Текст книги "Миллионер"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Все эти вопросы я хотел задать положительному представителю органов, да вовремя спохватился: правду говорить он не будет. Не даны ему такие серьезные полномочия. Подозреваю, ситуация вокруг моей персоны принципиально изменилась, и я должен благодарить судьбу, что именно так произошло.

Впрочем, судьба всегда имеет Ф.И.О., и, узнав имя, пойму движущие силы интриги, закручивающейся, как пружина диванчика, на котором я провел малую часть своей ржаво-пружинистой жизни.

Взяв со стола листочек с официальным извещением о дальнейшем своем поведении, поставил... крестик. Капитан Горкин глянул на меня, как врач перед операцией на потенциального покойника, и сказал, что я плохо закончу жизненный путь – со своими мудацкими шутками.

– А где мои доллары, – завредничал я тогда, – которые в банке, но стеклянной. Реквизированные во время обыска.

– А что был обыск? – удивился Роман Романович.

– Хотите, сказать: не было? – удивился тоже.

– Именно. И по той причине, что не подписал протокола. А нет бумаги нет проблемы.

Я только подивился: ловко работает оперативно-следственная бригада имени подполковника Рушаловича, нам, гражданам, учиться и учиться. И подписал бумагу – от греха подальше. Черт с ними, баксами: Бог дал – Бог взял; главное, свобода встретит меня у входа, а дальше – действовать по обстоятельствам.

– Прекрасно, – сказал капитан Горкин, пряча бумагу в папку. – Советую надеть очки, чтобы не пугать людей, – поднялся со стула. – И ещё один добрый совет: смотри под ноги, чтобы не падать.

– Я могу идти?

– Тебя проводят.

– Не застрелят, – пошутил, – при попытке к бегству?

– В следующий раз, – сказал капитан и крикнул: – Супуксиксис!

Появилась фигура, вымазавшая спину о косметические белила. Я усмехнулся: каждый из нас носит именно то Ф.И.О., без которого его трудно представить: Супуксиксис он и есть Супуксиксис.

– У него спина белая, – сказал я. – И он похож на суповой набор.

– И что? – удивился Горкин.

– Я вам, Роман Романович, сочувствую, – ответил, – что имеете дело с такими подчиненными, – и вышел вон.

Люблю делать красивые жесты: весь в дерьме, а жесты и-и-изящные, как па-де-де небесного педерастического ангелочка на сцене Большого театра СССР (б).

Если бы мой сопровождающий С-с. вдруг превратился бы в свежемороженую куриную тушку, удобную для варки вермишелевого супа, удивился куда меньше, когда, выйдя на крыльцо полуразрушенного здания санатория МВД, увидел знакомое спортивное "пежо" цвета зари, а рядом с ним – девушку своей мечты. Она, вся в белом и хлопчатобумажном, казалась прекрасным и непостижимым по красоте оазисом. Вот сделаю шаг – и пропадет это чудное явление.

Ничуть! Делаю шаг – Мая продолжает стоять у авто. Стоит и улыбается, как рекламный щит городу. Ничего себе, веселая Москва, что все это значит?

– Привет, Слава, – приветствует, будто я возвращаюсь поутру из казино, проигравшийся в пух и прах. – Садись в машину.

– А ты как здесь?

– Садись, – говорит сквозь жемчужные зубки. – Вот Бог посылает дураков.

– Ты это о чем, родная? – и плюхаюсь на сидение спортивного авто. – А ты мне снилась, – считаю нужным сообщить.

– Надеюсь, в приличном виде? – поворачивает ключ зажигания. – А то я вас знаю, любителей подсматривать в замочную скважину.

– Так это же сон?

– Какая разница, – была неприятна и нервна.

– Ты была в соболиной шубке, – решаю упростить ситуацию. – А куда мы? – вопрошаю, когда наш автомобильчик вылетает с подозрительной территории.

– В крематорий, – следует ответ.

И я понимаю, что мне лучше помолчать и не задавать никаких вопросов, хотя они накопились, эти проклятые вопросы, как дождевая вода в тырновской заржавелой бочке, стоящей под верандой, где я любил любить на старых одеждах жирноватенькую безотказную Жанночку.

– Ещо, ещо, мой пахарь! – помню, требовала она, ненасытная, как ниловский аллигатор, и я был вынужден задыхаться сопрелыми запахами прошлого, чтобы жить в потном настоящем – для счастливого будущего. (Разумеется, вместо слово "пахарь", барышня-крестьянка употребяла иное, близкое по смыслу и звуковому ряду, но верное по своей корневой сути.)

... Чем мне нравятся крематории, так это своей внешней величавостью, строгостью и помпезностью. Такое впечатление, что попадаешь в древнегреческий пантеон, где во всевозможных кубках хранятся бессмертные души.

Увы, в них только мшистый по цвету, пушистый пепел с мелкими колкими костными останками. Это все, что остается от того, кто имел неосторожность явиться в этот мир страстей. Явиться для чего? Чтобы сгореть в печах крематория и переместиться в алюминиевую урну? Зачем тогда жить?.. Вопросы, не имеющие ответа.

Когда мы приближались к столице, распластавшейся в сиреневом смоге и летней неге, моя спутница попросила достать косметичку из бардачка.

– Поправь лицо, – потребовала. – Били?

Я вздохнул: всем почему-то хочется, чтобы я выглядел куда удачнее, чем есть на самом деле.

– Упал, – привычно отшутился, принимаясь замазывать розовой пудрой синяки. – И на кого я похож?

Выглядел не краше трупа в дубовом дорогом гробу, однако, сдержавшись, не сказал о своем наблюдении милой спутнице. Ей было не до меня – вела авто, глядя целеустремленно вперед. Такую полюбить на старых одеждах проблематично. Такие прелестницы любят трахаться исключительно в царских палатях на царской парче, елозя на ней голыми попками, как зимние дети на ледяных горках.

Правда, при этом они, не детвора, конечно, орут такое!.. Даже я, пролетарий, не могу повторить то, что вопят эти перламутровые сучки, прыгая, скажем сдержанно, на державном суку. Хотя можно и сказать:

– ...! ..., ..., ..., ... ... ...! ...! ...! – примерно вот так.

Ну не будет отвлекаться от текущих проблем.

Крематорий находился на территории не действующего уже кладбища и практически в центральной части столицы. Очень удобно для живых – не надо маяться на край земли, чтобы проводить в последний путь угасшего, как березовое поленце в печи, родственничка.

Думаю, господин Брувер бы порадовался тому, что его таки любят: у ворот крематория творилось столпотворение! Такого количества импортных автомобилей на малом пятачке я не видел никогда в жизни, которые буквально по-бычьи тыкались друг в друга хромированными радиаторами. А сволочно-звенящие народные трамваи, пробегающие мимо, усиливали впечатление хаоса и мелочности нашего бытия.

Судя по джентльменам в строго-фраерных фраках и леди во всем черном, но в белых шляпках, концентрировалась "валютная" элита г. Москвы. У таких оторвать миллион, честно заработанный? Слава, не смеши таки людей. Придушат голыми руками и похоронят в братской могиле под слоем извести, как неизвестное лицо.

Появившаяся группа радикальных верующих в бейцах придавала особую национальную колоритность происходящему. Мое присутствие на празднике, скажем так, памяти было явно лишним: мятая безрукавка и такие же джинсы, битое сине-желтое оно вместо интеллигентного лица, пляжные солнцезащитные очки...

– Да уж, видок ещё тот, – вынуждена была согласиться Мая. – Ладно, сиди в машине, – принимает решение.

– А зачем я здесь?

– С тобой хотят встретиться.

– Кто?

Не ответила. И была права: какая разница? Ситуация развивается в благоприятную для меня сторону – сиди, чухонь, и жди, чухонь чухоней. Он же оболтай. Он же тушинский простофиля, идущий за событиями вслед. И за это получает хрясть в морду.

Нет, надо действовать. Перво-наперво, найти, хотя бы по телефону, друзей своих ситных. Надеюсь, они живы и процветают во благо себя и родины?

Лазить по чужим дамским сумочкам нехорошо, однако, ради общего дела можно. И нужно. Обнаружив коробочку "сотового", набираю по памяти номер Сухого: механический женский голосок сообщает, что абонент отключен к такой-то известной всем матери от космической связи. Плохо. Не сбежал ли Вася мой, прихватив аутиста, как чемодан, в теплые заморские закраины, чтобы там клепать миллионы и миллионы? Убежден, нет: к Илюше нужен ключик в моем лице. М-да, лицо мое...

Смотрю на себя в зеркальце заднего обзора и замечаю пункт обмена валюты и магазинчик, выкрашенные в призывные кислотные лимонные цвета.

А не поправить ли нам здоровье, помянув исполнительного директора биржи? Почему бы и нет? Эта правильная мысль заставляет меня выбраться из авто "пежо".

Осматриваюсь: такое впечатление, что нахожусь на элитной стоянке. Направляюсь к торговому центру. Сотенка, за которую я конкретно пострадал, прячется в потайном кармашке. С трудом выковыриваю её на ходу, а со стороны, наверное, кажется, что достаю пистолет для ограбления.

И поэтому пожилой охранник в пятнистой форме непроизвольно тянет руку к кобуре. Я всем видом спешу показать лояльность, мол, это не грабеж, а обыкновенный мандеж, то бишь размен шило на мыло.

– Упал, – говорю, – в поезде. С верхней полки.

Мое признание приводит секьюрити в добродушное состояние, и через минуту я имею на руках отечественную наличность.

Теперь можно и отдохнуть и душой, и телом. В магазинчике приобретаю пластмассовый стаканчик, четвертинку беленькой и банку с черными маслинами. Молоденькая продавщица-простушка-конопушка из рязанской области смотрит на меня во все глаза и готова то ли все отдать, то ли отдаться плотным, как сливочное масло, телом.

– Мы летчики-испытатели, – понесло меня. – Нештатная ситуация, пощупал физиономию. – Мне ещё повезло, а вот товарищу, – указал на кладбище, – увы!.. Хлюп!.. Хоронят, как героя!

– Иди отсюда, герой! – Из подсобки возникла опытная бой-бабок с кавалерийскими усиками и пышным бюстом, как у Ж/Л. – Знаем мы вас, летчиков-налетчиков!

– Простите, ваше отчество, не "Обхуиновна" ли?

– Ах, ты, стервь подзаборная!..

Я решаю не испытывать судьбу. Быть битым бабой? И вываливаюсь из магазина. Нахожу дощатый ящик, сажусь в пыльных кустиках напротив ворот кладбища, чтобы видеть, как будут выходить к машинам те, кто прикоснулся в вечной жизни.

Эх-ма, хороша жизнь наша! Что ещё нужно для полного счастья: водочка да селедочка! Селедочки нет, а есть маслиночка из страны, где все есть.

Ну, будем здоровы! А тот, кто о здоровье уже более не помышляет в силу известных причин, пусть спокойно спит в земле. И пусть она будет ему пухом!

Как поется в блатной песенке: "Банки-хромтики! Бог навстречу! Развеселые мои друзья! Чтобы ни было, я замечу, жизнь прекрасна и хороша!" И с этим трудно не согласиться: будем жить, друзья, а чужая смерть нам в назидание.

Залив двести пятьдесят в битый организм, почувствовал себя чудно. Чудненько себя почувствовал, как летчик-испытатель в стратосфере.

Общая болезненность исчезла, даже физия моя, кажется, приобрела привычные гармоничное пролеткультовские очертания.

Я вздохнул полной грудью, кинул в рот овальную маслину и... забыл закрыть пасть: на стоянке происходила некая занимательная чертовщина. Меж авто передвигался на полусогнутых человек в форме дорожной службы, и всем своим поведением был подозрителен – мне.

Выпил я мало, и, всецело, трезво оценивал ситуацию. Тот, кто ходит с добрыми намерениями дернуть приемник или там фару, не будет затравленно оглядываться по сторонам. Не так ли? И потом – спортивная сумка в руках. Вот она была – а вот её нет? Что за фокусы наяву средь белого дня? Не о них ли предупреждал Исаак Исаакович в том страшном сне, когда выковыривал золотой ложечкой оливковые глаза свои?

Иллюзионисты цирковые, поднимался на ноги. Что-то надо таки делать? Бежать за непонятным субъектом, удаляющимся резво в сторону спец.машины "Мосдорстрой" или искать сумку? Если люди серьезные, пристрелят меня с банкой маслин, не задумываясь. Это тебе надо, Слава? Тебе этого не надо. Ты – не герой. В данном конкретном случае.

Принимаю решение шарить сумку. Не вызывать же оперативную группу капитана Горкина? Он меня тогда точно пристрелит. От устатку видеть мою семафорную рожу каждый день, и каждый час.

Поиски не занимают много времени – через минуту обнаруживаю сумку под днищем танкового джипа с тонированными стеклами и блатным номером, указывающим, что сие транспортное средство принадлежит нешуточными штучным людям в государстве: "о 111 о".

Как бы поступил человек с мозгами не поврежденными? Правильно – бежал бы сломя голову к посту ГИБДД или куда ещё дальше, чтобы срочно задокументировать свою благонадежность к власти. А тушинские любопытны не в меру, так и норовят сами влезть в задницу тех или иных обстоятельств.

Присев на корточки, принялся за лямку тянуть сумку – осторожно, кстати, тянуть. Дурак дураком, а понимал, что лучше быть нежным, как сочинская орхидея на клумбе жизни, чем мертвым, как московский венок из жести на Хованском кладбище.

К моему счастью, сумка оказалась не тяжелой, и передвинулась по зернистому асфальту легко.

Открывать или не открывать? Где наша не пропадала? Может, там взятка чиновнику в миллион вечнозеленых, а я сижу гриппозным грифом и задаю пустые гамлетовские вопросы.

Решительно разодрав "молнию", вижу красноватые по цвету тротиловые брикетики. Килограмма три будет, рассуждаю с меланхолией позитивного идиота, и начинаю рассматривать предмет, похожий на небольшой радиоприемник, соединенный с убойным зарядом проводами: синим, зеленым и желтым. Как раз работенка для аутиста, любителя цветов. Часовой механизм или еще, какая хитрая заморочка?

На этот вопрос не успеваю ответить, характерный клацающий звук пистолета у битой потылицы моей тормозит движение всякой мысли, как застрявший на ж/д перегоне автобусик с дачниками сдерживает движение дальних поездов.

Мысль же у меня одна – не получить пулевой привет раньше времени.

– Э-э-э, – говорю я. – Это не мое. Но это бомба.

Мне повезло, что нарвался на профессионального телохранителя, терпеливого, как папа римский, читающего прихожанкам лекцию о вреде абортов и оральных потех в презервативе. Случись, кто другой, нажал бы на курок – и моя встреча с "летчиком" Брувером у брачующих облаков была бы неизбежна, как восход и закат нашей дневной звезды.

А так – началась суета всех охранительных служб, государственных и коммерческих. Один из ретивых милицейских служак со странной фамилией Собакин-Каменский даже успел пнуть меня под ребра, посчитав главным врагом государства. И я его хорошо понимал: с таким мурлом, как у меня, только подрывать автомобили высших чиновников РФ.

Появление Маи и её самое активное участие в разборе ЧП вытащило меня из петли напрасных подозрений. Из категории террориста я перешел в категорию свидетеля. Думаю, не последнюю роль сыграло то обстоятельство, что от меня разило родной водочкой и неродными маслинами. Согласитесь, какой настоящий душегубец будет идти на дело подшофе, да ещё с банкой маслин в руке?

– А какая внешность-то была? – пытал меня мужиковатый следователь Петров из ФСБ. – Славянская? Кавказская?

– Обыкновенная, – пожимал плечами. – "Мосдорстрой", одним словом.

– Понятно, – чиркал в блокноте. – А что с лицом?

– Чьим?

– Твоим.

Я чертыхнулся: далось оно всем, и ответил привычно: гопнулся, хотя выразился, куда крепче. Товарищ Петров понимающе хныкнул и записал домашний адрес и номер телефона.

– Береги себя, Мукомольников, – проговорил на прощание. – Ты нам ещё нужен, – и удалился к группе работников умственного труда в штатском.

Я подивился последним его словам, да, решив, что так принято шутить на Лубянке, переключил внимание на действо, происходящее у распроклятой сумки. К ней приближался боец в защитном бронированном облачении, схожий из-за этого на глубоководного водолаза в Марианской впадине.

Сама стоянка была оцеплена по большому периметру, окруженному зеваки, которые не страшились никак возможных взрывов. Подозреваю, большинство мечтало, чтобы бомбу вместе с барскими авто рвануло до самых до облаков.

Хлеба и зрелищ – было, есть и будет для головотяпных народных масс.

Девушка Мая тянет за рукав, отвлекая от интересного дарового представления. В чем дело? Оказывается, нас ждут – ждут в месте скорбном, на престижном могильнике. Я удивляюсь: нельзя ли найти более удобное местечко? И что же выясняется: наша встреча с государственным чиновником некто Крутоверцером, под джипом коего я обнаружил сумку с бомбой. Вот такое странное совпадение обстоятельств и интересов.

– Как фамилия? – недоумеваю. – Криво... чего?

– Крутоверцер, – повторяет. – Борис Владимирович. А в чем дело?

– Фамилия какая-то... с загогулинами, – делаю экс-президентский жест рукой. – Француз, что ли?

– Не хами. Он тебя вытащил оттуда, – вздергивает голову к небесам.

– Откуда?

– Там, где тебя били, – сообщает не без издевки. – Иногда мне тоже хочется тебя стукнуть.

– Бей, – склоняю голову. – Хотя я ему должок отдал.

– Чем?

– Бомбой. Кстати, а почему хлопотала за меня? Не за красивые же глаза?

– И за них тоже, – фыркает, показывая всем видом, что терпит меня исключительно за то, что я экзотический фрукт с пролетарской плантации.

Продравшись сквозь взбудораженное светское общество, которое уже навсегда распрощалось с г-ном Брувером, однако было остановлено известными событиями на территории погоста, мы с Маей приближаемся к группе атлетических людей. Их лица мужественны и строги. Взгляды пронзают, как инфракрасные лучи в ночи. Руки тянутся к невидимым кобурам. Такие пристрелят и глазом не моргнут. Тело хозяина они будут охранять, как псы обглоданный конский мосол. Один из них мне знаком – пистолетом. Ему хватило ума и умения не застрелить меня, за что отдельное спасибо. Я хочу его поприветствовать поднятой рукой, да Мая одергивает:

– Это мы, Боря!

"Боря" – что за фамильярности, хочу спросить, да не спрашиваю по причине того, что отвлечен встречей с небожителем.

Господин Крутоверцер – типичный представитель хитрожопых завлабов всяких разных НИИ. Случившийся исторический слом советской системы вынес его и ему подобных на верхушку новой власти, которая нуждалась в людях услужливых, да неглупых, беспринципных, да хватких, себе на уме, да командных. Они быстро вошли во вкус администрирования и пришли к пониманию того, что страну необходимо в срочном порядке приватизировать, то есть прикарманить, точно чужую барсетку. А почему бы и нет? Доверчивый лохастый народец, получив по сортирно-ваучерной бумажке, принялся ждать магического обогащения.

Тогдашний лозунг дня: "Каждому дураку – по автомобилю "Волга"" вспоминается теперь, как удачный пиаровский ход. А в результате: 99,99 % населения получили с гулькин fuck-байс, а остальные 0,01 % – все.

Профакал страну народ, профакал за бумажки, и это есть факт нашего сирого существования на развалинах СССР (б).

Борис Владимирович росточка был небольшого, как того требовало последнее веяние политического истеблишмента. Лицом вышел суховатеньким, скуластеньким, с крючковатым носом. Глаза внимательные и не без иронического блёка. Лоб с ленинской залысинкой – с таким лбищем удобно национализировать банки, мосты, СМИ, телеграфы и брать олигархов за седые их яйца, похожие на гусиные.

– Прошу, – указывает на скамейку, глядя на меня не без некоторого оторопения, – садитесь.

Истолковав его взгляд по-своему, решаю опередить вопрос и выпаливаю:

– Упал с третьей полки вагона поезда Сочи-Москва! Лицом о столик. Да-с! Такие вот билеты продают – на третью полку-с!

– Слава, прекрати бредить, – недоумевает моя спутница. – Ты о чем?

– Он глаголет правду жизни, – усмехается г-н Крутоверцер. – Времена такие: не знаешь, где упадешь, где на тебя упадет, – машинально приглаживает плешинку. – Бомба – самое радикальное средство против перхоти. Но не будем о грустном, господа. Поговорим о делах наших.

После этих слов я чувствую неодолимое желание расхохотаться в голос. Если сейчас господин Крутоверцер предложит общий бизнес и все те же 33, 3333333 %, я сам себя сдам в лапы медицины. Не пора ли выстраивать в очередь всех желающих владеть "золотым" аутистом?

– Простите, – закашлялся я. – Слушаю вас.

Очевидно, в моем роду были ясновидцы. Если убрать все словесные изящества, похожие на декадентские виньетки, то смысл предложения высшего государственного чина сводилось именно к тесному сотрудничеству.

– А с кем буду работать, – задаю вопрос, – конкретно?

– С Маей Михайловной, – по-ленински щурится. – Она возглавить дилеровский, назовем это так, центр при правительстве. Обещаю всяческую поддержку.

– Извините, – ляпаю, – а зачем это мне нужно?

– То есть?

– Дилеровский, понимаешь, центр?

– Нужно, Слава, нужно, – с нажимом проговаривает высшее государственное лицо. – Вы же не хотите все время падать с полок поездов Сочи-Москва?

– Не хочу.

– Тогда какие проблемы?

Мы смотрим друга на друга, как представители двух разных миропорядков. Потом я медленно выговариваю:

– Вы, Борис Владимирович, тоже можете упасть с полки поезда Сочи-Москва.

– Я летаю самолетами, – парирует.

– Все мы в поезде, – настаиваю. – Я был вашим должником, но долг возвращен, – отмахиваю в сторону автостоянки. – Мы квиты, Борис Владимирович.

Высший государственный чин хлопает себя по колену, весело говорит, что он в который раз убеждается, что людям надо делать добро.

– Но, – поднимает указательный палец, – мои парни всегда, как говорится, зачищают территорию...

– Не хотите ли сказать: я принес бомбу?

– Дело не в ней, а в том, что кто-то пытается помешать нам работать вместе. Не конкуренты ли какие?

– Конкуренты? – и выражаю недоумение: разыгран спектакль с далеко идущими планами? – Больно сложная постановка, – не верю.

– Слава, – доверительно наклоняется. – Вы не представляете, какие бывают постановки. Глобальные! – Снова поднимает указательный палец. Иногда приходится жертвовать и людьми, и территориями, и домами, и кораблями и проч. Зачем? Чтобы победить в большом.

– Вы о чем? – не понимаю.

– О великой науке побеждать, – заразительно смеется, как великий вождь маленького роста В.И. Ленин во время кремлевской киносъемки в 1918 году. Уверен, мы договоримся. Подумайте, – по-демократически жмет руку. – Маечка, на пару слов, – начинает движение к уходу. – Это по другим нашим делам, считает нужным меня поставить в известность.

– Пожалуйста, – передергиваю плечами, оставаясь сидеть в одиночестве, но гордом.

Впрочем, меня окружали могилы. Они были ухожены и с гранитными надгробиями. Выбитые цифры на камнях утверждали, что почившие в бозе проживали ещё в прошлом веке.

Наверное, ничего принципиально не изменилось: они тоже любили, страдали, совокуплялись, размышляли, мечтали, страшились смерти и так далее.

Спрашивается, зачем тогда эта вся наша проклятущая кровавая маета? Уверен, Илюша Шепотинник куда счастливее нас, считающих, что мы живем во имя какого-то высшего смысла.

Ничего подобного, господа! Пустая м`ука! Маета. Прах и тлен!

– Что такой задумчивый, – возвращается Мая, – как верблюд? – Она наполнена силой и жизненной энергией, и это почему-то мне неприятно.

– Откуда знаешь Крутоверцера? – начинаю наступление.

– Какая разница, – бьет меня по руке. – Противный какой. А ведь будешь, как сыр в масле.

– Бесплатного сыра не бывает, – огрызаюсь.

– Прекрати. Все хорошо: бомбу уже обезвредили, твои раны заживут, и начнем работу.

– Я дал согласие?

– Слава, – укоризненно смотрит, как кукла, которую не хотят покупать. – Если есть самая крышастая "крыша", то она к нашим услугам. Пользуйся.

– За тридцать три процента, – горько усмехаюсь.

– Почему? Сорок девять.

– А пятьдесят один кому? Им, – мотаю головой в сторону кладбищенских ворот, где рассасывается опухоль скорбной толпы. – Им? Что? Делится надо, как завещал товарищ Лифчик?

– Да!

– А вот не понимаю, – продолжаю вредничать, – зачем им наши миллионы? Мало нефти, газа, золотых и алмазных приисков, леса...

– Дело в принципе, – получаю ответ. – В государстве все должно находиться под контролем.

– Государство берет меня под контроль?

– Ну и что? – всплескивает руками. – Тебе, какая разница? Радуйся, что ты кому-то нужен.

– А как можно взять под контроль сумасшедшего?

– ?!

– Я говорю об Илье.

– А что он? – Передергивает плечиками. – Ему тем более все равно.

– Ты мне не нравишься, – признаюсь, – своим практицизмом.

– А как женщина, – кокетничает, – нравлюсь?

Я нервничаю и напоминаю, что у неё горе, а она ведет себя вызывающе странно.

– Жизнь продолжается, – берет за руку. – Поехали.

– Куда?

– К нашему этому... феномену.

Я не знал, что делать: то ли смеяться, то ли плакать? Разительные перемены с той, которая казалась самим совершенством. Черт знает, что происходит! Остается смеяться сквозь слезы и прощаться с иллюзиями.

– Прости, – говорю. – Во-первых, вообще не знаю, где он, а во-вторых, эксплуатировать его ради наживы...

– Кто бы говорил, – фыркает. – Сам его в хвост и гриву...

– Это была игра.

– Играй дальше, – топает ногой. – Кто мешает?

– Да, вы все, – отвечаю в сердцах, и развиваю мысль о том, что, когда у кого-то получается фарт, то сразу появляются ядовитые мухи, готовые искусать до крови везуна.

– Что? Я – муха? – искренне оскорбляется Мая. – А ты!.. Ты навозная куча! Ты – ничто! Ты – пустое место! – И неожиданно заливается слезами. Ты... ты... Я хочу, как лучше... а ты...

Самое страшное для меня – женские слезы. С гневными стервами одно удовольствие говорить. Они орут – и тебе приятно, они визжат, а тебе ещё приятнее, они брызжут слюной, а тебе все в легкий кайф, они...

Короче, со скандалистками можно просто сладить: или дать хорошего пинка, или поставить в позу № 1267 по Каме-Сутре и... и понятно, что сделать.

А вот как быть с плачущей наядой? Черт его знает! То ли утешать, то ли слез не замечать, то ли делать вид, что глубоко раскаиваешься, что ты вот такой сякой?

– Я правду говорю, – вздыхаю. – Где искать аутиста даже не знаю. Телефон Васьк`а не отвечает?

– Они тебя бросили? – всхлипывает. – П-п-почему?

Я не соглашаюсь, что значит бросили? Обстановка-то, какая: трупы валятся со всех сторон, ментовка звереет вовсю: факты, как говорится, на лице, бомбы в сумках, и прочее.

А господин Сухой поступает правильно, уйдя в подполье: надо переждать кризисный этап и не рисковать бесценным аутистом.

Мои разумные речи действовали на Маю, как наркотический "винт" на хумарика, то бишь любителя улетать за грамм дряни в волшебные кислотные антимиры. Девушка пошмыгала носиком и успокоилась, доверчиво вопросив:

– Ты поищешь их?

– Конечно, – обнял за плечи. – Куда я без них?

– Нужна помощь?

– В каком смысле?

Получив ответ, задумался: собственно, с кем имею дело: то ли с простушкой-пастушкой, то ли с плутоватой продувной Мата Хари. Что ей от меня надо на самом деле? Не был ли мой последний сон, повторю, вещим? Почему идет такая активная обработка моей скромной персоны? Цель – аутист? А что после?

– Ты меня пугаешь, – признался я. – Зачем нам ещё какой-то "охотник на людей"?

– Мне его рекомендовали, – мило улыбнулась. – Он профессионал.

– И что?

– Мы должны найти первыми, – строго объяснила. – Ты ведь не хочешь, чтобы нас опередили?

Я только развел руками от таких умненьких-разумненьких речей. Черт возьми, такое впечатление, что нашу тушинскую троицу обложили со всех сторон. Что происходит?

Владея дьявольским миллионом, (будем считать, что владею) я не только не обрел долгожданной свободы, а вязну все больше и больше в опасной для жизни интрижке, как в чане с растопленной смолой.

Да, делать нечего – надо музицировать по чужим нотам пока общая картинка не прояснится до чистоты слезы ребенка. Как там, у великого Федора Михайловича о слезе младенца: если в фундаменте здания всеобщего мирового счастье заложена хоть одна слезинка ребенка, то такое здание человечеству не нужно. М-да! Слезы мы уже имели – вопрос: не крокодиловы ли?

Я внимательно смотрю на Маю – проникнуть бы в её мысли, скрытые за слегка напудренным лобиком? Каким образом? Напоить водочкой и затащить в койку? Может, во время феерического оргазма она признается во всех грехах.

Фи-фи, Слава, сидишь на старом могильнике и о чем мечтаешь, негодник? А что делать?

– Может, помянем Исаака Исааковича? – осторожно предлагаю.

Рабоче-крестьянское предложение не проходит – Мае нужно торопиться на семейные поминки. Не приглашает туда по причинам понятным, однако выражает надежду, что и у нас скоро появится более веселый повод поднять рюмки.

И мы бредем на выход из мира теней в мир реальных проблем. Я ощущаю некий дискомфорт, хотя душой закален, а тут некий в ней неприятный осадок, точно сода в стакане теплой воды для полоскания поврежденных десен. Пытаясь перебороть дурное настроение, вновь опускаюсь на корточки и заглядываю под днище спортивного лимузина.

– Бомба, – шучу.

– Не смешно, – открывает дверцу. – Тебе куда? – щурится от солнца, и оттого кажется постаревшей.

Я смотрю на неё снизу вверх и вижу, что тлен уже лежит на её молодом и прекрасном лице. Тлен разложения?

Потом отвечаю на её вопрос: подземка рядом, пройдусь, подумаю, главное, было бы над чем? И думать нечего, произносит ультимативным тоном, садясь в машину, и советует все-таки позвонить "охотнику на людей", то бишь мenhantеr, если выражаться языком великого Шекспира.

– Все уже оплачено, милый, – посылает воздушный поцелуй.

И, хлопнув сизым облачком в мое несчастное лицо, "пежо" пропадает в механическом потоке, а я, переведя дух от СО, начинаю костерить все на свете, и себя, любимого, и любимых друзей, и любимую власть, и любимую девушку. И её, сучку, больше всех. Красивая представительная шлюха, решившая, что сделала тушинского простака: "Все уже оплачено, милый". Куда там? Fuck, моя радость и моя печаль! Не родилась ещё такая, чтобы приобрести за гроши несколько килограммов моих потрохов и несколько граммов моей души...

Спокойно, Слава, сдерживаюсь, что тебя, истерика, больше всего гневит? Вовсе не то, что тебя могут купить, как пачку вредных сигарет в металлической палатке.

Ложь? Вот в чем дело – её ложь, Маи, хи-хи, Михайловны. Я чувствую её ложь, как смертельно больной – свою лилово-онкологическую опухоль.

Прелестница уверена, что удачно сыграла роль подсадной кряквы, одного не учла: моего опыта в сношениях с ехиднами рода человеческого. Жизнь научила за приторными улыбками и слюняво-любовным придыханием видеть оскал хищниц, готовых сожрать святую душу в мановение ока. Да, приятно, когда острые зубки обкусывают твой природный кол, однако, когда пытаются слопать воздушно-вечную субстанцию в 4,44 грамма, то простите-простите.

Ладно, разберемся, как любит повторять мой полукриминальный друг Василий Сухой. Надеюсь, он знает, что делает. Хотя за то, что заставил меня отдуваться за все трупы разом, ему надо отстрелить кое-что.

Где же искать друзей детства? Вот вопрос вопросов, который волнует не только меня, но и всех, кто в теме о миллионе. А кто у нас в этой теме? Да все, кому не лень.