Текст книги "Жиголо"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

– Иди уж, жиголенок, – непринужденна и весела. – И помни: лагеря, и не пионерские, ждут тебя.

Я премного благодарен за столь оптимистические пожелания удачи, и на этом мы расстаемся: автомобиль цвета лета катит на служебную стоянку. Ненамеренно смотрю вслед: а если это любовь, усмехаюсь и начинаю уходить прочь; кажется, мы друг другу понравились, Александра Федоровна и Дмитрий Федорович? Жаль только, что повод для нашей встречи... А что делать? Не мы выбираем судьбу, повторю, она выбирает нас. Надеюсь, будет к нам благожелательна, как барышня к кавалеру на танцах в приморском парке, и сделает все, чтобы наша встреча вновь случилась.

Я иду по родному городу – он шумен, энергичен, суетлив, протравлен выхлопными газами и вместе с тем беззаботен, радушен, прекрасен и вечен. На его летних улицах много девушек, они молоды и красивы, но у них нет тайны любви, многие из них живут по законам рынка порока. И тем не менее, когда наши взгляды встречаются, я улыбаюсь им – я улыбаюсь тем, кто улыбается мне.

Я иду и чувствую: тень любви, как нетленная птица Феникс, парит за моим левым плечом.

В ПАРКЕ ИГРАЕТ ДУХОВОЙ ОРКЕСТР

Время – перед ним бессильны и вечные города, и великие империи, и люди. Надо спешить, сержант, говорю себе, если мечтаешь ещё встречать новые перламутровые рассветы с теми или иными барышнями-крестьянками. Ты обязан первым обнаружить тех, кто подлежит безусловному уничтожению, в противном случае...

Прежде всего надо обезопасить тылы, то есть уберечь семейство от излишних волнений. Впрочем, уверен, мать и отчим Ван Ваныч мало кого интересует, что можно взять от спивающихся милых ханурей, (простите, родные!), а вот молоденькая жизнь сестренки Катеньки имеет определенную цену. И поэтому тороплюсь в дом отчий, чтобы снарядить младшенькую на дачу. Почему бы урбанистке не перевести дух на природе лапотного края? И с этой благородной целью появляюсь у подъезда, мне хорошо знакомого облезлой лавочкой, сидя на которой мы с Веничкой Маминым драли под гитары горло, тянули кисловатое винцо и обнимали подружек. И что же вижу? Наша Катенька сидит на рейках и млеет в обществе трех прыщеватых юнцов. Понятно, что я нервничаю по причинам криминальным и разрушаю приятное времяпрепровождение будущего России.

– Не поеду я, – скулит сестренка, плетясь в квартиру. – А ты останешься, да?

– Катька, ты о чем? – ключом открываю дверь.

– Все о том, – вредничает и ужимками своего легкомысленного тельца показывает, что знает, какой мыслит пристроить кавардак её брат в обществе падших женщин. – Кстати, уже была борделя, – и указывает на хаос, царящий в комнатах после ОБСДОНа.

– Катюха, – вздыхаю и тяну руку к портмоне. – Давай договоримся по-хорошему.

Такая вот педагогическая поэма. А что делать, если мы живем в обществе, где мечта каждого его члена сыскать под кустиком не только печальный труп предпринимателя, но и чемоданчик с 1 000 000 $.

Я выдаю сестренке импортную кредитку в 100 у.е., после чего она готова двинуть на перекладных хоть на край земли, позабыв о домашнем сумбуре. А можно я со Степкой, вспоминает о школьном дружке, махну в Луговую на мотоцикле? Стеснительный акселерат с огромными полусферами шлемов в руках счастливо снимает проблему сопровождения младшенькой в сельскую местность. На старенькой трескучей "Яве" они удаляются в сторону колдовской сторонки, а я остаюсь в васильковом облаке СО и таком же по цвету дне.

Теперь можно и развернуть боевые действия, сержант. Образ врага без резких контуров, что не беда для того, кто изучал анатомию человека в разрезе. Люди самые уязвимые божьи твари. Они хлипки телом и, главное, духом. Они боятся боли. Страх боли уничтожает волю. В умелых руках костоправа даже изувер с отрадой вскроет грудную клетку, где упрятана его душа, черная от копоти.

На скорую руку убрав квартиру, поднимаю половицу в коридорчике. Под ней находится тайник, где хранится записная книжка Верочки, дартс ("плевательная" трубка с десятком стрел) и армейский нож, удобный для сердечного разговора. Зеркальная сталь отражает искаженный мир и меня в нем. Хорошо, что мы не знаем своего будущего – есть шанс на бессмертие.

Пролистываю странички, исписанные детским каллиграфическим почерком. По номеру телефона без труда можно установить местожительство интересующего лица, то есть загаженный подъезд, подходящий для его, лица, стремительного устранения от жизненных проблем.

Впрочем, меня интересует (в первую очередь) причина ликвидации журналистки и моего товарища. Хотя понятно, Мамин пал жертвой обстоятельств, а вот за что расплатилась Стешко? Почему меня это так интересует? Прирожденное любопытство? Или я нуждаюсь в постоянной инъекции адреналина: тренированный организм требует пограничных ситуаций? Нет ответа на эти вопросы. Да и зачем тебе, сержант, эта партикулярная рвотная рефлексия? Ты обучен к действиям на войне, и ты должен действовать как на войне.

Проверяю дверь и замок – жаль, что нет противопехотной мины: установил и никаких проблем. На антресолях обнаруживаю металлический короб Ван Ваныча, там инструменты и прочий хозяйственный скарб, оприходованный с АЗЛК. Если враг решит покуситься на наши священные границы, то его можно встретить во всеоружии. Используя навыки диверсионной выучки и подручные средства, примащиваю в коридорчике ловушку для дураков. Ее основной принцип: нанести максимальный урон физической силы противника. Стальная проволочка, натянутая у двери на уровне его горла способна остановить несанкционированное вторжение. Если, допустим, враг мал росточком и продолжает движение, то, ступив на секретку, запускает механизмы возмездия: бруски с гвоздями, действующие по принципу примитивных граблей, впиваются в область коленных чашечек со свирепостью ротвейлеров, к тому же на голову маломерка сверху сваливаются гантели, укрепляющие здоровье. И так далее.

Закончив эту анекдотичную работенку по дому, я, перекрестившись, его покинул. Ключ от второго замка был только у меня и поэтому никто из своих угодить в западню не мог.

Ралли-автомобильчик под брезентом томился в ожидании. Никто так и не посягнул на него. Сев за руль, прогрел мотор, внимательно осматривая родной дворик. Ничего подозрительного не заметил: привычный предвечерний покой, нарушаемый тарарамом машины.

У меня был план действий – и, надо признать, далеко не оригинальный. Во-первых, взять за морщинистый кадык старенького потертого порнографа, похожего на североамериканского, напомню, кондора, во-вторых, посетить дамский клуб, превращающийся в штаб-квартиру по борьбе с ОПГ, и в-третьих... действовать по обстоятельствам.

Покружив по тесным арбатским переулочкам, торможу у знакомого особнячка ХIХ века. Надеюсь, Михаил Соломонович здравствует и его праздничный бизнес цветет, как весенние алые маки в биробиджанской степи. По лестнице поднимаюсь на мансарду. Вся та же дверь из танкового брони. Запускаю птичью трель звонка в фотоателье. Где ты, полтавская чаровница Моника Порывай, любительница крепких тульских пряников и таких же кукурузных початков?

– Ну иду, ну шо такое? – наконец слышу голос с малоросским акцентом. Хто там?

– На съемку, – отвечаю. – Фотки не получились, Натуся.

Бронетанковая дверь открывается – на пороге она, наша Моника, жующая все тот же, кажется, обливной пряник.

– А, – узнает. – Проходьте.

Я чувствую, моя версия ошибочна – версия о том, что папарацци меня заложил с моими же рубиновыми потрохами. В мастерской ровным счетом ничего не изменилось, будто я вышел на минутку за душистым презервативом для орального секса. Голос фотографа Хинштейна все тот же производственно-энергичный и разбитной:

– Голубь мой! Головку набок. Я сказал её, а не все тулово! Где у тебя, голова, Рома? Так! Улыбочку! Не вижу улыбочки...

У мелового полотна маялась очередная жертва дамского клуба: незрелый Рома с бархатными ресницами и байроновским пламенеющим взором. Романтическая натура с вяло-интеллигентными жестами. Неужто наши активные российские дамочки могут заэротиться от такого бесхарактерного херувимчика?

Я ошибся, и очень даже ошибся. Вот что значит толком не войти в современную систему координат сексуально-порочной индустрии. Оказывается, Рома был рядовым "Голубой армии", грезящим о генеральском жезле в ранце. Тут ещё старенький порнограф приказал юному педерасту стащить портки и принять привычную позу неземного счастья: "Я помню скрещение рук, скрещение ног, скрещение... Это любовь! любовь! любовь!"

И когда грубому миру предстала плодово-ягодная часть тела (противоположное голове), я поступил неожиданно – неожиданно даже для самого себя. Что делать: сказалось суровое пролетарское воспитание. Произведя балетную растяжку в воздухе, я нанес спецназовский удар ногой туда, куда надо. От сочного пенделя ромино полуголое тулово уморительно кувыркнулось и улетело в фанерные декорации, их основательно круша. Как говорится, поздравляем, Рома нашел таки хорошее местечко.

От такого праздничного шоу-представления у Соломоныча выпала вставная челюсть, на которую он сам и наступил, когда принялся перебирать ногами в танце с невидимыми саблями, при этом смешно перевирал слова и шепелявил:

– Боше ш ты ш мой! Што это такое на мою шитовскую голову! Так нельша шить! Калаул! Шпашайте!

На его заполошные вопли и лом декораций явилась полтавская красавица. Хлопая малеванными ресничками, она вопросила:

– Челюстю принесть, Мыхайло Соломоновичю?

Как я хохотал! Со мной случился припадок; я рыдал от смеха и слезы из глаз брызгали радужными градинами. Разумеется, утрирую обстановку после моего решительного пинка, но факт остается фактом: старенький Хинштейн мятежно орал, поверженный Рома ревел, а Моника Порывай перла новую вставную челюсть.

В конце концов порядок вернулся в фотомастерскую. Мастер, признав меня, понял, лучше будет сделать вид, что ничего страшного не произошло. Правда, поначалу попытался утвердить свое право диктовать правила поведения в его ателье, частично разрушенной якобы по моей вине. Вину я не принял, и, чтобы не терять зря времени, вырвал под свет юпитера армейский нож. Холодная сталь тига охладила горячую голову порнографа.

Удалив из помещения и моей жизни хромающего педика, папарацци признался, что он тоже небольшой любитель половых извращений, однако, что делать – веяние смуты.

– Собственно говоря, я по-другому поводу, Михаил Соломонович, – и объяснил свое появление.

– Приходил, – вспомнил господин Хинштейн. – Курьер от Аллочки.

– От Пехиловой? – решил уточнить.

Да, именно от неё явился молоденький курьер, которому и были проданы негативы, где был изображен я во всей, так сказать, боевой выкладке.

– Алла Николаевна вам сама позвонила?

– А зачем? – удивился Михаил Соломонович. – Курьер нам хорошо известный.

– А разве вы не отдавали раньше снимки?

– Аллочке?

– Именно ей.

– Не все, – скромно потупил глаза и признался. – У меня, молодой человек, своя коммерция. – И заметил. – А вы, должно быть, произвели впечатление на женскую натуру.

Выяснилось, что потертый жизнью мастак ладит свой маленький бизнес тем, что приторговывает "левой" продукцией: информацией и картинками. Имеется определенный круг клиентов, не желающих переплачивать клубам по интересам большие комиссионные.

– И Пехилова, так понимаю, пользовалась вашими услугами?

– А как же, голубь! Не так часто, как хотелось, женщина она деловая...

Я прервал собеседника вопросом: кто явил инициативу по моей кандидатуре, он или она? Дряхленький еврейчик глянул на меня слезящими глазами, шумно высморкался в рукав рабочего халата и признался:

– Я.

Я посмотрел на человечка из библейского племени настолько убийственным взглядом, что он, поперхнувшись, признался:

– Простите, мне надо отойти-с, – и с жалкой улыбкой кинулся в сторону клозетного водопада.

Подобное беспомощное признание сняло с меня опасное напряжение. Беглым ударом я бы освободил потравленную перхотью и бессрочным страхом плешивую душонку, однако возвратило бы это к жизни моего товарища?

– И сколько вы, Михайло Соломоныч, заработали на мне? – спросил после, находясь уже в пыльном коридорчике.

– Разве это деньги, молодой человек, – обреченно вздохнул и признался: тридцать условных единиц.

Все те же тридцать звякающих почти две тысячи лет проклятых сребреников. И с этим ничего нельзя поделать, ничего, кроме как выжигать измену каленым железом.

Я заставил себя сдержать эмоции. Какие чувства могут быть на войне? Задав ещё несколько конкретных вопросов порнографическому человечку и его подельнице, я получил исчерпывающие ответы. Мои вопросы касались госпожи Пехиловой. Из ответов заключил, что Нью-Йорк и его окрестности живут своей содержательной жизнью, а исполнительный директор ТОО "Russia cosmetic" своей и где-то рядом, может быть, на соседней улочке Сивцек Вражек. Если, конечно, не плавает питательным для рыбок брикетом в Москве-реке. Что касается молоденького курьера, он частенько навещал фотоателье по деликатным вопросам, и наша полтавская Моника прекрасно знала его имя и фамилию.

– Так это... как его... – вспоминала, туповато пялясь на потолок, где угадывались иероглифы паутины. – Имячко-то Сеня, а вот фамилия... такая... с заковыркою.

– Иванов? – нервно пошутил я.

– Не, – захихикала, пухля чувственные уста.

– Петров?

– Не

– Сидоров?

– Во-во, – обрадовалась. – На "сэ": Сендык.

– Как?

Именно так – Сеня Сендык, подтвердила очаровательница, курьер любил гонять индийские чаи с ней и пряниками пока закреплялись фотки и однажды похвастался фамилией: одна она такая, сказал, на всю Москву и Московскую область. И я поверил хлебосольной барышне. Иногда позволяю себе такую слабость: верить лживым пленительным созданиям.

– Продешевили вы на мне, Михаил Соломонович, – сказал на прощание. – В следующий раз ломите цену, как за цистерну с нефтью.

– Понимаю-понимаю, – каялся старенький папарацци, но ничего не понимал и молил своего семитского бога лишь об одном, чтобы проклятый жиголо в моем лице удалился из его неимущей несчастной жизни.

Господин Хинштейн так и не понял, что с каждой минутой цена моей жизни и цена моей смерти возрастает в геометрической прогрессии. Таков закон бойни: тот, кто побеждает в боях местного значения, раньше или позже одержит великую викторию. Правда, пока я познал скорбный вкус поражения, но мой победный потенциал таков, что меня следует уничтожить немедленно. Или сейчас, или никогда. Это прекрасно осознают те, кто тешит себя иллюзиями иллюзиями своей победы. Но как, спрашиваю, можно победить того, кто уже обречен на белый, напомню, танец с девушкой по имени Смерть?

Я подъезжаю к ДК АЗЛК уже в сумерках – лепестки света уличных фонарей словно указывают путь в райскую обитель, где любая грешница, облегчив кошелек, может закупить несколько часов потного спазматического счастья.

В дамском клубе замечалась заполошная суета: оказывается, дюжина американских bisnes-woman решила испытать все прелести дикой азиатской любви и обрушилась на предприятие сердечных услуг, подобно тропическому торнадо. Мазанные суриком богатые дамочки из фарисейских, звездно-полосатых США горлопанили и хохотали в голос, как их янки десантирующиеся на райские острова Карибского бассейна. Сотрудники клуба трезвонили по всем телефонам, вырывая плейбоев из прочных объятий отечественных матрешек. Господин Голощеков во фраке с необыкновенным энтузиазмом улыбался импортному куриному племени, при этом успевал строить "страшные" глаза нерадивым подчиненным. Я почувствовал, что мои проблемы незначительны по сравнению с проблемами глобального толка.

– Ба! Дмитрий! – обрадовался управляющий, приметив меня. – Не в службу, а в дружбу: помоги! – И широким жестом указал на восторженно галдящих фурий. – Какие красотки!

Мне повезло: Аркадия Петровича отвлекли сообщением, что вот-вот прибудет группа поддержки российско-американской дружбы (и любви), и я поспешил ретироваться от греха и воинственных грешниц подальше.

Начальника службы безопасности обнаружил в тихом компьютерном зале. На экранах мониторов маршировали полки информации. Хакеры трудились в поте воодушевленных лиц своих. Перед Петей Плевиным холмилась горка из лимонных корок.

– Очищает мозги, – объяснил господин Королев вкусовую причуду взломщика.

– Хай, – сказал тот, грызя очередную фруктовину. – Имеем трупы или как?

– Все у нас впереди, – ответил я и передал главному секъюрити записную книжечку любвеобильной Верочки. – Обработаем?

– Без проблем, – Анатолий Анатольевич пролистал страницы. – Как там Александра Федоровна?

Я ответил, что друг другу мы, кажется, понравились, и все вопросы по настоящему делу будем снимать в рабочем порядке.

– В рабочем порядке, – покачал головой Королев и выразил мысль, что негоже втягивать жену его лучшего товарища в дерьмо нашего страшненького бытия

Я открыл рот: жена лучшего друга? Видя искреннее мое замешательство, АА посчитал нужным объясниться.

История была в духе современного невнятного времени: да, у Александры был муж Валерий, работал на Петровке в 12-ом "убойном отделе", то есть отделе по раскрытию убийств, где трудился и он, Королев. Валера – опер от бога, слушал я, развязывал самые путаные узелки. После развала СССР в РФ наступила эра кровавого передела: дележ собственности и отстрел конкурентов шел такой интенсивный, что у друзей порой возникало впечатление: они работают по горло в крови.

– По горло в крови, – задумчиво проговорил Анатолий Анатольевич.

– Погиб? – догадался я.

– Да, – подтвердил АА. Опера, который под пули ходил, нашли в помойной электричке, истыканным ножами: тридцать семь ранений и почти все в спину. А ехал Валера на дачу последней электричкой: устал, уснул... Конечно, подняли все службы, отловили придорожных ханурей, те на себя взяли мента в гражданке, хотя толком и не помнили такого факта, мол, выпимши были, граждане начальники. – Думаю, не они, – проговорил Анатолий Анатольевич. Зачищали мы тогда крепко в девяносто третьем этих сук реформаторских, да, видать не судьба, – махнул рукой и признался. – Подломился я, Дима, вот в чем дело. Теперь вот стою на страже... "Ариадны"!

Мы помолчали – из коридора накатывал прибой шумного праздника. Кажется, дружба между американскими девочками и российскими мальчиками укреплялась с каждой беглой секундой. Настоящее напоминало о себе, и мы вернулись к текущей проблеме. Любитель лимончиков Петя Плевин обработал всю информацию из записной книжки секретаря косметической фирмы, а также сыскал домашний адресок курьера С.А. Сендека.

Изучая географию столицы и её окрестностей по адресам предполагаемых наших недругов, Анатолий Анатольевич задумался, потом, анализируя ситуацию, сделал несколько серьезных выводов.

Во-первых, его смущает логическая несуразица в действиях тех, кто устранял подругу Пехиловой и моего друга Мамина. Если ликвидаторы работали по приказу, скажем, братьев Хубаровых, то надо найти ответ на вопрос: зачем им подставлять "свою" Аллочку и так вызывающе грязнить жестокостью и кровью дачу. Во-вторых, приход курьера в фотомастерскую? Бессмыслица? Зачем братьям или той же Пехиловой ещё картинки с жиголо? Распространять на Арбате среди гостей столицы ближнего и дальнего зарубежья? В-третьих, душегубы прибывают на авто с четким государственным номером, указывающим его хозяина – не самого последнего человека в молодой республике.

– Как бы я не относился к этим поц-реформаторам, – сказал Королев, но чую, паленый запах, Дима.

В-четвертых, такое впечатление, что кровавая резня была показательной, точно предупреждала о будущих тяжелых намерений по отношению... Вот только к кому?

В-пятых, те, кто решил сдать меня в "ментовку", были уверены в силу своего воздействия на правоохранительные органы. Правильно действовали, хитро, да не учли фартового случая для жертвы.

В-шестых, суммируя все, можно сделать вывод, что скоро нужно ждать серьезных действий по отношению ко мне со стороны тех, кто решает какие-то свои проблемы.

– И какие они, эти проблемы?

– Какие угодно, Дмитрий. Наркотики, торговля оружием, нефть, газ, проституция, капиталы. На выбор, родной. Как говорится, "Вперед, Россия!"

То есть будущее рисовалось предо мной в самых радужных красках. И краска эта была – кровь. Она уже хлюпала под моими ногами на ночной веранде; и над этой питательной субстанцией, помнится, колыхал мерзкий зудящий гнус. И если я не хочу разделить участь своего друга, то к выводам оперативного в прошлом работника должен отнестись серьезно: ситуация усложняется. Я только сделал первый шаг в лабиринт, а камни и стены его уже начинают кровоточить. Не поздно отступить, сержант; отступи и живи в полное удовольствие, как это делает большинство граждан бывшей великой страны.

– И что будем делать, Анатолий Анатольевич? – спросил я.

Начальник службы безопасности дамского клуба, напомнив китайское изречение: "если хочешь смерти врага, сиди на пороге дома своего и жди, когда его пронесут мимо", пояснил, что поскольку времена ныне другие и ждать хороших весточек не имеет смысла, то остается одно – действовать.

– Но с холодной головой, – заметил Королев, – как айсберг в океане.

– И горячем сердцем, – хмыкнул я, – как утюг в армейской коптерке, когда его забывают выключить на ночь.

– Вот именно: надо работать так, чтобы нас не отключили раньше срока, – предупредил АА и указал глазами на ночные небеса, похожие из-за ярких саркастических звезд на дырявое одеяло вселенной.

Вдохновив таким образом меня и себя на вечную жизнь, господин Королев предложил следующий план действий на ближайшие сутки: он и его команда берут в разработку братьев Хубаровых и прочую публику, имеющую отношение к подозрительным "Russia cosmetic", я же навещаю с полуночным дружеским визитом курьера С.А. Сендека, а поутру отправляюсь в редакцию скандальной газетенки, там, по уверению секъюрити, трудилась на полосах некто Анна Горлик.

– Горлик?

– Фамилия такая. Со Стешко работала в одном отделе. Дамочка с придурью, да вдруг поможет.

– С какой придурью, – решил уточнить, – Горлик?

– Она рыбок любит, – засмеялся Анатолий Анатольевич. – И мужиков с рыбками в штанах.

– Понял, – заскреб потылицу: по-видимому, тетка из газеты была активной клиенткой дамского клуба; как бы не угодить в жернова её земноводного вожделения.

– Нам бы найти верную ниточку, Дмитрий, – напутствовал Королев, – а там размотаем весь клубочек.

Нельзя сказать, что желание главного секъюрити "Ариадны" было оригинальным. Да, как показывают последние события, не всегда наши желания исполняются. Прощаясь, напоминаю о своей мечте – ППС (пистолет-пулемет Судакова), удобен при ближних боях в каменных джунглях. Рано пока, смеется АА, действуй подручными средствами, диверсант, и выдал мне... мобильный телефон для срочной связи.

Позвоню на днях, шучу и покидаю дамский клуб, где трудились такие обстоятельные мужчины.

Полуночный город и его жители засыпали после затяжных дневных боев. Чернеющие крестовины окон напоминали о мимолетности судеб, маркированных уже тлением. Большинство из нас не понимает, что обречены на бесславие и забвение. Большинство рождается, чтобы умереть, потому что рождается в стране, где трудно быть свободным. Большинство из нас страшится засылать аэростат души своей к заоблачным далям.

Разумеется, я такой, как и все, но мне посчастливилось бултыхаться в свободном небесном океане с островами облаков, где живут сияющие души тех, кого мы любили и кого потеряли. И поэтому по мне лучше скоротечное вольное падение в одиночку, чем длительное коллективное разложение...

Северный район столицы громадными домами новостроек напоминал гавань с океанскими лайнерами. Казалось, гигантские панельные "Титаники" вот-вот отдадут швартовы и отправятся в смертельную пучину ночи.

Дурные предчувствия возникли у меня по мере приближения к "гавани". Через перекресток (у станции подземки) пронеслись карета "скорой помощи" и милицейский "уазик", не обращающие внимания на пунцовое око светофора. Эти резвые транспортные средства я увидел потом близ подъезда нужного мне дома под номером 13. Надежды на то, что прорвало общую канализацию, или жильцы учуяли бытовой газ, было мало. И не ошибся. Из трепа словоохотливых собачников узнал, что четверть часа назад из балкона семнадцатого этажа вывалился парнишка.

– Летел, как в кино, – говорил мордатенький толстяк, похожий кумачовым цветом обвисших щек на правительственного чинушу. – Я видел, вот мой Черномор... – потрепал за холку слюнявого бульмастифа, – ка-а-к гавкнет.

– И что? – нетерпеливо переминался интеллигентик в золотистых очках с американским стаффордширским терьером.

– Хлопнулся на козырек, что тот мешок.

– Небось, нажрался? – предположил лысоватый НТРовец с ленинской бородкой, удерживающий на поводке благородного фила бразилейро. – Небось, двери спутал; эк! молодежь!

– Да, не пил он, – вмешался дюжий "спортсмен", привычно топыря пальцы. – Пацана я знал. Сенька Сендек это с четыреста семьдесят второй. – И цыкнул на своего бернского зенненхунда, густым баском тявкнувшего на подбежавшего кане корсо. – Цыц, жопа!

– Сам ты, козел! – не вникла в суть происходящего воинственная, с остатками овощной маски на лице хозяйка кокетливого песика.

Естественно, завязался лютый скандалец с хаем и лаем: остервенелые люди были похожи на собак, а те – на своих хозяев. Я бы посмеялся – было не до смеха. Тот, кто был мне нужен, почему-то решил срочно взять расчет и убыть на другие планеты, быть может, более цветущие и плодородные. Вопрос лишь в одном: полет совершен добровольно или некие силы помогли астронавту стартовать в неизведанное?

Меж тем у подъезда суматошились бестолковые и крепко матерящиеся мужички: приставляли лестницу к бетонному козырьку. Умаявшийся за смену врач в белом халате громко переговаривался с двумя милиционерами, убеждая их в своей профессиональной бесполезности в данном конкретном случае. С ним не соглашались: вдруг произошло чудо и человек научился летать.

– Я вызываю труповозку, – заключил врач и ушел к "скорой".

Наконец инициативные алкаши установили лестницу и один из них, мелкий и костлявый, как черт, вскарабкался на козырек подъезда. Мужичок был под крепким хмельком и поэтому действовал так, как считал нужным.

Ночные собаки и люди замолчали, стояли, ждали, следили за ним, задрав головы. Алкашик, осознавая, что наступил его звездный час, почему-то плюнул на ладони, потер их, как передовик пролетарского производства, и, сделав несколько шагов, сгорбился над выпавшим из уютного домашнего гнезда. Я невольно огорчился от мысли: не хотел бы так умереть, чтобы первым меня опознавал пропойный ханурик. Хотя, собственно, какая разница?.. Пока рассматривают твой ненадежный телесный костюмчик, вечная душа уже спешит в небесную канцелярию для пунктуального отчета за проделанную на земле работу. А это куда значимее, не правда ли?

Тем временем алкашик воротился на край козырька и произнес в ночь то, что и должен был произнести:

– Ну что? – развел руками. – Пиздец!

Лучше и не скажешь – это и есть правда жизни, переходящая в правду смерти. Услышав такое экспрессивное заключение, мир будущих теней вновь ожил: залаяли собаки, взвыла сирена "скорой", убывающей к тем, у кого ещё тлела малиновая душа, милиционеры в милитаристических бронежилетах и с короткими автоматами на боку с неохоткой тянулись к лестнице.

Я вернулся к машине – не имело смысла более задерживаться по причинам известным: информация была получена исчерпывающая. Молоденького курьера зачистили банально, но надежно; к сожалению, он так и не научился летать. Жаль, мог бы и рассказать чью настырную просьбу выполнял по выемке занятных картинок.

Из бардачка извлекаю мобильный телефон и пересылаю последнюю новость в дамский клуб. Господин Королев бодрствует и сообщает, что по известным адресам пока не наблюдается никакого движения.

– Странно...

– "Все вымерло вокруг до рассвета", – напевает Анатолий Анатольевич.

– Вымерло, как здесь, – уточняю, – в Медведково?

– Вымерло, как в песне, – смеется секъюрити и поясняет, что скорее всего интересующие нас лица (братья Хубаровы, Житкович и госпожа Пехилова) находятся в бегах, что подтверждает нашу догадку о некоторой их зависимости от житейских обстоятельств.

Я недоумеваю: почему не проверяют квартиры и жильцов на благонадежность? Мне напоминают о времени – второй час ночи, да и утро вечера мудренее. И советуют перевести дух: день выдался хлопотливым, не так ли?

– Так, – вынужден подтвердить.

– Да, завтра похороны, – вспоминает Королев. – На Хованском.

– Во сколько?

– В полдень.

– Спасибо, – говорю я.

Кто бы мне, дураку, объяснил, за что благодарим в подобных случаях? Нет ответа на этот детский вопрос, равно как нет ответа на вопрос: есть ли жизнь после смерти и есть ли смерть после жизни?

Помню, мне было лет семь и, когда выпал первый краснооктябрьский снежок, я без ума и шапки катался на санках и кидался снежками в однолеток-визгуньев, а ночью у меня поднялась температура – около сорока. И я сгорал, точно восковая свечечка на жертвеннике вечности.

Болезненная жарынь, как понимаю, пыталась прожечь мою ещё непрочную оболочку. И я это чувствовал – чувствовал приближение опасной вулканической магмы. Потом воспаленный хворью мой мозг "восстановил" странный плоский мир. Он был двухмерен и тошнотворен. В его удушливом воздухе провисала копоть дымящихся вулканов: по их рваным мертвым склонам текли метастазы раскаленной магмы. И была страшная смрадная пещера, где копошились в страхе и ненависти мерзкие существа. Эти чавкающие твари походили на гигантских коленчатых червей, имеющих человекоподобные несообразные головы. Создания геенны огненной двухмерной планеты пожирали себе подобных – и тошнотворная кровянистая слизь...

Однако не это было самое страшное – среди этих тварей жил и я, маленькое отвратное их подобие. Правда, находясь на более высшем уровне эволюционного развития, я чувствовал приближение огнеопасной лавы, постигая, что промедление смерти подобно. И моей целью стал выход из пещеры – он угадывался некой своей мутноватой просветленностью. И я ползу туда, к холодному пасмурному спасительному свету; ползу сквозь отравленную слизь и жаркий смрад, сквозь вой и боль, сквозь ненависть... И выдравшись из пещеры, падаю в проточную воду горной реки, и её стремительное течение терзает мое коленчатое тело ничтожества, сдирая с него проказу прошлого, и скоро, очутившись на светлой отмели настоящего, испытываю себя Божественным творением – человеком. А после поднимаюсь на ноги и босиком ступаю по теплому песку счастливого будущего.