Текст книги "Миллионер"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Конечно, время изменило романтичную девушку, превратив её в деловую хваткую женщину, да не изменилась привычка расточать ласки тем, кто не боялся её сладких уст. Я не боялся – и, когда в том была нужда, приходил к бывшей однокласснице в отдел, чтобы пополнить холодильник отечественными колбасными изделиями и вспомнить нашу хватскую молодость.

– О, Славочка, – обрадовалась и теперь. – Запенсионерил, пионер?

– Ты о чем?

– Да, старые пердуны этими тележками затрахали!

– А жизнь-то как?

– А что наша жизнь – сказка, – рассмеялась, облизывая накрашенные губы. – Тебя, милок, отоварить по полной нашей программе?

Я догадался, о какой культурно-развлекательной программе идет речь, и принялся было отнекиваться, мол, времени нет: ждет меня дома Илюша Шепотинник, тот, который накрепко некрепок на голову.

Ничего, подождет, отмахнулась плутовка и, дав задание молоденькой продавщице заполнить тележку продуктами на сто американских рубликов, потащила меня в подсобку, где вкусно пахло мукой, колбасой и какими-то восточными пряностями.

– А мышей нет? – почему-то поинтересовался я.

– Есть, – отвечала Ирочка, – и я даже знаю, в какой норке она прячется, – заставила меня плюхнуться на тугой мешок с сахаром, прибывшим, если судить по чернильному клейму, из южного города Николаева. – Вот наша мышка, – сказала потом. – Нет, это не мышка, это уже слоник с хоботом. Ну, как наш слон трубит?..

И через минуту мир для меня изменился – будто я переместился в другую реальность и в другую эпоху. Я увидел мощных боевых слонов Индокитая, рвущихся на поля сражений. Я услышал звон малиновых колоколов и удары военных барабанов. Я удивился людям, миллионами входящим в священную реку Ганг.

Потом ощутил необыкновенную легкость в теле – моя душа ещё выше воспарила над пыльной планетой, и я усмотрел заснеженные горы Непала и пагоды в них, где молились своему невозмутимому многорукому Богу верующие в краповых хитонах.

После увидел: далекие горы приходят в движение, словно в них начинаются вулканические процессы. Над их чистыми маковками закурился дымок, превращающийся с каждой секундой в гигантскую дымовую завесу.

Наконец, чудовищная огненная магмы вырвалась наружу, и моя парящая душа от этого великолепного зрелища буквально завизжала, захлебываясь от сладострастного пароксизма неземного наслаждения.

... По возвращению на грешную землю обнаружил себя с голым задом, провалившимся в мешок с сахаром. Проклятая мешковина оказалась недоброкачественной и треснула, когда мы с Ирочкой елозили на ней. Было очень смешно – не мне.

– Можешь чай более не сладить, – смеялась работящая женщина. – Надолго запомнишь мою любовь – цукорную.

– Вот именно, чувствую себя цукатом, – пытался привести себя в порядок.

– В следующий раз на красном перце, – продолжала шутить и смеяться баловница. – Или на черном! Ха-ха!

К счастью, на этом наше беглое амурное свидание заканчивается. С наполненной доверху сумкой на колесиках и переполненными чувствами прибываю в дом родной.

Еще на лестнице слышу телефонный перезвон и вопли Илюши Шепотинника, который до ужаса не любит подобного механического вторжения в свою жизнь.

Чертыхаясь, оставляю тележку у двери и бегу к аппарату. Кто там ещё по мою душу?

– Это Мукомольников? – слышу женский, неприятный и официальный голос. Я отвечаю – да, я – это я. – Очень хорошо. То есть ничего хорошего, конечно.

– В чем дело? – нервничаю.

– Лидия Ивановна Шепотинник вам родственница?

– Родственница, – вру. – Дальняя.

– Вы знаете, – говорит невидимая тетка таким тоном, будто участвует в праздничном шоу, – она умерла.

Я не понимаю информации, и поэтому переспрашиваю с нечаянно-циничным удивлением:

– Как это умерла?!

– Умерла во время операции, – слышу. – Запущенная форма рака пищевода. Наши врачи сделали все, что могли.

– Спасибо, – и отвечаю на какие-то вопросы, связанные с погребением. Оказывается, ритуальные услуги можно комплексно организовать в ООО "Лаванда", которое находится при областной больнице. – Удобно, соглашаюсь. – Всего хорошего, – заканчиваю разговор.

Возникает странное чувство, точно мне снится сон – дурной сон, где проистекают такие мимолетные события, что не успеваешь не только их пережить, но и осознать.

Лидия умерла. Почему умерла? Как это умерла? Еще утром была жива? И умерла? Не может быть?

И ловлю себя на мысли, что задаю эти вопросы в знакомой мне последовательности и понимаю, что в каком-то смысле повторяю своего сумасшедшего друга детства.

Вероятно, когда ты растерян и напуган, начинаешь задавать себе самые примитивные вопросы, на которые нельзя получить толкового ответа. Не получая простого ответа на простые вопросы, начинаешь сходить с ума. Почему? А нарушена логическая связь: задан вопрос, но не получен ответ.

Лидия умерла. Почему? Ответ – болела. Если бы не болела – не умерла. Запущенная форма рака, сказали. Врачи сделали все, что могли, сказали. И я на это ответил – спасибо. Как я мог в подобном случае произнести "спасибо"?

Дело в том, что я, очевидно, воспитанный человек. И даже в таких случаях благодарю за новость. Оказывается, можно оставаться любезным даже тогда, когда тебе сообщают о смерти близкого. Почему? Нет ответа на этот вопрос, как нет больше Лидии. Еще утром она верила, что вернется, теперь день – и она уже никогда не вернется. Мы остались одни, я и младший её брат. Вот в чем проблема – остались одни, как потерявшиеся дети на шумной городской улице. А это уже совсем другая жизненная ситуация – для меня.

Признаться, не люблю брать никакой ответственности. Все мои конфликты с милыми барышнями исключительно из-за этого. Они хотят чувствовать себя со мной, как за каменной стеной. А какая может быть стена из камня в государстве, где класс сильного пола унижен и практически уничтожен на корню; нет, мы ещё способны ухаживать за любимыми – подавать им меховое пальто, переносить через лужи, платить за вегетарианский ужин, но все это, надо сказать правду, до первого траха.

Взяв неприступную крепость, скажем так, рыцарь теряет к ней интерес такова его эгоистическая природа. Как говорится, любовь любовью, а домашние тапочки врозь.

Я строил отношения так, чтобы не быть никому обязанным, и вот такой неприятный и печальный оборот дела. Лидии все одно – её уже нет, а мы остались жить, и у нас, подозреваю, будет много проблем.

– Хватит блажить, – говорю я тому, кто куда счастливее меня. – Вот тебе пазлы – собирай кораблик.

– Дырка от бублика? Или бублик с дыркой? Кто найдет дырку от бублика? – бормотал Илюша, усаживаясь за стол. – У нас есть дырка от бублика? Дырка от бублика? Или бублик с дыркой? Дайте мне бублик...

– На, – высыпал пластмассовые пазлы на стол. – Будь умненьким. Я скоро вернусь.

– Ыыы, – заныл Илья, словно соглашаясь со мной, и потянулся к игрушке.

Оставив на всякий случай соседу Павлову ключ от квартиры, я помчался на частной машине в люберецкий район, где находилось погребальное ООО "Лаванда". Еще утром мечтал заработать миллион, а теперь мои мысли заняты совсем другим.

Парадоксальна наша жизнь. Не знаем мы своего будущего. И слава Богу, что не знаем. Проснувшись, тешим себя надеждами на удачный денек, а к вечеру уже торопимся в прозекторскую, чтобы уладить все формальности.

Областная больница находилась под малахитовой Малаховкой. Кажется, раньше здесь была барская усадьба, потом к ней пристроили несколько панельных корпусов и окружили территорию бетонным забором, дырявым от времени.

Без труда нашел типичное одноэтажное здание, прячущееся в плотных деревьях и кустарнике. На стене была прибита вывеска с намалеванным лютиком. На лавочке курили два работника мертвецкой с пропойными гладиаторскими рожами. У порога лежала собака, похожая на пьяную привокзальную бабу.

– Мужики, – обратился к пролетариям покойницкой. – Где тут оформляют похороны?

– Погребения-с, – поправил один из работников и крикнул в открытую дверь. – Лаванда Обхуиновна?! – И мне: – Кто ушел-то?

– Куда ушел? – не понял.

– Туда, – ухмыльнулись мои собеседники, дергаясь костлявыми плечами к небу.

– Сестра, – солгал, чтобы снять все вопросы.

Наконец из прозекторской выступила тяжелая бой-баба с такой размалеванной физиономией, что у меня возникло впечатление – участвую в постановки японского театра "кабуки".

– Какая Ф.И.О.? – вопросила дама и оценивающе глянула на меня, как таджикский бай на афганского раба.

Я прекрасно понял этот взгляд и, назвав фамилию усопшей, вырвал из кармана пять американских ассигнаций:

– Лаванда Обхуиновна, чтобы без проблем?

– А какие проблемы? – заулыбалась та, как полная южная луна. Контингент у нас спокойный. Еще не один не убежал, – пошутив под одобрительный смешок мужичков, пообещала организовать вывоз тела Шепотинник Л.И. и погребение его на местном кладбище в самых лучших традициях: сосновый гроб, еловые венки, белые тапочки...

– Белые тапочки, – повторил я и покинул общество веселеньких стервятников, впрочем, не осуждая их: каждый кормится, как может.

Итак, самая главная проблема текущего дня была практически решена завтра в полдень похороны. Мое оптовое приобретение продуктов оказалось весьма кстати. М-да. Устроим поминки с теми, кто знал Лидию. Эх, Лидия-Лидия! Как же так? Эх-ма, жизнь наша! И устремляюсь на очередном частном авто в город, уже темнеющим в смурых сумерках.

Что и говорить, день выдался сумасбродным. Такое впечатление, что некая мрачная сила решила испытать меня на прочность. За что такая честь? Не ведаю, да знаю, что удары рока надо держать. В противном случае, теряется всякий смысл делать вид, что живешь.

Позже выяснится, что этот день был печальным, но и самым спокойным в моей продолжающейся молодой жизни. Этого не знал и поэтому чувствовал себя разбитым и утомленным.

Шаркая по сбитым ступенькам лестницы родного дома, вновь услышал телефонный трезвон в квартире и нервные вопли Илюши. Что за проклятие, взвился я, когда-нибудь этот наглый бедлам закончится или нет?

У двери страдал с ключами старенький сосед Павлин Павлинович Павлов, по прозвищу Павиан Павианович из-за пористой краснознаменной рожицы, похожей понятно на что.

– Чегось не открывается, мил человек?

– Сейчас, батя, – хрустнул ключом в замке и завалился в прихожую. Павлиныч, иди на кухню, – успел крикнуть, – помянем Лидию. А ты не ори, как ненормальный, – обратился к страдающему Илье и вырывал трубку из аппарата. – Да?!

– Добрый вечер, – услышал голос и узнал его.

"Добрый вечер" – это надо было так попасть в масть, но сдержал свои бушующие чувства:

– Я слушаю, Мая?

– Я бы хотела с тобой встретиться, Слава.

– Зачем?

– Поговорить.

– О чем?

– Не хами.

Вечная борьба противоположностей: принцесса и нищий. Но почему принцесса мечтает о встрече с голодранцем? Какие на то причины? Покувыркаться на панцирной кровати? Нет. Поговорить по душам? Нет. Поведать некую страшную тайну? Вот это возможно.

– Хорошо, – говорю я, – приезжай ко мне.

– Лучше встретимся в ресторане "Метрополя", – говорит так, будто приглашает кушать пирожки с тушканчиками на углу Тверской и Ямской.

– Прости, – говорю не без пафоса, – у меня серьезные причины, чтобы сегодня быть дома.

– Какие причины? – голос, где звенит на морозе ультрамариновая сталь.

Я отвечаю на этот вопрос – и девушка после коматозной заминки интересуется адресом.

– К нам в гости прибудет принцесса, – сообщаю новость Илюше. – Веди себя хорошо. Договорились?

Тот увлечен пазлами и не обращает на меня внимания. Я топаю на кухню, где хозяйничает сосед Павлов: рубит колбасу на колесики и режет на куски черный хлеб:

– Лидия, вправду, померла?

– Павлиныч, этим не шутят, – открываю бутылку водки. – Давай, помянем рабу Божью, – наполняю стаканы. – Хорошая она была.

– Господи, вот дела какие, – морщится сосед. – А как же Илья теперь?

– Спроси, что полегче, батя, – и заглатываю водку – и пью её, как воду.

Как ответить на вопросы, которые пока не имеют ответа? Остается только жить и верить, что жизнь сама найдет идеальное решение.

Скоро знакомое мне спортивно-буржуазное авто закатывает в наш пролетарский дворик. Я же сижу на балконе и по телефону обзваниваю всех, кто знал Лидию.

– Какое несчастье, – говорят люди, – такая молодая. Как же так? Почему?

Я отвечаю дежурными фразами и чувствую раздражение от общей бестолковости и слезливости. Такое впечатление: живые от дум, что тоже когда-нибудь падут питательными брикетами в землю, приходят в ужас и теряют последний ум.

Тем временем из авто выходит девушка Мая – она легка и модна. Осматривается, как звездолетчица, попавшая на незнакомую и опасную планету. Беспардонным окриком привлекаю её внимание – указываю рукой на подъезд. Чувствую: во мне корежится скверненький тушинский люмпен с множеством комплексов, да ничего не могу с собой поделать.

– Привет, – открываю дверь аристократической особе. – Проходи и знакомься – Павиан... э-э-э... Павлин Павлинович, а это Илюша. Так мы живем, – говорю вызывающе. – И так живет большинство граждан России.

– Прекрати, гражданин России, – морщит носик. – И что в этом хорошего?

Я не успеваю ответить – на авансцену выступает Илья Шепотинник, артист театра имени себя. Осмыслив, что перед ним новый незнакомый человек, он принимается гримасничать, как обезьянка на плече укротителя, и городить зоофилософскую белиберду:

– Птица страус бежит быстрее, чем самая быстрая лошадь, но и она тяжело прячет голову в тяжелую землю; так и человек, который ещё не может летать. Тяжелой называется у него земля и жизнь: так хочет дух тяжести! Но кто хочет сделаться легким и птицей, тот должен любить самого себя.

– Не обращай внимания, – сказал я на это. – Это младший брат Лидии. Аутист. Видела фильм "Человек дождя"? Псих, но с выдающимися способностями. Пазлы, например, собирает за раз.

– Молодец, – похвалила Мая, правда, глядя на того сострадательно.

– Ничего, привыкнешь, – успокоил и указал на кухню. – Мы тут с Павианом... э-э-э... Павлинычем... Конечно, не ресторан "Метрополя", но прошу: чем богаты, тем рады.

Неглупый сосед понял, что он лишний на этом празднике жизни и удалился домой отдыхать на тахте из бывшего ГДР.

Я и Мая сели за столик под абажур и уставились друг на друга, будто принимали участие в ТВ-программе для крайних дебилов "Моя семья".

– Я хочу поговорить с тобой, Слава, – наконец сказала девушка. – И наша беседа строго конфиденциальна. Если, конечно, хочешь мне зла...

– Не говори загадками, – потребовал. – Что случилось?

Первое мое желание после того, как выслушал девушку, было самое экстремистское: приобрести пуд тротила и взорвать ВБ к чертовой матери. Второе – напиться и забыться. Третье – напиться, а после застрелиться. В чем же дело? Все просто – как я и догадывался, игра на бирже шла нечестная. Во всяком случае, меня сделали на пятнадцать тысяч долларов. Кто? Тот, кто контролирует всю работу валютной биржи. Конкретных имен Мая не знала.

– Разузнаем у твоего деда, – горячился. – Он-то, наверняка, имеет сведения?

– Слава, я же просила, – укоризненно качала головой. – Это не игры в бирюльки. Дед – официальный директор и ведет "белую" кассу.

– Следовательно, имеется неофициальный директор, – сделал вывод, – и "черная" касса?

– Есть, да не про нашу честь, – и открыла дамскую сумочку. – Давай рассуждать трезво, – покосилась на бутылку водки. – Предположим, в том, что случилось, моя вина наполовину, – вытащила твердую пачку банкнот. – А за все надо платить. Здесь семь с половиной тысяч долларов.

– А была раньше тысяча? – вредно заметил. – Почему?

– По кочану. Бери, пока дают.

Я наполнил стакан водкой, залил её в свой запальчивый организм, хрумкнул малосольным огурчиком и гордо сообщил, что не нуждаюсь в подачках.

– Ну, нахал, – возмущаясь, всплеснула руками. – Сколько тебе надо?

– Миллион, – икнул я.

Увы, вечеринка не удалась – Мая вздохнула, молча покрутила пальцем у своего виска, затолкала денежную пачечку в сумочку и удалилась, как дама высшего света из грязного борделя. И правильно сделала – таких дураков на свете всего двое: я и мой друг детства.

Оба мы живем иллюзиями и вполне счастливы, плутая в своих заблуждениях, как в зарослях цепкого терновника, веточки которого, помнится, кроваво впивались в лоб сына Божьего, распятого за грехи человеческие.

ОН терпел – почему бы и нам не потерпеть? Вера дает свободу, ибо верить значит быть правым.

Утром я решал единственный вопрос: брать на кладбище аутиста или нет? С одной стороны – надо, с другой – поймет ли Илья то, что будет происходить? Какое ему дело до смерти старшей сестры, коль живет в придуманном мирке? Потом решил: надо таки взять с собой, чтобы все было по-людски.

Обнаружив в шкафу малоношеный костюм отца и чистую рубаху, предложил Илюше. Тот, умытый и побритый, приоделся и стал походить на вполне нормального гражданина своего больного отечества.

– Класс! – сказал я. – Теперь с тобой, дружок, можно выходить в свет. Только постарайся больше молчать. Молчание – золото. Ты меня понял? Вижу, что понял. Тогда – вперед!

ООО "Лаванда" во главе с одноименной колоритной руководительницей сдержали слово – никаких проблем не возникло: к двум часам по тихому полудню все было закончено.

Провожать Лидию пришло несколько бывших одноклассниц, помятых мужьями и жизнью, и тушинские соседи. Вася Сухой обещался приехать, да так и не вырвался из капкана своих бандитско-деловых побоищ.

Покойная походила на куклу, и казалось, что, если её поднять из короба гроба, то откроет глаза. Павлин Павлинович Павлов сказал несколько слов у могилы – трафаретных, как кладбищенские таблички, размытые дождем. Илья стоял рядом со мной и никаких чувств не испытывал. Очевидно, он даже не понимал сути происходящего? А если понимал, почему смотрел на мертвую старшую сестру с равнодушием пня? Видимо, в его, аутистском, мире не существовало такого понятия, как смерть.

Потом могильщики замахали лопатами, и скоро образовался холмик из буро-мокрого глинозема. Его прикрыли венками, установили металлическую табличку с фамилией и цифрами, обозначающими год рождения и год смерти. Никогда не подозревал, что подобное может происходить так буднично, спокойно и как-то по-домашнему.

На ритуальном автобусике мы вернулись в город, шумный, загазованный, нервно пульсирующий автомобильными потоками.

Поминки прошли на скорую руку – дела и заботы уходящего дня беспокоили живых куда больше, чем чужая нетленность.

– Как будем жить дальше? – спросил Илью, когда к вечеру остались одни. – Изреки этакое... вечное?

Аутист сидел за столом и перебирал пазлы, как хозяйка крупу. Услышав обращение, отвлекся от занятия, глянул на меня философским оком и проговорил:

– Вы смотрите вверх, когда жаждете возвышения. А я смотрю вниз, потому что возвышен.

Я был уставшим, нетрезвым, смотрел, кстати, перед собой, и поэтому не обратил должного внимания на эти слова. Впрочем, в любом другом состоянии не обратил бы внимания на эту запредельную заумь. Мало ли что мелет малый из параллельного мира? Я просто плюхнулся на кровать и уснул сном праведника, уверенного в незыблемость привычного хода вещей.

III

Новый день начинался с привычных звуков под окном – в нашем дворе находилось пять металлических мусорных контейнеров, выкрашенных в ядовитый зеленый цвет. Они стояли внутри трех высоких кирпичных стенок, напоминающих крепостной форпост, и все это местечко обзывалось жильцами просто помойка.

Если бы я владел высоким красным слогом, то непременно сочинил бы поэму про эту помойку. Поэма о помойке – это в духе нашего времени!

О, какие только здесь страсти не бушевали: опрятные пенсионеры писали письма в Правительство об антисанитарных условиях проживания и получали галантерейные отписки, съемщики ходили в пикеты, требуя выставить баки вон со двора, люди мира (бомжи) устраивали меж собой космические войны за право первыми ковыряться в блевотно-питательной массе и старом хламе.

А сколько раз общественная параша горела, чадя удушающими продуктами горения. Пожарные расчеты заливали её водой и с проклятиями уезжали до следующего подлого подпаливания. Дворники РЭУ любили её обустраивать, мажа кирпичные стенки в гашеную известь, а сами контейнеры – в вышеупомянутую едкую зеленку. А по ночам молодежь, гогоча, метала пустые бутылки в баки, где хороводились влюбленные коты и кошки.

Словом, без помойки жизнь нашего двора была бы скучна и буднична. Помойка – наше все, сказал бы современный поэт и был бы прав.

Однако главное действо происходило ранним утром, когда жильцы дрыхли в счастливых грезах. Два раза в неделю приезжал мусоросборщик – механический монстр с лебедкой и платформой. Рев мотора, удары металла о металл, высокопрофессиональный мат, – это поднимало лучше всех будильников мира.

Именно так и начинался новый день, который стал для меня и моего друга детства стержневым в нашей дальнейшей судьбе. Правда, этого мы с Ильей не знали, и поэтому вели себя как обычно. И привычно.

Бегемотно зевая, я поначалу отправился в ванную комнату, затем на кухню, где наблюдался хозяйственный ералаш, напомнивший о вчерашних поминках.

Эх, Лидия-Лидия, что же нам, оставшимся на льдине бытия, делать? Вопрос вопросов – да делать нечего: надобно дальше плыть в бурлящем океане нашего мироздания.

После завтрака порыскал по всем карманам и обнаружил, что имею дефолт имени себя. Плохи наши дела, объявил Илюше, глядящему детскую программу по телевизору, надо топать за миллионом; надеюсь, ты не против?

Через минуту выяснилось: аутист против – и очень даже против.

Только начал закрывать входную дверь на ключ, как он заблажил не своим голосом. Как ревет дикий вепрь в сухостойно-запущенном лесу, думаю, никто не знает, однако догадывается. Вот примерно так и горланил мой болезненный друг, который неизвестно, что удумал своими разжиженно-гречневыми мозгами.

Что делать? Моя отборная матерщина не произвела на аутиста никакого впечатления, равно как и интеллигентные здравые речи о том, что у каждого из нас есть свои обязательства: у меня – зашибать денежки на наше общее пропитание, у него – строить из пазлов парусник и болеть головой себе на здоровье.

Тщетно. Проще было уговорить вредного дромадера не харкать в морду отцу-командиру, чем просить Шепотинника быть тише воды, ниже травы. Нет, ходил по комнатам и плел словесную запредельную околесицу:

– Простор – это он, это он! Клином в небо поднялись высоко! Вольному воля – на пути широком. И летят они не только днем, но и ночью. Видел кто-то не во сне – воочию.

– Вольному воля?! – гаркнул я. – Понятны ваши устремления, товарищ. И принял решение: – Тогда собирайся: полетим клином на валютную биржу. Они, таких, как ты, ещё не видели – пусть увидят, чтобы жизнь медом не казалась.

Тогда не понимал, что само провидение толкало нас на ВБ, и поэтому был весьма раздосадован дерзким поведение аутиста. Однако, вспомнив ко всему прочему дурацкие шутки Василия Сухого, посмел принять такое вот принципиальное решение. Действительно, почему бы и не взять Шепотинника с собой? Когда спокоен и молчит, производит впечатление достойного члена общества. Конечно, не гангренный маркиз де`Сад во фраке, но для нашей отстойной глубинки сойдет.

Через час два будущих миллионера, проживающих у общественной хлорированной параши, вышли из парадного подъезда панельного дома имени Н.С.Хрущева.

Над их головами катило светило полуденной звезды, и будущее казалось безоблачным – оно таким казалось мне.

Что же касается моего спутника, он тоже находился в хорошем расположении духа: улыбался перекошенным ртом и синел глазами, будто незабудка в русском поле.

На очередной малолитражке мы без проблем и приключений добрались до здания валютной биржи. Илья вел себя хорошо, и водитель ни о чем не догадался: мало ли странных типов перемещается по городу.

Проблемы возникли у двери биржи. Я ткнул под нос секьюрити свою бирку с Ф.И.О. и хотел пройти вместе со своим другом детства.

– Отвечаю за него головой, – заявил я.

– А мы отвечаем за порядок, – сказали опричники, – головой, – и вспомнили, что намедни один мерзавец покалечил их добросовестных коллег.

Скромно умолчав о своей роли в этой боевой истории, я вспомнил о Василии Сухом. Молоденький охранник позволил фамильярно посмеяться, мол, знает он только Васьк`а Мокрого из Марьиной рощи, да более опытный его напарник насторожился, и через минуту вопрос был решен положительно: гражданин Шепотинник И. И. обрел право временно находиться на валютной бирже.

– Тут, брат, можно хапнуть миллион, – говорил я, вышагивая со смиренным аутистом по коридору, – если очень постараться. Ты только не мешай. Сиди, смотри и думай свое. Договорились?

– Сиди, смотри и думай, – повторил. – Думай, смотри, сиди, проговорил в обратной очередности.

– И не мешай, – напомнил и признался: – Я и так чувствую себя, как камикадзе.

– Но возвратится узел причин, в котором я запутан, – забубнил на это Илюша, – он снова создаст меня. Я сам принадлежу к причинам вечного возвращения.

Я согласился: все возвращается на круги своя, точно так же, как я воротился на свое место – и мы заступили в операционный зал.

Сказать, что на нас ни обратили внимание, нельзя. Обратили. Особенно главный менеджер Попович, который поспешил поинтересоваться моим спутником.

– Во-первых, это мой двоюродный брат, – врал я, – во-вторых, утверждал, – он выдающийся консультант по мировым валютам, а в-третьих, промолчал, – где мои пятнадцать тысяч баков*, приятных, как дымок благовоний? – И включил ПК.

* Бак – доллар (жарг.).

– Мукомольников, – кислился г-н Попович, – право, вы ведете себя, как на одесском привозе.

– Простите, – садился за стол, – нам надо работать. Не так ли, Илья Иванович?

– Ыыы, – опустившись на стул, мой друг детства устремил взгляд на экран дисплея, где уже высветились цветными квадратами диаграммы движения "основных" валют.

– Что мы имеем? – спросил я, тоже всматриваясь в графики. – Черт знает, что имеем, – сознался. – Синий квадрат – это фунт стерлинга, почему-то принялся растолковывать. – Красный – ЕВРО, зеленый – швейцарский франк, желтый – японская иена. Понятно?

– Све-то-фор, – по слогам проговорил Илья. – Красный – нельзя, желтый – ждать, зеленый – идти.

– Молодец, – кивнул я. – Верно суть уловил.

– Зеленый – идти, зеленый – идти, зеленый – идти, – закачался, точно в трансе.

– Эй, – занервничал я. – Ты это чего? Мы так не договаривались? Сиди, смотри и думай...

– Зеленый – идти, зеленый – идти, зеленый – идти, – продолжал.

– Куда идти? – заскрипел резцами.

– Зеленый – идти...

– Да, иди ты сам...

К счастью, мне на помощь пришел Анатолий Кожевников, обративший, разумеется, внимание на столь колоритного "консультанта".

– Кто это?

– Не видишь.

– Вижу, – хмыкнул. – Блаженный человечек.

– Вот и блажит, – развел руками. – Что делать?

– Может быть, советует прикупить швейцарский франк? – предположил опытный трейдер. – Ситуация неровная, да можно рискнуть.

– Ты о чем, Анатоль? – взбрыкнулся. – Он же совсем... того...

– Того-не того, а франк у вас на зеленом поле. И ситуация по нему перспективная, это я тебе говорю.

И я сдался: по левую руку меня терзал трейдер трейдеров, по правую сумасшедший друг, и оба они, словно сговорившись, трендили обо одном и том же. Как тут не пасть?

Черт с ней, этой темной игрой, решил я, проиграю, так проиграю. Пусть меня вместе с желтыми ботинками режут на куски, да лучше скоро закончить эти танталовы муки, чтобы упиться до состояния горения угарной помойки. Довольно мнить себя великим игроком, Мукомольников! Твой удел жалок – сбор бутылок в пыльных кустах жасмина.

И, скалясь усмешкой висельника, поднял трубку и молвил:

– Сто семнадцатый! "Братск"! Покупка швейцарского франка. На всю сумму, которая на счете.

И услышал знакомый равнодушный голос невидимого дилера:

– Сто семнадцатый. Покупка швейцарского франка. Десять лотов. Подтверждаете?

– Да, – ответил, не задумываясь над тем, что услышал.

И только, кинув трубку, вопросил со сдержанной яростью: Слава, еть` твою мать, что происходит?! Какие десять лотов? Откуда десять? Десять лотов – это десять тысяч долларов. У тебя же на счете было три? И как удар молнии – озарение: Мая! Ну, конечно, она! Воплотила таки в жизнь свою боготворительную цель, тиснув семь тысяч баксов на мой счет. И не предупредила! И я, кажется, вляпался по самые свои лилово-фиолетовые гланды?

Я почувствовал, что мне трудно дышать и глотать, будто мрачная сила забила в горло мое кол. Раньше горемыку сажали на осиновый колышек, чтобы тому думалось лучше. Нынче времена более цивилизованные, да ощущения те же самые – неприятные.

Прохухукать десять тысяч за десять минут – это надо хорошо постараться, выхухоль ты эдакий!

Проявив недюжинную силу воли, я заставил себя посмотреть на график, корчащийся в зеленом квадратном пространстве. Будем держатья до последнего, господа! Умирать, так красиво!

Тем более, если рассуждать трезво: пока ничего катастрофического не происходило. И даже наоборот: мы прикупили десять лотов по самой низкой цене, а сейчас (с каждой секундой) франк поднимается, как на дрожжах, точнее не скажешь. Хотя сам график опускается вниз, поскольку швейцарский франк, как и японская иена, у нас "обратная" валюта. Да, теперь я стреляный воробей, и меня на мякине не проведешь.

– Мы, кажись, чего-то выигрываем, – сообщил аутисту, продолжавшему пялиться на экран с любопытством неразумного дитяти. – Видишь, уже двадцать пунктов наших. Вот только бы закрыться вовремя, – по-пролетарски шмыгнул носом. – Может, того... знаешь, когда котировочку прикрыть?

Естественно, друг детства не ответил и продолжал глазеть на разноцветные квадраты. Я присмотрелся к нему и неожиданно увидел, как его физиономия из размытой и глуповатой неожиданно преображается в лик умного и целеустремленного эксперта валютной биржи, г-на Вл. Ник. Ор.

Не поверил бы этому, да как тут не верить собственным, блядь, глазам.

Мне вдруг показалось, что я сильно свихнулся: разве могут происходить такие приметные перемены с тем, кто не может правильно перемножить дважды два.

Что же это делается? Неужели мой спутник по этой шалой жизни облучился неприметными лучами ВБ до такой степени, что окреп на голову до состояния классического ученого из сибирского атомного центра Снежинск?

Пока я таким образом рефлексировал, с графиком швейцарского франка творилось невероятное: валюта била все рекорды по взлету.

Шестьдесят пунктов... семьдесят... восемьдесят... девяносто... сто пунктов... сто десять... сто двадцать...

Боже, такого не может быть?! Я чувствовал, что от невероятности происходящего и напряжения, пол подо мной качается, точно верхняя палуба уже упомянутого мной "Titanic".