Текст книги "Сочинения. Письма"
Автор книги: Сергей Куняев
Соавторы: Павел Васильев
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)
На ровном, пухлом снегу четкой широкой-широкой петлей легли осторожные следы. Лисица, видимо, долго бродила вокруг лакомой приманки. В некоторых местах снег был плотно утрамбован. Здесь зверь останавливался, медлил в нерешительности и поднимал вверх острую хищную морду, внюхиваясь в воздух. Это было ясно старому охотнику-отцу. Это было ясно и маленькому Тубо…
Страница за страницей открывались перед Тубо в мудрой книге дремучей тайги. Размашистый бег сохатого, волчьи тропы, мелкий бисер хоречьих петель – вот красноречивые и простые строки этой книги!
В Тубо пробуждался уже настоящий охотник. С каким благоговением чтил он охотничьи трофеи, хранящиеся в дымном чуме! Он перебирал пышные, щетинистые барсучьи шкуры, долго задерживал в руках отливающих старым серебром соболей, нежно гладил легкий, лунный мех драгоценной голубой лисицы… Вместе с отцом проверял он разбросанные по тайге хитрые капканы и ловушки, стерегущие добычу.
* * *
Отец оправил лыжный ремень и улыбнулся:
– Завтра лиса придет снова… она будет бродить кругом, ступая на свои старые следы.
Он вынул блестящий, остро отточенный нож и, глубоко надрезав с четырех сторон снег, вынул большой кусок наста с отпечатанными на нем лисьими следами. Потом он начал медленно и осторожно долбить его снизу до тех пор, пока тот не сделался совершенно полым внутри.
Тогда отец поставил в образовавшуюся яму заранее приготовленный тяжелый капкан, прикрыл его своим искусным снежным сооружением и тщательно заровнял края.
Лисья петля тянулась беспрерывным кольцом, но теперь она таила в себе лукаво спрятанную смерть.
Отец и Тубо осторожно скользнули в сторону…
Бесстрастно гудела утренней тишиной кряжистая, нахмуренная тайга. В редких просеках ослепительно блистали бриллиантовые россыпи снега.
Тубо первым вылетел на поляну.
– Есть!
На снегу рыжее пятно. Лисица заметалась сначала из стороны в сторону. А потом вдруг затихла, – прижала уши и оскалила мелкие острые зубы.
Тяжело свистнула в воздухе дубина отца.
Взметнулось рыжее пламя лисьего меха, – взметнулось и сразу стихло, бессильно и вяло распластавшись на насту…
* * *
– Хороша.
Гладит отец по пышной лисьей шубе, гладит и Тубо.
– Богатый мех. Дорогой мех.
В дремучих урманах, у изгибов затерявшейся в зарослях таежной речки пряталась осторожная, хитрая лиса. Часто седыми от тумана утрами и в вечерние вкрадчивые сумерки бились в кустах рассеянные тетерки, схваченные ее острыми зубами, не одному зайцу пришлось распрощаться навеки со своей пушистой шкуркой.
Но вот и сам хищник попался в руки человека. Человек оказался хитрее и умнее лисы… Подстерегла ее жадная неумолимая челюсть капкана…
* * *
…Долго отец и Тубо осматривали в тайге ловушки и капканы. На их поясах повисли разноцветные дорогие шкурки.
– Пора домой. Окончена работа.
…Шумят лыжи по снегу, вздымая мелкую густую пыль… Тайга…
* * *
А дома уже шипит над плящущим огнем ароматичное косулье мясо.
Мать перемешивает угли закопченным ребром сохатого.
– Лисица! – говорит отец.
Мать понимающе кивает головой и радостно улыбается.
…Вот мясо уже готово. Все рассаживаются вокруг огня. Мать наделяет каждого большим, пахнущим дымом ломтем мяса.
Тубо не может забыть о лисице. Между глотками без умолку о ней говорит.
Отец с ободряющей усмешкой кивает в его сторону:
– Добрым охотником сын подрастает. Хе!..
1929
ДВЕ ПОЩЕЧИНЫ
И готовят, вздыхая,
Корм для коней и для иностранцев.
Леонид Мартынов
Отрывки из повести «Партизанские реки».
I
На полковнике были пышные красные галифе, и выглядывал он из них, как выглядывают «усики» из махровых лепестков мака. По выражению его неестественно маленького, малокровного лица, собранного в тонкие морщины, легко было угадать, что он крепко чем-то недоволен.
Да и действительно было с чего нервничать. Положение ухудшалось. Части, которыми он командовал, положительно не находили покоя от частых нападений партизанских отрядов. Население кругом было настроено явно враждебно.
– Ваше благородие…
Круто повернул полковник своего серого тяжелого коня.
– Что такое?
Двое казаков держали дюжего чернобородого мужика. У одного из казаков плечо мундира изорвано вкось, и в руке зажат вынутый клинок.
– Да вот, извольте видеть. Начали мы забирать провизию, а он выскочил из избы и на нас. – Сволочи, говорит, грабители и всякое другое.
– Сволочи! – Приподнялся над седлом полковник. – Спасители родины, защитники России, сволочи, – быстро закричал он, весь наливаясь тяжелой злобой. И потом уже спокойнее: – Тэ-эк…
Скользнул сначала глазами по синей ножной стали казачьего клинка. Потом передумал, видимо:
– Ну-ка, подведите его сюда.
Не спеша стянул с руки тесную, слегка запачканную о конскую кожу, перчатку. Потом размахнулся и изо всех сил ударил мужика по щеке…
II
Угрюма и неспокойна тайга… Чернобуры молчаливые урманы. Кто знает, что хранят они в своих трущобах? Никто – не знает.
Разметались хвойными гривами крутые сопки, перемешались пади и зыбкие гати. Протянулись быстрые да звонкие речки, что по пестрым ярким галькам бегут. Живет в речках тех хариуз – смелая рыба, и в студеных заводях темнеют краснопёры. А по тайге зверь всякий бродит – сохатый, широкорогий, острокопытый, медведь и множество всякого другого зверя.
Но редки здесь селения человеческие. И люди здесь все хмурые, таежные. Крестьяне испокон веков живут здесь хлебом, лесом и медом.
Великая война приключилась в тайге. О какой никогда никто не думал. Землю мужичью испортили, разграбили пасеки. По деревням офицерьё да казаки девок да жен насилуют, последний скот забирают.
Вот потому и встала на дыбы тайга, расправила свою дремучую грудь… С дрекольем, с обрезами да с красным петухом пошли мужики партизанить. Надеялись они крепко на свою силу, да еще и на то, что с заката солнечного от города к городу, одолевая неприветные сибирские версты, идут новые краснозвездные отряды – освободители от тяжелой, проклятой доли…
Полковник Шмидт все-таки устал от этих дьявольских ночных переходов. Устала вся его конно-казачья часть. Несколько часов тому назад разгромили казаки шайку этих бандитов партизан. Вряд ли вскоре вздумают вновь устроить засаду или нападение. Поэтому можно отдохнуть.
Но полковник Шмидт не новичок, а настоящий военный стратег. Все сегодня подохнут, но прежде нужно расставить зоркие дозоры и спешно разделаться кое с какими «штабными» делами.
Полковник Шмидт нетерпеливо хлопает в ладоши. Входит дежурный…
– Передай офицерам… Впрочем, нет. Сначала нужно разделаться с этой…
Полковник не договаривает, с кем или с чем нужно разделаться, но по кислой и брезгливой гримасе видно, что речь идет о чем-то очень неприятном.
– С этими самыми пленными.
Ему хочется спать. Сказать, чтобы их перестреляли там, что ли. Но нет. Полковник Шмидт прежде всего человек, свято чтущий законы. Он даже, если хотите, немного психолог.
– Привести их ко мне. Что? По одному? Нет, всех сразу.
Колючие, топорщатся жесткие полковничьи усы, сонно смыкаются глаза. При свете свечи красные, пышные галифе приобретают цвет темно застывшей крови…
* * *
Дверь скрипит привычно тягуче. Зеркально взблескивают шашки конвойных казаков.
Пленных человек двенадцать. Почти все они перевязаны грубыми грязными тряпками. У некоторых через лицо тянутся рубцы от нагаечных ударов.
Полковник Шмидт вынимает из кобуры тяжеловесный, отполированный до синих блесков маузер.
– Что, допартизанились, молодчики? Помогать «товарищам» вздумали? А? Вас спрашиваю? Вас, говорю, спрашиваю, мерзавцы?
На худосочной желтой шее полковника вздуваются, набухают синие, упругие жилы.
– Что, ребята, – обращается он к конвоирам. – Как, по-вашему, будет лучше – расстрелять их или повесить?
Конвоиры делают к козырьку и бойко звякают шпорами.
– Как будет угодно вашему благородию…
Один из них, приземистый кривоплечий парень с шапкой черных волос, начинающихся почти от самых бровей, выступает вперед.
– А по-моему, ваше благородие, порубить их, да и весь тут сказ.
Полковник улыбается.
– Это ты правильно, Тычинский, это у тебя идея. Слышите вы, – он поворотился к пленным всем корпусом. – Сейчас вас изрубят. Понятно? Впрочем, у вас есть еще шанс остаться в живых. И это тоже понятно. В живых, говорю, можете остаться. – Шмидт небрежно заглянул в темное зеркало маузера.
– Если вы раскаетесь и расскажете мне, где находится ваша банда, я отпущу вас на все четыре стороны. Ну?
Молчали мужики. Из-под хмурых бровей взгляд злой и упорный. Спокойно и тяжело дышат. Кулаки сжимают. Ничего не поделаешь. Игра такая вышла.
– Ну?
В задних рядах партизан заворочался кто-то грузно и уверенно.
– Дозвольте мне, ваше благородие.
Вздрогнули мужики, метнулись глазами и сразу в несколько хриплых голосов:
– Игнат, да рази можно.
– Своих-то? Ты что, паря?!.
– Игнатко, не ждали от тебя…
Вышел вперед мужик, широкоплечий и крутогрудый. Черная борода вся в крови запеклась, шея платком укутана, и платок тоже от крови весь пегий.
– Ого, – полковник Шмидт не ожидал ничего подобного. Кажется, можно поздравить себя с большим успехом. Нет, в конце концов, психология – это большая вещь.
– Говори!
Наклонился и густо земляным голосом заговорил:
– Мы с вами, господин офицер, давненько знакомы. Вы вот вглядитесь получше. Авось узнаете. Не узнаёте? Это плохо. Тогда в Подстепном быть изволили. Молодцы ваши, казачки, славно там погуляли. Весь мой двор разграбили. Настю, дочку мою, изнасиловали, а под конец схватили меня да привели к вашей милости на суд.
– Помните, как вы тогда меня по лицу-то ахнули. В свое удовольствие. Ну, всё бы ничего. Да как раз у меня один случай вот теперь вышел. Отблагодарствовать за это, как только возможно…
– Вы царев защитник, а я простой чалдон – Игнат Вытков. Так получайте должок-то…
Широко мелькнула длинная, узловатая рука, звякнув хлесткой пощечиной по полковничьей щеке. Головой о тяжелый табурет ударился полковник. Суматоха. А потом – бац – громкий, певуче раскатившийся выстрел маузера.
Кверху черной мохнатой бородой упал Игнат Вытков, захлебываясь последней волной своей беспокойной темной крови. Ползали жадно, в смертельном ослабевании ладони по грязному шершавому полу…
Полковник Шмидт закуривал папиросу. Хорошо, что он положил, по крайней мере, под руку маузер. Это никогда не лишне.
1929
ПО БУХТАМ ПОБЕРЕЖЬЯПодхваченная вскипающими волнами шхуна «Красная Индия» то нацеливалась своим бушпритом в небо, то опускала его до самой морской поверхности. Зюйд-вест рвал вечерние, желтоватые туманы. Туго натягивались косые паруса, и шхуна шла все стремительнее, шумней, оставляя за собой полосу пены.
Шкипер – Африкан Турусин – снял свой белый китель и зашел на палубу в подержанной широко распахнутой робе. Его коричневая от загара грудь изборождена татуировками «самой тонкой работы». Эти татуировки выкалывали ему бесчисленные друзья, кочующие по океану от Жанейро до Ливерпуля, от Одессы до Сиднея…
Шкипер Африкан Турусин – «мечтательный человек», по собственному выражению. Про таких людей обыкновенно говорят, что у них в глазах «есть сумасшедшинка».
– Послушайте, Африкан Александрович, – обращаюсь я к нему, – почему у вашей шхуны такое неожиданное название «Красная Индия»?
Шкипер слегка разводит руками:
– Вот подождите, скоро будет мировая революция, и тогда все суда начнут переименовывать в «Красный Китай», «Красная Америка»… Я заранее…
Он помолчал.
– И потом, знаете, уж больно дурацкое название было у нее раньше – «Офелия». Ну, посудите сами, что это такое: советское каботажное судно, шкипер Африкан Турусин, и вдруг – кисея, деликатесы? Ерунда!
Он сплюнул и закурил трубку.
Закат, плавивший свои краски на холодной зеленоватой поверхности моря, потух окончательно. Вправо от нас поднимались крутые берега Аскольда. Каким-то чудом ускользнувшая от щупальцев тумана, луна была похожа на огромный немигающий глаз совы.
Хлынул ночной холод. Пришлось надеть бушлаты. Было тихо. Летели искры из коротких морских трубок. «Красная Индия» шла полным ходом, слегка накренившись набок.
Ветер, сначала крепкий, значительно спал. Пустили мотор. В машинном отделении стояла духота, мотористы все время выходили на палубу.
– Все в порядке. Машина хорошая и самой простой конструкции. Что ей сделается?
…Африкан Александрович поднялся со свернутых канатов, на которых мы устроились, и выколотил трубку о подошву штиблета. Взглянул вперед.
– Сейчас подойдем к бухте Анна. Ближайший выход в море, лов иваси. В Анне останемся ночевать.
– А то вот еще слышали – Атлантида?
– Читал я это в каком-то журнале. Целый город спустился на дно океана. Дорого бы я, знаете ли, дал, чтобы пройтись сейчас по его улицам. Представьте себе – дворцы, мрамор, сводчатые залы, и все это заполнено зеленой водой, захвачено морем.
Гра-а-андиозно…
Утро дымилось белым туманом. За его густой завесой угадывалось знойное солнце. Звонко кричали чайки, вылетевшие на утреннюю охоту. Мы простояли в бухте весь остаток ночи. Теперь оставалось сдать кое-какой груз, предназначенный для Анны. Решено было, что выйдем в часов дня.
Бухта Анна – одна из тех немногих бухт, разбросанных по нашему побережью, которые стерегут сейчас миллионно-стадный ход иваси. Иваси засаливается и сотнями тысяч центнеров отправляется в город. Ловлей иваси отмечены все работы на Анне: везде шумящая на ветру ивасевая чешуя, везде серые широкие крылья сетей, развешанных для просушки.
Иваси. Эта небольшая рыбка, так неожиданно появившаяся в советских водах, приносит нам очень большие доходы.
Нужно создать необходимые условия, при которых лов и обработка ее развивались бы в еще более грандиозных масштабах. Фактически во всей иваси, которая проходит вдоль побережья, мы ловим самую незначительную часть.
Рыба – один из доходнейших участков нашего хозяйства, в то же время – один из самых отсталых в смысле оборудования.
Неизвестная у нас раньше нежная, удивительная по вкусу иваси появилась в нашей зоне приблизительно с 1922-23 года. Ее бросило сюда изменившее направление течений знаменитое японское землетрясение.
Вот уже несколько лет подряд, как иваси идет не ослабевая. Каждый год она буквально заваливает рыбалки. Обыкновенно получается так, что в самый разгар ивасевого сезона не хватает засольных сараев, не хватает рабочих рук. Далеко не всегда оказывается достаточное количество орудий производства – сеток.
И вот благодаря этим, отнюдь не случайным, обстоятельствам, миллионы иваси проходят мимо, десятки тысяч центнеров гниют на берегу.
Все это говорит, что наши рыбаки недостаточно приспособлены к реализации тех несметных богатств, которые сами плывут нам в руки. Все данные, например, указывают на то, что вполне целесообразно расширить и материально укрепить рыбное производство бухты Анна.
Бухта Анна с трех сторон зажата высокими берегами, дающими глубокую тень. Она имеет то преимущество перед другими бухтами, что рыбу, которую везут шаланды на обработку, возможно доставлять совершенно неиспорченной. А например, иваси на Тафуине наполовину портится под лучами знойного солнца.
Многого желать заставляет также и жилищное строительство. Большое количество новых бараков позволило бы сосредоточить на Анне необходимую рабочую силу.
Бухта Анна с трех сторон зажата высокими крутыми сопками. Низкие строения глядят прямо в упор морскому туманному простору.
Рыбацкое население в бухте в большинстве своем состоит из восточных рабочих: корейцев, китайцев.
Корейские ребятишки – полуголые, обожженные солнцем, стаями бегают за волочащимся по песку тяжелым шлейфом невода, наполняя корзины скумбрией, камбалой, красноперкой. Кореянки целые часы подряд возятся возле фанз за приготовлением каких-то замысловатых рыбных блюд.
Над бесконечными сетями, вздрагивающими на ветру, сидят молчаливые коричневые рыбаки. Занимаются починкой поврежденных в море сетей.
– Терпеливый народ, – говорит шкипер, указывая на работающих. – Трудолюбивый народ.
Мы подходим к одному из китайцев. Шкипер треплет его за плечо:
– Ваня, здравствуй.
Китаец медленно поднимает на нас свои раскосые глаза:
– Здластвуй.
На голове у него выцветшая шляпа с темной лентой, давно потерявшая право на свое название. Сквозь ее многочисленные дыры выглядывают жесткие, черные, с синеватым оттенком волосы.
– Ну как, Ваня, – продолжает Турусин, – зарабатываешь хорошо?
– Сейчас мало-мало пухо. Сейчас какой хорошо? Рыба мало-мало есть – хорошо есть.
– Что же, скоро рыбу-то ждете?
– Рыба скоро иди будет. Э-м-м-м шеси солнца – рыба иди. Сейчас рыба тоже еси, только мало.
– Сколько же ты зарабатываешь, когда рыба идет?
Рыбак улыбается, взблескивая крепкими зубами.
– Чиво сколько? Одна солнца сто рублей зарабатывай, другой солнца совсем пухо – ничего не зарабатывай. Такой дело.
Заработок рыбака зависит исключительно от улова. Существует, правда, гарантийная ставка, но, во-первых, она очень незначительна, а во-вторых, получают ее только ловцы, работающие на предприятии, а не в частных артелях.
– Вира якорь…
Ржаво гремит цепь. Шхуна слегка вздрагивает, подхваченная накатившейся волной.
Медленно выходим из бухты…
И вот уж Анна далеко.
Солнце. Безветренно. Море удивительно синего цвета.
Почти касаясь морской поверхности, пролетают, вытянув шеи, черные, очкастые бакланы.
1929
В ГОСТЯХ У ШАЛАНДЕРАШкипер Африкан Александрович Турусин стоял в бушлате, накинутом прямо на голое тело. «Красная Индия» изменила курс. Она шла теперь прямо на восток к бухте Гайдамаки.
Шкипер прищурил глаза:
– Читали последние газеты? Чан-Кайши-то что выделывает – прямо к войне ведет дело… Ну, Китай – Китаем… Но куда, скажите вы мне, пожалуйста, белогвардейщина-то лезет? Смешно даже! Подумали бы головой, уж если в гражданскую войну расхлестали их вдребезги, то какие разговоры теперь быть могут?..
…Море грохотало у прибрежных камней, наполняло воздух тяжелым раскатистым гулом. Небо темнело. Густой туман медленно заволакивал берега. Разбросанные по морю шаланды ныряли в пенистых волнах.
Шкипер протянул руку в сторону шаланд.
– Посмотрите, вот там, на этих кунгасах – китайские рыбаки. Что такое кунгас? Ерунда! Чуть сильный ветер – боковая качка, и отрыбачился – аминь – пошел на дно. Тяжелая, опасная работа.
А китайцы работают, да еще как работают! Я знаю случаи, когда рыбаки во время хода рыбы не спали по трое, по четверо суток подряд. Знаю и другой случай. В прошлом году прокатился по побережью шторм – и что же? Пяти шаланд недосчитались, а дня через два море выкинуло на отмель 14 трупов китайских рыбаков.
И вот раньше бывало так, что русский китайца или корейца – и «фазаном», и сволочью, и по морде… А теперь по бухтам этого нет. По бухтам теперь совсем другое отношение к восточным рабочим. Сплошь да рядом организуются смешанные артели: русский и китаец плечо-о-плечо работают. Я уверен, в случае войны так же вместе с ними плечо-о-плечо пойдут поднимать на штыки белогвардейскую погань и разных там генералов. Э, да что там говорить! Вот сейчас приедем в Гайдамаки, пойдем в гости к китайцам – у меня там много знакомых есть – сами увидите!
В темной гуще облаков сияющее голубой выбоиной показалось небо. Блеснуло солнце и сразу осветило крутой высокий островок, белый парус шаланды и легкое пышное кружево пены у камней. Совсем – пейзаж на раскрытом японском веере.
Китайские фанзы разбросаны по склонам сопок. Кажется, будто испугавшись чего-то, бросились бежать они врассыпную, да, вдруг застыв, остановились.
Извилистая тропинка, загроможденная камнями и неровно избитая конскими копытами, бежит от одной фанзы к другой, своеобразная улица!
Шкипер застегнул бушлат на все пуговицы. Начавшийся дождь, подхватываемый ветром, хлестал его по крутой груди.
– Пойдем к Су-Хаю. Есть среди китайцев у меня такой друг. Хо-о-ро-ший парень! Рулевой на шаланде.
Мы направились к одной из фанз. Из-за непогоды все население поселка было дома. В открытых дверях мелькали фигуры китайцев; иные из них задумчиво курили, другие склонялись над ярко расписанными чайными чашками.
Су-Хай встретил нас на пороге своего приземистого, тусклоокого «особняка». Высокий, почерневший от слишком долгого знакомства с морем китаец, с висками, тронутыми сединой.
Он разгладил улыбкой свое лицо, иссеченное длинными морщинами.
– А, капитана! Здравствуй, капитана!
Шкипер крепко пожал ему руку.
– Мы к тебе в гости.
– Пожалуйства. Проходи, капитана!
Скинув бушлаты и штиблеты, мы, согнувшись, вошли в устланную тростниковыми циновками фанзу. В фанзе живет сам Су-Хай, его жена-китаянка – и дочь с зятем. У дочери к спине крепко прибинтован годовалый ребенок – сын.
– Будем мало-мало чай пить, – улыбчиво говорит Су-Хай.
Шкипер оседлывает табурет, сделанный из китового позвоночника, и добродушно машет рукой:
– Ладно!
Хозяин устраивается прямо на циновке, возле низкого круглого стола. Приносят чайные приборы: плоские блюдца и небольшие, витиевато расписанные чашечки.
Темно-янтарный чай тонкой дымящейся струей льется по чашкам. На столе появляется сахар и пресные «пампушки». Чай пьем медленно. Так же медленно течет разговор.
Су-Хай отпивает небольшой глоток и, держа чашку на уровне лица, не торопясь говорит:
– Плохой погода. То шибко жарко, то холодно. Холодно – рыба боится. Глубоко идет…
Сквозь пар, поднимающийся из чашки, его лицо похоже на бронзовое изваяние Будды.
В разговор вмешивается зять. Он довольно сносно говорит по-русски.
– Если станет хорошая погода, большой улов будет. О-очень большой улов. Рыба сильно идет.
И вдруг меняет тему разговора.
– Ну, а скажи, что во Владивостоке о войне говорят? Будет ли война или нет?
Шкипер быстро дожевывает пампушку и залпом выпивает свою чашку чаю. Он, видимо, ждал этого вопроса.
– Война? Наша рабочий власть (шкипер нарочито подделывается под китайский жаргон) совсем не хочет война. Война хочет китайские генералы, китайские купцы и русские генералы, которые убежали из России, когда революция была. Понимай?
Су-Хай и зять одновременно кивают головой. Женщины забывают про чай, подвигаются поближе. В глазах у них – неподдельный интерес. Видно, что вопрос их не на шутку волнует.
– Так вот, – продолжает шкипер, – мы войны не хотим. Зачем русским рабочим война? Верно? Но ваши генералы, чтобы заставить нас воевать, взяли да и захватили Китайскую железную дорогу. Понимай? Так. И если теперь они ее нам обратно не отдадут, мы с ними разделаемся как надо.
Зять Су-Хая быстро переводит сказанное шкипером. Су-Хай делает длинный глоток и ставит чашку на стол.
– Никакой войны не будет, – вдруг заявляет он и решительно качает головой. – Никакой войны. Кто будет воевать? Зачем моя будет убивать русский рабочий? Совсем пухо! Моя тоже рабочий. Моя будет убивать генерала, чтобы китайская земля была мало-мало моя. Хо!
И зять, радостно улыбнувшись, подхватил:
– Хо!
…В широкие открытые двери были видны косые взмахи дождя и широкий залив, весь потемневший, усеянный пенными «барашками».
Су-Хай задумчиво прищурил глаза:
– При советской власти китайские люди – хо, совсем свободно жили. Моя живи в Китае. В Китае рабочие шибко голодный есть. А купеза живи хорошо. В Китае тоже надо советскую власть!
– И будет советская власть!
И шкипер ударил своей широкой ладонью по столу так, что чашки подпрыгнули.
Фанзы ловцов в Гайдамаках чисты и хорошо убраны. Везде мягкие циновки, сундуки и даже узорно расшитые одеяла.
Средний заработок ловца равняется 130–140 рублям в месяц. Работает на промыслах не один ловец, а вся семья: женщины и дети.
Продукты отпускаются рыбакам по норме. Ловец может урвать время и на то, чтобы раз-другой съездить в город. Но что касается удовлетворения его культурных запросов, что касается культурной работы среди восточных рабочих, то тут дело обстоит очень плохо.
Среди восточных рабочих имеется определенная тяга к клубам. Несмотря на то, что все кинокартины, идущие по бухтам, сопровождаются надписями исключительно на русском языке, несмотря на то, что вечера и спектакли тоже идут на русском языке – китайцы буквально до отказа заполняют клубы побережья.
И это вполне понятно. После тяжелой утомительной работы так хочется отдохнуть, развлечься. Особенно молодежи. Именно эту молодежь мы должны в первую очередь охватить нашей культурной работой.
В действительности же на рыбалках не встретишь ни одного китайского или корейского инструктора, ни одного культработника, знающего китайский язык.
И вот поэтому-то опий и водка просачиваются на наши рыбалки. Это тревожный признак.
Утром мы были уже готовы к отъезду из Гайдамаков. После вчерашнего дождя погода стояла солнечная, ясная. Артель русских и китайцев выгружала с большой неуклюжей шаланды соль.
Работа шла размеренно и быстро. Мешки взлетали вверх и, плотно улегшись на плечи грузчикам, длинной вереницей бежали к сараю.
Выгрузка близилась к концу. Вдруг у одного китайца мешок с солью вздрогнул и грузно спустился на землю.
К нему подбежал неуклюжий русоголовый грузчик с неимоверно широкими плечами.
– Что, усталь взяла, милой, – заекал он на олонецкий манер, – давай-ка я тебе подмогу.
Схватил мешок и, легко вскинув его на плечо, побежал, переваливаясь с ноги на ногу, к сараю.
…«Красная Индия» отходила. Нетерпеливо вздрагивал мотор.
1929
