Текст книги "Жиголо"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Выстрел удался: человечек нелепо махнул руками на прощание и завалился на горбик морского песка, выпавшего, должно, из грузовичка. Поначалу боевики решили, что их патрон поскользнулся на банановой чунго-чанговой кожуре или арбузной астраханской корке, потом пришло понимание, что подобная дурь со смертельным исходом может произойти с каждым из них. И они пали под защиту автомобилей, пытаясь понять откуда исходит угроза. Я бы перестрелял их, точно жирных русаков в русском поле, да не было в том никакой необходимости. Тем более запел мобильный телефончик, он пел встревоженно и нервно, и я был вынужден подключиться к абонементу, чтобы тот прекратил даром волноваться. Разумеется, это был господин Шокин, которого отвлекли от решения глобальных проблем государства. Произошел примерно следующий диалог между двумя заинтересованными сторонами:

– Вы знаете с кем имеете дело, подлецы и волки позорные?! – то есть супруг недалеко ушел от супруги в области языкознания и народного арго.

– Знаем, что дело имеем с подлецами и волками позорными, – отвечал я.

– Е`ть-ай-я-я-я! – последовал ожесточенный взрыв чувств. – Уничтожу на корню!

– Слушай, ты враг народа, – предупредил, когда понял, что мой собеседник не готов к конструктивным болтушкам. – Отрежу ушки у Лиль Борисовны, предупреждаю. И пришлю премьер-министру в знак признательности от тебя, говны!

Меня прекрасно поняли – все-таки иногда бываю убедительным на словах. А тут ещё они прикреплены делом – я имею ввиду печальную тушку в кепке на песочной горке и уже разлагающуюся на солнцепеке.

– Что вы от меня хотите? – наконец последовал вопрос по существу.

– Миллион, – пошутил, – баксов.

– За что?! – взревел младореформатор: привык, подлец, брать, но никак не давать.

– За уши Борисовны, – и успокоил. – Дыши глубже, это шутиха. А скажи-ка лучше, поц... – и задал два вопроса, меня особо интересующие.

Наступила мертвая тишина – я думал, так пишут для красного словца, ан нет – на самом деле она есть, эта мертвая тишина. Я решил, что мой собеседник потерял дар речи. Хотя мои вопросы были незамысловаты, как политическая жизнь России.

– Эй, – сказал я в трубку. – Повторяю: где Ахмед и почему он разъезжает на джипе с номерами "о 555 о"?

– Молодой человек, – наконец услышал нездоровый голос чиновника. – Я лучше уплачу миллион долларов.

Предложение было интересным, о чем я и сказал. Так и сказал: предложение интересное, воришка ты косоглазый, но оно меня не интересует. Почему не интересует? А все потому, что интересует другое: где Ахмед и кто засадил его в джип с твоими, раб от рождения, номерами? Если ты сам, то ушами Борисовны не обойтись. Я буду резать её и тебя, как вы режете народный бюджет. Ты поняло, руководящее чмоко, или как?

Меня не поняли – и крепко не поняли. Из-за боя железной дороги не сразу услышал назойливый посторонний гул. Потом заметил хищническую тень на земле, будто по летнему воздуху двадцатого века пылил птеродактиль. Вздернув голову, понял, что птаха сработана руками человека: пятнистый МИ-8 резал винтами синь небес и был весьма энергичен в поисках противника.

Более бессмысленного занятия трудно было придумать: поднимать боевую вертушку в черте города? И на деньги налогоплательщиков, то есть мои деньги. Нехорошо, господа! Я насторожился: не собираются ли летуны ахнуть из ракетных установок по всей подозрительной площади, где находится субъект, угрожающий уважаемому гражданину отечества? Или застрелить шантажиста из снайперской винтовки "Ока-74", которую нетрудно заметить в руках боевика, засевшего у люка.

В американских киношках любят показывать подобные мизансцены. "Стингера" под моей рукой как-то не оказалось и пришлось вести прицельную стрельбу из ППС по стабилизатору вертолета – ахиллесовой его пяте. Расстояние было малым: от кучных пуль вертушка вздрогнула и заплясала в небе прощальный танец Витта. Боевик в люке не удержался и выпал из вертолетного брюха, как птенец из гнезда.

Если бы происходящее не касалось меня, я решил, что снимается наше родное отечественное кино. Неверно кружа, МИ-8 убыл в сторону железнодорожных артерий. Взрыва не последовало – пилот оказался мастером высшего класса и, должно быть, усадил винтокрылую стрекозу на крышу скорого Владивосток-Москва.

И снова запел телефончик: моему собеседнику не терпелось поделиться впечатлениями о воздушной дуэли? Воздушной, поскольку я, находящийся в кабинет подъемного крана, тоже чувствовал себя авиатором.

– Здравствуй-здравствуй, – многообещающе поприветствовал я господина Шокина, – хер мордастый, – и сообщил ему неприятную новость: страна лишилась вертолета, а его жена – уха.

– Прекратите! – взвыл чиновник. – Я уважаемый человек! У меня своя гордость и человеческое, понимаешь, достоинство!

Я искренне рассмеялся: ничего у тебя, поцик, нет, кроме чемодана с гринами под кроватью или счетика на Каймановых островах, что не дает право считать себя чтимым гражданином своей отчизны.

– Что вы от меня хотите?! – возопил господин Шокин, позабыв, кажется, от расстройств чувств, что задавал уже этот вопрос.

– Ничего, кроме правды по Ахмеду, – повторил я. – И по джипу с номером "о 555 о".

И что же услышал? Нет, не танковый гул и не шмелиный полет ракеты "земля-воздух". Я услышал странный звук, будто тот, с кем я вел трудные переговоры, захлюпал носом. Что такое? Кто пускает нюни и сопли как в детстве. Неужели г-н Шокин вспомнил давнюю обиду, когда его за наушничество лупили по упитанным щекам? Я не ошибся: хныкала именно высокопоставленная особа, правда, причина такого слезного её состояния была в другом, чем детские обиды.

– Это... это не телефонный разговор, – признался чиновник. – Могу я с вами встретиться конфиденциально?

– То есть тет-а-тет? – осматривая местность, валял дурака.

– Именно так-с.

Что делать – надо встречаться. На подобных встречах можно узнать много интересного. Я делаю необходимые предупреждения и вижу, как из "Ауди" выбирается моложавое существо в очках. Оно в строгом темном костюме от Версаче, при галстуке-удавке. У сострадательного личика держит мобильный телефончик, получая мои инструкции по перемещению. Головорезы остаются хлопотать над теми, кто пал на поле боя, и со стороны кажутся бригадой "скорой помощи" из одноименного мыльного телесериала.

Поплутав на незнакомой местности, слуга народа выходит на перрон станции Ховрино. По-видимому, давненько он не ходил в чумазенький народец свой и поэтому потерянно морщится от солнца и насыщенных запахов жизни, как крот, вылезший в неурочный час из своей глиноземной норы.

Тут появляется рвотная электричка – дачная публика рвет к её дверям, похожим на лязгающие гильотины. Некто цапает господина Шокина за рукав и тащит в публичный смердящий вагон. Понятно, что некто – это я сам.

– Привет от Лиль Борисовны, – говорю. – И делай вид, что дачник, шучу, – а то нас сразу сдадут в ментовку.

– Как это делать вид? – спрашивает больным голосом.

– Ладно, – говорю, – проехали. И поехали, – за окнами электрички мелькает пейзаж замусоренного нищего пригорода. – Прошу прощения, – и отбираю мобильный телефон. – Зачем нам вызывать свидетелей?

– Вы... вы ведете себя... как бандит с большой дороги, – горячится.

– Ба! – улыбаюсь. – Вы не знаете, как они на самом деле ведут... Спросите у сотрудников "Арийса", с которым вы имеете, насколько мне известно, дела.

– Нет у меня никаких дел!

– А вертолетик кто поднял?

– Не знаю. Это не моя инициатива, – нервничал чиновник, переступая с ноги на ногу в заплеванном дребезжащем тамбуре. – Я требую вернуть жену?

– Она купила шубку, – посчитал нужным сообщить.

– При чем тут шубка?! – взбеленился член правительства.

То есть разговор в болтающемся тамбуре общенародного транспорта меж двумя джентельменами проходил весьма нервно. Один из нас выглядел прекрасно: хорошее настроение, улыбка, солнцезащитные очки. Второй смотрелся ужасно: настроение паршивое, рот перекошен от страха, очки с линзами, неприятно уменьшающие глазки. Нетрудно догадаться, кто был кто.

– Они меня убьют, – заныл господин Шокин. – Вы не знаете, с кем связались.

– Знаю, – отвечал я. – Но пока меня интересует Ахмед. Где я могу его найти?

– Они страшные люди...

Не выдержав, предупредил, что мы теряем время, а это чревато для госпожи Шокиной неприятностями. На это мой собеседник снова заметил, что я действую самыми отвратительными методами. Я посмеялся: это методы охранного общества "Арийс"; кстати, не они ли зарезали моего лучшего друга и популярную журналистку?

– Я не понимаю о чем речь? – взвыл чиновник, серея лицом.

И я ему поверил: все было бы слишком просто. Кто-то пытается подставить господина Шокина. Главное, чтобы он сам это понимал. О чем я и сказал: идет крупная игра, и он в ней пешка. Пусть молит Бога, что ОН послал меня к нему.

– Вы о чем? – нервничал.

– О вечной жизни, – и повторил вопрос, где найти Ахмеда?

И наконец получил ответ: возможно, у брата по имени Аслан, который вместе со своими нукерами "держит" рынок в Лужниках. Где конкретно? В сектора "А", там у них, кажется, дирекция.

– А что по джипу?

Член правительства мнется, потом выдавливает из себя: автомобиль был отдан в личное пользованием сыну. Какому, простите, сыну? Владимиру – его, Шокина, сыну. И есть подозрение, что он связался с очень нехорошей компанией.

– С нехорошей компанией, – хмыкаю я. – И где у нас Вован?

Этот простенький вопрос вызывает у господина Шокина приступ паники: выхоленное лицо покрывается болезненным брусничным цветом и потом, в бегающих глазах плавится нескрываемый страх. Приходится успокаивать отца своего падшего сына, мол, все останется между нами. И что же выясняется? Девятнадцатилетний Владимир, будучи студентом МГУ, "подсел" на героин. Об этом родители узнали недавно, разумеется, были предприняты попытки лечить, но... господин Шокин развел руками:

– На него оказывает пагубное влияние, – замялся, – любовник.

– Любовница, – машинально поправил я, решив, что ослышался.

– Нет, именно любовник, – вздорно проговорило высокопоставленное лицо.

Я невольно рассмеялся: ну дела твои, Господи! Наказал таки ТЫ мерзавца по полной программе: сын-наркоман да ещё и педераст. Лихо-лихо закручен сюжет житейской истории, нечего сказать.

– У нас горе, – печально заметил господин Шокин, – а вы смеетесь.

– Это у меня нервное, – повинился я. – И где мне их найти?

– Кого?

К сожалению, отец не знал, где сейчас живет Вова и его противный любовник. После того, как была предпринята насильственная попытка лечить сына от наркотиков, он скрылся от медицины и родителей. К поискам отпрыска подключен частный детектив, но результата пока нет.

– Частный детектив? – интересуюсь. – Кто такой?

– Не знаю, – пожимает плечами. – Мне его рекомендовали с Лубянки. Он раньше там работал, а себя сам по себе. Как-то он себя называет... менхантер... охотник на людей, что ли?

– Интересно-интересно, – и требую номер телефона "охотника".

Меж тем электричка убавляла ход. Пассажиры потянулись в тамбур с мешками и тележками. Господин Шокин занервничал, словно опасаясь, что народные массы его опознают и потребуют отчета за работу всего правительства. Я его успокоил: наш народец живет своими частнособственническими интересами, то есть для него главное, что прорастет на его личной грядке, а своих слуг он воспринимает, как неизбежное зло, появляющееся ежедневно на экранах ТВ.

– Я не понимаю вас? – сварливо заныл высокопоставленный чин. – Массы ко мне относятся хорошо. Я даже буду баллотироваться в 200-ом округе столицы.

– Что вы говорите? – удивился. – Из 200-го округа в 2000-ый год. Ну тогда туда – вперед ногами!..

И когда двери электрички с шумом открываются, пинаю кандидата в депутаты на перрон, чтобы он хотя бы частично подышал крепким навоженным воздухом родины. Последнее, что заметил: лакированные туфельки г-на Шокина переезжают колесики хорошо нагруженной тележки.

Мой расчет оказался верным: пока чиновник, далекий от нужд народа, будет тыкаться на подмосковном перроне, я успею прибыть к следующей станции. Оттуда на попутке – до родной до Луговой. Там переведу дух, чтобы с новыми силами взяться за горящую проблему.

А как же мадам Шокина? Я получил необходимую информацию, следовательно, она должна обрести свободу. Как? Очень просто: служба 02, надеюсь, пока у нас функционирует? И по прибытию на станцию, делаю экстренно-анонимное сообщение о том, что госпожа Шокина...

– Хватит хулиганить, – басит, несомненно, старшина сверхсрочной службы. – С жиру беситесь, понимаешь.

– Командир, смотри ориентировку, – советую.

Вот так всегда: хочешь делать людям добро, а они от него отказываются, как бомжики от санитарной обработки. В конце концов, сообщение доброжелателя было принято, и я с чистой совестью отправился на трассу ловить попутный транспорт.

Шоферюга на грязном "КРАЗе" попался веселым и шалым. Подвижным изношенным личиком и костлявым телом, частично загоревшим, он походил на беса, перевозящего в преисподнюю черные, как антрацит, грешные души. Речь его была настолько экстазна, что даже мои уши вяли от частого употребления известных связок.

Смысл его монолога заключался в том, что месяц назад он на своем "херогазе" залепил в зад машины из ХОЗУ администрации президента и помял-то чего – тьфу, подфарник. Ну виноват, ну подмахнул бумажку ГИББД. А нынче приходит иск из суда в одиннадцать тысяч долларов. За подфарник – четыре плохоньких родных "жигуленка". Ну ни хера себе, девка-демократия с голой жопой на марше!

– Так надо нам на разных дорогах катать, – заключил шоферюга. – Ежели они такие вельможи, пущай рубят из бетона себе баны. И никаких проблем – у нас, – и засмеялся щербатым ртом. – Одиннадцать тысычонок долляров, ха-ха, да я им, дранным, и рублика родного не дам. – И ударил себя по ребристо-рессорной груди. – А душа моя легка как птица. Не поймаешь!

Он мне понравился, этот шоферюга на КРАЗе; понравился своим отношением к жизни и тем, кто считает себя хозяевами этой жизни. Подозреваю, смял он импортный драндулет, обслуживающую царскую челядь, в дугу, однако это не повод издеваться над трудягой, зашибающему честную копейку на буханку бородинского и бутылку светлой.

Прежде чем навестить отчую фазенду и её обитателей, решил искупаться в Луговине. А почему бы не смыть смурь последних дней и событий. Такое впечатление, что я совершил марш-бросок по всему канализационному коллектору г. Москвы, переполненному общественным глянцевитым говном. Бр-р-р!

На послеполуденном бережку дремала тишина. В теплой пряной траве жили кузнечики и прочие жизнелюбивые букашки. Я разделся и в чем мама меня родила кинулся в реку. Вода была чиста и прохладна. Я лег на спину и увидел купол небесного вечного храма. Он был светел и насыщен солнечным светом.

Я вспомнил ангела-хранителя по имени Даная из сна-видения и вспомнил, что она явилась из мира, пропитанного именно таким живым цветом расплавленного золота. У меня возникло ощущение, что я действительно защищен некими небесными силами. Иначе трудно объяснить, почему я, находящийся на линии огня, остался жить. Жить?

Я почувствовал на губах привкус потери и речной воды. Надо жить – жить и действовать, сержант. И пока действия твои верные, сержант. Ты не торопишь события, а неспеша, как армия, занимаешь высоты, чтобы оттуда бить врага прямой наводкой.

Судя по признаниям г-на Шокина, он взят на прихват криминальной группировкой, использующей его любовь к собственному чаду. А почему его не защищает "Арийс"? Не лжет ли чин? Кажется, нет, да перепроверить надо. Как? Найти сына Владимира, который проходит по настоящему делу этаким "героиновым розанчиком". Надеюсь, неизвестный пока мне "охотник на людей" поможет в поисках юной барышни? А что касается вора в законе, то шансов у него никаких. Никаких. Я достану его из-под корневищ клана и буду резать, как барана. На этой полезной для всего нашего больного общества мысли на бережку запел телефончик: фьиють-фьиють! Я прыгнул из воды, как дельфин в дельфинарии Майями, и цапнул трубку:

– Да?

И услышал молодящий женский голос, кой показался мне странно-знакомым:

– Шок`а? Это я. Папа подписал указ, сутки его держат под сукном. Действуй, – и короткие гудки.

– Кого держат под сукном, – хотел спросить я, – папу? – И не спросил по причине срочного отключения абонента.

Ничего себе кремлевские игры, сказал я себе, чеша мокрый затылок: мобильный принадлежал г-ну Шокину и ему звонила известная дама приятная во всех отношениях, она же папина любимица, она же кормилица всей олигархической картавенькой братии.

Ну-ну, господа, значит, не все ещё захапали, коль имеется некое хозяйственно-производственное волнение. Болваны, вы так и не поняли страны, где проживаете, вы живете одним днем и полагаете, что он будет длиться век. Понимаю, вы живете верой, что в крайнем случае перемахнете в рай на дюралюминиевых гробах своего "Аэрофлота"...

Ну-ну, блажен, кто верует.

Неожиданно вновь раздается знакомый звук мобильного. Я чертыхаюсь что за Дом советов? Нет, на этот раз поет мой телефончик. Это господин Королев:

– Дима, ты где?

– В реке, – говорю правду и в рифму.

– Ты в порядке? – не понимает моего хорошего настроения.

– Как и папа, который подписал указ и который сутки будет лежать под сукном, – дурачусь, прыгая голышом на первозданном пригожем бережку.

Главный секьюрити дамского клуба нервничает: в чем дело, черт подери, не говори загадками? Я вынужден снизойти до объяснений, мол, вот такая вот гримаса судьбы. Если бы дочь венценосного отца знала, кому она передала сверхконфиденциальную информацию. Анатолий Анатольевич продолжает волноваться: не слишком ли я приблизился к кремлевским звездам?

– К звездам ли? – смеюсь. – Почему я должен бояться – пусть меня боятся.

– Дима! – неприятно говорит АА. – Есть разговор. Тебя когда ждать в клубе?

– О чем речь?

– По нашей теме, – уходит от ответа.

Конспираторы хреновы, натягиваю на мокрое тело джинсы и майку, можно подумать, что находимся в тылу врага, где за каждым кустом ползают лазутчики. Что за времена, когда надо опасаться собственной тени? Не будет такого – во всяком случае, я всегда топтал свою тень. Тень – это нарочная смерти. И что из этого? Бояться её и пресмыкаться перед ней?

Впрочем, о дурном не хотелось думать, вышагивая в праздничном ситцевом денечке. Не уродилась ещё такая вселенская геморроидальная гадина, способная уничтожить этот вечный праздник жизни!

Мои восторженные чувства полностью разделяли жители деревни Луговая и члены садово-огородного товарищества "Автомобилист".

На центральной площади имени В.И.Ленина гуляла свадьба – гуляла под разбитную песенку: "Ой-ей-ей! А я несчастная девчонка! Ой-ей-ей! Я замуж вышла без любви. Ой-ей-ей! Я завела себе миленочка. Ой-ей-ей! А грозный муж меня бранит. Ой-ей-ей!". Столы были накрыты под открытым небом, на них артиллерийскими снарядами тужились бутыли с мутным самогоном, горками возлежала народная закусь – редиска, огурчики, помидорчики...

Создавалось впечатление, что на площади сбилось все народонаселение колдовского края. Конечно же, чуть ли не во главе стола находились дед Матвей и Ван Ваныч, последний был в состоянии табурета, на котором сидел, и говорить с ним не имело смысла. А Матвеич держался молодцом и, приметив меня, посчитал нужным сообщить:

– Председательска дочка Танька-рыжая выходить за Леню Ткаченко. Во образины, у смысле красавьцы! – И заорал, открыв во всю ширь незлобиво-беззубую пасть. – Горька-а-а!

Невеста в белом и жених в черном поднялись из-за стола и, хлопнув по стакану водки, впились устами друг в друга, точно вампиры.

Дочь председателя садово-огородного общества была огненно-рыжей стервозой и не давала жизни многим членам "Автомобилиста", в том смысле, что подменяла собой папу, то есть брала его обязанности на себя. Папа же только пил горькую, крякал не к месту и бухал печать на бумаги, которые родная кровинушка ему подкладывала. Чтобы взять в жены такую невозможную персону, надо было обладать определенным мужеством и характером. Леня Ткаченко трудился киномехаником в клубе и слыл известным бабником, оборудовав аппаратную лежаком, на котором проелозила ни одна жопастенькая молодуха Луговой и её мелиоративных прелестных окрестностей. Возможно, дочь председателя испытала в кинобудке с разъемом ног необыкновенный подъем души и решила забрать в личное пользование непутевого добытчика счастья. Во всяком случае, молодые выглядели счастливо, равно, как и все остальные гости на этой пыльной чумовой и веселой свадьбе.

Многие, меня признающие, требовали, чтобы я присоединился к народному торжеству. И я бы с радостью это смастерил, хряпнув стакан самовоспламеняющейся жидкости и закусив гвардейским огурчиком, да увы – не мы определяем ход событий...

Я покинул дикую свадьбу, посмеиваясь над тем, что такой иступленный к жизни народец никакими указами не протравишь. Выдюжит, перемеля любую власть – выдюжит, разве что издаст пук от удовольствия своего бытия.

По приходу на родное подворье обнаруживаю драндулетик в полуразобранном состоянии. Юный Кулибин (Степа) с увлечением роется в моторе, а Катенька, сидя на свежем чурбачке, по-старушечьи лущит семечки.

– Так, – говорю, – через два часа, чтобы машинка работала, как часы, а семечки выбросить.

– Щас, – вызывающе плюется сестренка.

– А мать-то где?

– На огороде, – морщится Катенька, – копается.

– Помогла бы, – и чертыхаюсь про себя: что за назидательный тон, сержант, почему, когда зришь глуповатый молодняк, у тебя возникает одно желание: дернуть их за ноги и посадить головой в грядку.

Из огородика появляется мать с ведерком пожелтевших от времени и горя огурцов. Я помогаю ей, перехватив цинковое ведро, напоминающее о недавних страшных событиях в пятиэтажке близ Измайловского парка, где, помнится, пучился духовой оркестр.

– Как дела? – спрашивают меня.

– Нормально, – отвечаю. – А почему не гуляем на свадьбе?

– А-а-а, – отмахивает. – Собачья свадьба.

– Что так?

Мать накрывает на стол, чтобы покормить меня, и поносит последними словами Таньку-рыжую, которая месяц водила её за нос, а бумагу нужную на прибавочные 0,1 га так и не дала. Надо было подмазать, смеюсь я. Так подмазывала, обижается, утыкая руки в бока, так прорва она необыкновенная, Танюха-то: у этого взяла, и у этого взяла, и у того взяла...

Я ем наваристый горячий борщ и, слушая мать, отвлекаюсь мыслью, что каждый из нас живет в придуманном мирке своих забот и проблем. И занят настолько собой, что окружающий мир представляется лишь несуразной помехой. Способна ли мать хотя бы на мгновение представить, что её сын, мирно прихлебывающий борщок, вернулся из другого пространства, где куски человеческого мяса чавкают в цинковом ведре, где пули разбивают фарфоровые виски любимых, где режут друзей, как скот, где неизвестные искрящиеся летательные объекты кромсают людей, где нет никаких законов – один закон на всех: победить во что бы то ни стало.

Закончив обед, благодарю мать и отправляюсь на сеновал – дрыхнуть. Падаю в прошлогоднее сено и забываюсь теплым разморенным сном, дав приказ организму пробудить себя через два часа. И сон мой под защитой дырявой крыши сарая крепок и беззаботен, как у бойца после победного боя.

Я спал, осознавая, что настоящие кровопролитные бои впереди. Никто не будет добровольно уступать плацдарм, с которого удобно вести общее наступление по всему фронту. Господин Шокин и его супруга с песцовой шубой и глуповатый МИ-8 в небе – анекдотический эпизод. Мой авангард ещё не вступал с противником в настоящее сражение. Может, поэтому тешил себя иллюзией на грядущую викторию.

Проснулся, когда из-за дальнего лесочка потянулись кроткие тени нового вечера. К моему удовольствию, ралли-драндулетик находился в походном состоянии. Степа Кулибин шмыгал шнобелем и был горд перед моей младшенькой, которая прекратила лузгать проклятые семечки и теперь громко хрустела наливным яблочком.

– Из Луговой ни шагу, – предупредил на всякий случай.

– А почему-у-у?! – заныла Катенька. – Тут скушна-а-а!

– Тут весело, – и протянул ассигнацию в 50 у.е. – Купи корову, пошутил.

– Гы, – сказала сестренка, вдохновляясь кредиткой. – Куплю поросенка.

На этом мой набег в аграрный края завершился. Я сел в отремонтированный автомобильчик и покатил по столбовой дороге в столицу, которая с нетерпением ждала меня, как небезызвестная стервятная Горгона поджидала древнегреческого героя, чтобы лютым взглядом своим превратить его в грустный гранитный монумент.

Уже был вечер, когда моя оригинальная машинка подкатила к интенсивно освещенному ДК АЗЛК. У парадного входа чадили те, кому было за тридцать – и далеко за тридцать: редкие нарумяненные старички и дамы, изношенные, как дореволюционные пальто. Я прорвался через их нафталиновые ряды, стараясь не думать, что лет через сто тоже буду клеить милую бабулю на протезах для медового минета.

В самом дамском клубе тоже наблюдалась предпраздничная толкотня и такое же возбуждение. По воздуху летали шариками надутые разноцветные презервативы. Менеджеры готовили столы с шампанским и пирожным. Оказывается, "Ариадне" стукнуло пять годков, а это солидный срок на трудном рынке порока. То есть возник хороший повод упиться до состояния все тех же воздушных гондол малых форм.

– Такова жизнь, – развел руками господин Королев, встретив меня. Утром поминки – вечером свадьба.

– Собачья свадьба, – проговорил я.

– Что?

– Это я так: сам себе.

– Сам себе, – назидательно поднял вверх указательный палец Анатолий Анатольевич. – Сам по себе, – и пригласил сесть в кресло.

Главный секьюрити дамского клуба мне не понравился – был суетлив и мелок. В таких случаях говорят: человек не в своей тарелке. Интересно, что случилось за часы моего отсутствия в столичном граде? Не сыграла ли в ящик мадам Шокина, находящаяся в бетонном мешке? О чем я и спрашиваю. Господин Королев натужно смеется: нашли и освободили истеричку; визжала, как североамериканский опоссум, на которого наступил бутсой зазевавшийся турист из России.

– Тогда в чем дело, Анатолий Анатольевич? – удивляюсь. – Что-то новое по хакеру?

– Пока ничего не нашли. Загадка, понимаешь, природы.

– Тогда остается, – делаю вывод, – Ахмед.

И не ошибаюсь. Выслушав невнятные объяснения господина Королева, понимаю: возникла принципиально новая ситуация по текущей проблеме. Некая сила выступила посредником между нами и кавказской ОПГ – выступила со следующим предложением: нам выдается убийца (живым или мертвым) капитана милиции Лаховой, а мы более не предъявляем притязаний к вору в законе.

– Плохой расклад, – говорю я. – Забыли нашего Веньку Мамина и журналистку. Как понимаю: резали их "ахмедовцы"? За что и почему?

– Какая теперь разница, Дмитрий, – нервничает АА, признаваясь, что ситуация начинает выходить из-под контроля. – Война нам не нужна.

– Нам? – не понимаю. – Кому это нам? Дамскому клубу?

– И дамскому клубу тоже, – со значением проговаривает главный секьюрити.

– И кто это наехал, как танк? – усмехаюсь. – Анатолий Анатольевич, я вас не узнаю?

– Прекрати, – морщится. – Есть добрый совет.

– Не старых ли приятелей, – предполагаю, – из "Арийса".

– Дима, остановись, – поднимает руку АА. – Это добрый совет. И даже не мой.

– Чей?

И не получаю ответа на свой вопрос. Такое порой случается в нашей жизни: задал вопрос и не получил ответа. Когда не отвечают на твои вопросы, значит, на то есть свои причины. Какие? Это уже другой вопрос. По-моему, ещё в утробе матери мы начинаем задавать себе вечные вопросы: "что делать?" и "кто виноват?". Вырастая до философского состояния тупоумного идиотизма, мы продолжаем пытать уже других все теми же вопросами. Умирая, спрашивает даже ЕГО. И тоже не получаем ответа. Поэтому ничего удивительного в том, что я не получил ответ на свой вопрос:

– Чьему доброму совету должен следовать?

Надо отдать должное господину Королеву – он был честен передо мной, как когда-то юный и восторженный пионер был честен перед лицом своих товарищей. Более того, я был ему, секьюрити, благодарен: не терял зря времени и темпа. Когда обстоятельства сильнее человека, к этому надо относиться с пониманием.

Все просто: начались тектонические подвижки, неприметные глазу. Система начинает защищать свои жизненные интересы. Если представить её спрутом, то мною задето лишь второстепенное щупальце и тем не менее... следует добрый совет и деловое предложение.

И я бы, возможно, согласился, почему бы не и нет, когда тебе желают добра, но с одним условием – пусть они вернут к жизни мою любимую женщину. Как? Это не мои проблемы. Пусть повернут время вспять, как реки. И я, взяв трубку поющего телефончика, услышу не об указах, подписываемые овощным папой, а голос любимой:

– Привет, жиголенок. Как дела?

Жаль, что подобная история невозможна. Правда, предлагают обмен: жизнь убийцы Александры на мировое соглашение. Однако зачем мне жизнь обдолбанной падали, которую кинут на жертвенник невидимой войны. Система не выдает настоящих исполнителей – они на вес золота. И поэтому возникает вопрос: почему система так активно защищает вора в законе? И не заступилась должным образом за высокопоставленного г-на Шокина, пустив дело на самотек. Полагаю, последний не представляет никакого интереса для "спрута" по причине безмерного самомнения, переходящего в хроническую идиотию. А вот Ахмед выполняет некую стержневую функцию. Какую? Узнав это, можно будет точнее уяснить смысл происходящих событий.

Когда я и господин Королев покинули кабинет, то обнаружили, что торжество, посвященное пятилетию "Ариадны", бушуют подобно тропическому одноименному торнадо. Наяривал цыганский ансамбль в кислотных по цвету жакетках. Под ожерельем роз галдели богатенькие матроны – видимо, постоянные клиентки клуба. Их раздавшиеся формы, запакованные в одежды от модных кутюр, напоминали о быстротечности времени. Пенилось шампанское в бокалах. Господин Голощеков во фраке и с цилиндром на голове, как один из главных виновников триумфа, царствовал на вечере. Был похож на расфранченного дядюшку Джо, прибывшего из Штатов. Заметив меня, махнул напудренной, кажется, ручкой, мол, жиголо, живи и радуйся! Я качаю головой: неужели мог угодить в эту халдейскую западню, выполняя функции породистого жеребца?

– Пусик, я тебя хочу, – подскочила пьяная дамочка с линялым личиком лесного борсучка. – Ты пр-р-релесть!

– Он занят, Ларисочка, – аккуратно попридержал её за острый локоток Анатолий Анатольевич.

– Тогда, ик, запишите меня в очер-р-редь! – покачивалась мадам на кривых кавалерийских ножках. – "Шесть-девять" – моя любимая позиция, пусики!