Текст книги "Миллионер"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– А то никаких миллионов не увидим, – предупредил я, – как своих ушей.

– Ты меня пугаешь, – пошутил Василий, теребя свое ухо, но нашел новый стул и смолкнул, как монах в сергеево-посадской обители во время обедне.

Я же, как и Шепотинник, уставился, на экран, где на разноцветных фонах корчились графики четырех основных валют.

– Как дела, родной? – обратился к аутисту. – Начнем с красненькой?

– У Славы желтые ботинки, – проговорил Илюша. – Желтые ботинки у Славы. Почему желтые ботинки? Желтые – цвет осени. Слава любит золотую осень. У Славы золотые ботинки.

Я прекрасно понял друга и, задав уточняющий вопрос: покупать или продавать валюту, кинул в топку МСБС 100 000 $.

Через два часа выяснилось, что мы выиграли восемьдесят пять тысяч. Выставив 185 000 $ на "синенькое", мы взяли уже сто двадцать пять тысяч.

"Красненькое" принесло нам около двухсот пятидесяти тысяч. Имея общую сумму в 560 000 $, мы бухнули их на "зелененькое" и в 17 часов 35 минут на нашем счете уладилась сумма в 1 000 000 долларов. Плюс ещё 60 000 $.

ОДИН МИЛЛИОН ДОЛЛАРОВ!

Вот она, мечта идиота, воплощенная в жизнь! Вот она, птица счастья сегодняшнего дня! Вот она, удача во всей своей неприглядной красе!

Я испытывал противоречивые чувства: с одной стороны радость, а с другой – легкую, кажется, досаду оттого, что воздушные замок так скоро построен. Что будем возводить дальше, господа?

Позже буду вспоминать этот вопрос, как вопрос человека, позабывшего в минуты отрады, в какой стране и в какое время он проживает.

Наивный и глупый малый, уверовавший, что заслуженное звание "Миллионер России", можно приобрести за просто так: без серьезного кровопускания и появления трупов.

Увы, на 17 часов 35 минут таких мыслей у меня не могло возникнуть. Я был занят тем, что приводил в чувство Васю Сухого. С ним приключился классический удар, когда понял, что на его глазах произошло чудо света.

– Это тебе не хачиков трясти, – смеялся я, – как грушу.

– Грушу? – не проникал в суть моего образа.

– Вот так и сходят с ума, дорогой товарищ, возьми себя в руки, советовал, – Посмотри на Илюшу, он выглядит лучше нас.

Действительно, лицо аутиста в отличие от наших было более осмысленное – одухотворенное оно было. Он улыбался нам улыбкой блаженного, очевидно, радуясь за нас, дураков.

– Спасибо, – поблагодарил его. – Куплю тебе, Илюха, ещё пазлов всяких, – пообещал.

– Ты необыкновенно щедрый, – приходил в себя Вася. – Он остров в океане заслужил, а ты ему пазлы пихаешь.

– "Пазлы" он знает, – обиделся я. – "Остров в океане" – нет.

– Уверен?

– Илюшу понимаю, – ответил я, – как сам себя. – И посчитал нужным уточнить. – Почти.

На этом наш малосодержательный разговор закончился, и я, наконец, обратил внимание на среду, меня окружающую. Во время игры меня не покидало чувство, что к нам притянуто внимание лиц, контролирующих ВБ. Трейдеры в зале тоже находились в напряжении: создавалось впечатление, что все они побросали свои мелкие игрульки и отслеживают наш матч века с МСБС.

– Один и шесть нулей наши, господа, – не удержался и провозгласил счет "матча".

Бурной радости никто из игроков вновь не испытал. Так – улыбки, недоуменное хныканье, покачивание головой, пожимание плечами, мол, черт знает, что делается на валютном рынке, коль такие полудольные квелы куют такое шалое лавье*?

*Лавье – деньги (жарг).

В этом смысле, ярким выразителем общественного состояния был господин Кожевников. Убедившись в том, что я говорю правду, и ничего кроме правды, он покрылся пятнами героинового мака и сидел с некрасиво открытой пастью, как у крепкого наркомана в минуты прихода кайфа.

– Эй, – похлопал его по плечу. – А ты не верил, Анатоль. Главное, верить, – назидательно проговорил. – И это только начало, – пошутил привычно, – нашего конца.

Потом перед нами явился главный менеджер Попович. Утром он выглядел этаким фанфаристым фан-фаныч. Он носил себя – не ходил. Он верил в свою состоятельность, как депутат Думы. Что же теперь? Ничего приятно: сдувшийся, подобострастный толстячок с обвислыми бульдожьими брылами. Глянув на меня больными глазами, сюкнул:

– Господин-с Брувер-с ждет-с вас-с!

– Очень приятно-с, – передразнил лакея ВБ, и наша ударная группа отправилась в кабинет исполнительного директора.

Поначалу я не признал Исаака Исааковича. Он и так не был гулливером, а тут ещё убавился ростом, едва замечаясь за столом своим. Мелкое бруверское личико приобрело выражение паническое и страдательное. В чем дело? Неужели наш успех так отрицательно действует на руководящий состав валютной биржи?

– Очень рад, – прописклявил. – Это какие-то чудеса света, – сиропился лыс. – На моей памяти такое не случалось...

– Случилось, Исаак Исаакович, – развел я руками. – И ещё случится. Это вам обещаю.

– Не травмируй человека, – заступился Василий и выразил надежду, что проблем никаких не будет.

– Какие проблемы? – воскликнул директор. – Наоборот, мы предлагаем более тесное сотрудничество. Слава проявил себя выдающемся трейдером и ему все карты в руки...

– Лучше миллион, – выступил я, – в руки.

Услышав мое требование, господин Брувер лишился дара речи – его хватил удар, такое создавалось впечатление. Он смотрел на меня, как на фантом, несущий ему погибель.

– Но мы ещё подумаем, – сказал я, признаваясь, что имеется желание продолжить игру на бирже. – Но шестьдесят тысяч, пожалуйста, пришлите, потребовал, – на мелкие расходы.

– Непременно-с, – выдохнул исполнительный директор, испытывая, очевидно, огромное чувство облегчения. – Мы ещё поработаем, друзья. Отдельный кабинет к вашим услугам, портативный компьютер...

Восторженность г-на Брувера не имела границ, точно он снова возродился к жизни. Что за чертовщина? Об этом я и спросил у Василия, когда мы покинули директорский кабинет.

– А что ты хочешь, – получил ответ. – За пять тысяч рваных рвут на части, а уж за миллион...

– Кто рвет?

– Если будешь трепать языком, узнаешь.

– Прекрати пугать, – возмутился. – Врага надо знать в лицо.

– Первый враг – это ты сам. Скромнее нужно быть, скромнее. А ты орешь на каждом углу.

Я возмутился, мол, ничего подобного, и так скрываю свои чувства, как могу. Плохо скрываешь, отвечал господин Сухой и высказал мысль, что нами могут заинтересоваться несколько структур: организованные преступные группировки, биржевые, государственные и частные.

– Ха! – рассмеялся я. – На один миллион и такая толпа народа?

– Не о миллионе речь, – одернул меня. – О нем речь, – кивнул на аутиста, плетущегося за нами. – Илюша – золотой приз.

Я согласился с мнением товарища, но посчитал нужным намекнуть и о своей скромной роли в этой невероятной истории.

– Понимаю его только я, – заявил. – Чужие здесь не пройдут.

– Значит, приз двухголовый, – подвел итог Василий. – Будем его вдвойне охранять.

– Кого, – не понял я, – охранять?

И узнаю, что у моего криминального товарища далеко идущие планы относительно нас с Илюшей. Мы будем вас защищать, заявляет безапелляционно. Я возмущаюсь: кто такие мы? Мы – это мы, уходит от ответа. Я протестую: не надо нас защищать, мы сами за себя постоим.

– Ты живешь иллюзиями, брат, – предупредил Василий. – Это тебе не барана брить. Предупреждаю: если не принять мер, прольется кровушка. Ваша.

Каюсь, не придал значения этим словам. Был самонадеян, вот в чем дело. И знать не знал, что маховик криминальных деяний вокруг нас уже запущен.

На серебристом БМВ мы с Илюшей вернулись к нашей родной помойки. Оказывается, можно иметь миллион в кармане, а психология нищего не меняется. Эта мысль меня раздразнила: черт возьми, один раз живем! Почему не могу позволить пригласить в ресторан "Метрополь" даму сердца. Кто у нас дама сердца? Сладкоежка Жанночка? Рафинадная Ирочка? Или все-таки мои думы о Мае? Думаю, она наслышана о моих подвигах на бирже? Приглашу на поздний ужин, решаю я, и верну, кстати, должок в семь тысяч американских рубликов.

Распрощавшись с назойливым Василием до счастливого завтра, я накручиваю телефонный номер. Время детское – десятый час. Длинные гудки. Потом голос, мне знакомый, но со странными нотками сострадания.

– Привет, – говорю я. – Тебе удобно говорить?

– Нет, – отвечает.

– Что-то случилось?

– Случилось, – говорит Мая. – Дедушку убили.

– Убили?!

– Убили.

– Где?

– На бирже.

Услышав это, я решил, что шутит. Такая вот глупая сумасбродная мысль: шутит. Но разве можно так шутить? После приходит понимание, что смерть исполнительного директора напрямую связана с нашим успехом. Исаак Исаакович был сам не свой в последнюю нашу встречу – был мелок, суетлив и перепуган. Облегчение получил лишь тогда, когда узнал, что игра на миллион продолжится. Что это все значит? Не был ли прав мой друг Василий, утверждая, что прольется кровушка. Вот она и пролилась. За что ликвидировали господина Брувера? И почему именно на ВБ? И кто? Не оказался ли он слишком лояльным к пришлым дурачкам, нагло обчистившим МСБС? Или его смерть не имеет к нашим проблемам никакого отношения?

Я предлагаю Мае встретиться. Она недоумевает – зачем? Я коротко излагаю: есть подозрения, что её дед пал жертвой неких сил, заинтересованных в том, чтобы взорвать ситуацию, связанную с миллионом долларов.

– Мне бабушка Лира говорила о твоих успехах, – признается Мая, – но я не поверила.

– Почему?

– Такого не может быть.

– Встретимся, – обещаю, – открою тайну.

Хорошо, что женщины любопытны. Несмотря на трагедию, Мая соглашается на встречу: в парке возле её дома.

Я начинаю быстрые сборы. Главный вопрос – что делать с Илюшей? Не брать же его на свидание? Девушка меня не поймет. И оставлять аутиста одного в свете последних событий нельзя. Еще выкрадут, как телевизор. Это так я шучу. Потому, что все происходящее воспринимаю, будто анекдотический случай. Курьез ведь не может закончиться плохо? И, тем не менее, отвожу Илюшу в гости к соседу Павлову.

Тот зевал, шелестел газетой и чесал бока, как павиан. Я тиснул ему, человеку, конечно, сотенку, ввергнув тем самым в остолбенение, и попросил присмотреть за Ильей:

– Часа на три, Павлиныч, – сказал я. – Он любит смотреть рекламу.

– И что?

– Не переключай, пожалуйста, – попросил. – Пусть порадуется жизни.

– А не фальшивая, – вздернул купюру к пыльной лампочке, – бумажка-то?

– Обижаешь, сосед, – уверенно проговорил я. – Из натурального алабамского хлопка.

На этом проблема с аутистом благополучно разрешилась, и я помчался в московскую ночь, теплую и клейкую от приближающегося влажного юго-восточного циклона.

Пока летел на частном авто по столичным дорогам, лучшим в мире, когда их не видишь, то пытался рассуждать на злободневную тему: кто и зачем уничтожил директора ВБ? Неужто не оплатил некую котировку? Интересно, как поступлю я, если возникнет конфликтная ситуация с выдачей некой суммы? Не будем же мы с Илюшей играть на бирже до бесконечности? Надо дернуть миллионов десять и...

Как бы не так! Так тебе и дали брикетов несколько, простак задрипанный. Коль такие страстишки нагнетаются вокруг всего одного миллиончика?

Да, где наша не пропадала! И с этой жизнерадостной установкой выпадаю из машины – выпадаю у памятника эпохи советско-сталинской гигантомании: высотного дома на Красной Пресни.

Здание весомо, огромно и производит впечатление на чувствительных гостей столицы. На фасаде подсвечиваются гранитные фигуры мускулистых рабочих и пышнотелых крестьянок, похожих на монстров, спускающихся с черных небес. Свет в окнах желт и неприятен. Не с крыши ли этого обиталища грешных душ улетал булгаковский дьявол?

Под высоткой темнел маленький парк, где мы с Маей и договорились о встрече. Я сел на лавочку и принялся глазеть в ночное небо, словно желая увидеть падение звезды, чтобы загадать заветное желание.

А какое у меня желание? Заработать ещё один миллион? Нет, это не для славянской души. Играть на деньги – это забава для современных нуворишей и дураков.

Деньг`а никогда не определяла главную суть нашего человека. Вот сейчас в моем кармане десять тысяч долларов, и что? Счастлив ли я до слезного всепрощения и благодушия? Отнюдь. Напряжен и досаден даже на самого себя. А все потому, что нет душевного порыва. Нет страсти. Нет куража, бессмысленного, как русский бунт.

Сижу с десятью баксовыми кусками, как сыч на суку, и не знаю, что делать? Раздать нищим и убогим? Приобрести авто, чтобы влепиться в первый столб. Пойти на Тверскую и прикупить отряд шлюх под личное командование. Не знаю. Такое впечатление, что не готов я к решительным изменениям в своей жизни. Легко хапнуть мистический миллион, говорю я себе, да трудно сбросить чугунный панцирь люмпена. Вот в чем дело, друг мой сердечный.

Я шумно вздыхаю и вижу, как из дубовых парадных дверей появляется девушка. Она легка и подвижна, как ночная птица. У Маи странное незащищенное лицо. Она приближается, и я понимаю – смыта краска. Она садится рядом, и со стороны мы похожи на влюбленную парочку. Жаль, что это не так. Во всяком случае, сейчас.

– Возвращаю долг, – передаю пачку ассигнаций. – Ты очень последовательна в своих действиях.

Мая горько усмехается: проклятые деньги, это они загубили деда. Вся эта работа на бирже есть бесконечная борьба за выживание и непрерывная нервотрепка. Склоки, скандалы и ненависть – вот что такое биржа. Биржа это клоака низменных человеческих страстей.

Я не прерывал девушку, понимая, что ей нужно высказаться, хотя информационной пользы от этой банальной истерики не было никакой. После того, как она чуть успокоилась, я задал вопрос:

– Кто "черный" директор биржи?

– Не знаю.

– Как не знаешь? – удивился.

– Знаю только, что этот человек имеет отношение к чеченской диаспоре в Москве.

Я хныкнул от досады: этого ещё нам не хватало? Неужели ВБ находится под контролем лиц кавказской национальности. Если это так, то дела плохи. Нуреки-чуреки денежки сильно любят, а шутить – нет: за моей же "миллион" нарежут из моей же шкуры сто тысяч шнурков для продажи в соседней нарзановой Назрани.

– Дед последние три дня очень волновался, – сообщила девушка. Говорил, что на бирже многие готовы за пятак мать родную продать.

– Обо мне ничего не говорил?

– Говорил, – вздохнула.

– Что?

– Что дуракам везет.

Я посмеялся: кто бы знал, что старенький еврей так близок к истине. Был. Теперь его нет. И надо понять причину его ликвидации. Касается ли она нас или это стечение обстоятельств?

– А ты на самом деле сделал миллион? – спросила моя собеседница. – Я не верю.

– Проверь, – буркнул.

– А как так получилось?

– Перед тобой, – попытался отшутиться, – гениальный трейдер.

– Кем бы ты ни был, – не верила, – а за несколько дней заработать миллион долларов невозможно.

– Возможно, – проговорил не без самодовольства.

– А ты не хакер?

– Не оскорбляй меня, – запротестовал. – Не хакер я.

– Тогда кто? – пытливо посмотрела.

Передо мной возникла дилемма: говорить прекрасной собеседнице о "золотом мальчике" Илюше Шепотиннике или не говорить? Доверяю я девушке, похожей на солнечный ветер, или подозреваю её в том, что несет она в себе мусор предательства?

Выражаюсь столь изысканно только по той причине, что не знаю, как поступить. Сомнение – проклятье наших капитализированных дней. Как быстро нас отучили от веры и надежды на лучшее.

Впрочем, большинство из нас сами слабы духом и помыслами. Не буду пополнять ряды неудачников, решаю я, и называю причину моих побед на бирже.

Разумеется, Мая не верит. И как можно поверить в такую беспросветную бредятину? Никак нельзя поверить.

– Слава, прекрати издеваться, – обижается. – Наверное, существует технические способы воздействия на движение валют?

– Я имею отношение к технике, как пианист к сверлам, – уверяю. – Дело в человеческом факторе, – назидательно поднимаю палец. – Человек у нас ничто, но иногда случаются исключения.

– Я же видела Илюшу, – рассуждает девушка вслух, – он производит впечатление круглого идиота.

– Круглее не бывает, – соглашаюсь я. – Однако и круг порой превращается в квадрат, – позволил некий философский постулат. – Мы сами плохо знаем, что в наших черепушках квасится, – и развиваю мысль о том, что аутист ненормален для нашего сутяжного мирка, да, может, нормален для мира, нам неизвестного, существующего параллельно.

После этого заявления мы невольно осматриваемся: где ты, этот параллельный мир, скрытый ночной мглой? Ничего не увидели, кроме реальных бомжей, бредущих в неведомую даль.

Их было двое: маленькая спившаяся тетка, похожая узким личиком и длинным носом, на собаку таксу и спившийся долговязый хмыль, похожий малым лбом и долгим шнобелем, на борзую. От них даже на расстоянии несло привокзальной помойкой. И спорили они, кстати, о вокзалах г. Москвы.

– Не пойду я, Людок, на Белорусский. Там меня били.

– А на Казанском меня били, Пашечка.

– А на Курском нас обоих били...

– Ох, били!..

Признаться, глагол "били" они употребляли в более экспрессивной форме, привычной для уха тушинского жителя, но не как для надушенного ушка московской барышни, проживающей в пределах Садового кольца. И поэтому я крикнул:

– Эй, Людок, эй, Пашуля, заткнитесь! А то не дам денежку хорошую.

Собачьевидные бомжики оторопели, уставившись на нас, как на призраков. Должно, не ожидали доброго дела от людей, проживающих в другом мире.

– Д-д-дай, – заикаясь, попросил долговязый и сделал осторожный шаг. Будем молчать, как в могиле.

– Стой, где стоишь, – сказал я. – Уж больно от тебя пахнет, товарищ.

– Прекрати, – поморщилась Мая, поднимаясь с лавочки.

– От тюрьмы да от сумы... – и вытащил сотенку. – Ваша, Паша, но берешь, когда мы отойдем на двадцать шагов. Считай вслух!..

Конечно, я не отличался особой деликатностью, считая, что вправе так поступать с теми, кто пал на дно жизни по собственному желанию, душевной немочи и любви к родной горькой водочки.

Дальнейшие события в парке были смешны и печальны. Когда я и Мая покинули его и вышли на освещенный асфальт, то услышали под темными деревьями визг и рычание: люди-псы мутузили друг дружку, сражаясь за кредитку.

Я посмеялся: очень похоже на то, что происходит на нашей бирже, только там все более цивилизованно. Впрочем, осекся, глянув на спутницу, дела на ВБ пострашнее будут.

– Прости, – сказала Мая, – мне надо идти.

– Я хотел, как лучше, – повинился.

– А получилось, как всегда.

Я приоткрыл массивную дубовую дверь, и девушка исчезла в сумрачно освещенном гранитном подъезде, похожем на склеп. М-да! Свидание Ромео и Джульетты не удалось. Не те времена, не те. Прагматизм шагает по стране, какая может быть романтическая любовь, когда хочется жрать, жрать и жрать: днем и ночью, летом и зимой, утром и вечером, весной и осенью. И все наше народонаселение только этим и занимается: набиванием брюха. Я и сам не прочь существовать с толстой, как барсетка нового русского, мамоной, но этого ведь мало, что чувствовать себя человеком? Не так ли?

Уходя, запрокидываю голову и вижу на штиле высотного здания, рубиновую звезду. Так мне кажется, что там, во влажных ночных облаках, горит рубиновая звезда Давида. Потом понимаю – сигнальные огни, отпугивающие воздушные лайнеры.

Уходя, вижу, как два собачьевидных бомжа торопятся к подземки, где янтарит круглосуточный пункт обмена валюты. Уходя, спрашиваю себя: отчего на душе так досадно, будто что-то происходит помимо моей воли.

Ответ получил скоро – по прибытию в свой родной двор, где творилась некая свето-шумовая вакханалия. Мне показалось, что снимают научно-популярный фильм о нашей помойке. Нет, все было куда серьезнее. У моего подъезда замечались два милицейских уазика с проблесковыми маячками, мелькание коих превращало ночное земное действо в запредельно-космическое. Во всех окнах пылал свет, а жители выглядывали из окон, точно с театральной галерки. Часть публики толпилась на клумбах, пытаясь приблизиться к подъезду, охраняемому милицейскими служаками. Стервозный лай собак дополнял хаос полуночи.

Первая мысль: что-то случилось с аутистом? Но отсутствие карет "скорой помощи" отрезвило меня. Тем не менее, я набежал на службистов с криками, что здесь живу. В это время во двор закатила машина службы "03", и я, ахнув: Илюша!, ринулся напролом.

Мой бег по лестнице вверх сопровождался милицейским матом и криками проклятия. На площадке пятого этажа теснились люди, как в форме, так и в гражданской одежде. Разумеется, они обратили внимание на придурка, целенаправленно хекающего по стертым ступенькам.

– Стоять! – рявкнул один из них. – Кто такой?

– Живу я здесь, – с обидой проговорил. – В квартире 19. Что случилось?

– На ловца и зверь бежит, – оживились оперативники. – Тебя, дружище, нам и не хватало, – и взяли меня под белы ручки, как только могут брать представители закона.

Успев приметить краем глаза соседа Павлова, испуганно выглядывающего из своей квартирки, я мимикой лица вопросил: как там Илья? Павлин Павлиныч меня понял и отмахнул: все в порядке. И почему-то перекрестил меня.

Я тотчас же успокоился – главное, чтобы аутист не пострадал во всей этой ночной оргии. Все остальное приложится.

Радовался я рано: сначала мне ударил в нос палевый запах гари в прихожей, потом я увидел в комнате мешок, накрытый простыней... и ещё один мешок...

Не мешки ли это с сахаром, мелькнула нервическая и бредовая мысль, может, Ирочка Фирсенко решила сделать сюрприз и приволокла их в мою квартиру? Или это мешки с гексогеном, и некая вселенская сволочь подбросила мне? Потом понял, что это трупы – рядовые трупы.

Наверное, выражение моего простецкого лица было таким, что руководитель оперативной группы смягчился:

– Отпустите его, – приказал. – Знаешь, кого? – вопросил, когда откинули края простыней с мешочных тел.

Неприятное зрелище: размозженные квадратные затылки и лбы, пробитые пулями. Мозговая каша брызнула так, что заляпала обои и мебель. Спрашивается, кто убирать будет? Я?

– Никого не знаю, – рассматривал незнакомые молодые (типично бандитские) лица. – А что здесь произошло? – поинтересовался со здоровым любопытством.

– Мы бы сами хотели узнать, – сказал руководитель группы, – у тебя.

– Ничего не знаю, – был непритворен – У меня алиби. – И позволил пошутить: – Когда уходил в десятом часу, трупов не было.

– Их принесли вместе с пушками, – тоже шутил руководитель, садясь за стол. – Будем разбираться. Все из карманов и документы на стол, потребовал.

Подлинные мои документы не вызвали никаких эмоций у службистов, а вот доллары в сумме две тысячи восемьсот – воодушевили необыкновенно товарищей в погонах и без. Посыпались, как горох, вопросы: откуда, куда когда, где, с кем, зачем, почему? Я отвечал вполне правдиво, мол, из бывших пограничников, сейчас работаю на валютной бирже трейдером, кое-что получаю, но влачу жалкое существование, врагов не имею, со всеми дружу, алиби стопроцентное – деловое свидание с девушкой Маей, деда которого, кстати, тоже застрелили...

– Где застрелили? – вздернулся руководитель группы. – Здесь?

– На валютной бирже, – прикусил язык.

Нет, язык мой – враг мой! Услышав об убийстве на ВБ, оперативники окончательно потеряли голову и хотели вязать меня, как главного килера страны.

Только часа через два весь этот ночной бедлам закончился. Вызванная труповозка увезли тела, оперативники установили примерную картину криминального события и мою полную к нему непричастность, а я воспрял духом, хотя убирать мозги предстояло лично мне.

– На твоем месте, – сказал руководитель оперативной группы, – я бы свалил в укромное местечко. Идет охота на тебя, трейдер, мать твою трейдеровскую, идет охота.

– Вы так думаете, мать вашу ментовскую?

– Уверен. Дурные деньги ещё никому счастья не приносили, – передал визитку. – Звони, если что.

– Что, если "что"? – завредничал, глядя в бумажную четвертушку. Капитан Горкин Роман Романович, это вы?

– Нет, я – папа римский, – добродушно похлопал по плечу моложавый оперативник с худощавым, плохо выбритым лицом. – Ну, будь здоров! – и пообещал вызвать в качестве свидетеля, если в том будет необходимость.

Ничего себе виражи судьбы, присел на порожке, оставшись, наконец, один. Что это все значит, Слава? Объясни самому себе криминальную ситуацию. Два трупа в собственной квартире – это будет многовато даже для тебя, искателя приключения на собственный зад. Василий Сухой был прав: прольется кровушка – и она льется, как из кухонного крана. Вот только какой смысл во всех этих убийствах? Почему началась резня? Допустим, во главе угла деньги. Ну и что? Нельзя договорится полюбовно? О чем договорится и с кем? Те, кто пришел ко мне в ночные гости, прибыл не с вафельным тортиком, а со свинцовым приветом. Не дать ли деру в Тырново, пока не поздно. Жизнь дороже миллиона долларов? На десять тысяч, припрятанных в унитазе, можно прожить счастливо лет десять, если обитать скромно, как обретается все терпеливое народонаселение.

Мысль о нищей жизни взбесила меня: нет уж, господа, желающие моей смертушки, ни хрена у вас не выйдет. Я, проживающий на родной сторонке, и буду кого-то трусить. Да пошли вы туда, куда ходят получать пиздюлей бомжи Людок и Паша: на вокзалы, напомню, они ходят, и вам, господа во фраках и сюртуках, советую срочно приобретать билеты в далекое далеко, ибо вместе нам не быть на территории, которую вы именуете, РФ.

А если охота идет не на тебя, родной, – на Илюшу она идет. От меня никакой полезной пользы, а вот аутист это золотая жила Клондайка, алмазная россыпи Мирного, нефтяные промыслы Каспия.

Возникает вопрос: кто так умен и находчив, что так быстро дотрюкался о выдающихся способностях моего друга детства. Кто, помимо меня и Василия, знает об этом феномене? Правильно, Мая, но она вне подозрений, как жена Цезаря. Еще кто? Боюсь, что мое вызывающее поведение на бирже вызвало определенные подозрения. Приход аутиста эти подозрения усилили. Тот же опытный трейдер Анатолий Кожевников без труда мог осознать секрет, слыша полубредовые бормотания моего товарища.

Разберемся, решаю я, главное, чтобы не пристрелили раньше времени. И отправляюсь к соседу Павлову, прихватив бутылку водки. Павлин Павлинович меня ждет с нетерпением, несмотря на четвертый час утренней ночи. Он в пижаме и тапочках, похож на перепуганного буржуазного жильца эпохи революционных преобразований.

– Илюша спит, – сообщает и, округлив глаза, повествует о происшествии, которое недавно приключилось на нашей лестничной клетке.

Из его рассказа рисовалась следующая картина: около полуночи он услышал некий тарарам у двери моей квартиры. Удивился – Слава возвернулся? Глянул в глазок: два квадратных молодца вскрывали двери. Он было хотел тренькнуть "02", когда парочка зашла в квартиру, да тут откуда не возьмись ещё двое объявились во-о-от с такими пистолями в руках.

– С глушителями, – понял я.

– И нырк в квартирку, а через минуту скок из нее, и бегом на улицу.

Я задумался: такое впечатление, что приз не поделили две группировки. Не договорились о призовых? Результат этих игрищ известен: два трупа, если не считать исполнительного директора ВБ. Кто лучше меня разберется в данной ситуации? Конечно, господин Сухой. Пусть взбодрится в пятом часу, как петух на деревенском насесте. И я набираю номер телефона, мне известный. В ответ – длинные гудки. Отключил телефон, сукин сын, и дрыхнет в свое телесное удовольствие.

– Давай, Павлиныч, выпьем, – предлагаю, – за то, чтобы пережить нам эти мутные времена.

– Сомневаюсь я, – говорит на это сосед, – но выпить выпью.

– В чем сомневаешься?

– Жили и живем, как в дурдоме, – отмахивается, – где к тому же пожар и заливает водой.

– Ничего, выдюжим, – у меня нет сил спорить, да и во многом прав сосед: многие живут, как во времена всемирного потопа и апокалипсиса.

Мы поднимаем стаканы и, не чокаясь, заливаем лечебное пойло в притомленные организмы. Жесткий мир смягчает линии и краски. Можно ещё пожить в нем и посмотреть, что из этого выйдет.

– А сколько тебе, Павлиныч, надо для полного счастья? – интересуюсь к завершению нашего нечаянного праздника.

– В к-каком смысле?

– В самом прямом: в денежном экви-и-иваленте?

– В ч-чем?

– В денежном и-и-исчислении...

Понимали мы друг друга плохо, но, в конце концов, постигли, что моему соседу для полного счастья нужна тысяча долларов.

– На, – отслюнявил нужную сумму.

– В долг? – икнул мой собутыльник

– В подарок, – кинул голову на грудь. – За твое мужество.

– За это надо выпить, – и сосед вытащил новую бутылку. – У нас каждый день – подвиг.

Через час я чувствовал себя прекрасно: что наша жизнь – игра, и все мы играем, как можем. Правда, некоторые заигрываются и получают пулю в лоб или в пыльную потылицу. Тут кому как повезет. Мне пока везет и везет по крупному. В соседней комнате спит человек, не понимающий своей цены. У него нет цены – он бесценен. Его гениальный дар предвидеть движение заморских валют не имеет аналогов в истории человечества. Используя его умение, можно наворотить таких дел, что небес станет тошно.

С этой положительной мыслью я засыпаю. И снится сон по теме: будто нахожусь в кассе ВБ, и любезная кассир Леночка выдает мне брикет с заветным миллионом. Я с радостным трепетом раздираю полиэтилен и вижу... кирпич, строительный, белый брус из бетона. В бешенстве, схватив его, швыряю об пол. И кирпич разлетается на мелкие куски, как стекло.

И просыпаюсь на чужой кухне: оказывается, кошмар смёл пустую бутылку со стола моей рукой. Ударившись о ребристую батарею, посудина разбилась. А за окном зарождается новое утро. Что нам новый день готовит, поднимаюсь со стула и бреду на поиски Илюши Шепотинника.

Ориентируясь по мощному храпу, нахожу соседа в гостиной. Счастливая улыбка блажила на его лице. Хоть кому-то повезло в этой скверной истории. Аутист находился в маленькой комнате, бывшей когда-то детской. Время не затронуло эту комнатку: мягкие игрушки, наивные рисунки на стене, стол-парта, учебники второго класса на ней. Все напоминало о Вальке, сыне Павлова. Десятилетний пацан однажды поехал в гости к бабушке под Рязань и там погиб, упав с забора. Странно, помню, как Валька вместе с нами сигал на крыши поездов, и все заканчивалось благополучно. А тут какой-то деревенский забор. Говорят, упал головой на камень. Не повезло. Мать не пережила его гибели, и Павлин Павлиныч остался один, пытаясь законсервировать прошлое в этой комнате.

Я смотрю на спящего Илью. Его дыхание спокойно и ровно. Никакие внешние бури не трогают глубин его души. Снятся ли ему сны? Я вспоминаю свой последний сон – как бы он ни оказался вещим? Не хочется получать отечественный кирпич вместо миллиона импортных бумажек.

Решив не будить вундеркинда, я иду в свою квартиру. Надеюсь, там не объявились новые трупы? К счастью, между ОПГ был объявлен санитарный час, и мои комнаты оказались пусты, но со следами прошедших боев. Чертыхаясь, начинаю заниматься уборкой. Чужие мозги на обоях и мебели высохли и напоминали разваренную гречку. Подозреваю, многим завтракающим согражданам и в голову не может прийти мысль о том, что гречка в молоке, которую они кушают, очень похожа на их же мозги, если их, конечно, выбить горячей пулей. Как говорится, приятного аппетита и здоровья на многие лета!