Текст книги "Миллионер"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Я и Василий – это раз. Вор в законе Аслан Галаев со своими нукерами-чебуреками – это два. Охранно-коммерческая структура "Алмаз" при ВО (внутренних органах) – это три. И четыре – будущий проправительственный дилеровский центр. И это я насчитал только тех, о ком знаю лично. Кто меня бил и любил, если шутить по-черному.

Словом, толпы народа хороводят вокруг одного импортного миллиона и одного отечественного аутиста.

Кстати, на мой вопрос: "Могу ли я взять миллион на бирже?", Мая отвела вопрос в сторону, и так, что я этого тогда не заметил. Сейчас вспомнил и... ну нет слов, господа!

Почему никто не хочет, чтобы тушинский лапоть превратился в лакированные grindar`s?

А все просто: деньги – это свобода. Свободный человек в этих самых "гриндарах" – опасный человек для власти. С нищим в лаптях удобнее договариваться. Корочку хлеба и бутылку водочки – и член общества уже счастлив.

Мысль о водке была своевременной. Выйдя из подземки на поверхность земного шара и своего рабочего района, широким шагом покуролесил к универсаму, где родную продавали самую лучшую и крепкую.

Помимо желания нарезаться в усмерть, а потом разрядиться на мешках с Ирочкой Фирсенко, у меня возникла идея. Это была хорошая идея, несмотря на то, что моя голова трещала, точно электрическая подстанция в дождливую погоду.

Бывшая одноклассница встретила меня радостно, да успела испортить настроение ахами по поводу непрезентабельного состояния моей рожи. Я не выдержал и задал прямой вопрос, мол, это ей, страдалице, помешает совершить со мной сексуальный полет в прекрасное далеко? Ведь отнюдь не помешает? Тогда в чем дело? Я тебя люблю, отвечала дурочка, а ты вот такой, мне жалко-о-о.

Короче говоря, пока добрая Ирэн освобождалась от труда для любовной потехи, я отправился в подсобное помещение и там сел за телефонный аппарат. Цель была одна – найти Антона Татищева, по прозвищу "Антей", тушинского вора в законе, держащего наш район в относительном порядке и благополучии.

Знали мы друг друга хорошо, в детстве не раз зуботычились, мирились, вместе росли, гуляли, частенько пили в Серебряном бору, чтобы в хмельном угаре погонять нудистов.

Однажды, вооружившись пластмассовыми китайскими пистолетами, мы гнали голую группу любителей отдыхать в чем мама родила до дома под № 62 по проспекту Маршала Жукова, где, собственно, и проживал мой хулиганистый приятель Антоша.

Помню, зрелище было потрясающее: десяток визжащих и нагих теток с сиськами до асфальта да несколько сохатых интеллигентов трусили по проспекту, как стадо лосей.

Об этом случае даже написала столичная молодежная газетка в статье: "Голая правда подростков", где наше радикальное начинание было, в целом, поддержано. В отличие от родной милиции, которая отобрала пластмассу, и устроила головомойку предкам, предупредив, что, если подобное повториться, их агрессивные заморыши пойдут по этапу.

Как говорится, этапы большого пути: ныне Антон – авторитет, а я миллионер, правда, без миллиона. И поэтому у нас есть о чем друг с другом побзлыкать. Впрочем, главное, пусть Антей запустит "маляву" для Васьк`а о том, что я его ищу. Надеюсь, воровской телеграф работают, куда лучше, чем тот, который на япской Тверской?

С этим и накручиваю диск телефона – домашний номерок Татищевых мне знаком, как дважды два. И слышу хриплый знакомый голос деда Антоши – Ивана Куприяновича, жив курилка! В свое время махал он офицерским ремешком, пытаясь воспитать внука в духе социалистического реализма. Не получилось: внучок вместе со страной пошел по скользкой стезе капиталистических отношений: украл – продал – отсидел, если не повезло, а ежели повезло вышел в люди.

– М`ука! М`ука! – узнает меня дед, обзывая по прозвищу. – Антоха, христопродавец, в магазине строительном директорствует, – и уходит искать записную книжку.

"М`ука" – так меня называли в счастливом прошлом. Или "Мук`а". Ударение зависело от желания и состояния того, кто это произносил. Я откликался одинаково, как пес, которому все одно, какую кличку трепать, главное, чтобы кормили от пуза.

– Ну, слухай, М`ука, – хрипит старик Татищев и проговаривает телефонный номерок.

Я благодарю Ивана Куприяновича и дежурно желаю здравствовать. Тот в ответ сипит: эх-ма, просрали Расею-матушку, христопродавцы, просрали, и бросает трубку.

Что тут сказать: старый большевик близок к истине – именно такое впечатление порой и возникает, когда зришь по ТВ сытые, литые и краснознаменные морды государственных и политических говнюков.

Я снова накручиваю диск телефона. Деловой женский голосок сообщает, что Антона Аркадьевича нет, но скоро будет, что ему передать? Усмехаюсь: передайте, что звонил М`ука, через час ещё побеспокою господина Татищева.

Теперь можно сделать паузу между вечностями и подумать о себе, родимом. Люблю себя и, уверен, в этом ничего плохого нет. Помню, какая-то очередная вздорная пассия упрекала меня в том, что я эгоист до мозга костей, и это написано на моем роже.

Это меня позабавило: значит, когда ты, милочка, ноги бритые раздвигала, я был человек общественно-коллективный? Ты был другим, уважал меня, утверждала, как личность. И я личность, дискутировал, а ты меня пытаешься перековать, как мечи в орало. Орально ты меня берешь, вопила красавица, а я люблю анально, эгоист ты эдакий и негодник!

Словом, мы расстались, и мне пришлось поменять выражение лица на более общее, замаскировав тем самым свои эгоистические устремления.

– Кушай, лапа, – Ирочка прекрасно знает все мои недостатки, что не мешает ей телесно общаться со мной. – Сладенький мой, иди к мамочке.

И пока я принимаю пищу и родниковую водочку "Праздничную", госпожа Фирсенко делает все, чтобы наш обед прошел в дружеской и приятной для меня обстановке.

Говорят, в Japan губастенькие гейши во время приема самых дорогих гостей из заснеженной и загадочной Russia сидят под столом и занимаются благотворительностью, стараясь разбудить к жизни, скажем так, личные камчатские вулканчики гостей.

И это правильно – гость должен получить всю гамму радужных переживаний, может, тогда будет сговорчивее по вопросам, связанных со спорными островами курильской гряды.

Наша love story заканчивается тем, что я убываю в кратковременную командировку спазматического счастья: фьюк-fucк-фьюк!

Весь мир отдам за несколько мгновений полета на собственном хуилете в фантастическое и многомерное небытие, похожее на галактические всполохи нетленного Макрокосма.

– Налей водочки, – голос, выполняющий роль "ракетодрома", возвращает меня в серую подсобную действительность.

– Сидим, как в мешке, – говорю и разливаю праздничную по стаканам. За тебя, милый мой Плесецк!

Ирэн не понимает моего аллегорического образа, да это ей не нужно. Она полностью согласна с существующими положением вещей, благополучная женщина: удачная работа, добросовестный муж, прилежные дети, сперматозоидный любовник. Что ещё надо для приятного восприятия мира?

– Будем живы, – и пьет водочку мелкими глоточками, будто кубинский аперитив "Фидель Кастро", от которого (напитка) случаются ужасные поносы или запоры.

Ее пожелание весьма кстати – надо выживать в предлагаемых условиях. Стоя на краю пропасти, не надо суетится – лучше закурить и подумать, что делать дальше. Госпожа Фирсенко выуживает из кармана фирменного халатика пачку "LM". Я прошу сигаретку – не курю, но порой после удачного полета позволяю отравиться ароматной отравой.

– Проблемы? – интересуется баловница. – Три "Праздничной" не многовато ли тебе, дорогой?

– Нормально все. Отдыхаю, – отмахиваюсь. – Только надо позвонить по телефону. А то мой отключили, – вру, – за неуплату.

– Бабок нет?

– Их немеренно, – не вру, – осталось только взять.

– И сколько?

– Миллион долларов, – бухаю правду.

Конечно, мне не верят. И я бы не поверил такому бредовому измышлению.

– Лгунишка, – целует меня в лоб и уходит трудиться на рабочее место, приносящие семье добрый прибыток.

Я вновь набираю номер телефона магазина стройматериалов. Надеюсь, линия не находится на прослушивание? Узнав знакомый басистый голос приятеля, говорю:

– Антошка-Антошка, пойдем копать картошку?

– Ха! М`ука! – узнает и радуется. – Говорят, мелишь муку на своей мельнице?

– Кто говорит? – глуплю.

– Трудовые и крестьянские массы.

Я понимаю, ещё чуть-чуть и стану героем народного эпоса. Смеясь, Антон, объясняет, что имеет в виду: бои и трупы в моей квартире и около. Я перевожу дыхание: не о миллионе речь. Не хватало в это гнилое дело путать местную голодную шпану. Не успеешь вздрогнуть жилами, возьмут на красный галстук*, да затыркают в песчаную почву Серебряного бора, и вся недолга.

– Цветные ** выпустили? – задает вопрос Антей. – Во времена: десяток дохлых – и свобода!

* Взять на красный галстук – перерезать горло (жарг.).

** Милиционеры (жарг.).

Я отвечаю, что жизнь заставила их это сделать, поскольку во время всех печальных событий находился на торжественном приеме правительства РФ в честь независимости государства Гондурас.

– А какие проблемы, Славчик?

Я коротко излагаю просьбу: потерял дружбана Сухого на этом приеме, и очень хочу увидеть его или услышать. Тушинский вор в законе обещает поискать "спортсмена" в каменных джунглях мегаполиса, и на этом наша беседа заканчивается.

Не знаю, правильно ли поступаю, да не обращаться же за помощью к подозрительному "охотнику на людей". Такой волонтер снимет скальпель без долгих размышлений и будет по-своему прав.

С подвернувшимися работягами подсобки я добиваю две бутылки "Праздничной" и начинаю чувствовать себя куда легче. Праздник всегда с нами!

К черту всех и все! Весь сценарий нашей жизни уже прописан ИМ, и дрыгаться на веревочках обстоятельств, не имеем смысла. Нужно принимать жизнь такой, какая она есть. Суждено угодить под звенящий трамвай, значит так оно и надо: пздц! Предназначено кирпичу упасть на дурную головушку ? пздц! Пристрелят – пздц со мной! Одним мифологическим чудаком на свете будет меньше.

Выпав из универсама, поплелся в родное гнездо № 19. Плевать, что там могу обнаружить гору трупов. Это не мои проблемы – это проблемы капитана Горкина. Я бы на его месте установил круглосуточный пост в квартире, чтобы не ездить туда-сюда и не жечь казенный бензин.

Вероятно, лишняя водка разжидила мои последние мозги и попорченную азиатскую кровь: окружающий мир освещался розоватым оптимистическим светом, и было впечатление, что смотрю на него через линзу, наполненную водой. Искаженные люди были милы, смешны и шарахались от меня, как от рогатого. Я пытался ловить их и орал нечто запредельное:

– Дорогие мои! Любите меня, как я вас люблю! Любовь спасет мир и всех нас, грешных!

Граждане, привычные к мстительному мату и повседневной ненависти, хотели, было вызвать "санитарный" транспорт из лечебницы имени Сербского, чтобы там мне, восторженному психопату, вправили мозговые извилины куда надо, да я передвигался ходко и непредсказуемо, как шаровая молния.

Правда, некоторые плутоватые соотечественники, решив, что сие положительное безобразие снимается скрытой камерой, скалились, точно дурочки, и тыкали пальцами в стоящие автобусы, где, по их мнению, прятались операторы.

Пьяному море по колено, и собаки не кусают, и трамваи не ходят, и кирпичи не летают по небу – это про меня.

Родной двор встречает счастливчика привычным мещанским покоем и отсутствием тел у помойки. Что радовало всех, в том числе и меня.

– Тетя Клава! Nо psrm! – поприветствовал сжатым кулаком дворничиху, как это делали антифашисты в далекой испанской Гренаде в 1936 году: мол, "no pasaram" – враги не пройдут.

Потом, отмахав оторопелым старушкам на лавочках, как это делают астронавты-космонавты по возвращению на родную планету, я неверным, но упрямым шагом совершаю марш-бросок на свой этаж, пятый, между прочим, господа хорошие. Марш-бросок – это когда каждую площадку берешь броском всего тела. О-о-очень неудобно!

Слава Богу, соседушко Павлов оказался дома, и я предстал перед ним, как лист перед травой. Павлин Павлинович открыл щербатый рот, где горбатилась хлебная горбушка:

– Выпустили?

– Впстли, – ответствовал я. – Клчи?

– Хорош, – пережевывал пищу и переживал. – Давай уж открою, горе. Что случилось с лицом-то?

– Пздли!

– А Илюша-то где?

– Не зна!!!

Последнее, что помню, привычный запах родного клоповника и выцветившие обои коридора. Потом меня кружит, как на детской карусели, все быстрее и быстрее, и центробежная сила швыряет беспомощное тело в серый мешок небытия.

Сколько времени и где плутала моя нетрезвая и растрепанная в лоскуты душа, трудно сказать. Наверное, болталась в низшей пуст`оте мироздания, как в земной прорубе мотается кусок духовитого говна.

Во всяком случае, пробуждение мое было ужасно: во рту, точно в проруби, вместо головы – битое колено португальского форварда Фигу, а перед больными слезящимися глазами монокль вечности.

Прошуршав шершавым языком в штампованной пасти в поисках спасительного оазиса с озерцом и пальмами, я ещё больше разлепил глаза до состояния осознания настоящего. Лучше бы этого не делал!

Монокль вечности оказался дулом натурального пистолета ТТ. Вот такая неприятность: убегаешь от жизни, а она, сука, возвращается вот таким горьким ТТ-образным фактом.

– Ыыы, – заставил себя говорить. – П-п-пить?

– А жит? – посмеялся некто в туманном далеко.

Мне стало дурно и неприятно: говорили с кавказским акцентом, следовательно, мои оппоненты не понимали, как полыхает синим пламенем моя славянская душа, и ждать пощады от них не приходиться.

– Кто такие? – принудил себя задать вопрос, чтобы уяснить лучше, в каком концентрированной говняшке нахожусь. – Чурки-чебуреки, что ли?

Кажется, на меня обиделись? От злого удара пушкой-колотушкой моя несчастный котелок на плечах раскололся надвое – из него хлюпнула кровавая юшка.

Поймав губами томатный сок своего же организма, я взбодрился и заматерился в сиплый голос, мол, хватить садить по черепу, он у меня не общественный, суки позорные-волки горные!

То ли от удара, то ли по причине крепких и таких близких моей душе слов, я почувствовал некое облегчение: что вообще происходит?! Какая такая темная сотня атакует павшего свет молодца на его же территории?!

– Кто такие? – повторил вопрос. – Черные, что ли?

На этот раз относительно удачно: профилактический удар пришелся в челюсть. Значит, решил я, вопрос этот был ближе к истине.

– Кто такие? – выплюнул сгусток крови и ожесточения. – Ёп` козлы, что ли?

Мои враги не знали свойства организма бывшего пограничника-погранца: чем больше его молотили, тем крепче он становился, ожесточаясь и веселя распиздяйскую душу свою.

– Я тэбэ дам казлы, – проговорил недруг, верно, притомившийся гвоздить хама. – Гдэ Васья?

– Пугач убери, – потребовал.

Сидящий за столом грузный нукер, щелкнул пальцами, и у меня появилась возможность привстать на диване для великосветской беседы с людьми Аслана Галаева.

То, что это были именно они, не возникало сомнений. Сволочной Сухой даже лучшим кавказским друзьям не сообщил место своего временного обитания, и они ничего умного не придумали, вах, как выбивать информацию из меня, как пыль из ковра. Пленительно, еп`вашу мать! Найду Васьк`а, сделаю из него форшмак!

– Гдэ Васья? – между тем враг наступал, как фашисты на антифашистов в вышеупомянутой Гренаде.

Я ответил в рифму, мол, "Васья" там, где мы все находимся. Откуда все вышли – там и находимся. И хотел дальше развить мысль о законе природы: из щели получаемся – в щель определяемся.

– Убьу! – зарычал нурек, пытаясь вырвать мой глаз пистолетным дулом, что было весьма неприятно.

– Пздк! – завопил я не своим голосом. – Давайте Аслана вашего ослиного. Ему только скажу, в натуре!

Моя жаркая готовность к диалогу привела к долгожданной передышке. Я остался с глазами и перспективами на дальнейшую, более удачную борьбу, а мои незваные гости – с надеждами на удачу.

Обе противоборствующие стороны так увлеклись поисками "Васьи", что последующие события были внезапны, как для меня, так и для моих врагов. Они передавали мобильный телефончик для последующего моего разговора с г-ном Галаевым, как вдруг раздался куражно-мужиковатый голос (без акцента, слава Богу):

– Всем стоять! Руки за голову. Стреляю без предупреждения! Оружие на стол!

Я решил, что участвую в съемках многосерийного телевизионного фильма "Бандитская Москва", однако десницы благоразумно вскинул. Не хотелось, чтобы благородный зорро, не разобравшись в ситуации, пристрелил своего брата по крови.

Поняв, что сука-судьба, наконец, отворачивает от меня свою куцую жопцу, я перевел дыхание:

– Воды бы испить, – вопросил у человека, который всем своим боевым и свободолюбивым видом смахивал на сотрудника бывшего КГБ.

– Пей, – кивнул импортной пушечкой с глушителем. – А вам, хачи, лечь. Упали, я сказал, – приказал двум горным нурекам-чурекам, потерявшим мигом всю свою закавказскую вальяжность и уверенность.

– И отжались, – заливал пищевод живой водицей, коей я поливал кактусы. – Козлы ещё те! – Пнул ногой лежащие туши, взял со стола ТТ, почему-то понюхал. – Мой?

– Твой, – равнодушно пожал плечами мой новый друг.

– А можно попрыгать? – решил наказать порок. – С детства люблю на батуте скакать!

– Прыгай! – усмехнулся спаситель.

Говорят, лежачих бить нехорошо, так я этого и не делал. Разве мы без понятия – с понятием мы, тушинские. А прыжки не считаются – это не больно, это даже полезно, особенно для тех, кто имеет лишний вес.

Потом я решил узнать причину появления столь агрессивных горцев перед моими нетрезвыми очами. И что же мне сообщают? Якобы Аслан-бек, узнав о событиях в Тушино, забеспокоился о здоровье своего друга "Васьи".

– Кокать по голове, квасить морду и глаз рвать, – рассмеялся я, – это, значит, искать друга?

– Пристрели, – посоветовал зорро.

– Не, новых трупов не надо, – занервничал и предложил отпустить врагов наших. – Валите и скажите ослиному Аслану своему, что знать не знаю, где Вася.

Дети гор тут же провалились сквозь землю, и у меня появилась возможность поближе познакомиться с личностью во всех отношениях положительной. Лет "охотнику" было около сорока. В рабочей одежде бойца: джинсы, свободная куртенка, фирменные кроссовки "Adiddas". Атлетичен. Сдержан. Немногословен. Зрачки со свинцовым отсветом.

– Александр Стахов, – представился. – Менхантер.

– Конечно же!? – вскричал я. – "Охотник на людей". Именно таким вас и представлял, – прикладывал мокрое полотенце к кровоточащему затылку. – Мне Мая ваш номер телефона... – И запнулся: – А я вам звонил?.. Нажрался – и звонил?.. Ну, ничего не помню.

– Что не удивительно.

– Да, бьют уж вторые сутки, – признался. – И все по голове.

– Голова – это кость, – пошутил "охотник".

– Моя кость, – заметил я. – Почему-то асланцы злые были? Вы очень вовремя поспели.

– Проезжал мимо, – недобро ухмыльнулся Стахов. – Я всегда стараюсь добросовестно выполнить заказ.

– Понимаю-понимаю, – вскричал. – Ситуация совсем плохая?

– Да, – подтвердил менхантер, – как твоя голова. Зеленка имеется?

– Была, в комоде, кажется?

Лучше бы я не находил её, распроклятую. Решительный "охотник" слил весь пузырек на мою голову, и я стал похож на мексиканский кактус. Моему новому товарищу было смешно, а мне – не очень.

– Кактус к кактусу, – посмеивался он, указывая на горшки с неприхотливыми растениями. – Любитель?

Я ответил, что матушка любила кактусить, моя забота теперь лишь иногда поливать. Поливаю и размышляю, что вся наша жизнь – кактусовая: во всяком случае, так было раньше: жили в государственном горшке и все ждали, когда нас обрызгают живительной водицей.

Теперь вот другие времена: власть совершенно не отвечает за полив своих граждан, и они вынуждены сами выживать в условиях тотальной засухи.

– И вот результат, – указываю на свою башню, крашеную в оптимистический цвет надежды.

– Все правильно, товарищ, – иронично произнес "охотник". – Выключи-ка свет, – просит. – Там где оканчивается государство, начинается человек. Приближается к окну. – Это не я такой умный, это кто-то другой. – Так, что мы имеем? – Смотрит из-за шторы на вечерний дворик. – Полнолуние мы имеем. – Внимательно смотрит на меня. – Не хочешь здоровье поправить?

– Хочу, – радостно отвечаю. – Правда, видок у меня?

Менхантер ухмыляется и советует делать вид, что я есть представитель творческого бомонда – это нетрудно.

Сказано – сделано. Я маскирую зеленую макушечную полянку стареньким кепи, и мы начинаем движение к выходу. Тут я вспоминаю о ТТ – брать или не брать? На твое усмотрение, отвечает "охотник". Брать, решаю, будем лупить врагов по лбу, и открывать бутылки с пивом.

События развиваются так стремительно, что я не успеваю до конца осознать происходящее. Как, что, почему и кто с кем – это все потом. И пугач принимается абсолютно спокойно, будто это пластмассовое китайское изделие, пуляющие резиновыми шариками.

Прыгая по ступенькам вниз за уверенным менхантером, я чувствовал, что ситуация вокруг миллиона $ меняется в сторону некой определенности. Клубок событий настолько запутан, что лишь явление такого человека способно разрубить гордиев узел проблем. Во всяком случае, такое создается впечатление, если не так – жаль.

Летний, теплый вечер фланировал по улицам, как кавалер по Тверской в поисках безотказной барышни. На лавочках сидела молодежь, заменив заслуженную старость. От помойки тянуло бодрыми запахами разложения.

– Так проходит жизнь, – позволил себе философскую эскападу.

– Все проходит, – согласился мой спутник и выкинул руку вперед: мощный джип издал пикантный звук радости от приближения хозяина. – Покатаемся?

Я понял, что профессия "охотника на людей" высокооплачиваемая и престижная. Не поменять ли "трейдера" на "менхантера", чтобы без проблем выбивать долги и работать на заказ?

Вечерняя столица замелькала рекламными огнями – мы мчались в центр. Не на встречу ли с новыми действующими лицами, желающими поиграть в русскую рулетку на $?

– Выпей, – кивнул водитель на бардачок, обратив, должно быть, внимание на мою общую скукоженность. – И закуси.

В мини-багажнике я обнаружил бутылку французского коньяка, шоколадную плитку и три металлических стаканчика. Красиво жить не запретишь, вымолвил я банальную истину.

Через минуту почувствовал, как мягкое и приятное тепло врачует все тело и особенно верхнюю его часть. Мир снова переменился, и в лучшую сторону. Хорошо, что есть люди, которым симпатизируешь с первого взгляда. Глянул на такого – "свой", глянул на другого – "чужой".

И тут я обращаю внимание на то, что менхантер за рулем частенько поглядывает в зеркальце заднего обзора, словно определяя, кто его преследует: "свой-чужой". Я настораживаюсь: проблемы?

– Проблем нет, – щерится Александр. – Есть люди, создающие себе трудности.

– Это про меня, – поправляю кепи. – Имею удивительное свойство вляпываться в говно. И чаще – мордой.

– Самокритичный товарищ, – и резко вращает рулевое колесо.

Я чувствую себя в космолете, свершающем виражи у незнакомой и, быть может, враждебной планеты. Мельтешат звездные россыпи столичных проспектов и трассируют огненные сполохи встречного транспорта. Плюнув на приличия, дую коньячную бурду прямо из бутылки. Если расшибемся всмятку, то не так будет обидно за зря прожитую жизнь.

– Присосались, клопы, – хмыкает Александр. – То ли "мои", то ли "твои". Похоже, "твои" болтаются на "Волге"?

– П-п-почему? – позволяю вопрос.

Менхантер объясняет: ко мне он прибыл "чистеньким", как после помыва в народной бане, а убыл "грязненьким", как после смены в забое шахты.

– Будем делать клиента, но не в городе, – заключает. – Ты не против, Слава? – шутит. – Пойдем на трассу, – решает. – Покувыркаемся.

Как я заметил, у господина Стахова наблюдалось своеобразное чувство юмора: бойцовское. Так мог шутить очень уверенный, повторю, в себе человек, готовый к самым радикальным действиям.

В чем скоро и убедился вместе с теми, кто нас преследовал на отечественной "Волге". Выкатив на скоростную стратегическую трассу Москва-Владивосток, мы помчались со скоростью двести километров в час, потом поковыляли со скоростью шестьдесят, потом помчались, потом поковыляли, потом... Создавалось впечатление, что "охотник" играет в "кошки-мышки". Вот только кто из нас "мышка", а кто "кошка"?

Через четверть часа я получил на этот вопрос убедительный ответ. Убедительнее не бывает. Получил практически сразу после того, как корректный менхантер попросил меня пристегнуть ремень безопасности. Спасибо ему за то, что так беспокоился о моем здоровье! Так палач Бастилии поправляет жасминовое жабо тому, кому вот-вот отрубит антиправительственную голову посредством гильотины.

Сила небесная! Не успел глазом моргнуть, как наш джип резко, дерзко и куражно развернулся на сто восемьдесят градусов и... выскочил на встречную полосу, по которой попердывало СН изделие ГАЗ.

Таран?! Е`!Родина-мать моя родная!

Раньше даже не представлял, что это такое – и понял за доли секунды, когда увидел на бампере неумолимо приближающейся машины танцующую и хохочущую деваху с косой наперевес. Веселая и рыжая Смерть ржала в голос и призывно отмахивала домовитым предметом, готовая в миг скосить наши легкоустранимые головушки.

Господи, прости, но это все – пиздец, решил я и закрыл глаза.

И открыл, когда услышал в подмосковной ночи характерный скрежет и бой металла. У меня с каждой секундой крепло впечатление, что некое авто кувыркается по трассе, как консервная банка.

К моей животной радости, этой жестянкой оказались не мы.

– Перетрухал? – поинтересовался менхантер моим угнетенным состоянием, выразившись, правда, куда точнее и забористее. – Не люблю, когда хамят, – и пятил джип. – Посмотрим, кто есть ху? – Притормозил у кювета, где корчилась от боли колымага, возлежащая вверх ещё крутящимися колесами.

Мы выбрались из внедорожника. Планета качалась под моими ногами, как палуба средиземного парохода в шестибальный шторм. Сравнение не оригинальное, да точное, черт возьми! Правда, точно не знаю, почему мне было так дурно, то ли от коньячного пойла, то ли по другим каким причинам? Однако чувствовал я себя трезвее всех звездных хрусталиков, мигающих на бархатисто-темном небосклоне.

По черной траве заскользили вниз. Из пробитого бака "Волги" плескался бензин, и его острый запах уничтожал все остальные запахи ночной природы. "Охотник" посоветовал быть острожным: искра – и взлетим вслед за грешными душами тех, чьи тела крючились на крюке смертельной агонии.

Я их сразу узнал: Петровичи из охранно-коммерческой структуры "Алмаз" при ВО, мечтающие о совместном, плодотворном сотрудничестве. Сидящий за рулем лысенький Юрий напоролся грудью на рычаг коробки передач. Рычаг пробил его грудную клетку и торчал из спины янтарным набалдашником. Горло усатенького Германа хлюпала рваной раной: кровь пузырилась и лопалась в ней, как болотные газы.

Неприятное зрелище. Но с другой стороны – быстрая смерть. И в каком-то смысле, легкая. Не надо самому мучаться всю оставшуюся жизнь и заставлять страдать родных и близких.

– "Мои", – признался я. – Коммерсанты.

– Коммерсанты? – хныкнул Александр, мол, знаем мы таких лавочников с кобурами на боку.

Глядя на изуродованные, окровавленные тела, ощутил стальной холод остроганной косы хохочущей Смерти и сделал неутешительное заключение:

– Могли на их месте оказаться.

– Не могли, – "охотник" нашел в кармане куртки коробку спичек. – Им куда лучше, чем нам: их проблемы закончились, наши только начинаются.

– Есть люди, которые их создают, – напомнил господину Стахову его же слова.

– Мы их не создаем, – отступая к трассе, чиркнул спичку, – мы их решаем.

Пробежавший по черной траве веселый огненный ручеек нырнул под искореженное авто и через миг, похожий на вечность, за нашими спинами вспухло громовое зарево очистительного пламени.

Никаких чувств к погибшим "коммерсантам" не испытывал, была лишь оторопь оттого, что жизнь наша хрупка, будто яичная скорлупа, на которую в любую минуту может наступить копытом его величество Жребий.

То есть, кому, как повезет: кто горит в чадящей геенне огненной, а кто вкушает ароматный амброзии с ангелами в райских кущах.

– Теперь можно и отдохнуть, – сообщил Александр, когда мы покатили по трассе в неизвестное далеко, – с культурной программой.

– С культурной программой?

Оказывается, есть идея провести ночь вопросов и ответов в придорожном ресторанчике "Русская изба". Местечко удобное для доверительных бесед, хотя кухня желает быть лучше.

– Не хлебом единым жив человек, – заключил "охотник", и был, без всяких сомнений, прав.

Не буду оригинальным, если скажу, что ресторанчик в хвойно-смешанном лесу напоминал русскую избу, только увеличенную многократно. На освещенной стоянке находилось около десятка импортных лимузинов, хозяевам которых тоже нравились полуночные посиделки на краю областной бездны.

Бравый швейцар в униформе перестроечной Петровской эпохи радостно встречал дорогих гостей. И я его понимал, не всякий гражданин нашего отечества отважится на поздний ужин в такой космогонической дыре.

Наше появление в "избе" ни осталось не замеченным. Особенно всех лакеев в рубахах а ля`русс и харчующихся харь пленила моя экзотическая персона в кепи. А когда я, человек воспитанный на стихах символистов и прочих идеалистов прекрасного Серебряного века, стащил головной убор, то убил всех наповал своим общим верхним озеленением.

Долдоны, они не знали, что это последний писк столичной моды. Вспомнив наставление спутника, я сделал вид, что являюсь представителем поэтического блядского бомонда, и чужое мнение мне до известного места, где прорастают пихты и прочая вьюще-кудрявая растительность.

Метрдотель с гуттаперчевой рожицей плута поспешил навстречу нам и провел к укромному столику на двоих. Мы сели, и пока г-н Стахов делал заказ, я осмотрелся окрест для повышения образовательного ценза. Должен же я знать, как живут и чувствуют себя настоящие миллионеры или близкие к этому высокому званию персоны.

Что я хочу сказать? Слова перли исключительно на языке народов СССР (б) и все больше татарского происхождения. Но буду сдержан и, по мере возможности, объективен.

Во-первых, все хозяева жизни были упитаны, точно боровы: лоснящиеся щеки, лбы, далекие размером от цицероновского, вороватые взгляды, стриженые подошвы затылков, во-вторых, золотые пудовые цепи вокруг вый и пальцы веером, в третьих, их любовницы – тощенькие вешалки с малеванными мордочками, где читалась она пунктирная мысль: урвать от своего благодетеля кус пожирнее, и, наконец, в-четвертых: похожие на старорежимные буфеты, телохранители, внимательно отслеживающие общую ситуацию и готовые к профилактической пальбе по всем двигающимся целям.