Текст книги "Миллионер"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

– А я работаю, – не без дерзости признался. – На валютной бирже.

– Кем это?

– Трейдером! Я уже говорил. В первый раз.

Высокое звание игрока ничего не объясняло моему оппоненту, и он потребовал растолкований. Пришлось в общих чертах рассказывать о нелегком труде дилеров, трейдеров и прочих штрейкбрехеров. Капитан Горкин меня не понял, решив, что я над ним издеваюсь:

– Хочешь сказать, что эту десятку можно сделать за день?

– И миллион тоже, – ответил я. – Если удача улыбнется, как шлюша с Тверской.

– Паришь репу, паря, – выразился капитан, точно блатной, – в натуре.

Тогда я советую проверить информацию на валютной бирже имени покойного г-на Брувера, и все вопросы сами снимутся, как кожа у земноводных тварей. Горкин ехидничает: валютную статью никто не отменял, и потом: трупы на мне висят, как гири на ногах каторжников.

– Они не мои, – возмущаюсь. – Вообще без понятия, как они здесь появляются?

– Если появляются, значит, это кому-то надо, – разумно замечает капитан. – Владимира Владимировича читал?

– Какого? – решаю уточнить, чтобы не попасть впросак.

– Поэта, который сочинял о звездах. Если их зажигают, значит, это кому-то нужно. Так, кажется?

– Про звезды читал, – признаюсь. – А про трупы не читал.

– Почитаешь, – и указывает на протокол. – Подпиши-ка.

– Не буду.

– Почему?

– Я неграмотный.

– Крестик поставь.

– Руки трясутся. От этого кошмара, – указал на санитаров, укладывающих павшего бойца в черный мешок, неприятно шелестящий, как фольга, с помощью коей хозяйки оборачивают мороженых куриных курв для будущей жарки и последующей жратвы.

Не знаю, чем бы закончилась наша пикировка, да на подмостках современного театра абсурда явилась новая фигура в штатском. По тому, как она взошла на сцену и как надувала плохо бритые щеки, стало понятно начальник всех начальников. Фигура была влажновата от пота, грузновата от лишнего веса, лысовата без части волос, на мир смотрела пучеглазо, как огородное тырновское чучело, и смешно двигала огромными, точно пельмени "Богатырские", ушами. Больше всего меня умилили эти ушки: сквозь них просвечивалось солнце, розоватое, как дамское нижнее белье.

– Разрешите доложить, подполковник Рушалович, – обратился к этой фигуре капитал.

– Докладывайте-докладывайте уж, – надул щеки, как борец Попандопуло жоповую мышцу во время схватки за главный приз сезона 1905 года в цирке г.Одессы.

И пока происходило выездное производственное совещание, я позволил себе порассуждать на тему: государство и мы.

Почему государство привечает таких мудаков, как этот полковник? То, что он мудак, видно невооруженным глазом. Мудак, как и рыбак, виден издалека. Народ смотрит на подобных мудаков и диву дается: наверху одни мудаки. Мудак приходит во власть, и тотчас же ещё больше мудеет, волоча за собой сонм мудаков. И получается: мудак сидит на мудаке, мудаком погоняет, и все они делают мудацкий вид, что управляют нами, народом, а мы их, выдающихся мудаков, почему-то терпим. Почему? Не потому ли, что мудизм, как я уже говорил, есть наша национальная идея, объединяющая все слои населения. Если это так, очень жаль – пропала страна.

Мои переживания за любимую родину прервал барский басок полковника:

– Это ты Мукомольников, что ли?

Мне его тон не понравился, а потом: неужели трудно догадаться, что я это я, и поэтому сказал:

– Я не Мукомольников.

– А кто? – удивился господин Рушалович, глядя на оперативников с тупым выражением барана Fill`а, осознавшего, наконец, себя совершенно бритым.

– Иванов я.

– Кончай ваньку валять, – заступился за руководство капитан Горкин. Он – это он, товарищ Рушалович.

– Ф-р-р-рукт! – побагровел тот от праведного гнева. – Ты, блядь в желтом, у меня пошути! Пошути, блядь в желтом! Я из тебя, блядь в желтом, отбивную котлету сделаю! – Затопал ногами, брызжа слюной. – Де`воляй сделаю! Блядь в желтом!

Я обиделся за свои желтые ботинки – и вообще обиделся; у нас каждый законопослушный гражданин находится под защитой святой для всех Конституции РФ, и поэтому заметил:

– Сам ты, блядь, но в сером. А ещё мудак мудаков. Мудачее тебя, блядь в сером, нет никого на свете.

С моим оппонентом приключился клинический удар; наверное, мало кто ему говорил правду о его достоинствах и таких же недостатках. Покрывшись лиловыми пятнами разложения, подполковник пучил глаза, и, казалось, вот-вот взорвется, как фугасный противотанковый снаряд, начиненный гвоздями и кусками арматуры для удобства смерти тех, кто напорется на эту самодельную изуверскую ловушку. Капитан же Горкин был доволен моим точным определением его начальника, однако всячески скрывал довольные чувства за озабоченным выражением лица:

– Так, отправляйте это чудило по этапу, – приказал двум оперативникам.

Чудило поднялось со стула, а стоящего мудило прорвало, как плотину во время селевого потока в грозных горах.

Подполковник Рушалович орал, будто его посадили на удобный татаро-монгольский кол и проворачивали, как ветерок – флюгер. Из всех душераздирающих воплей я понял одно: меня ждет гниение в казематах и страшная смерть у параши.

Когда меня вывели из квартиры, я почувствовал, что события начинают принимать неприятный оборот. Если Вася играет в русскую рулетку, то мое чело не самая удобная площадка для кучной стрельбы.

И почему я не сбежал под защиту тырновского крыжовника и экспансивной Жанночки. Черта лысого кто меня бы там нашел! Переждал бы горячие денечки в холодном погребе, пока члены ОПГ друг друга не извели с белого света, и порядок! Вот беда: крепок задним умом, как цирковой конь крепок аршиным членом своим и задом.

Мое появление во дворе сопровождалось аплодисментами и театральными криками восхищения:

– Молодец, Слава! – кричала публика. – Бей бандюгов дальше! Житья от них нету! Мы за тебя, родной наш человек! Виват, Россия! Мы победим!

По поводу рукоплесканий, конечно, сладостный брёх, а вот то, что кричали восторженно, это чистая правда. Я почувствовал себя свободолюбивым фрондером и расправил плечи, чтобы крикнуть в ответ, мол, ещё взойдет и над нашей помойкой, товарищи, заря пленительного счастья, да меня затолкали в милицейский уазик, пропахший бензином, кирзой и пылью.

Через несколько минут за грязным и зарешеченным стеклом мелькнул родной дворик с местными достопримечательностями: общей парашей, беседкой и расколоченным столом для игры в настольный теннис. Знать бы, чья подача и какой счет? Впрочем, счет известен: 1: 6 в нашу пользу, не считая подозрительной смерти г-на Брувера.

Кто бы мне объяснил, что происходит? По чьей вине такая кровавая фиеста? Раньше ко всему происходящему относился легкомысленно и даже с малой долей юмора. Однако восемь трупов за сутки – это уже не смешно. Особенно, если их повесят на мою шею. А такой ретивый служака, как г-н Рушалович, сделает это с превеликой радостью и душевным удовольствием.

Проклятье! Что делать? Может, дать деру? А как дать деру – рядом и напротив три бойца с плакатными лицами отличников боевой и политической подготовки. Пристрелят, и ничего им не будет, даже наградят медальками "За мужество IY-ой степени" в геральдическом Георгиевском кремлевском зале.

Снова глянув в окошко, обратил внимание на странное обстоятельство: милицейская камера на колесах направлялась не в центр столицы, а совсем наоборот – за город. Что за епц-перевертоц такой? Петровку, 38 перевели на шоссе Энтузиастов, и забыли сообщить всему обществу потребителей? Как говорится в подобных случаях, бойтесь подделок.

– А куда мы так летим? – осторожно интересуюсь я... – Не в санаторий ли "Волжский утес"?

– Гы-гы, – радуются бойцы моему пророчеству и больше ничего не говорят, бараны в бронежилетах.

– Сто баксов, – совершаю ошибку. – За информацию.

– Баксы, – оживляются трое, точно балерины Большого театра после первых бравурных тактов марша Турецкого. – Покажи-ка зелень, дружбан?

– Сначала информация, – стою на своем, хотя сижу.

– Давай бабки, сука, – один из мародеров замахивается прикладом АКМ.

Я понимаю, что сделал оплошку, и её немедленно надо исправить любой ценой.

– На, – и наношу разящий удар в трапециевидную челюсть.

Второго мародера успеваю садануть локтем в незащищенный кадык, а вот третий лягает меня спецназовским бутсом в пах, а после – прикладом в голову. И звезды зажигаются во мне, как на ночном небосклоне города Сочи.

Ох, верно, сказал поэт Владимир Владимирович Маяковский: если звезды зажигают, значит, это кому-то нужно.

Я почувствовал себя зарождающейся галактикой. И понял всех женщин мира, орущих благим матом при рождении детенышей своих.

И пока я сочувствовал прекрасной половине всего человечества, озверевшие моим вызывающим поведением бойцы плясали на моем теле зажигательный рэп, выхаркивая все, что они думают о хаме и наглеце.

И я их прекрасно понимал: ждешь сотенку, а получаешь удар в должностное рыло. Так и я: мечтал о миллионе, а получаю миллион совсем другого.

Обидно, когда твои надежды рассыпаются в прах. Хотя нужно винить только самого себя: разве можно забывать в каком удивительном волшебном краю мы все проживаем – в краю не сбывшихся надежд. Таков наш удел. И поэтому надо терпеть, и любые пинки власти принимать за благо.

IY

Наши соседи по общему планетарному трехмерному дому – китайцы, которые, кстати, изобрели порох, говорят: не дай Бог, жить во времена перемен. И они правы: такое впечатление, что все мы, жители РФ, попали в гигантский механизм, где крепко ошкуриваются наши жизни. Работает эта государственная машина подавления личности исключительно на энергоемкой гемоглобином крови своих граждан. И мало кому везет вырваться без потерь из этого страшного приспособления державного управления.

...Чувствую знакомый солоноватый запах, и вспоминаю его – кровь. В детстве мы дрались до крови, и этот запах мне хорошо знаком. Детство закончилось, откуда тогда этот запах? Ощущаю боль, она конвульсиями возвращается в поврежденное тело и начинает рвать его на куски. Может, меня выкинули из брюха самолета с десяти тысяч метров и без парашюта? "Парашют оставлен дома, на траве аэродрома"?

Последнее, что помню: грязный, зарешеченный осколок неба в оконце уазика, в котором трое омоновцев старательно и строго выполняли приказ. Чтобы человек лучше думал, его надо тузить бутсами и бить прикладами АКМ.

Подозреваю, я не понравился милицейскому руководству, в частности, господину Рушаловичу и меня решили примерно наказать. Или готовили для беседы по душам? С окровавленным мешком, где гремят кости, проще говорить? И договариваться?

Вместе с болью вернулось и такое понятие, как время. Его не было, когда находился в беспамятном свободном полете. Он происходил в мутноватой и беспредельной субстанции. Не находился ли я в отстойнике, куда попадают проблемные, скажем так, души. Не завис ли в буквальном смысле слова между небом и землей? А вдруг возникла полемика меж лучистым нашим Всевышним и вечным его саркастическим Оппозиционером в кармином кушаке? Спорили-диспутировали-полемизировали, да так и не решили, куда отправить мою грешную душу. И в результате: возвращена она в прежнее место проживания, как дембель домой после армейской службы.

Почему? Думаю, я ещё не сыграл своей главной роли в данной драматической постановке, и великие Демиурги вновь вытолкали меня взашей на освещенные сценические подмостки.

Резкий свет в глаза: две военизированные фигуры, решившие полюбопытствовать моим полутрупным состоянием.

– А ты бодрячок, служба, – смеются. – Подъем, – берут под руки. – Сам ножками топай. Топ-топ, топает малыш, – издеваются.

Тревожа битый скелет, поднимаюсь на ноги. Каморка без окон покачивается корабельным кубриком. Меня подталкивают к умывальнику. Подставляю голову под клювик крана, освежая воспаленные мозги и разбитое лицо.

Пью живую хлорированную водицу и, с каждым глотком наполняясь жизненной энергией, ярюсь от желания мстить. Су-у-учье племя! Растерзаю до молекулярных! до кровавых! до шариков! Разорву в клочья! Раздеру в шматье! Вырву кишки и намотаю на карданный вал своей ненависти-и-и! И-и-их!

Мои враги совершили единственную и непоправимую ошибку: коль начинаешь забивать тушинского оболтая, забивай его до могильной трухлявой доски. В противном случае, он начнет действовать сам, и так, что смерть для многих покажется желанной и несбывшейся мечтой.

– Вперед! – начинается движением: выходим в коридор, он выкрашен в казенный цвет переспелого персика, но кадки с вьющими южными растениями, тематические панно на стенах и полустертые ковровые дорожки утверждают, что это местечко имело отношение к культурному времяпрепровождению и отдыху руководящего состава органов внутренних дел. – Веселее-веселее, – говорят в спину. – И не думай бежать, пристрелим. И нам ничего не будет.

Болваны не понимают, что спешить мне отсюда пока нет смысла, вначале нужно вскрыть тему и глянуть на противника, чтобы точно знать, кто подлежит ликвидации. Зачем брать лишний грех на душу? Каждое убийство уничтожает тебя, как бессмысленные желания бальзаковского аристократического пустоцвета сокращает шагреневую кожу.

Поднимаемся по лестнице. Судя по мглистым сумеркам за окнами, уже вечер. Как известно, официальные следователи после восемнадцати часов прекращают работу, чтобы на скорую руку тяпнуть водочки в кабинетах, закусить её крабовыми палочками и поспешить к женам и любовницам для полуобморочного забытья в подножьях их прелестных влажных двухножьев.

Значит, мы имеем внеурочную работу? Кто у нас такой старательный служака? Лица мне известные или неизвестные? И главное, что им надо от меня? Неужели покушаются на мой миллион? Миллион $ за возвращение в привычную жизнь? Цена хороша, господа, спору нет, да в отличие от заметной телесной немощи мое состояние души, признаюсь, духовноподъемно.

Так я устроен: чем больше бьют, тем злее и сильнее становлюсь. Стервенею, как скунс, брат мой меньший, на коего наступила зазевавшаяся туристка из пихтовой Оклахомы. Зверю до большой до североамериканской пихты, что беда случилась нечаянно: он вгрызается зубами в сапожок дурищи и не отпустит её уже никогда. Только смерть кого-нибудь из них двоих...

М-да. Не будем думать о плохом. Если мои мозги ещё не выплеснули из ведра, которое на плечах, в цинковое, значит, надо жить, размышлять и действовать.

Кажется, мое предположение о санатории оказалось верным. Именно здесь я и нахожусь. В этом окончательно убеждаюсь, когда меня заводят в комнаты номера: люберецкие ковры, мытищинская люстра, казенная мебель производства БССР (б), телевизор "Радуга", холодильник ЗИЛ, плотные ивановские шторы. Не квасные патриоты ли здесь временно проживают? А вот и они – сидят за столом, точно на собственных поминках.

Их двое, молодые, с рыхлыми плечами и со стандартными следовательскими бесцветными лицами. Один из них больше лысоватенький, а второй с рыжеватыми усиками. Увидав меня, переглядываются не без удивления: мол, кто это в гости пожаловал такой красивый?

– Что с тобой, Мукомольников? – интересуется лысоватенький не без участия в голосе.

– Спал, – отвечаю я, – а на меня канделябр... – и емким народным словцом объяснил падение предмета на весь мой неосторожный организм.

– Бо-о-ольшой канделябр, – покачивает головой усатенький. – Как настроение?

– После подсвечника бодрое, – говорю. – Пожрать бы? – Проявляется мой хамский пролетарский характер. – И выпить?

– Молодец, – хвалят. – Почему уверен, что будем пить?

– Если не бьют, значит пьют.

Мои новые знакомые добродушно посмеиваются: малый-то не пропадет, сукин сын. И по телефону делают традиционный заказ: балычок, шашлычок и две бутылки водки. Со стороны кажется, что друзья решили отметить нечаянную встречу под соснами.

– Можешь, меня называть Юрием Петровичем, – представляется лысоватенький. – А его Германом Петровичем, – указывает на усатенького.

– А звание какое? – любопытствую.

– Хорошие люди, – улыбаются. – Хорошее такое звание: хорошие люди.

– И я хороший?

– Ты лучше всех, – смеются.

– Тогда почему на меня шандал упал?

Мои собеседники вновь оптимистически смеются: дружище, не повезло, ты просто оказался не в том месте и не в то время. Под канделябром ты оказался, козлик молодой. Так выпьем же за то, чтобы подсвечники падали только на головы врагов наших!

А почему бы и не раздавить мерзавчика? За упокой души моих недругов, известных и неизвестных. Понимаю, что со мной играют контрастную игру: сначала натолкали пихтовых шишек полную пазуху, повредив ребра, а теперь проявляют уважение-с, сволочи.

Да и хер с ними, со всеми! Буду действовать, как в том анекдоте: чукчу арестовали за кражу золота. Следователь допрашивает, а другой чукча переводит. "Где спрятал золото?" – спрашивает следователь. "Он говорит, что не брал", – переводит переводчик. "Передай ему, что прикажу расстрелять, если не вернет". "Ментя говорит, не скажешь, где золото, стрелять, однако, тебя будет". "Кувшин с золотом под ярангой зарыл", – признается воришка. "Говорит, пусть стреляет, – перевел чукча-полиглот. – Все равно ничего не скажу".

И мне, как чукче, нужно суметь выгодно использовать ситуацию. Главное, чтобы появился шанс. А он есть, это я чувствую всей своей поврежденной шкурой.

Известно, водка – лучшее народное средство от хандры. Классик в интеллигентном пенсне утверждал, что мы любим прошлое, ненавидим настоящее и боимся будущего. Но... выпил стакан – умилился прошлым, хватил второй уже восторгаешься настоящим, хлопнул третий – и счастливо улыбаешься будущему.

И я улыбался, стараясь не слишком задействовать для этого разбитые губы. Мое будущее рисовалось в самых розовых, как женские панталоны, красках. Существующая проблема ценой в один миллион долларов казалась не такой уж неразрешимой. Как любит говорить мой друг детства Вася Сухой: разберемся.

– Ребята, чего вам надо? – решил перейти в наступление. – Хотите сто баксюль, у меня тут заначка... – и попытался даже извлечь из потайного кармашка плотный бумажный квадратик.

– Слава, обижаешь, – проговорил лысоватенький с укоризной. – Мы с тобой по душам говорим, а ты?..

– Как звезда со звездой, – вмешался усатенький, – говорим, а ты?..

– А что я? Готов отдать все, – вывернул карманы, – что у меня есть.

– Мы согласные, – смеются Петровичи. – Иди в нашу команду. Сейчас одиночки не нужны, Слава, – объясняют. – Нужны команды.

– А по какому виду спорта? – делаю вид, что не понимаю о чем речь.

– По самбо, – шутят.

Я не соглашаюсь и говорю, что, если идти в какую команду, то только по дзюдо, чтобы иметь черный пояс и бить морды не только руками и ногами, но и разить врага словом. Ие-е-ех!

А у тебя, друг, губа не дура, хохочут мои собеседники, выбирай: или с нами или против нас? А кто вы такие, задаю естественный вопрос, несмотря на мелкое опьянение.

– Мы – это мы, – отвечают неопределенно. – Вместе будем делать бизнес.

– Бизнес? Какой бизнес?

Через минуту был трезв, как стул, на котором сидел и стол, за которым сидел. Нет счастья в мире: так было хорошо, и на тебе – все заканчивается банально, точно в дешевеньком, как вино, детективном кино.

Конечно, я прекрасно понимал, что за просто так не колотят разум возмущенный прикладами, равно как и не угощают на дармовщину шашлыками из сладкого, вах, барашка и несладкой, ох, водочкой.

Понимать-то понимал, однако, когда услышал предложение своих новых друзей... Впрочем, удивило не само предложение, а абсолютное знание дела. Подозрительная парочка знала почти все о нашей славной троице.

– Какой Ш-ш-шепотинник? – пытался валять дурака. – Не знаю такого?

– Знаешь, Слава, – говорили мне и терпеливо объясняли, что я отлично знаю своего друга детства и аутиста по совместительству. – Миллион вы сделали красиво, – признались. – Он ваш, а дальше работаем вместе.

– А зачем, – удивлялся я, – вместе? Нам и без вас хорошо, ребята.

– А нам без вас плохо, ребята, – скалились. – Обижать вас не будем: тридцать три процента от сумм.

– Тридцать три?!

– А что? – не поняли моих чувств. – Хорошая цифра.

– Тридцать три уже предлагали, – ляпнул.

– Кто?

– Господин Брувер, – догадался ответить на чистом глазу. Исполнительный директор биржи, – и посчитал сообщить, что он уже почил в бозе.

Мое сообщение о кончине Исаака Исааковича не произвело должного впечатление на Петровичей, они только мельком переглянулись и принялись вновь за свою пустую агитацию. Я отнекивался, не понимая лишь одного: откуда им известно об аутисте? О феномене Илюши знали только избранные, выразимся так, судьбой. На кого грешить, скажите, пожалуйста?

– А кто вы такие? – повторил вопрос. – Надо знать с кем вести дело?

И получил обтекаемый ответ: охранно-коммерческая структура "Алмаз", помогающая российским правохранительным органам выживать в трудных условиях недоразвитого антинародного капитализма.

Услышав такое, я догадался, что настоящая история приобретает новый неожиданный окрас: те, кто должен стоять на страже закона, действует методами далекими от идеальных. О чем я не мог умолчать:

– Это ваши люди полегли в моей квартирке, а потом во дворике?

– Это теперь не имеет никакого значения, – ответил Юрий Петрович. – Мы всегда добиваемся своих целей.

– Если это вы, – сказал я на это, – то действовали непрофессионально. Положили стольких зачем? Чтобы аутиста спереть? А он все равно... тю-тю, развел руками. – И даже я не знаю, где он.

– Найдешь, Слава. Захочешь, найдешь.

Я рассмеялся: какого рожна шарить друга детства, чтобы им пользовались некая кирзовая служба "Алмаз"? Почему они, два оригинала, выполняющих чужую волю, решили, что я за бутылку водки продам друзей, и буду трудиться на мифическую коммерческую бригаду? За тридцать, ха-ха, три процента, как за тридцать сребреников?! Илья есть мое ноу-хау, и делиться ни с кем я не намерен.

Эти речи были неприятны моим собутыльникам. Они, значит, всей душой ко мне, а я, скот неблагодарный...

О чем и заявили, предупредив, что мне будет дана ночь на то, чтобы принять правильное решение.

На этом наша праздничная встреча закончилась. Утешало лишь, что набитое пьяное брюхо не требовало к себе внимания. Меня снова отвели в подвальное помещение и я, упав на пружины рассохшегося диванчика, предался размышлениям настолько, насколько позволяли поврежденные мозговые извилины.

Итак, можно подвести предварительные итоги.

Обстоятельства складываются так, что я все больше и больше отделяюсь от денежного брикета в миллион $, как речной утопающий от спасательного круга.

Впечатление такое, что я нахожусь в эпицентре крупномасштабных разборов. Между кем и кем? Вопрос интересный. Не буду говорить о процветающих ОПГ: они всегда могут найти общий язык по данному конкретному вопросу. Тому пример, наша встреча в "Золотом колосе": посидели, поговорили и мирно разошлись. Никаких геморроев. Никаких трупов.

Они стали появляться после того, как за дело взялась коммерческая структура при внутренних органах. Не бывшие ли "алмазные" ментяги вышли на большую дорогу разбойничать?

Я прав, иначе трудно объяснить, на каком основании оперативная группа при государстве передает подозреваемого в хунто-омоновские лапы? Потом появляются эти странные бесцветные Петровичи с предложением о сотрудничестве? Странно-странно?

Кто же это решил поиграть в "миллион"? Кто, помимо меня, дурака, мечтает о высоком звании "Миллионер России"?

Василий Сухой оказался прав: сделать миллион просто, как нарубить дровец, а вот взять его невозможно! Тут же появляется стая шакалов, требующая своей доли. Современные гиены размножается со скоростью кроликов, и необыкновенно наглеют от безнаказанности, суки!

А не выгодна ли такая ситуация государственной Системе? Зачем ей свободный и самостоятельный предприниматель? Пусть лучше он будет находиться под негласным контролем бригад, выполняющим санитарные функции. В нашей российской фауне всякие звери нужны, а шакалы и гиены тем паче. Так было, так и будет во веки веков, аминь!

Впрочем, в относительно здоровом обществе все было бы куда легче и веселее. Счастливчик получил бы свой еп`аный миллиончик и без проблем убыл бы в любой лимонный реальный край. У нас же убыть с 1000 000 $ можно либо в светлый рай, либо в жаркую преисподнюю. Иного не дано.

В РФ все развивается по законам эпохи первичного накопления капитала, и с этим ничего не поделаешь. Не проще ли смириться и получать свои законные 33,3333333 процента, чем стать в принципиальную позу и послать всех понятно куда. Туда, куда нас посылает государство каждый день из года в год, пока мы от смертельного устатка не протягиваем ноги.

Я протягиваю ноги на старом диванчике и засыпаю с мыслью о том, что новый день мне готовит. Надеюсь, он не будет последним в моей рвотной жизни?

Сон мне приснился тематический: будто оказываюсь на валютной бирже. В коридорах и в операционных залах снуют люди – они безлики и напоминают геометрические функции. Мимо меня проходит девушка Мая, у неё выбеленное мертвое лицо. И белые одежды. Я пытаюсь остановить её за руку и ловлю пустоту. Это меня пугает, и я бегу в кабинет к исполнительному директору. Господин Брувер сидит за своим столом и помешивает ложечкой кофе в чашечки.

– Не желаете-с кофейку, – предлагает с лунной улыбкой, – прелестное кофе с тяжелыми металлами. Выпил и дал дуба, – захихикал, – хорошо, не надо более мучаться.

– Вас отравили, Исаак Исаакович, – догадываюсь.

– Жизнь отравила, Слава, жизнь, – облизывает ложечку, – прошу запомнить: никому не верь. Никому. Даже себе. Я поверил таки, и вот результат, – приближает ложечку к своему симпатичному семитскому сморщенному личику. – Результат плачевный таки, смотри, – и резким движением запускает ложечку в блюдцевидную левую глазницу, где зоркает выпуклое око.

Я кричу от ужаса, видя, как глазной шарик оказывается поначалу в золотой ложечке, а потом плюхается в чашку с кофе.

– Фокус таки, – хихикает одноглазый человечек. – Бойся, мой юный друг, – повторяет операцию уже с правым глазом, – ловкости рук! Ап!

И запускает в мою сторону нечто шарикоподшипниковое, искрящееся – я ору и... просыпаюсь.

Свят-свят! Померещится же такой кошмар? Приподнимаюсь на диванчике и вижу фигуру – это она включила свет в подвальном кубрике, который и разбудил меня, слава Богу.

– Подмажься, – кидает некий пакет в умывальник. – Морду закрась, блядь, а то уж больно распух, как труп.

– А не надо было бить, блядь!

– Сам блядь!

– Да иди ты...

Поговорили на языке великих поэтов и таких же писателей, включая всевозможных современных лауреатных временщиков, слащаво-минетных к длани дающей. И не только к длани.

Словом, грандиозен и могуч русский язык, а вот без многогранной связки на "ядь" никуда.

Подхожу к умывальнику, смотрю на себя в зеркальный сколок и не узнаю. Огромно, безобразно и сине-желто с фиолетинкой то, что есть лицо.

М-да! С такой расцветкой и выразительной пухлостью меня надо выпускать на арену одесского цирка в качестве заморской диковинки.

Или меня хотят представить высшему свету? Не для это ли солнцезащитные очки, которые извлекаю из пакета. Еще обнаруживаю тюбики с белилами, суриком и прочей косметической тюхней. Не без злорадства выжимаю эту духовитую пакость на дверь и ладонью размазываю. Будем жить без прикрас, господа! Мир надо принимать таким, каков он есть!

Начинаю ходить по кубрику – зачем? Несмотря на страшный и, быть может, вещий сон, мой организм отдохнул и требует активных действий. Не будем ждать милости у природы, сами возьмем у неё все, что надо. Лучше, конечно, с топором в руках. Увы, орудие пролетариата осталось в машине моего полукриминального товарища. Значит, надо сладить нечто боевое из подручных средств? Что имеем – умывальник да диванчик? Первое не подходит для этих целей никак, а вот у дивана есть пружины – они стальны, злы и удобны для удавки. Главное, суметь растянуть их.

М-да, ну, ты парень и "гондурас" из страны, которую назвали не Гондурасом. Чтобы разжать их нужна мощь греческого циркового борца Попандопуло.

Обращаю внимание на свои ботинки. Ба! Шнурки! Мои недруги проявили беспечность. Отлично! Теперь один шнурок будет выступать в качестве удавки, а второй с помощью активного трения о пружину делим пополам и... уже имеем два шнурочка.

Проделав эту нехитрую операцию, чувствую себя куда увереннее: убивать голыми руками не приучен, а вот придушить врага...

Не хотелось бы, да неизвестно, как дело повернется. Если меня не обманывает интуиция, то охота за великим аутистом только-только начинается, и будет проходить по всем законам гона. И в этой веселой ловле российского феномена я играю не последнюю роль – роль приманки.

Через четверть часа я становлюсь свидетелем пантомимы в исполнении фигуры, пришедшей за мной. Она неосторожно прислоняется к двери, вымазанной белилами и суриком, и я считаю нужным сказать правду:

– Дядя, у тебя спина белая.

Фигура не верит, потом верит и начинает дергаться, как на ниточках, и материться, как политическая кукла, которую дергают за эти ниточки. Это все забавляет, и я понимаю, что даже приговоренный к повешению имеет право на шутку, полезную для здоровья.

Потом мне сообщают банальную истину о том, что смеется тот, кто смеется последним, и выталкивают из подвального помещения, пропахшего косметикой.

Эх-ма, за окнами блистал новый день: вопили птахи в изумрудной зелени, и сквозь свежую листву прорывалось салатовое по цвету солнце. Эта картинка вечной жизни меня взбодрила: как корявый бурьянок прорастает сквозь бетон атомных станций, так и человек проклевывается из мглистых пещер к сияющим и прекрасным терниям.

В "патриотическом" номере меня встречал капитан Горкин, сидящий за столом, где лежала типовая папка для ведения следственного дела № 000001. Я открыл рот, и вид мой, думаю, был крайне дурацкий. Мудацкий видок был, это точно. Ждал палачей с окровавленными по локоть руками, а вижу старого знакомого и без орудий пыток. Что происходит? Неужели диктатура закона восторжествовала?

– Что это с вашим лицом, Мукомольников? – вопросил капитан и, кажется, тоже был удивлен, но именно моей живописной физиономией.

– Упал, – равнодушно пожал плечами.

– Соломку надо стелить, – назидательно проговорил Горкин. – Ну, ничего, до свадьбы заживет. – И вытащил из папки бумажный лист. Подпиши-ка.

– Неграмотный я, – привычно заныл.

– А без этого не можем освободить.

– Освободить? – ничего не понимал. – Как это освободить? – Глупил. За что освободить?

– Видать, упал ты крепко, – вздохнул капитан и снизошел до объяснения, что за меня хлопотала общественность, и принято решение высвободить меня под подписку о невыезде.

Я был потрясен – что за чертовщина?! Готовился, повторю, к инквизиторским пыткам, а меня отпускают на волю, как птицелов – птичку. Почему? И какая ещё такая общественность? А гора трупов в моей квартире и рядом? А ночное предложение о сотрудничестве с некой охранно-коммерческой структурой "Алмаз"? Неужто спятил до такой степени, что уже не могу отличить радужную реальность от смурых бредовых измышлений?