Текст книги "Миллионер"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Пришла пора меняться местами. Не хочется? А надо! Такое веление времени.

Я проезжаю по столичному бродвею – Тверской. Город равнодушен и спокоен: крылатский взрыв ещё не докатил до постов ГИБДД, и они не подключились к плану "Перехват-Антитеррор". Да, ежели и подключатся, кому придет в голову, что на задрипанном "москвиче" гоняет придурковатый малый с гранатометом "Муха", чтобы совершить акт возмездия в центре города.

Как нельзя просчитать поступки сумасшедшего, так нельзя просчитать и мои действия. Я паркую машину напротив консерватории. К классической музыке не имею никакого отношения, но местечко удобное – можно сделать вид, что композитор или музыкант.

Наверное, в консерватории проходили вступительные экзамены. В тени здания толпились молоденькие абитуриенты с ангельскими личиками. Мой криминальный ум сразу отметил груду инструментов в футлярах: скрипки, флейты, фаготы, тромбоны.

Оценив обстановку, как спокойную, выхожу из машины. Конечно, мое истерзанное лико далеко от одухотворенного, но надвинутое кепи на глаза сделает его загадочно-неземным.

Перейдя дорогу, прогуливаюсь у памятника П.И.Чайковскому, любителю гамм и мальчиков. Потом бочком-бочком втираюсь в общество абитуриентов, от которых пахнет глаженной чистой одеждой, бесконечными уроками на инструментах, канифолью. Разговоры специфические и далекие от нужд народонаселения. Как экзотические птицы, летают Ф.И.О.: Салганик, Фриедман, Котляр, Климонтович, Эппель, Перов-Перович – это фамилии преподавателей.

Наконец, обнаруживаю футляр по размерам удобный для гранатомета. Он лежит бесхозный на гранитном выступе. Самым наглым образом открываю этот футляр, вытаскиваю из его малинового нутра нежный инструмент, неизвестный мне. Пока я, таким образом, манипулирую, подходит молоденький очкарик, похожий птичьим личиком на гениального Шостаковича.

– Как там Фриедман? – интересуюсь я. – Лютует?

– Право, я не знаю, – отвечает гений. – Я поступаю к Гангнусу.

– Желаю успеха, – и, оставив бесценный инструмент на граните, возвращаюсь прогулочным шагом к колымаге. Под мышкой – футляр.

Не знаю, что подумал очкарик обо мне, но уверен – он поступит в класс мастера Гангнуса, и покорит игрой на фортепьяно весь музыкальный мир. Главное, учиться, учиться, и учиться, как завещал великий инквизитор всего человечества В.И. Ульянов-Бланк.

Жаль, что природа не наградила меня пальцами пианиста, а совсем наоборот. Это я к тому, что, заехав в тихий московский дворик, принялся перекладывать гранатомет в реквизированный футляр. Делал это сучковато и едва не нажал на крючок пускового механизма. Представляю, как бы обрадовались мои враги, узнав о моей оплошке. Нет уж, переделаю все дела свои смертные, а потом можно будет и о вечности подумать.

Шансы на то, что подполковник Рушалович окажется в нужное время и в нужном месте были минимальны. Однако они были.

Мой план действий был прост и нагл. Как говорится, чем проще, тем проще. Помахивая футляром, прошелся по улице, где находилось учреждение по работе с преступно-уголовным элементом. Работа кипела вовсю – туда-сюда ходили люди в форме и штатском, приезжали-уезжали автомобили с сигнальными маячками, сидели-стояли просители в кепках и без.

Осматриваюсь, вижу табличку "Минводхозстрой" и парадный подъезд именно там меня ждут. В качестве кого? Заслуженного артиста, пожелавшего сыграть перед коллективом музыкальную фугу из балета "Лебединое озеро". Как известно, это самый любимый балет для нашей просвещенной публики.

– А вы куда, молодой человек? – бдит пожилой секьюрити.

– В отдел механизации, – показываю футляр. – К товарищу Фриедману. О, Абрам Львович, – кричу в спину некоему сутулому субъекту. – Ай, не слышит. Батя, извини, – столь хамский натиск приносит успех: продавливаю защиту быстрым шагом – вверх по лестнице.

Прогулка по странной организации, где все сотрудники напоминали бледных зомби, закончилась в туалетной комнате. Замалеванные окна сортира находились как раз напротив учреждения, меня интересующего.

Найдя острый кусочек кафеля, нацарапал на двери: "Ремонт", и закрыл её на швабру. Клозетные запахи навевали на грустные мысли о бренности нашего существования. Приоткрыв окно, начал отслеживать общую ситуацию. И чем больше смотрел на здание напротив, тем лучше понимал утопичность своего намерения. Сыскать Рушаловича могут только герои детективно-макулатурного чтива, омарининных до полного кретического кретинизма. По сравнению с этими доценкованными вконец героями, аутист Илья Шепотинник может получать Нобелевскую премию в области литературы за верное и прочувственное цитирование Ф. Ницше.

Ты ведешься за эмоциями, сказал я себе, от этого подполковника, как от козла молока. Получить новую информацию от него я не смогу. Зачем тогда нужно топтаться в клозете и ждать чудного явления?

Проклятье! Теряешь время и темп, Слава. Тебе надо вплотную заниматься семейством Крутоверцеров, откуда исходит главная опасность, а ты дежуришь в ожидании поцика. Большая для него это честь!

Досада была такая, что я не выдержал и решил наказать порок в порядке, так сказать, профилактики. Приведя гранатомет в готовность № 1, прицелился в темное окно по центру здания и нажал спусковой крюк. Вот вам сюрприз, вертухаи, от всего чистого сердца.

Выстрел случился удачным: громыхнуло так, будто в здание угодила ракета производства USA, выпущенная авианосцем, утюжащем Средиземную лужу. Посыпалось стекло. Взвыла автосигнализация в округе.

Через минуту я уже находился далеко от этого шумового тарарама. Эффект получился впечатляющий: сегодня ТВ, назавтра газеты будут сочинять всяческие небылицы об этом акте возмездия. Будут искать террористов или иные какие-то "следы", и никто не предположит, что человек имел глупую мечту и её почти исполнил, и всем вокруг стало плохо и завидно, и было принято решение ткнуть самовлюбленного дурачину мордой в унитазные воды, чтобы он, простофиля, знал свое место – место у параши.

Тырновские окрестности встречали меня легкомысленными сиреневыми сумерками. Дальние поля и леса, точно примеривали шаль предстоящей ночи. Мое настроение отвечало состоянию окружающего мира: полумгла души.

Я чувствовал: события вот-вот перейдут к завершающей стадии. Однако не могу представить, кто и каким образом поставит финальную сцену. Или произнесет последнюю реплику.

Хэппи-энд случаются лишь в халтурных киношках и плохих книжках. Как правило, в жизни все заканчивается крестом – крестом на могиле героя. Таковы законы жанра нашего странного бытия.

М-да, креста на могилке не хочется – на моей могилке. За собственный, между прочим, денежки. Что там говорить, славный анекдотец дней наших скорбных: заработать миллион $ – и получить в ответ по мордасам миллион раз понятно что.

Свиным рылом, да в калашный ряд. Это про меня, тушинского оболтая. Раньше не понимал этой народной пословицы, теперь постигаю, что народец наш удивительно мудр. Коль такие мудаки, как я, в конце концов, начинают понимать его мудрость, выкованную веками.

Между тем, подкатив к тырновским воротам, подаю хрипатый сигнал: бип-бип-бип, мол, прибыл, мол, жив-здоров, мол, встречайте, дармоеды!

Выпадаю из колымаги – нет никаких дурных предчувствий.

Что может произойти в этой космогонической глухомани, забытой Богом и дьяволом? Что может произойти здесь, где ничего не происходит, кроме растительной жизни и животных совокуплений.

Открываю калитку: по двору фланируют куры, и хрюкает в сараюшке поросенок. Обращаю внимание на качалку, любимое местечко Илюши. Она пуста подозрительно пуста.

Убыли на речку, мать их так, – первая мысль. Вторая, – какая к черту речка?

И вырвав ТТ, скачками пересекаю двор, потом взлетаю на крыльцо, выбиваю ногой дверь и... Жанна! Она привязана бечевкой к стулу. Кляп-носок во рту. Засохшая кровь на страдательно-пунцовеющем лике. Глаза навыкате, как молодые сливы.

Если бы не знал, что все операторы-режиссеры-актеры отдыхают в вагинально-анальной Анапе, решил: снимают фильм – "Бандитское Подмосковье".

– Что случилось?! – ору, выдергивая кляп. – Где Илюша?! Где Миша?!

– Сука и педераст твой Миша! – визжит Жанна. – Я его прибью, блядь! Он меня треснул по голове! Развяжи!

– По голове?! Зачем? – задаю глупейший вопрос, ещё не понимая, что проиграл.

Проигрался в пух и прах. Проиграл бездарно и с позором. Проиграл так, как может проиграть только вечный неудачник.

– А ты спроси, козла?! Ну, хотел меня, да?! Я, что, не дала бы? Дала! Зачем бить? Привязывать!

– Заткнись, дура!!!

И прикладываю максимум душевных усилий, чтобы не пристрелить эту телушку. И самому не застрелиться. От безысходности. Все! Вот она финальная сцена. И финальная реплика. И ничего нельзя сделать! Ни-че-го!

А тебя, Слава, сделали. И как сделали? Аккуратно, деликатно, театрально. И ты собственными руками отдал друга.

Ну, что ж, пользуйтесь, господа, – пользуйтесь на радость себе и своим детям! Живите и процветайте, и, по возможности, размножайтесь. Вы – сильнее меня. Это надо признать. Вы везде и всюду, как палочка Коха, как бубонная чума, как гордая холера!..

Вы лоснитесь от удовольствия жизни. В руках ваших вся власть и все тузы. Вы сами определяете правила игры. И меняете, когда это вам надо. Законов для вас нет, действуете исключительно по понятиям – чисто, конкретно и в натуре, кремлевская мы братва.

Вас надо отстреливать, как бешеных лис. Иначе перекусаете всех, и мы будем, как вы. Ваша цель: чтобы мы были похожи на вас. И тогда вы непобедимы.

Признаю: я проиграл. Подвела простота, которая хуже воровства.

Как я мог поверить в сценическую постановку, когда избивали Брувера-младшего? Ведь возникла мысль: все как-то складывается легко и просто? И отогнал её, как драную псину.

И вот плачевный результат: эх, Миша-Миша! Ты сделал меня красиво. И твоя двоюродная сестра Мая сделала меня красиво. И вообще – вы красивые люди. Жаль, что вы мои враги, я бы с вами дружил.

Да, г-н Кожевников, который уже далеко от нас, был прав: только женский ум мог придумать такую утонченную комбинацию с неожиданным перевертышем.

Мишу Брувера били, и били крепко, тому я свидетель. Но он-то знал, за что терпит побои. За первый миллион можно и пострадать лицом. И за второй тоже. И за третий. Молодец, быть ему выдающимся дилером всех времен и народов.

А что делать мне? Не знаю. Устал – устал смертельно. Хотя я-то ладно, а как быть с Ильей? Я по сути дела его предал, коль не сумел уберечь. И остался один, не считая тырновской дурочки, хлюпающей носом рядом.

– Прекрати, – прошу.

– Илюшу жалко-о-о.

– Еще не вечер, – поднимаюсь на ноги.

– Куда ты?! – голосит. – Не уходи! Мне страшно-о-о!

Я спешу к "дедушке" советского автомобилестроения эпохи первых космических героических полетов. Через тернии – к звездам!

Все! Баста! Меня достали до тушинской до самой моей пролетарской печени – теперь я буду доставать врагов до самых до рубиновых их кишок!

И ничто меня не остановит, клянусь! Лучше пасть в кровавой сечи, чем вечно жить в рабстве!

На этой истерической ноте высоких чувств-с я услышал звук противоестественный звук, будто из соседнего перелеска, знакомого мне комарами и муравьями, наступают танки.

Да, это был танк в единственном числе – джиповый. Эхо усиливало звук и казалось, что надвигается бронированная армада, ан нет: джип был один и принадлежал менхантеру – "охотнику на людей".

Его-то мне и не хватало – для полного и окончательного счастья!

Удивился ли я? Ничуть. Во-первых, притомился дивиться, во-вторых, коль у человека такая профессия: искать людей, то почему бы спецу не найти меня.

– Здорово, мститель народный, – улыбается Александр. – Как дела? Ведет себя спокойно и даже с некими элементами издевки. – Вижу дела хреновые? Мобильный выбросил. Зачем?

Я молчу, тупо глядя на него. Слов нет – кляп вопросов клинит рот.

– А что с лицом-то? – интересуется г-н Стахов. – Опять били, рассматривает меня. – Не рашпилем ли?

Я чувствую: рука непреднамеренно тянется к ТТ.

– Э-э-э, не балуй, – осматривается. – Ба! Твоя тачка! Класс! Я бы поменялся, да привык к своей. А, что, говоришь, с лицом?

– А-а-а! – и кидаюсь на "охотника" с проклятиями: мало того, что свалился на мою голову, как мешок с нитратными удобрениями, да ещё издевается.

И наскакиваю на профессиональный удар. Улетаю в тырновкую пыль. Мало этого – хлопаюсь потылицей о проклятый валун.

Ну, е`! Нет счастья на земле и выше! Перед глазами мерцают звезды и звездочки, потом они меркнут и... вижу себя плывущем в реке. Она бесцветна и мглиста. Потом слышу голоса и понимаю, что меня, как огород, поливают из ведра.

– Эй, боец! Хватит воевать, – менхантер подает руку. – Подъем!

– Идите вы к черту! – приподнимаюсь, щупаю шишку на голове. – Сколько можно бить? – Последнее слово употребляю в народном ключе, более точном по смыслу.

Жанна подает полотенце, интересуясь моим состоянием. Лучше всех, рычу я. Крепкая у тебя башка, хвалит Александр, как кокос. У меня нет сил давать достойный отпор. Я унижен и оскорблен. Все – жизнь моя закончилась.

– Только начинается, – смеется господин Стахов и рассказывает, что столица находится на осадном положении. – Наломал ты, братишка, дровишек. Кто отвечать будет?

– Ничего не знаю.

Тогда мне напоминают о взрыве в Крылатском и пальбе из гранатомета в центре.

– Это не я, – стою на своем.

– Ты! Больше некому, – менхантер странно добродушен. – Собирайся, дружище.

– Куда?

– В белокаменную.

– Зачем?

– Не скажу. Шучу-шучу, – очевидно, увидел мое выражение бесталанного лица. – Совсем ты, товарищ, чувство юмора потерял.

– Я все потерял.

– А я нашел.

– ?!

– Твоего дохлика, – засмеялся. – Поехали?

– Илюшу? Где? Как? Что с ним?

– Вопросы потом, – отмахнулся "охотник". И потребовал, чтобы я сдал весь свой оружейный арсенал. – А то все наши службы уже тебя боятся.

Ничего не понимал я. И любой на моем месте ничего бы не понимал. Тут ещё влезла Жанна, когда я садился в джип, и принялась кричать, что она будет меня ждать! Словом, голова моя пошла кругом.

И я даю себе зарок, что, если вся эта история закончится благополучно, буду вести образ жизни святого отшельника. Вместе с блаженным Илюшей. И нам будет хорошо.

Вечер наступал, как неприятельская рать. Джип летел по скоростной трассой. Я ощущал подъем души своей и терзал Александра вопросами. Он на них отвечал. И с каждым ответом я все больше сатанел. От услышанного. Это было нечто неожиданное. И крайне обидное – для меня. Да, меня сделали, но кто? О, Небесные силы – за что такое глумление?..

Впрочем, не буду забегать вперед. Скажу лишь одно: ужиная в "Русской избе" я брякнул о тырновских просторах. Брякнул и забыл, а господин Стахов запомнил. И нашел меня за несколько часов, когда в том возникла нужда.

– Значит, Контора взяла под контроль, – спросил, – меня и Илюху?

– Это я взял вас под контроль, – ухмыльнулся мой спутник. – Контора заинтересовалась дамочкой, когда она решила покуситься на государственное лицо.

– Вот сука! – не выдержал я. – Кто бы мог подумать? Нет, никому нельзя верить.

– Верить надо, – не согласился Александр. – Только знать, кому верить.

Я промямлил: как знать, кому верить?

– Она должна помогать.

– Кто?

– Интуиция.

– Понятно, – вздохнул я и спросил, куда мы направляемся.

– В Шереметьево, – последовал ответ.

И я понял, что моего друга детства хотят вывести из страны, как антиквариатные иконы ХYIII века. Или как бесценное произведение искусства XIX века. Или как корону Российской империи XX века.

Гул самолетов встречал нас, людей ХХI века. Крылатые лайнеры с проблесковыми сигналами взмывали в ночное небо, осветленное прожекторами. Мощная стеклянно-бетонная коробка аэропорта пылала огнями, как в океане остров, поставленный на службу мировому игровому бизнесу. Вот куда надо было бы нам попасть с Илюшей – мы бы там под кипарисами развернулись в своем пролетарско-аутистическом марше.

Между тем финальная сцена нашей истории приближалась.

И я был уверен: эта сцена ошеломит заинтересованную публику своей неожиданной развязкой. Хотя, по сути, все действующие лица были заинтересованы только в одном: завладеть аутистом, как футболисты мечтают владеть Кубком мира.

Что там говорить, все хороши, в том числе и я, покорный слуга денежного Мешка. Раб капиталистической Мамоны. Невольник МСБС. И мне стыдно в этом признаваться, но факт вопиют! Ох, как вопиют!

Однако нашлась та, которая всех... понятно что. Сказал бы тверже, да культура, повторю, речи не позволяет.

Словом, она, умная и коварная, сделала всех. Вернее, могла сделать всех. Не учла одного – менхантера. "Охотник на людей" работал хорошо, и теперь его боевые коллеги завершат эту работу. И я буду свидетелем акции под названием "Аутист".

Находясь в джипе, мы с Александром наблюдали за парадным входом аэропорта. Я нервничал: не упустим ли плутов за пределы нашей любимой родины? Господин Стахов посмеивался: все под контролем, товарищ.

– Никого не видно, из наших-то? – недоумевал я.

– Ага. Будут стоять с табличками: "Мы – из ФСБ". – И предупредил, чтобы я сидел, как памятник. – Твоих подвигов нам больше не надо.

– А жаль, – вредничал я.

Потом увидел: спортивное "пежо". Оно было ало, мило и мощно. Эх "пежо-пежо", почему ты не мое!

Припарковав машину на стоянке, девушка Мая не спеша переместилась к дверям аэропорта. Выглядела великолепно: черный хлопчатобумажный костюм от Армани, рдяные перчатки из нильского крокодила и такие же туфли. Была похожа на принцессу из сказки. Оставалось лишь ждать, чтобы узнать, какая это сказка: страшная или добрая?

– Красивая девочка, – заметил г-н Стахов.

– Она, – напомнил, – замужем.

– Я знаю, – молвил "охотник". – Но супруга не любит. Ох, не любит.

– Откуда знаешь... знаете?

– Я все знаю.

– А кому сейчас легко, – не хотел говорить на эту тему.

– Ты ей симпатичен, – ухмыльнулся менхантер. – Как рабоче-крестьянский миллионер.

– Был миллионер, да весь вышел, – ответил. – Ничего мне не надо. Отдайте Илюшу, и я буду счастлив.

– Пожалуйста, – указывает на эстакаду, ведущую к аэропорту.

И я вижу длинный "Линкольн" цвета цветущей японской вишни. Он катит так кичливо, что сразу понятно – едут хозяева жизни. А вся остальная дворовой срань – на колени.

Потом вижу: водитель-халдей подобострастно открывает дверцу лимузина и... г-н Михаил Брувер. Он во фраке, он форсист, он весел и беспечен. Его избитое лицо в румянах, и оттого Миша похож на циркового буффона.

Он подает руку и перед миром предстает... Лира Владимировна Брувер. Она маленькая, сухонькая, изящная. На змеиной головке – шляпка, как знак траура по безвременно ушедшему супругу.

После неё появляется молодой человек атлетического сложения. Он суров, сдержан и знает свои трудовые обязательства. Тянет за собой... Илью. Аутист вял, как овощ, но приодет во фрак, как граф.

Его появление производит впечатление на нас с Маей. Я дергаюсь и рвусь бежать выручать друга детства. К счастью, мне этого не дают делать. А Мая смотрит на аутиста, как на Йехуа, то бишь Снежного человека. И я прекрасно понимаю её чувства: хотела клепать с его помощью дурковые бабки, а любимая бабулька увозит чудо-юдо с собой в райскую Швейцарию.

Шок у внучки продолжается всего несколько секунд, потом я вижу... кобру. Так мне кажется: милая и красивая девушка вдруг меняется, и теперь это свирепое, напористое и гибкое существо, готовое нанести смертельный удар.

– Кобра, – невольно говорю я.

– М-да, – понимает меня Александр. – Две кобры.

И мы продолжаем наблюдать за семейным раздраем. Мая выговариваеет нечто злое любимой бабушке. Та, суровея, выслушивает любимую внучку, потом неожиданно наносит той пощечину ловко гнущейся ручкой в черной лайковой перчатке. Старая кобра оказывается более опытнее молодой.

Но этот взмах, словно послужил сигналом для заверешения акции "Аутист". У лимузина возникли серьезные люди в штатском, настолько серьезные, что любое сопротивление было бессмысленным. Через несколько мгновений все было закончено. Я только успел заметить перекошенное от бессильной вселенской злобы старческое личико мастерицы интриги.

Да-да, Лира Владимировна Брувер, по прозвищу "Кобра", оказалась именно той главной движущейся силой в нашей истории с миллионом долларов. Кто бы мог подумать, что эта милая малозаметная старушка явится мозговым центром всех криминальных акций, направленных против меня и моих друзей.

Ее супруг Исаак Исаакович Брувер был лишь жалким исполнителем её воли. Когда он устал и запаниковал, то его просто зацинковали. Уничтожили по приказу любимой супруги.

Когда Мая проявила самостоятельность и выручила меня из лап ментовской хунты, любимая её бабуля так осерчала, что совершила главную ошибку решила подорвать господина Крутоверцера, основного, как посчитала, конкурента. Как говорится, получите тротиловый привет от "Мосдорстроя"!

Да, на старуху бывает проруха. Контора взяла в производство дело о попытке покушения на государственное лицо при исполнении им служебных обязанностей.

Высокопоставленная дама Е., жена мужа своего и подружка нашей Лиры Владимировны, предупредила её о том, что служба безопасности заинтересовалась товаркой.

Госпожа Брувер поняла, что пахнет жареным. И надо торопиться убыть из страны несбывшихся надежд. Идея о том, что аутист может стать гарантией её безбедного существования в швейцарских Альпах, настолько овладело старушкой, что она не пожалела любимого племянника, бросив того в подвал санатория, где его и выручил доверчивый лопушок Славчик Мукомольников.

– Может, она больная, – спросил у Александра, когда мы мачались к аэропорту. – Клиника?

– Власть и деньги развращают, мой дорогой человек. Знаешь, сколько у неё на счете в банке Цюриха?

– Сколько?

– Тридцать миллионов.

– Еть`твою мать!

– На тихую и добрую старость бы хватило.

– И зачем ей аутист?

– Делать миллионы и миллионы, – ответил "охотник на людей". – Грубо говоря, ты прав – клиника. Их, – дернул головой вверх, – всех сейчас клинит. Живут, суки, одним днем.

– А почему она всех держала? И братков, и ментов бывших, и нуреков.

– Ну, ни всех, скажем, – проговорил г-н Стахов. – Твой Васёк, например, вышел на тропу войны... А почему держала? Характер, как у змеи, и подружки... в высших эшелонах власти. А это самая лучшая крыша.

– Что же они, бляди, со страной делают?

– Ничего, – ответил "охотник". – Выдюжим.

А что остается делать? Остается жить на милой сторонке, да дюжить, е... ... ..., ... ..., ...! П... ... ..., ... ... ...! Х.. ... ..., ... ... ..., ...! ...! ...!

Между тем акция "Аутист" перешла в завершающую стадию. Все участники были помещены в служебное помещение. Каждый вел, как считал нужным. Форсистый Миша Брувер поник головой и старался делать вид, что он оказался жертвой обстоятельств. Жаль, что у меня не было возможности двинуть его по лживому уху.

Лира Владимировна от всего открещивалась и требовала, чтобы ей позволили сделать конфиденциальный звонок. Она надеялась таки убыть ближайшим самолетом в цукорный Цюрих. Я поглядывал на неё и понимал, что такие не сдаются. Их надо уничтожать. С коброй нельзя договориться о мирном существовании, смерть – их призвание.

Мая была прекрасна в гневе, но сдерживала себя, играя желваками. И было непонятно, что её больше всего бесило: бабушка, которая поступила столь эгоистично, или вся эта неприятная ситуация, могущая бросить тень на репутацию господина Крутоверцера.

А Илюша, накачанный лекарствами, спал, как младенец, и был далек от маеты этого безумного-безумного мира.

Что касается меня, то чувствовал себя победителем, но во рту – горечь поражения. Смешанные такие чувства, как сыр рокфор. Вкусный, а пахнет не стиранными носками.

Когда обстановка более менее успокоилась и сочинялись протоколы, менхантер подвел меня к человеку с выразительным лицом чекистского генерала. Оно было энергично, морщинисто и мужиковато.

– Это Слава Мукомольников, – представляет "охотник" меня.

– А, миллионер? – усмехается человек. – А я генерал Старков. А что с мордуленцией?

Я закатываю от возмущение глаза: ну, сколько же можно?

– Его рашпилем пытали, – шутит менхантер.

– Рихтовали, – генерал глядит на меня испытывающе. – Приятно чувствовать себя миллионером?

– Так не дали почувствовать.

– Не твое это дело, Слава, – заявляет простодушно. – Нормальный же русский парень, а не как эти... чикагские мальчики, – морщится.

– Кажется, вы не любите "мальчиков", – позволяю себе заметить.

– А кто их любит, сучей? Но речь не о них. Время их тоже прийдет, говорит с напором. – Что нам с тобой делать?

– А что делать с русским парнем? – развожу руками. – Отпустить в чисто русское поле.

– Во, сукин сын, – удовлетворенно качает головой.

– А я предупреждал, – хмыкакт Александр. – Самородок.

– Ох, эти самородки, – вздыхает господин Старков. – Давай договоримся по душам.

– Давайте.

– Берешь своего самородка, – указывает взглядом на спящего аутиста. И с глаз долой. Чтобы мы про вас больше не слышали. Никаких азартных игр на бирже. Если согласен, иди!

– А если не согласен?

– В кутузку, – то ли шутит, то ли нет.

– Согласен он, согласен, – Александр оттесняет от генерала. – Все, закрыли тему.

Я шумно вздыхаю: действительно, зачем играть на валютной бирже, если можно просто жить. И работать или сторожем, или кочегаром, или могильщиком, или продавцом, или папарацци, или жиголо, или менхантером, или килером, или... ну и так далее. У нас все профессии важны и хороши.

– Спасибо, – говорю Александру. – А как быть с Галаевым? – Вспоминаю.

– А никак, – пожимает плечами. – Для тебя его нет, равно, как для него – тебя.

– Это как?

– Я с ним поговорил, – усмехается многозначительно, – по душам.

– И что?

– В этой истори он потерял пол-лимона долларов, но он всех прощает.

– Ишь ты, бескорыстный какой? А я миллион потерял?

– Слава, все закрываем тему, – поднял руки, мол, хватит, достали вы всех своими миллионами.

Я это понимаю и повторяю:

– Спасибо, – и дополняю не без иронии. – Век не забуду. Никого и ничего.

– Лучше забудь, – шутит.

Как говорится, в каждой шутке доля шутки. А, может, и нет?

Кое-как разбудив Илюшу, вывожу его на улицу. Ночь прохладна и бодрит, равно как и напряженный гул самолетов. Я осматриваюсь – тихо катит спортивный автомобиль. Тормозит рядом с нами. Открывается дверца. Не говоря ни слова, усаживаю Илью на заднее сидение, потом плюхаюсь сам – на переднее.

Лицо Маи спокойно и сосредоточенно. Тени и световые сполохи искажают его. И мне кажется, что на её лице – маска. Сейчас это маска деловой женщины, принявшей некое решение.

– А куда мы? – спрашиваю.

– К нам, – отвечает. – На дачу. Отдохнем. Переведем дух.

– И что?

– И за работу, товарищи.

– Какую работу?

– Наш уговор остается в силе, – морщится. – Бабушка выжила из ума.

– И убила дедушку, – истерично посмеиваюсь я. – Нет, с меня хватит. Думаю, Илюше тоже.

– Ты не прав, Слава.

– И потом: я дал слово СБ не играть на валютной бирже. Никогда в жизни.

– Ничего, – ощеривается. – Мы с ними договоримся.

– Нет, я сказал!

Больше не произносим ни слова, лишь я называю место, куда нам с Илюшей надо – Тырново.

Через полчаса праздничный собачий лай встречал героев. И Жанна-Жаннэт встречала. Лучше бы она этого не делала. Выйдя на крыльцо, стояла в свете фар – полуголая в лилово-ажурном, французско-нижнегородском нижнем белье. Ё-е`! Зрелище было на любителя, право.

И черт с ним, живем, как можем! И принялся вытаскивать из авто аутиста. И когда это делал, услышал шипение и даже вздрогнул – змея? Потом услышал тихий голос, шипящий от ненависти:

– И ты меня меняешь на эту корову?

– Лучше корова, – изрек я не без мстительного удовольствия, – чем кобра.

– Что? – её красивое лицо исказилось от бессилия и злобы. – Суки, вас надо давить и давить! Давить и давить!

– А ты крутоверцер! – заорал вслед авто. – И жить тебе так вечно!

– Господи, откуда вы, ребятки? – набегала Жанна.

– Оттуда, – рявкнул я. – Корова ты, Жаннэт, корова!

– Зато я вас люблю, – ответила нелогично, подставляя покатое плечо под аутиста. – Я знала, что вы вернетесь. Какие вы, мои дорогие...

– Ладно, пошли, – буркнул я, – жопцаца тырновская.

И мы вошли во дворик, залитый желтым светом луны. И запах родного хлева был мне приятен. И даже проклятые комары казались милыми.

Потом мы опустили Илюшу в качалку и он, открыв глаза, проговорил:

– Ыыы!

И в этом бессмысленном, казалось, звуке я услышал изречение великого философа: "Когда оканчивается государство, начинается человек..."

Именно так и было с нами – мы сидели на краю прекрасного мира и каждый чувствовал себя...

Через день мы хоронили нашего друга Васю Сухого. Был солнечный день, и шумели солнечные деревья. Кладбище было подмосковное Богородское, и вокруг него было много солнечных деревьев. Казалось, что весь мир соткан из солнечных деревьев. Единственно, что задевало: под этими солнечными деревьями горбились могилы, их было много, этих могил. Так много, что возникало впечатление: до горизонта – одни могилы.

Потом мы поехали в Тушино, чтобы взять вещи Илюши для дачно-тырновского удобного его проживания.

Ехали на стареньком автомобильчике – "дедушке" советского е` автомобилестроения. И надо такому случиться – у ипподрома "москвичок" заглох.

– Ыыы, – сказал Илюша, указывая на гипсовых коней у центрального входа.

– Лошадки, лошадки, – понял я. – Тут лошадки бегают наперегонки.

– Может, хочет посмотреть лошадок? – правильно предположила Жанна.

И я решаю: пока буду возиться с мотором, пусть друзья сходят на публичное зрелище.

Оставшись один, открываю капот. К счастью, засорился только жиклер. Ручным насосом удается его продуть, и машина готова в путь.

Ан нет – должно, сладкая парочка увлеклась красивым зрелищем, и не шла. Пришлось идти мне.

Ипподром жил своей нервно-возбужденной жизнью: синели легкие летние небеса, зеленело зеленое поле, темнел влажноватый круг, по которому носились упряжки, на них прыгали жокеи маленького росточка и в жакетках кислотного цвета, радиоголос объявлял номера и смешные прозвища лошадей, публика держала в руках программки и спорила, на какой номер лучше ставить.

Это был странный и незнакомый мир – для меня. Нельзя сказать, что он привлекал, однако был мил и приятен для глаза. Человеческие страсти – что может быть интереснее?

Обнаружив парочку на трибуне, протиснулся к ним. Жанна рассматривала публику, а публика – её. Илюша покачивался, как сомнамбула:

– Белая. Белая. Белая, – повторял.

Я более внимательно смотрю на старт и обнаруживаю невзрачную кобылку в упряжке. По цвету она – белая.

– Что с Илюшей? – спрашиваю Жанна. – Бормочет и бормочет.

– Может, хочет, чтобы мы поставили на белую лошадь? – предполагаю я.