядь?!

– Да-да-да!

– Скажи: "я твоя блядь!"

– Да-да-да, я твоя бля-я-я-дь! – и её планета под моей рукой наконец пыхнула термоядерным взрывом, вызывая мучительный крик беспредельного счастья.

Как говорится, и такая love случается под малахитовыми кустиками народного парка. Право, я не ожидал такой веселой прыти в вопросах любви от любимой женщины. Черт знает, что от них ждать, целомудренных. Иногда такую зарисуют безделицу души своей бездонной, что только диву даешься.

– Я тебя, милый мой, не очень шокировала? – поинтересовалась, когда мы в вишневой "девятке" уже плыли в механизированной потоке.

– Шок – это по-нашему, – отмахнулся. – Любимой хорошо – и это главное!

– Спа-си-бо! – проговорила по слогам, дурачась за рулем. – Наверное, в другой жизни я путанила? Представляешь?

– А в этой – капитан милиции, – напомнил.

– Капитан... чего?.. – хохотала. – Какой ещё такой милиции?..

– Быть тебе, капитан, подполковником!

– Как-как? Под полковником или подполковником?

Должно быть, мы были счастливы и от этого глупо шутили. Такое порой случается и в нашей мирной костодробилке. А когда человек счастлив, он смеется. А когда мы смеемся, чужой хруст костей не слышен, и это прибавляет жизнерадостного настроения тем, кто увернулся от железных ножей судьбы.

Мы не знали, что нас ждет через час, через год, через сто лет и поэтому были счастливы и смеялись. Мы думали, что мы вечные, как все. Все мы вечные, пока не умрем. А когда мы умираем, мы не знаем, что умираем. Мы верим до последнего вздоха, что не умираем, что ещё поживем. А пока мы живем – мы верим в свое бессмертие.

Последующие события доказали, что мы ошибались.

Наверное, в несчастливой стране не могут жить счастливые люди. Не могут – по определению. Кажется, об этом я уже говорил. Именно так: в несчастливой стране счастливых истребляют – их истребляют, чтобы другие даже не мыслили о счастье. Счастливый человек – опасный человек. И поэтому "счастье" у нас срезали подчистую, до нервных до клеток. Когда живая ещё клетка обнажена и кровоточит, то её удобно посыпать солью лжи, страха и ненависти. Кремлевские кашевары во все времена хорошо знали кровавое свое ремесло. Думаю, ничего не изменилось. Правда, в нынешней рвотной рыбной похлебке плавают душистые лавровые листья демократии, да, подозреваю, что при тщательном рассмотрении они окажутся листьями смердящего чертополоха.

И с этим ничего не поделаешь: закон властолюбивых коков один – обещать сытую похлебку из пшенки надежд и веры. И когда им верят, они начинают варить щи из сладкой человечины.

...Я и Александра были счастливы ещё два часа. Много это или мало? Трудно сказать, когда живешь и не думаешь над этим вопросом. Позже понимаешь: не ценил эти счастливые миги, но это приходит позже, когда...

Теперь мне кажется: трагическая ошибка была заключена изначально в наших общих планах. Господин Королев и его боевая группа не просчитала до конца действий противника в гостинице "Украина".

Как позже выяснилось, вора в законе Ахмеда предупредили о появлении сил, проявляющих интерес не к его жирному кошельку, а к содержимому его квашеного мозга. А такое положение вещей заставит нервничать кого угодно, вот в чем дело.

И вор в законе решил бежать вон из западни гостиницы – бежать черным ходом. Теперь я думаю: зря попросил Александру припарковать "девятку" на эстакаде. С неё вид был красен: вечерняя Москва-река, меловой Дом правительства, шумный проспект и главное – гостиничный въезд-выезд. Даже при самом критическом развитии событий лицо кавказской национальности не решилось бы передвигаться по столице на своих полусогнутых. Авто – другое дело: дорого, престижно, красиво и надежно, как в танке Т-90. Особенно, когда номера блатные, то есть правительственные – "555" увидел я на джипе, вырывающемся на тактический простор проспекта.

– О! Ахмедик-педик жарит! – обрадовался я, находящийся за рулем. – И хорошо, блядь, жарит.

– Не может быть? – удивилась Александра. – А как же Толя и ребята?

– Шары они гоняют в жопе у слона! – рявкнул я. – Готовь "Макарушку", родная.

– Где культура речи, Дима, – засмеялась любимая, вытягивая из дамской сумочки ПМ, как пачку LM.

– Тебе как сказать, – прокричал я, передергивая рычаг скорости, – в рифму или прозой?

– Стихами, милый.

Танковый джип удалялся в сторону Подмосковья – и удалялся не без изящества, виляя бронированным педерастическим задом. У нас был шанс нагнать его: автомобильные пробки иногда во благо. И мы этим шансом воспользовались – у дома, где когда-то генсечил генсек всех генсеков дорогой Леонид Ильич выдался крепкий затор. Машины стояли в злой и беспощадной сцепке, не желая уступать ни пяди земли.

Теперь я думаю, что зря решил выкатить "девяточку" на пешеходную дорожку. Понадеялся на авось и забыл, что мы на войне. Какие могут быть законы на ней? Никаких законов, кроме одного – уничтожить врага. И если ты его не уничтожаешь первым – то уничтожают тебя. Хотя, надо сказать, я успел крикнуть Александре:

– Стреляй!

У неё не было опыта ближнего боя и она спросила:

– Куда стрелять, милый?

Так и спросила: "Куда стрелять, милый?" И я бы, вспоминая этот эпизод, наверное, смеялся, много-много раз смеялся, если бы... Если бы...

Я не учел, что тем, кто пыжился в джипе, терять было нечего. Не-че-го. Они уже были мертвяки и, отправляясь в ад, цапали неосторожные души.

И этой душой оказалась Александра. Так получилось. Странно, я находился на линии огня – и остался жив. По всем законам ближнего боя пули АКМ были мои. Я успел заметить дуло автомата в створке дверцы авто и успел, как мне представлялось, вывернув руль, перекрыть своим телом тело любимой женщины.

Мне показалось: все у нас хорошо, и поэтому попытался выдернуть ПМ из руки мешкающей Саши. Я это сделал и вдруг обнаружил, что рука любимой ломкая и будто неживая, как у манекена.

– Ты что, Сашенька? – спросил; никогда не называл любимую женщину этим именем, а тут почему-то...

Она не ответила, хотя должна была ответить. Она всегда отвечала на мои вопросы, даже самые фривольные.

Потом понял: почему молчит. Пуля ударила в висок – легкая смерть, когда пуля разбивает фарфор виска. Пуля ещё повредила левый глаз – вместо красивой раковины он напоминал кусок окровавленной ветоши. А вот правый был как будто живой. В нем плавал айсберг, правда, с отсветом рекламных огней.

– Саша, – повторил я; патовый цвет васильковой жизни угасал, он угасал скоро, и скоро угас, и это я видел. Мне надо было видеть эту бездну смерти, чтобы выжить и жить.

Потом я закрыл раковину век – зачем моей любимой женщине смотреть на этот мир, проклятый Богом.