Текст книги "Жиголо"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Можно предусмотреть все на свете, а вот девичий фокус угадать...

– Не пойду я никуда, – вредничала сестра, услышав мое требование немедленно переместиться в пространстве, – у нас праздник.

"Какой ещё к чертовой матери праздник?!" – примерно так рявкнул я и утопил педаль газа до заасфальтированного тела планеты, ухающей в безднах вакуумного космоса. И какой ответ получил?

– День рождения у Васи.

День рождения с песенкой Happy... и танцами на окровавленных досках?

– У какого еще, – заорал, – Васи?

– У друга Степы.

У меня не было слов, вернее они были, но внеземного происхождения. Однако, выяснив, что "друзей" полный дом – дюжина, я успокоился.

– Из квартиры никого не выпускать, – выдвинул требование. – И можно шуметь.

Сестренка призналась, что именно этим они и занимаются: я услышал в трубке гул музыкального прибоя, и перевел дух.

Хорошо, что моя рука переврала номер телефона Александры Федоровны. Или я, думая о вечном космосе, машинально натыкал знакомые с детства цифры. Какая теперь разница? Главное, обстановка находится под контролем? Под контролем ли?

Когда мой полет завершился под деревьями, мокрые листья которых от света ночных фонарей казались вырезанными из жести, то, повинуясь внутреннему чувству, остановил свое движение.

Есть в диверсионной выучке такое понятие, как "гоп-стоп". Это не значит, что боец превращается в истукана. Отнюдь. Первая задача: сделав паузу от минуты до вечности, определить зону, откуда исходит наивысшая угроза. Вторая задача: предпринять соответствующие меры к её устранению.

Оставив машину на соседней улочке под деревьями, я превратился в человека, на плечи которого ночь накинула непрозрачную сеть дождя.

Такая погода благоприятна для наблюдения за теми, кто сам ведет наблюдение. Особенно, если слежка доверена дилетантам. Я сразу отметил "Вольво" цвета новобрачных облаков; что за инородное тело в моем родном дворике? В машине находились двое – оттиск их силуэтов на стекле напоминал о призрачном мире теней. Соглядатаи, сидя в кожаном салоне, как в партере, развлекались тем, что с помощью полевых биноклей отсматривали очередной спектакль под названием "Васин день рождения". Наша квартирка, находясь на третьем этаже, окнами выходила во дворик и была удобна в роли периферийного театрального подмостка. Весь мир театр, а люди в нем актеры, не так ли? Интересно, какую роль исполнял я в настоящей постановке?

В освещенных окнах мелькали ломкие тени марионеток – шум дождя глушился музыкальными аккордами, рвущимися из открытых форточек. Казалось, дождь сечет бабочек, сотканных из света и модных мелодий.

Убедившись, что двое в "Вольво" увлечены именно происходящим в нашей квартире, принимаю решение действовать. В соседнем магазинчике два ханурика жуют бездушную тарань, народный ячменный напиток для них, как мечта о воде в барханах пустыни. И тут является конкретная мессия в моем лице: мужики, есть дело на ящик пива. Какое такое дело, командир? Буржуям врезать по сусалам, и поясняю, что надо сделать на благо обществу. А чё, бацнем, в натуре, – люмпенский дух сильнее непогоды.

Психологический этюд для дураков удается. Что чувствует тот, кто считает себя хозяином положения, когда на лобовое стекло его авто падает метеорит народного гнева, то бишь булыжник – орудие пролетариата. Правильно, он его не замечает, хотя по стеклу гуляют разводы трещин, похожие на куртуазный чмок Горгоны. Но когда из дождливой смуры вываливается пьяная в лоскуты рыль и опускает металлический брус на паркетный капот...

Справедливый гнев катапультировал пассажира из скорлупы авто. Человек был мелок, суетен и удобен для ликвидации. Резкий удар по открытым шейным позвоночкам прекратил полет тулова над слякотью будней. Враг хлюпнул ниц, точно поскользнулся. Все эти народные игры в летнем ночном дожде проистекали скоро.

Потом я энергично оккупировал салон "Вольво". По причине простой: хотел провести беседу с тем, кто уже отдыхал за рулем – профилактический удар спецназовской бутсы в голову удобен для диалога по душам, верно? Пока водитель приходил в себя, я бросил его подельника в багажник, чтобы тот своей неживой наружностью не испортил новое утро моим милым соседям.

– Жить хочешь? – задал лишний вопрос тому, кто этого хотел, если судить по неприятному запаху, исходящему от тела, придушенного страхом и веревками. Я заметил, что в подобных случаях у смертника возникает странный запах – запах чеснока, преющего в мокром тепле. – Тогда отвечай, хач, как на духу.

Вопросы были примитивны: кто, зачем и где? И хотя они были просты, но вызвали приступ дурноты у моего нового друга из ближнего зарубежья. Он заныл от ужаса и бессилия. Его щетинистое лицо покрылось потом. Белки закатились под веки, словно от наркотической передозировки. Неприятное зрелище – пришлось нанести отрезвляющий удар в челюсть.

– Кто ты? – повторил вопрос.

– Беннат я.

Я догадался, что это имя, но меня интересовало не оно. О чем я и сказал, подтвердив слова новым ударом. Строптивец наконец понял, что нужно говорить правду и ничего, кроме нее. И что же я узнал? Практически ничего: Беннат и Юннус (в багажнике) выполняли просьбу земляка Местана-оглы, который якобы попросил следить за квартирой в этом панельном доме.

– За кем следить? – уточнил.

– За должны-ы-ком, да, – хныкал кровью южанин, – Местан-оглы так сказал.

– Долги надо отдавать, – назидательно проговорил, интересуясь, где мне найти того оглы, кому я что-то должен. – И обшарил карманы, чтобы наткнуться на две фотографии именно с моей привлекательной жиголовской физиономией. – Верным идем путем, товарищ. – И повторил вопрос о местонахождении того оглы, кому я что-то должен.

– Нэ знаю я, – заныл Беннат. – Меня убу-у-ут.

– Выбирай: они потом, – сказал я, – или я сейчас.

– Нэ знаю я...

Я умею быть терпеливым, если того требуют обстоятельства, но когда моим доверием злоупотребляют... Накинув самодельную петлю из шланга на чужое горло, я с помощью отвертки принялся накручивать резину – удобное орудие для несговорчивых. И с каждым оборотом чесночный запах смерти усиливался.

– Ды-ы-ы, – вывалившийся язык был похож на галстучный стилячий хвостик.

Я даже посмеялся: Беннат, у тебя язык, как галстучный хвостик; в следующий раз его чик-чик, отрежу. Шутка плохо воспринималась – новый друг цеплялся за жизнь, как ухнувший в ущелье альпинист за спасительный трос.

– Итак, где мы найдем Местана, – повторил вопрос, – оглы?

– На Ры-ы-ыжком, – хрипел южанин, – на рынке. Там блызко.

– Так ночь же, – удивлялся я. – Покупатели все спят.

Подозреваю, что конвульсирующее под моей рукой тело окончательно потеряло веру в человека. Я вернул эту веру – ослабив резиновый капкан на горле. И пока счастливчик приходил в себя, я решил навестить квартиру, где резвилась молодежь, забывшая о времени, и тишине.

Мое появление было некстати. Я был зол: праздник мог превратиться в поминки, если бы моя рука не ошиблась при наборе телефонного номера. Почувствовав мое состояние, Катька заныла, мол, скука в Луговой, дождь и день рождения у Васи... Друзья толкались на лестничной клетке. Я поинтересовался: кто из них умеет водить машину? Вперед выступил акселерат Степа, технически многосторонний такой юноша. Давя вулканические прыщики на щеках, он согласился совершить ночное романтическое ралли в Подмосковье.

За четверть часа все вопросы, связанные с бензином, степиной бабушкой, теплыми вещами и проч., были решены и я с огромным облегчением наблюдал за удаляющими габаритными огнями своего драндулета.

Пора было возвращаться к своим делам. Что я и сделал, прыгая через лужи, изображающим из себя ночные карельские озерца.

Меня не ждали: человек, лежащий кулем на заднем сидении "Вольво", увидев меня, расстроился до крайности и засучил ногами. Сев за руль, я вырвал кляп из хищнической пасти, мол, говорите, если хотите.

И что услышал? То, что услышал, меня уморило. А уморило следующее: я отпускаю "брата" Бенната на все четыре стороны, а он в мои зубы десять тысяч долларов, кровно заработанные на продаже петрушки и кинзы.

– Сколько-сколько? – спросил я, выезжая на ночной проспект, похожий на реку под метеоритными потоками.

– Двадцать, брат.

– Мало будет.

– Тридцать пять, – ныл лавочник за спиной. – Болше нету, клянусь мамой.

– Надо подумать, – за стеклами трассирующими очередями мелькали рекламные огни. – Мало опять будет, однако, – продолжал я играть в ночной аукцион.

Странные времена и странные люди, в них живущие. Многие считают, что можно купить все и всех. И покупают. Правда, прежде закладывают свою бессмертную душу в ломбард, в окошке которого маслянится от счастья сатана. И в результате мы имеем то, что имеем: период полураспада, гниение идей, кровавую сукровицу из веры и надежды, сперматозоидную слизь вместо любви.

Железнодорожный вокзальчик напоминал аккуратненький прибалтийский замок. Освещенная новая автомобильная эстакада нависала над ним, подобно электрической дуге. Рынок темнел – я был прав: покупатели дрыхли, равно как и продавцы. Напротив торжища сияла от света прожекторов и дождя церковь. Было такое впечатление, что в этой глубокой полуночи происходит некое противостояние сил – сил света и тьмы.

Я притормозил машину у церковной ограды. На заднем сидении корчился человек без лица, напоминая пещерного червяча из моего детского бреда.

– Ну приехали, – сказал я. – Куда теперь?

– Сто тысяч, брат! И машы-ы-ыну!

– Не брат я тебе, – вспомнил слова одного из современных киношных героев.

Под чужое проклятье и вой машина закружила по проточным улочкам, омывающим рынок, как остров. Скоро я обнаружил то, что искал: это была современная коробка магазина, слепленная из цветного пластика и стекла. По уверениям Бенната, там по ночам трудился Местан-оглы в качестве директора. Охраняют его трое: секьюрити в зале и двое в служебных помещениях. Вооружение: пистолет, нунчаки и дубинки. Вход служебный из торгового зала, есть ещё "черный" – через него завозят продукты. Мой спутник был словоохотлив: он хотел ещё пожить на благо своей прикаспийско-нефтяной родины. Увы, я должен был его огорчить – и огорчить серьезно. Меня оправдывает то, что во-первых, на войне как на войне, во-вторых, подарил недругу легкую смерть: тык отверткой в ушную раковину – и переход из одного состояния в другое практически неприметен и бескровен. Потом: я ничего не обещал. Как правило, держу слово. А нет слова – есть труп.

...Я люблю ночные магазинчики: давки нет и продавщицы любезны, как шлюшки на Тверской.

Магазинчик самообслуживания с диковинным названием "Нешомэ" освещался, точно праздничная карусель. У стеклянной двери дежурил охранник, похожий выражением ожиревшего лица на одного из чмокающих младореформаторов. Из кобуры секьюрити прорастал рифленой рукояткой ТТ. За двумя кассовыми аппаратами трудились прелестницы, готовые обслужить любого покупателя, ещё две брюнеточки на кривоватых ножках фланировали по торговому залу.

Я медленно прошел вдоль стеллажей, заставленных бутылочными снарядами. Принялся выбирать продукцию завода "Кристалл". По законам психологии: обостренное внимание к моей персоне должно постепенно угаснуть. Что и происходит: через несколько минут секьюрити вкусно зевает, кассирши и продавщицы полощут некого любвеобильного Магомета, обзаведшегося гаремом. Я беглой тенью скольжу в дверь служебного помещения. Перемещаюсь по коридору, пропахшему мылом, мукой, маслом и проч. В небольшой подсобной комнатке дежурят двое – играют в нарды. Один из них мне знаком – знаком свежими шрамами на лице: стальная проволока тем и хороша, что оставляет приметные следы. Следовательно, я на верном пути и обладаю неограниченным моральным правом карать тех, кто покушался на мою жизнь.

И я заканчиваю национальную игру: стрела, пущенная из дартса, впивается в глазное яблоко тому, кто рискнул посетить чужой дом без приглашения. Стрела верно заершилась в глазнице и тем не менее организм ещё функционирует: рука передвигает шашки, правда, уже неверно их перемещая.

– Чыво ты, Магомэт? – удивляется его напарник, поднимая голову от доски. Подозреваю, что у гарема возникли проблемы: муж, пришпиленный к стене стрелой, плохой муж – малопроизводительный муж. – А?!.

Булава с водкой обрушивается на голову вопрошающего – голова оказывается крепче стекла. Правда, её хозяин, окропленный ненатуральной родной, заваливается набок. Такое положение вещей не мешает мне догадаться, где кабинет директора. Ногой выбиваю дверь – за столом трудится человечек с нерусским лисьевидным личиком.

– Оглы! – гаркаю я. – Местан, мать тебя так!

– Ы-ы-ы?! – открывает тот рот от изумления.

– Узнаешь?

– Нэ-э-э – от страха не признает.

– Тихо, урюк, – предупреждаю, тыкая тиг под рессорное ребро. Пош-ш-шел!

– Деньги я давал, – пытается понять суть происходящего, продолжая меня не узнавать. – Всем.

– А мне нет, – и требую вести к "черному" ходу; с ключами, естественно.

Решив, что происходит скок отмороженного хлопца из рязанской провинции, директор не противится: главная цель – выжить.

У двери запасного выхода предупреждаю, чтобы оглы не тешил себя иллюзиями и сдержанно вел себя на улице. Никаких резких движений, азер, а то я сам занервничаю и совершу тык в прокуренную твою печенку.

Ключ хрустнул в замке – и мы обрели свободу в мире, хрустальном от дождя и света фонарей.

Уже в машине обратил внимание на телодвижения, совершаемые секьюрити магазинчика "Нешомэ" и женским коллективом: они потерянно бродили меж стеллажами, будто искали что-то. Или кого-то? Я посмеялся: ищут вчерашний день. Директору было не до веселья: его мелкое, повторю, лисьевидное личико парило от ужаса: во-первых, он признал автомобиль, в багажнике которого, по-моему утверждению, находились те, кому он поручил деликатную работенку, во-вторых, "должник" приобрел знакомые по фото черты, в-третьих, вопросы... Вопросы были нелицеприятны: кто, зачем и где?

Поначалу беседа не складывалась. Кажется, моему собеседнику показалось, что он вот-вот будет освобожден летучим отрядом земляков-нукеров. Нож под ребро привел в чувство Местан-оглы, он заныл в голос, качаясь от боли, как монгол-шаудан на лошади. Я повторил вопросы и получил общие ответы. После чего пришло понимание: нахожусь только в начале пути, точнее на первой ступеньки лестницы, ведущей в криминальный иерархический мирок.

Нет никаких сомнений, что два соглядатая, нашедших последний свой приют в багажнике, и ещё теплокровный субъект звенья одной цепи. И звенья эти маркированы цифрой "6", то есть они "шестерки", ими прикрываются те, кто на самом деле способен влиять на ход событий.

По уверениям Местан-оглы, он святее Магомета, который исламский созидатель, и практически ничего не знает. Я посмеялся, богохульствуя: у Магомета, говорят, большой гарем, а значит, большие проблемы. Меня плохо поняли, и я объяснил: во всех делах, где замешаны женщины, можно шею сломать. И потом: Магомет, который в подсобке, разукрашен нашей лучшей в мире сталью, а это доказывает многое – доказывает, что меня хотели уничтожить.

После этих слов именно меня поняли прекрасно и поспешили наделить информацией. Из неё следовало, что некто попросил Местана-оглы оказать ему услугу и проследить за столичным молодцом (фото прилагается), проживающего по такому-то адресу.

– Некто – это кто? – задал я вопрос.

– Не знаю...

– Знаешь!

– Не знаю, клянусь мамой.

– Тьфу ты, – не выдержал я. – И Магомета запустили в квартиру, чтобы он пожелал мне спокойной ночи?

– Посмотреть, да? И все, клянусь мамой.

Я рассмеялся: маму вы свою совсем не жалеете, и задал естественный вопрос о цене, которую мой собеседник готов уплатить за свою бесценную, но урючную жизнь.

– И начинай со ста "кусков", – предупредил, – оглы.

После того, как я был снова правильно понят, начались новые страдания: нет таких денег, брат, нет, клянусь...

– Вот только маму не трогай, – устал я. – И говори правду.

Оказывается, правда бывает страшнее смерти. Когда выяснил, что без радикальных действий не обойтись, то решил упростить отношения с вруном. Ударом руки в его кадык прервал диалог – зачем попусту говорить, если можно помолчать.

Автомобиль мчался по скоростному шоссе. Дождь прекратил и за лесными массивами угадывался новый день: у горизонта происходила титаническая вечная борьба тьмы и света. Лезвие будущего утра казалось пытается распороть брюхо ночи, чтобы выпотрошить требуху полнощных наваждений и страхов.

Я вспомнил другую ночь и женщину в ней: зачем кромсать сумасшедшую журналистку, да ещё с такой художественной резкой? А если некто решил прикрыть свой тонкий расчет столь топорным исполнением?

Вопросы-вопросы, пока не имеющие ответов. Что делать – я в начале пути. И путь этот, возможно, закончится для меня через несколько дней... или несколько столетий?..

У меня мало времени – это я чувствую. Пока на шаг опережаю врагов. Они уверены в своей силе и это дает мне преимущество, небольшое, но преимущество.

Что там говорить: начало моих боевых будней на гражданке резвое: два трупа, складированных в багажнике, а впереди – ещё более прекрасные перспективы.

Ночная поездка заканчивается на окраине Луговой – местечке, удобном во всех отношениях. Во-первых, далече от цивилизации, во-вторых, хорошо мне известном. Здесь находится старый коровник с огромной выгребной ямой, о которой сказывал дед Матвей, когда притопил в ней "восточного" германца. История та случилась годков двадцать назад, во времена расцвета интернационального и колхозного движения, но народный сказитель повествовал её всякий раз, приметив на столе бутыль.

По глубокой колее автомобиль продирается к забытым строениям, от которых остались одни бетонные стены да яма с дерьмом; остальное домовитые луговчане растащили по своим углам.

Когда свет фар пляшет на стенах, серебрящихся от дождя, выключаю мотор. Оплеухой привожу в чувство оглы, посчитавшего, очевидно, что ему удалось без маеты перекочевать в мир иной.

– Ыыы, – страдает, осознав, что по-прежнему находится в трудном полете над земной юдолью.

– Повторить вопросы, – проявляю благосклонность к его положению. – Или не надо?

Мой новый недруг решает быть последовательным и, проклиная мой род до седьмого колена, заявляет, что я не услышу от него более ни слова. Подобный героизм вызывает у меня улыбку. Мне нравятся фанатики. Вскрывать их так же интересно, как медвежатникам незнакомые сейфы. Что для этого требуется? Верно – подручный инструмент. Например, рашпиль. Его я и сыскиваю в бардачке. Оглы пока не понимает моих намерений и живет иллюзиями о благополучном исходе. Резким движением тискаю рашпиль в его приоткрытый рот, где угадываются окоронкованные золотом зубы. Помнится, я был прилежным учеником и у меня была пятерка по труду, в частности, по обработке металлов. И поэтому реакция человека под моей умелой рукой удивляет: он корчится, точно ему неприятна вся эта трудовая терапия – он хрипит и требует к себе внимания, не хочет ли он пожаловаться мне же на свою плачевную участь? Я вырываю инструмент с золотым налетом из пасти: что случилось, герой из героев; кажется, у вас, трупная мразь, возникло желание поговорить на острые темы дня?

– Ыгы, – щербатится зубками, похожими на зубцы кремлевских стен.

Я смеюсь: зубы у тебя, оглы, как зубцы кремлевских стен. Мою шутку плохо понимают, в радужных зрачках врага сияет священный ужас. И я понимаю противоречивые его чувства: мало кому приятны такие лечебные процедуры по ночам.

Не верю в доблесть тех, кто готов ради идей пожертвовать собой. Боль развязывает языки всем. А те мифы о героических мертвых, которыми пичкают живых, есть вульгарная небывальщина им в утешение. Конечно, Местан-оглы тоже надеется на лучшее. Он готов рассказать мне все, как на духу, а я отпускаю его на все четыре стороны за двести тысяч долларов.

– Да, брат? – клацает поврежденной челюстью.

– Двести, – шучу я, – пятьдесят.

Дурак не понимает, что обречен. Я знаю, что такое "кровная месть", и мне не нужны лишние проблемы. Впрочем, почему бы не предоставить шанс врагу, если он его, естественно, заслужит – заслужит правдивыми ответами.

И я их получаю в полном объеме. Да, Местан-оглы и его нукеры выполняли "грязную" работу по вышестоящему приказу. Команда на мою ликвидацию последовала от вора в законе "Ахмеда", то бишь Ахмеда Исмаилова. Найти его можно в гостинице "Украина", там он проживает со своими многочисленными родственниками.

– Он ваш или кто?

– Он ваххабит.

– Чечен, что ли?

– Чечена, – испуганно повторяет, – чечена.

– А какой номерок, – спрашиваю, – чисто конкретно?

– Не знаю, брат, – кается мой собеседник. – Ахмед к машине выходил, клянусь...

– А я тебе верю, оглы, – успокаиваю.

Думаю, счастье мне улыбнулось: враги отнеслись к выполнению боевого задания спустя рукава, решив, что имеют дело с рядовым жителем столицы, которого можно вырезать из жизни, точно фигурный силуэт из жести. И что теперь? Нас ждут затяжные бои или кавалерийский прискок?

– Об Ахмеде расскажи, – требую, – мало-мало.

Меня не понимают: вор в законе – он вор в законе на всей широте и долготе нашей любимой родины. Уважаемый человек, да, смеюсь я, чай, не петрушку да кинзу продает на рынке, а траву-дурман да хохлушек-галушек? Местан-оглы закатывает глаза к небесам и становится похожим на кающего грешника, мол, мое дело малое: молиться и молиться своему аллаху в тюрбане.

– Молись, оглы, – задумываюсь, – молись.

Я чувствую, что информатор правдив, как никогда, но это никак не облегчает его доли. Он лишь зубец в гигантском и опасном механизме, ему неведомы приводные ремни, основные его узлы и стержневые рычаги, он не имеет перспективы для дальнейшей работы в криминальной конструкции по той причине, что не выполнил точно приказ шестерни. То есть настоящий оглы обречен на смерть и лучше для него будет, если закончит свой бренный путь в выгребной яме коровника.

– Хорошо, – говорю я, – хотя ничего хорошего. – И выволакиваю тушу из салона автомобиля. – Спокойно, кыш-мыш, – развязываю ноги. – Пойдем, провожу.

– Не надо, – от нетерпения пританцовывает под светом фар. – Надо мне, брат.

– Чего надо?

– Надо!

Наконец догадываюсь об физиологической потребности Местан-оглы и указываю направление – за угол. Конечно, он поспешно туда галопирует, таща за собой блестящих от света габаритных огней веревочных змеек и теша себя мнимой свободой.

Выходит проще, чем я задумываю. И вины моей никакой – значит, планида такая у Местан-оглы: забежать в темный уголок по малой нужде и обвалиться в ароматную трясину выгребной вечности.

Плюм-х, услышал я, ах-а-а-ах, услышал, плюм-х, услышал и ночная тишина отчего края снова вернулась к своей основе, нарушаемая лишь дождевой капелью.

Хороши же игры национальных меньшинств на свежем воздухе, радуюсь я и открываю багажник. Там тихо покоятся два нукера-неудачника. Их одухотворенные лица застыли, как гипсовые маски поэтов просвещенного ХIХ века. Как говорится, смерть украшает человека, как вензелевые завитушки фасад публичного дома на Якиманке.

Вываливаю первое тело на землю – оно падает ниц в лужу, обрызгивая грязью мои ботинки и брюки. Проклятье! Второй мертвец с отверткой в ушной раковине более доброжелателен: вляпывается в сырую землю, точно камень. Так, что дальше, сержант? Надежно цапаю за вороты пиджаков трупы и волоку их к яме; они, как бревна, тяжелы без питательной энергии жизни.

Ботинки спецназа пробуксовывают и я едва не падаю в липкую слякоть. Матерясь, продолжаю путь. На гражданке легче убивать, да труднее свободу получать от бесполезных тел.

Подтащив груз 200 к углу коровника, понимаю, что без освещения не обойтись. Возвращаюсь к машине. Рыдая фордовским мотором, она непослушно продвигается по скотному двору. Свет фар искажает мир до неузнаваемости. Такое впечатление, что нахожусь на острове, прорастающим огромными сияющими кораллами.

Выключив мотор, не тороплюсь действовать, словно желая запомнить природный каприз. И когда я так сидел в тишине, вдруг из ничего возник звук, будто пела птичка из гусь-хрустального стекла: фьюить-фьюить. Рука понимает быстрее ума: телефон.

– Доброй ночи, – слышу знакомый женский голос, напряженный, с хрипотцой.

– Здрастье, – чуть теряюсь, – товарищ Лахова.

– Почему так официально? – смеется капитан милиции.

– От волнения-с, Александра Федоровна.

– Кажется, Дмитрий Федорович собирался в гости?

– Так точно.

– Дела? – понимает. – И где ты сейчас, если не секрет?

– На краю, – сознаюсь, – земли.

– Далеко-о-о, – говорит с придыханием.

– Курите?

– Давай на "ты", – предлагает. – На "вы" в три часа ночи как-то...

– М-да, – соглашаюсь. – Значит, куришь, Александра?

– И пью, – смеется, – кофе.

– И я хочу, – признаюсь, – кофе.

– Тогда в чем дело? Приезжай. На машине?

– На телеге.

– Жаль, что не на ракете, – смеется женщина.

Легкий любовный флирт необыкновенно вдохновляет меня, как пьянчугу царская чарка. С новыми силами выпадаю из автомобиля. Скользя по мягкому суглинку, нахожу широкую доску. Укладываю её у края ямы с жижей приятного для глаза янтарного оттенка. Стараясь реже дышать, затягиваю на доску первого мертвеца, потом второго...

Остается пожелать моим врагам только счастливого плавания в дерьме вечности, и с этой мыслью не без усилий приподнимаю край доски. Трупы медленно по ней сползают, словно нехотя, затем, совершив безвольный ветошный кульбит, плюхаются в разжиженный янтарь. А если говорить без патетики, то зрелище было отвратным: все-таки говно не мед и к завтраку его на булку с маслом не намажешь.

Усмехаясь над таким тупоумным заключением, отправился к машине. Позволил себе расслабиться – и едва не упал. Вернее, упал на руки и колено. Чертыхаясь, присел у лужи, черпнул ладонями теплого дождя. Даже хотел сполоснуть лицо, да вовремя вспомнил, где нахожусь. И так, подозреваю, от меня несет за версту скотным двором. Представляю, чувства той, кто ждет меня на чашечку кофе. А что делать? Как говаривал классик: полюбите нас черненькими, а беленькими нас всяк полюбит.

Еще он, похоже, говорил о быстрой езде – и это точно: кто из нас не любит лететь над трассой с ветерком, чтобы перед бампером плясала, заметая подолом, рыжая хохотунья по имени Смерть.

Порой кокетка отчетливо проступала, когда с авиационным гулом накатывал импортный лимузин, за рулем которого находился камикадзе отечественных дорог. Свет фар слепил и в их многоцветном сиянии замечалась эта развеселая деваха, зазывно отмахивающая рукой, мол, я люблю вас, дави на газ!

Что я и делаю, стараясь, однако, отстрочить наше неизбежное рандеву. Не все дела переделаны, не все враги повержены, не все барышни полюблены, не так ли, сержант?

Усталость почувствовал уже на улицах спящего города. Даже мой армейский организм умаялся от бесконечного напряжения "мирных" будней. Как говорится, мирный атом – на страже родины. Если, конечно, представить, что все мы на своем земном шарике находимся в ядерном реакторе некой Вселенской коптильни.

Капитан милиции Лахова проживала в Олимпийской деревне, что на юго-западе столицы. Бетонный жилой массив, воздвигнутый лет двадцать назад, никак не напоминал аграрное поселение: стареющий мегаполис, где в клетушечных квартирках мылили свой век те, кто смотрел из окон только тогда, когда пытался удостовериться в метеорологическом прогнозе.

Припарковав машину, вышел на пространство, продуваемое сырыми ветрами. Поежился от мысли, что мог каждый день ходить меж этими чудовищными мертвыми строениями и думать, что жизнь удалась.

Подъезд был защищен от мелких террористов металлической дверью, да нажатие на кнопочки с цифрами "3", "7", "9" открыли её. Дремавшее кошачье семейство прыснуло из-под ног, точно смех циркового арлекина. Стены и лифт были исписан призывами "бить жидов и спасать Россию". Одни глупцы ищут абстрактного врага, усмехнулся я, другие – конкретного. Все хотят найти, кто виноват и что делать? Кажется, я тоже в их числе.

Ну да ладно, утешаю себя, не я придумал этот мир и даже не я первым начал боевые действия, но если они начались, то отступать некуда: мы все стоим на последней ступеньке, после которой начинается замусоренный подвал, где пытают окровавленные тушки наших душ, потравленные сахарным гексогеном.

Дверь в общий коридор была приоткрыта. Вместе с теплым домашним запахом у истомленной пыльной лампы плавали сновидения.

Женщина в джинсах и майке встречает меня на пороге, как обеспокоенная мать встречает гулящего сына. На миловидном лице Александры легкие следы поспешного грима цвета сочинских чайных роз. А в уголках её влажных глаз таилась иступленная страсть...

– Наконец-то, проходи, – и буквально затянула меня в квартиру. – Я сейчас, Дима.

– А я торопился, – топтался на мраморных плитах маленькой прихожей, чувствуя, как мой навоженный агрессивный запах рвется в чистое пространство комнат, заполненных джазовой мелодией.

– Что? – крикнула из спальни.

– Того, – застеснялся, – меня бы постирать. Пахну как ковбой из Майями.

– Ты был в Майями?

– Не был я ещё там, – забурчал, – пока, – расшнуровывал армейские ботинки. – Говорю, пахну как пастух.

– Кто труп?

– Какой труп?

Это называется двое, он и она, поговорили в четыре часа утра под горячие ритмы негритянского джаз-банда из вышеупомянутого Майями.

Эх, оказаться бы сейчас под пыльными североамериканскими пальмами, чтобы греть мамон у мирового океана и не думать о любимой сторонке, где происходят странные события, похожие на бесконечную ночь длинных ножей. Да нет, черт возьми, нельзя в Майями! Кто тогда остановит кровавую резню здесь? Патетично? Возможно? Что не мешает мне чувствовать себя причастным к новейшей истории.

– Так о каком трупе речь? – появилась Александра с банным полотенцем и, чуть поморщившись, сказала: – Все же я тебя пополоскаю...

– Как енот-полоскун полощет рака, – вспомнил зоологический мир, чтобы очистить его от песочка, а потом слопать за милую душу, да?

– Ага, – радостно ответили мне и облизнулись

Вот за что люблю дам, так за их непосредственность. Хотя, как известно, женщины делятся на дам и не дам. В первом случае, они дают сразу, а потом берут все, включая и святую душу, во-втором – тоже самое, но с играми в собственную святость.

– Живым я отсюда, кажется, не выйду, – вздохнул, переступая порожек ванной комнаты.

– Не бойся, выйдешь, – засмеялась Александра. – Давай-давай, не стесняйся. – Открыла кран, тиснула в руки флакон с пеной и под шум воды вышла вон: – Ныряй, я сейчас...

Ванная комната походила на монументальное произведение искусства, созданное по индивидуальному заказу. Даже не верилось, что такое можно пристроить в панельном доме. Мрамор черный-мрамор белый, позолота ручек, огромное зеркало и главное: похожее на морскую шлюпку "джакузи" со всеми удобствами для помыва. Унитаз цвета "глотка нового дня" (это я про кофе) напоминал царский престол, на который было страшно сесть.