Текст книги "Миллионер"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Судя по названию, это было то, что требовалось для желающего теорией подковать свои малоопытные мешкотные мозги.

Садился за стол читального зала с добросовестной целью прочитать все от корки до корки. Естественно, первая книжка, которую я открыл, была о том, как стать миллионером. Если пишут такие труды, значит, это кому-то нужно. И мне – нужно. Однако каково было разочарование, когда, пролистав страницы, обнаружил огромное количество алгебраических уравнений и всевозможные цветные диаграммы. Еще в школе я ненавидел точные математические науки, и понять мои чувства было нетрудно. "Теория спекуляции..." и "Малая энциклопедия..." тоже походили на учебники алгебры и геометрии вместе взятые.

Я ухватился за голову, трещащую по врожденному шву: ничего себе тридцать три испытания на прочность серого вещества. Разве можно так делать, господа ? Где ваше милосердие к тому, кто десять лет мучился в средней школе? Эх-ма, нет таки счастья!..

Оставлял библиотеку с чувствами обманутого человека: поманили к высотам светлой надежды, а завели в торфяные болота отчаяния. Да, миллион просто так не прикатит в руки, как ржавый велосипедный обруч, который мы в детстве гоняли по рытвинам.

Вздыхая, поплелся на биржу, проверив наличие пропуска, так как регулярно бить охранников есть непозволительная роскошь даже для меня.

Город благоденствовал в благодушном лете и его большинство жителей ведать не ведали, что некто среди них одержим маниакальной идей разбогатеть на эфирном валютном фу-фу. Счастливые люди, позавидовал, у них привычные заботы: ходить каждый день на работу, расти бедламных бэбиков, смотреть рекламу прокладок по ТВ, собирать единоличный урожай огурцов на дачных участках и верить, что жизнь удалась.

Я бы с удовольствием пополнил молекулярные ряды соотечественников, да, к сожалению, слишком эгоистичен и живу исключительно в свою усладу. За это меня осуждают все прелестницы, с которыми меня сводила судьба. Раздвигая ноги, они тотчас же пытались задвинуть меня на полку, похожую на холодный стол в мертвецкой. Да по какому праву!

Перепехон – ещё не повод строить иллюзии по созданию благополучной ячейки общества. Я такой, какой есть, и меня либо надо принимать, как аксиому, либо посылать туда, откуда весь наш род людской вышел. А вышел он известно, откуда – из праздничного парадиза, где согрешили Адам и Ева, первые трахальщики нашего ссученного миропорядка.

Словом, родные мои, любите меня таким, какой я есть, и вам, повторю, воздастся! Кажется, эти слова уже были говорены однажды две тысячи лет назад, что ничуть не умоляет их значения.

На валютной бирже по-прежнему шел активный процесс обогащения одних и процесс обнищания других. Те, кому госпожа-удача улыбалась, скалился сам со сдержанным превосходством над обстоятельствами, а те, кто не ладил с фартом, находился в напряженном состоянии бесконечного ожидания чуда.

На мое явление никто не обратил внимания, будто это не я вчера дебоширил, разве что Анатолий Кожевников потукал пальцем себя по лбу, мол, голова не бо-бо? Я отмахнулся – пока живу, и включил ПК. Зачем? Поскольку находился в состоянии критического отношения к самому себе. Похмелье действовало самым странным образом: я, словно прозревал, видя и свое несовершенство, и несовершенство окружающей среды. Все-таки трезвый образ жизни не по мне: краски померкли, как после проливного дождя, энтузиазм масс иссяк, душевный порыв сдулся, точно презервативный шарик.

О каком миллионе твои мечты, чудило? Тут бы на подземку взять хотя бы несколько монет. Или на бутылку пива? Вот именно – дернуть бы народного ячменного, чтобы снять общее притомленние организма.

Эх, терпи, дружище, ведь дал слово г-ну Бруверу не пить и не бить. Остается терпеть и, как другие трейдеры, полагаться на диво дивное.

С этой установкой вывел на экран четыре валюты: фунт, франк, иену и ЕВРО. Господи, помоги произвести верные котировки, ТЫ же обо всем ведаешь, неужели трудно помочь подобию своему в моем лице?

Подозреваю, моя молитва до НЕГО не дошла, заплутав в бюрократической небесной канцелярии. Никакого озарения не чувствовал – возникло впечатление, что, моя голова набита опилками с арены цирка, а душа скисла в мутном растворе собственного безверия.

Нет, решил, надо бороться с обстоятельствами, как с дурным характером любимой. Была – не была: фортуна любит сильных, уверенных и рисковых. Смажем-ка мы по раскормленной морде МСБС размашистым ударом!

И я, цапнув трубку телефона, даю дилеру четыре котировки по четырем валютам – по одному лоту каждая котировка. То есть на кон я выставляю сразу четыре тысячи долларов. А почему бы и нет? Если мне суждено выиграть, выиграю, и наоборот... Где наша не пропадала?!

Часа через два я понял, что и сегодня не мой день. Так в настоящей жизни случается: снаряд дважды попадает в воронку, где сидит недотепистый тёпа, уверенный, что такой казус с ним уж никогда не произойдет. Ан, нет происходит, черт подери! Происходит такой кавардак в невидимой Международной Сети Банковской Системы, что остается только развести руками и подсчитать убытки.

Четыре тысячи долларов исчезло с моего счета, как корова языком слизала. Я произвел необходимые расчеты и задумался о своей жалкой участи.

Если мой друг Вася Сухой захочет меня пристрелить, то будет абсолютно прав. Хотя частично и сам виноват: дружба дружбой, а деньгами сорить не надо. Увы, игрок в моем лице оказался не состоятельным, и с этим фактом трудно спорить.

– Сколько? – поинтересовался Анатолий, когда я стал выбираться из-за стола, и меня при этом мутило так, что хотелось вытравить ранний завтрак на голову главного менеджера. – Видок у тебя, брат, ещё тот.

– Четыре, – промычал я.

– Крутой man, – восхитился опытный трейдер и посоветовал устроить мне завтра на ВБ прощальные проводы.

Я обиделся: никаких проводов, буду играть до победного конца. Именно "конца", позлословил господин Кожевников, видимо, выигрывающий свою малую закономерную толику.

Плюнув на все и всех, я покинул ВБ, чтобы в тишине соседнего городского парка подумать, как жить дальше. На островке природы находилось летнее кафе с пластмассовыми столами и разноцветными стульями. Холодное пиво и сухая тарань – лучшее средство от хандры. Приняв во внутрь целебное зелье, я почувствовал, что жизнь продолжается: травка зеленеет, солнышко блестит, деревья от ветерка шумят, собаки лают... Хорошо! Плохо лишь, что на моей шеи гирей висит должок в семь тысяч $. Спрашивается: мне было плохо, я умирал от голода и холода, по лавкам плакали дети, а жены требовали купить шиншилловое манто? Черт знает что? Не было забот, да захотелось красиво жить, чтобы пасть смертью храбрых.

– Разрешите бутылочку?

Я обращаю внимание на странного человечка – лицо интеллигентное, однако одет бомжевидно, в поношенную одежду. Фигура согбенная, жалкая, готовая при любом недовольном цике провалиться сквозь землю. Мое состояние благодушное, поскольку понимаю, как никогда, что от сумы и тюрьмы...

– Бери, – говорю.

– Я подожду, – отступает, виновато улыбаясь и указывая на вторую посудину.

– Садись, дядя, – указываю на стул цвета синьки. – Если хочешь пивка, пей.

– Спасибо, не употребляю, – укладывает под ноги старую сумку.

– А как расслабляешься?

– Думаю.

– Думаешь? – смеюсь. – О чем?

– Обо всем, – разводит руками. – О мире. О себе. О людях. О парадоксах нашей жизни.

– О парадоксах – интересно?

– Я же доцент физико-математических наук, – признается и уточняет. Бывший научный сотрудник НПО "Вымпел".

– Ракеты мастерили, что ли?

– Двигатели, – шаркает ногами в парусиновых тапочках, крашенными, по-моему, мелом. – Потом мы попали под конверсию, и пришлось выживать в новых условиях.

– Собирать бутылки?

Мой собеседник горько смеется: нет, поначалу он, Алексей Павлович Ребрин, волею проклятого случая решил испытать судьбу игрой на валютной бирже.

– Где? – поперхнулся я пивом.

– На валютной бирже-с, – кивнул головой на здание, парадно розовеющее фасадом за парковыми кустами и деревьями.

Ничего себе встречи-расставания, ахнул про себя, что это все значит? Не предупреждение ли это дурню в моем лице? Выслушай исповедь неудачника, сидящего перед тобой, и сделай выводы.

Я оказался прав: однажды, когда рушился привычный миропорядок, Алексей Павлович задумался о будущем. Тогда в стране широко шагал российский капитализм, расцветая всевозможными АО, ТОО, ЕБО и прочими компаниями по выемке лишних деньжат у народонаселения, мечтающего разбогатеть в одночасье. Глуповой люд ломился в огромных очередях, да в трескучие морозы, чтобы срочно освободиться от своих кровных капиталов. Зачем дуракам деньги – они нужны умным.

– Я знал, это обман, – рассказывал доцент свою житейскую историю. Чистейшей воды обман. Производство падает, а проценты растут, как на дрожжах? Не смешите, господа хорошие, – погрозил пальцем. – Общество развивается по математическим законам, это я вам говорю...

– И что дальше? – сбил эмоциональный взбрык бывшего НТРовца.

До поры до времени семейство Ребриных держалось на плаву, потом начались скандалы: два сына росли, и требовались вложения для их университетского обучения. По совету тестя, царство ему небесное, Алексей Павлович обратил внимание на дело, связанное с операциями на валютном рынке. Изучив проблему, доцент понял, что шансы на выигрыш здесь самые перспективные. Проведя несколько бессонных ночей, научный работник даже вывел формулу успеха. На его взгляд, каждая валюта имела свое математическое основание – непреложное, как формула Fеrma. Например, английский фунт не может упасть ниже определенной ценовой шкалы. Другими словами, если игроку не выходить из "коридора" движения валют, то имеются неплохие шансы на регулярный прибыток.

– Не рисковать! – вскричал господин Ребрин. – И действовать строго в соответствии с высшими математическими законами...

– Курица по зернышку клюет, – сказал я. – Подозреваю, ваша формула не сработала?

– Работала, – горячо запротестовал сборщик бутылок. – Работала, молодой человек, три года – положительное сальдо. Звезд с неба не хватал, это правда, но дети учились, хлеб кушали с маслом, а жена отдыхала в Анталии.

– И что же произошло?

– Произошло?! – возгласил бывший трейдер, забывшись. – Простите, сбился на нервный шепот, объясняясь: после известного дефолта имени г-на кирнутого на голову Израэля биржа повела себя ужасно и бессмысленно. Было такое впечатление, что некая разрушительная сила проникла в Систему и нарушила все её целесообразные законы. – Я начал проигрывать, молодой человек, – с болью в голосе проговорил Алексей Павлович. – Мне бы переждать. Но это подобно болезни. Пребываешь, как будто под гипнозом. Веришь, что вот-вот выиграешь и... – протер тыльной стороной ладони слезившийся глаз. – Я заложил машину, потом дачу, потом квартиру, потом... все! – Развел руками. – Я бы и супругу дорогую заложил-с, – засмеялся мелким сатанистским смехом, – да она сбежала к лавочнику Дюдюку – Дюдюку, представляете? – Взялся за сумку. – И теперь я имею то, что имею. Ничего не имею. У вдовушки проживаю, женщина она добрая, аккуратная, жалеет... – и протянул руку к пустопорожней бутылке. – Можно?

– М-да, – промычал я.

– Я видел, вы из биржи выходили, – поднялся на ноги. – Там нечестно играют, скажу ещё раз. Посмотрите на меня и на господ Бруверов, и почувствуйте разницу, молодой человек, – отступал, – но я вам ничего не говорил. Там страшные люди, страшные, – округлил глаза. – Желаю здравствовать, – и пропал в теплых пыльных кустах.

Что все это значит, Слава? Случайная встреча с горемыкой или закономерное предупреждение, посланное тебе свыше? Машину и дачу я ещё не заложил – их просто нет, а вот квартира есть. Как бы её не лишиться? А после обитать на свалке, собирая утильсырье и цветные металлы. Перспективы самые радужные. И все почему? Нечестная игра – вот в чем дело. И кто главная фигура в этой нечестной игре? Господин Брувер или кто другой?

Последняя моя встреча с исполнительным директором биржи показалось мне странной. Так не разговаривают с пролетарским хамом – извинительным тоном. Будто не я колотил опричников ВБ, а меня молотили по коленной чашечки и выше.

Что за казусная история? То ли разбираться, то ли махнуть рукой и убыть в неизвестном направлении, чтобы безвылазно жить в погребе деревни Тырново. Хлебать домашнее кислое винцо, шишкастить в попку рыжую молодочку Жанночку и верить, что жизнь случилась.

Хуюшки – это не по мне, господа. Лучше погибнуть в окопах биржи, да с твердым убеждением, что явил миру истину.

Пожалуй, начнем наши боевые действия... с друга детства. Если Вася Сухой доходчиво объяснит, что братва держит ВБ, то я постыдно удалюсь на тырновские просторы, чтобы вместе с жопастенькой Жанночкой молиться над своими несбывшимися мечтами о миллионе.

Ежели в деле замешана местечковая "коза ностра" во главе с г-ном Брувером, то имеются вопросы, касающихся и его самого, и милой Маи, и меня, молодца.

По телефону нахожу своего товарища. Он тренируется в ЦСКА, и я вынужден снова тащиться туда. В здоровьем теле – здоровый дух, банально шутит Василий при нашей встречи и демонстрирует бицепсы.

– Ну, как дела на бирже? – наконец проявляет интерес. – Слышал, тебя били.

– Бил я, – скромно уточняю.

– А чего так? Проигрался?

– Проигрался, – подтверждаю. – В пух и прах.

– Шутишь?

– Какие могут быть шутки.

– И все промотал? – не верит.

– Нет, не все, – вредничаю. – Три ещё осталось. Тысячи.

– Проще тебя, растратчика, пристрелить, – задумывается Василий. Меньше будет проблем.

– Это не выход из положения, – и без лишних подробностей рассказываю о своих подозрениях относительно поведения господина Брувера. – Такое впечатление, что он меня боится, – делаю заключение.

– Дурачок, – смеется Сухой. – Он меня боится, а вернее – уважает.

– За что?

– За ум, конечно, – дурачится. – И силу.

– То есть вы держите биржу под своей "крышей"? – пытаюсь уточнить.

– Как ты, право, выражаешься, – морщится. – Топорно выражаешься, – и читает короткую лекцию о том, что в новых условиях между интересующими сторонами заключен долгосрочный договор о сотрудничестве. – Биржа сама по себе, мы сами по себе. Но двадцать процентов от прибыльных сделок наши.

– Ваши? – спрашиваю. – А кто вы такие?

– Группа товарищей, – смеется, – из мира спорта.

– О, спорт – ты все! – иронизирую.

Василий не понимает меня – в том, что я просадил вверенные капиталы, беда только моя: играть надо головой, а не жопой, дружище мой ситный.

– Нечистая там игра, – стою на своем, но сидя в БМВ.

– А доказательства имеются?

– Пока нет.

– Тогда о чем базар?

– О том, что хочу разобраться в ситуации.

– Ну, и разбирайся, – удивляется Сухой. – В чем проблема?

– Я ещё жить хочу, – признаюсь, – вдруг выйду на группу товарищей из мира спорта.

– Прекрати, – с досадой проговаривает мой товарищ. – Тары-бары начинаются, когда дело тянет за сотню тысяч...

– Рублей?

– Долларов, балда, – смеется. – Так что, спокойно ковыряйся в своем дерьме.

Я огрызаюсь, заявив, что ещё не вечер. Блажен, кто верует, хлопает меня по плечу Василий и напоминает, что многие мечтают о миллионах, а копеечку забывают вернуть.

– Верну копеечку, – клятвенно обещаю. – Только кинь ещё копеечку, протягиваю руку, как нищий. – Мы не местны-ы-ые...

– Зачем? Пить-гулять?

– Для оперативно-розыскных мероприятий.

– Для чего? – открывает рот и портмоне.

Я излагаю свои планы на ближайшее будущее, и получаю пять импортных кредиток в долг.

– Верну, – снова обещаю.

– Верится с трудом, – хныкает мой друг. – Все-таки думай больше башкой, а не...

– Понял, чем, – обрываю. – Ты уже об этом говорил.

– А-а-а, тебе, малахольному, говори, не говори, – и вспоминает. Кстати, о малахольных. Как там Илюша?

Я рассказываю о своей последней поездке: у Лидии проблемы со здоровьем, возможно, какое-то время придется опекать нашего товарища детства.

– Во! – хохочет Василий. – Полный отстой. Парочка ваша будет лучше всех.

– Сам такой, – огрызаюсь.

– Возьми Илюшу на биржу, – шутит. – Он циферки любит, знаешь.

Я чертыхаюсь: ничего смешного нет – у людей беда, а он шутки шутит. Шучу не со зла, отвечает на это Василий, а потому, что люблю вас, дурачков, и желаю только добра; если надо ещё помочь семейству Шепотинник, поможем.

– Эх, Вася-Вася, – вздыхаю, – разве счастье только в деньгах?

– И в них тоже, – обнимает за плечи. – Прости, у меня встреча на Охотном ряду.

– Стрелка, что ли?

– Балбес, – садится в авто. – Встреча с депутатским корпусом.

– Какие люди! – выбираюсь из машины, щелкаю каблуками.

– Между прочим, – обращает внимание на мои новые башмаки. – Ты в них похож на придурочного придурка из Кащенко. Лучше носи лапти, лапоть, – и, довольный собой, нажимает на акселератор.

Серебристо-истребительное авто летит прочь, а я стою на месте и кричу проклятия. Трудно сдерживать себя, когда тебе, пусть даже в шутку, советуют трепаться по жизни в лаптях.

Не буду оригинальным, если скажу, что жизнь имеет свойство ломать наши планы. Я не шутил, заявив, что хочу провести оперативные мероприятия на ВБ. Меня не покидала мысль, что история, связанная с японской йеной, когда я невозможно как лопухнулся, должна иметь продолжение. Случайная встреча с горемыкой Ребриным подтвердила мои опасения, что игра на бирже идет нечестная. Ежели всё там находится под электронным контролем, то нетрудно сделать деньгу на дураке, который, выигрывая пятнадцать тысяч $, не догадывается об этом. Почему бы ни закрыть его (мою) котировку, когда график находится на высшем взлете? А потом открыть, когда начался его спад. Возможно такое? Думаю, да. Конечно, сумма для плутов, не ахти какая, да главное – принцип. Принцип облапошивания таких простаков, как я. Мой друг Сухой прав: ходить мне в лаптях до скончания своего века. Однако что-то не хочется променадить в вечных обалдуях.

И поэтому план моих действий был самый решительный – взять на прихват господина Брувера. Нет, я не собирался бежать в его кабинет с дедовским топором и воплями, где мои кровные?

Не хотелось, и пытать Маю вопросами о том, почему она хотела навязать мне десять сотенок? Требуется одно: понять механизм по отъему народных сбережений, а будет понимание – будут действия.

Но ранним утром раздался телефонный звонок, и мои планы резко изменились: надо было ехать в Люберцы. Ночью у Лидии случился тяжелый приступ, и медицина требует, чтобы она неотложно легла на операцию. В противном случае...

– Буду, – сказал я и на частном автомобиле срочно потарахтел в елово-сосновое Подмосковье.

Лидия была плоха, как может быть плох труп: лежала на тахте, испуганная и обескровленная. И боялась не за себя – за Илюшу, который не понимал происходящих событий и, сидя на веранде, складывал из пазлов парусник.

– Прости, – говорила. – Язва, – смотрела на двух молоденьких и равнодушных врачей "скорой", – они говорят, язва. Через неделю буду в порядке.

– Да-да, – отвечал я. – Не волнуйся: Илья со мной.

– Спасибо, – пыталась улыбнуться. – Ты хороший.

– Держись, родная, – помогал укладывать на носилки. – За брата не беспокойся, будет, как принц персидский.

– Соседей попроси, – говорила торопливо, – чтобы за хозяйством посмотрели. Деньги там, в трюмо.

– Мать, отдыхай, – требовал. – Разберемся.

Наконец карета "скорой помощи" убыла в областную больницу, и я перевел дух, не понимая, какие серьезные проблемы возникают предо мной.

Известно, что аутисты не любят перемен. Они начинают нервничать и выкидывать коленца. Пока я договаривался с соседкой Петровной по хозяйству, Илюша вел себя спокойно, потом начались сборы, и он заныл, покачиваясь:

– Белый цвет. Белый цвет – плохой цвет. Цвет больницы. Цветы цветут на могилах. Почему цветут цветы на могилах? Белые цветы цветут, и отцветаю, как люди. У смерти белый цвет. Смерть, смерть, смерть – вот история человека!

– Не каркай, – оборвал я его, кидая в сумку носильные тряпки. Хочешь, покатаемся на машине? Сделай доброе дело.

– Остерегайтесь добрых и справедливых, – жил своими представлениями. Они охотно распинают тех, кто изобретает себе свою собственную добродетель, – они ненавидят одинокого.

– Ладно, философ, – отвечал я на это. – Тебя все любят. Давай собирайся. Нас ждут великие дела.

– Удел дела делать дело, – нес тарабарщину. – Иным людям ты не должен подавать руку, а только лапу. И лапа эта должна быть с когтями.

– Вот это правильно, – посмеялся я. – Дашь руку, протянешь ноги. Такие вот времена, брат. Давай-давай веселее. Лидия говорила: тебя профессор Карлов онормалил, так что не придуривайся.

– Илья – не дурак. Дураки – не мы. Мы – не рабы. А кто мы? Мы кто? Кто? Вопрос интересный?

– Так, – осматривался, – берем твои любимые игрушки и вперед!

Надо ли говорить, что мои благие намерения не были оценены по достоинству. Когда я нашел частника на старенькой "Волге" цвета асфальта, Илья заартачился и понес ахинею, из которой следовало, что он не может рисковать поездкой на автомобиле такого цвета.

– Почему? – взбеленился я. – Чем тебе серенький не по душе?

– Серые будни, серые облака, серые мысли, серые носки, серая краска...

– Заткнись, сумасброд! – рявкнул я. – Вот так и живем, батя, расплачивался с водителем "Волги" за ложный вызов.

Тот хлопал глазами и ничего не понимал, потом, посчитав, что золотая молодежь развлекается неким изощренным способом, выматерился и убыл на своем транспорте цвета серых рабочих дней. И я прекрасно понимал его чувства, равно как и свои.

– Ну и какой цвет вас устроит, товарищ пельмень? – ерничал я. Розовый, красный, синий. Какой?

– У Славы ботинки, – говорил на это Илья. – Ботинки хорошие. Ботинки желтые. Ботинки, как солнце. Солнце люблю. Оно теплое, как ромашка. Ромашка желтая. Ромашку люблю...

– Можешь не продолжать, – и, оставив любителя дневной звезды и полевых цветов на попечение соседки Петровны, отправился на поиски нужного автомобиля – нужного по цвету.

Черт знает что?! Чем занимаюсь? Кому расскажи, не поверят, что я выхожу на трассу с одной целью – задержать машину цвета солнечной ромашки. Кто бы мне объяснил, что происходит в голове у моего друга, недоделанного природой.

При удобном случае найду профессора Карлова и потребую, чтобы он крепким током излечил Илюшу от вредных привычек диктовать условия другим.

Четверть часа я, как последний дурак, метался по скоростной трассе, пытаясь поймать автомобиль цвета моих башмаков. Многие машины тормозили, но я делал вид, что ищу на обочине утерянный кошель с миллионом родных рубликов. Не объяснять же каждому встречному причину своего странного поведения?

Наконец, мне повезло: подкатил "жигуленок" веселенького оптимистического цвета. Водитель Витек с модным рыжим чубчиком оказался дембелем, и принимал гражданскую жизнь с восторженностью идиота. Ему было все равно, кого перевозить и куда, и мы быстро договорились.

– А служил я под Уссурийском, – рассказывал мой новый знакомый. – В войсках дяди Васи. Наш девиз: "С неба, об землю и в бой!".

– ВДВ, – понял я. – Десантура.

– Ага. Служили под местечком Кремово. Дыра – дырой, но весело. С кремовыми молодками кувыркались. Они за стакан спирта такие кульбиты крутили.

– Повезло, – и тоже коротко рассказал о своей службе в каракумских песках, где были только миражи, отцы-командиры, ослы и верблюды.

И мы ударили по рукам: "Зеленые фуражки и голубые береты – дружба навек!"

– Если замочить кого в сортире, – сказал Витек, – это всегда, пожалуйста.

– Все может быть, – согласился я. – Не живем, выживаем в борьбе за правое дело

– Наше дело правое – мы победим! – посмеялись, подъезжая к частному домику.

Несмотря на то, что Илья был в принципе нормален и вел себя хорошо, он таки произвел впечатление на бывшего десантника. Витек округлил глаза и таращился на Шепотинника, как детишки пялятся на невидимую зверюшку в зоопарке. Илюша уже сидел в салоне машины и бормотал нечто запредельное:

– Гуси-лебеди летят. Почему они летят? Они птицы. Гуси-лебеди птицы? Почему они птицы? Потому, что летят. Они летят. Куда они летят? Птицы куда летят? Летят куда птицы?..

– Ничего себе, – проговорил водитель, укладывая сумки в багажник. – Он совсем... того... – и употребил словцо, которое так любят использовать воздушные ратоборцы, когда приземляются больно на копчик или какие другие части своего тренированного тела.

– Ему уже лучше, – отвечал я. – Не обращай внимания, Витек. Это он так переезжает, то есть перелетает, как гуси-лебеди. Живет своей жизнью и, возможно, счастливее нас.

– Счастливее?

– Во всяком случае, не знает, в каком говне мы гомозимся.

– Не, – покачивал квадратной головой с рыжим чубчиком мой новый товарищ. – Так жить... не за какие коврижки.

– У каждого свои коврижки, – позволил философский афоризм. – Ну, будем здоровы, – сказал соседке Петровне, вышедшей нас провожать. – Не волнуйтесь – мы ещё вернемся.

– Чего уж мне, – вздыхала сердобольная старушка. – Вы уж Илюшу-то не обижайте. Он – Богом помеченный. Нельзя блаженных обижать, – и перекрестила нашу машину.

Это я заметил, когда наш "жигуленок" запружинил на местных колдобинах, и посмеялся, вспомнив, как соседи поначалу застращались Илюшы, как чумы. А теперь такая любовь, заметил я, к помазаннику Божьему.

– Не, вроде нормально сидит, – посмотрел в зеркальце заднего обзора Витек. – Глаза-то какие синие?

– У кого? – не понял я.

Оказывается, у моего друга детства были глаза цвета васильковых летних небес. Илья полулежал на сидении и вполне здравым взглядом смотрел на плывущие кучевые острова с рафинадными архангелами.

У меня возникло странное чувство, что земной человечек общается с некими эфирными силами, нами невидимыми. А если наш Шепотинник действительно есть проводник этих сил? Мы же по причине ущербности своей не принимаем знака, данного нам свыше.

Не знаю, к чему бы привели меня подобные рассуждения, да начинался угарный город. Вместе с Витьком мы костерили "каскадеров" и "чайников", петляющих по столичным трассам, а Илюша вновь понес свою ахинею, как христарадник котомку.

Родной двор встречал привычным пролетарским духом – время тикало обеденное и, казалось, что все жильцы жарят картошечку, чтобы употребить её вместе со сдавленной в бочках заржавелой селедочкой и хлороформной водочкой.

– Вот так и обретаемся, Витек, – прощался с бывшим десантником, обменявшись телефонными номерами. – Это тебе не Кремово, брат.

– Кремовые пирожные вредно много жрать, – пожал мне руку. – Не пропадай, погранец!

– Если какая катавасия, – пообещал, – найду.

– Люблю полеты наяву, – засмеялся и, сев в драндулет, крикнул искренне: – Илюха, будь здоров!

Тот сидел на лавочке и был занят тем, что складывал разорванную газету, словно силясь восстановить прошлое. Естественно, на пожелание быть здоровым не обратил внимания, как нарумяненный покойник не проявляет интереса к добрым словам бывших сослуживцев-завистников спокойно спать вечным сном.

В квартире Илья повел себя нервно – принялся ходить по комнатам и бормотать абракадабру, из которой следовало, что здесь ему не нравится. Я решил не обращать внимания на его демарш, хотя желание заехать в лихое ухо появилось и крепло с каждой минутой.

По возвращению из кухни, где готовился обед, обнаруживаю все ту же картину: Илюша вышагивает по комнатам с лицом одержимого ходока, мечтающего о золотой медали, и недовольно бубнит:

– ... у времени в плену. Нет времени – нет плена. Пленники времени это не пленники эпохи. Какая эпоха? Эпоха смотрит своими глазами, сверкающими молниями. Она не хочет убивать, а только мучить, мучить! Для чего меня мучить, ты, злорадное неизвестное божество!..

– Хватить бредить и бегать, – гаркнул я, – олимпиец! Иди жрать!

Мой вопль привел счастливчика в чувство – он сник и послушно, как маленький ребенок, побрел в кухню.

– А, говорят, ничего не понимаешь, – соскребал в тарелки яичницу. Все понимаешь. Мозги напрягай – и порядок. Знаешь, как дрессируют зверей? Голодом, – и развил мысль примером из жизни цирковых мишек, которым давали мед только после того, как они научились выделывать танцевальные па, похожие на па мной упомянутого однажды балетно-клозетного балеруна.

Неведомо, понимал меня Илья или нет, однако свое не лепетал, а старательно заталкивал жареные куски пищи в перекошенный свой рот. Зрелище было на любителя – да я был профессионалом (по жизни), и поэтому никаких отрицательных эмоций не испытывал.

– Так, родной, – продолжил. – Я тебя люблю любовью брата, но это не значит, что позволю сидеть на моей шее и болтать ножками. Сейчас закуплю харча на неделю, дам тебе пазлы – и живи в свое удовольствие. А у меня своих проблем выше крыши и ещё выше. Понимаешь?

– У иного жизнь неудачна, – ответил мой друг детства. – Ядовитый червь грызет его сердце...

– Ты это о чем? – сглупил, позабыв, с кем имею дело.

– Так пусть он следит за тем, чтобы тем удачнее была его смерть.

– Ну, началось, – заскучал я. – Кто о чем, а мужик о бабе в бане.

– Слишком многие живут и слишком долго висят на своих сучьях. Пусть бы пришла буря и стряхнула с дерева все гнилое и проточенное червями.

– Красиво излагаешь, сукин сын, – заметил я. – А говоришь, дурак. Если ты такой, тогда кто мы такие?

И не получил ответа – какой может быть ответ в подобной светской беседе двух олухов. Один из нас был таким от рождения, а второй (я) делал все, чтобы, подобно глупому червю, проникнуть в питательное яблоко, висящее на дереве ВБ. А если это дерево сгнило и плоды его тоже сгнили, и получается, что я мечтаю питаться гнилью? Да отступать некуда – вот в чем дело. Каждый должен пройти свой путь: от счастливого босоногого рождения до закономерного тления в парусиновых тапочках, крашеных в мел вечности.

... В соседний универсам отправился с легким сердцем и тележкой на колесиках. С легким сердцем, поскольку Илья заснул сном малого ребенка, а тележка требовалась для перевозки пищевых продуктов.

Этот вид транспорта ненавижу: он вихляет под ногами, а ржавые колеса скрипят, как скрипка великого Страдивари в блудливых руках любителя баяна.

В магазине я задержался. В молочно-колбасном отделе трудилась Ирочка Фирсенко, моя первая школьная любовь. Лет десять назад она была девочкой-конфеточкой, но уже тогда умела работать ротиком получше передовых ударниц с Тверской.

Такое вот у неё было народное призвание: слабела от мужского члена, проводника слюняво-спазматического счастья. Еще в школе пользовалась заслуженным успехом и могла на переменке в укромном, правда, местечке посладить минетом жизнь везунчику, притомленному от бесконечных уроков.

Помню, на выпускном вечере мы перепились и затащили Ирочку в спортивную раздевалку: три мальчика и одна девочка. И что? Ровным счетом ничего – все остались довольны: девочка мальчиками, проявившим коллективную выдержку и персональную стойкость, а мальчики девочкой, ненасытно глотающей молодое семя, как теплый кисель из лесной ягоды.