Текст книги "Сочинения. Письма"

Автор книги: Сергей Куняев

 
Ныне, о муза, воспой Джугашвили, сукина сына.
Упорство осла и хитрость лисы совместил он умело.
Нарезавши тысячи тысяч петель, насилием к власти
                                                                                        пробрался.
Ну, что ж ты наделал, куда ты залез, расскажи мне,
                                                                                         семинарист неразумный!
В уборных вывешивать бы эти скрижали…
Клянемся, о вождь наш, мы путь твой усыплем цветами
И в жопу лавровый венок воткнем.
 

1931

 
Гренландский кит, владыка океана,
Раз проглотил пархатого жида.
Метаться начал он туда-сюда.
На третий день владыка занемог,
Увы! Жида переварить не мог.
Итак, Россия, о, сравненье будет жутко —
И ты, как кит, умрешь от несварения желудка.
 

1931

 
Его Толстой, как бог меня, простил.
Он задом думал, головой трудился.
Он только что Платона окрестил
И тут же от Платона открестился.
 

1931

 
У Зозули бе в начале слово,
И Зозуля весел бысть и бе.
Тихий час. Тлел «Огонек» в избе,
И роди Зозуля Смелякова.
 

1931

 
Мы верили ветрам-скитальцам,
Мы песни холили в груди.
Пересчитай нас всех по пальцам,
Но пальца в рот нам не клади.
 

1932

 
Мы с тобой за все неправды биты,
Наши шубы стали знамениты,
По Москве гуляли до зари.
В городе все басни нам пришиты,
Все же мы с тобой, Сергей, пииты.
Мы пииты, что ни говори.
 

1932

 
Три дня гадали на бобах,
И все выходит: Авербах.
 

1932

 
Сегодня дурной день.
У Оси карман пуст.
Сходить в МТП лень.
Не ходят же Дант, Пруст.
 
 
Жена пристает: «Дай!»
Жене не дает: «Прочь!»
Сосед Доберман – лай.
Курил Мандельштам – ночь.
 

1933

 
И предстал пред Мадур-Вазой
Воин с синими глазами.
Волосы его густые
Вороным крылом спадали
На суконные оплечья.
Ты скажи мне, Мадур-Ваза,
Разреши мою загадку:
«Сколько будет, если тыщу
На четырнадцать умножить?»
 

1933

 
Сергей Антонович Клычков
Спер Мадура и был таков.
 

1933

 
Галиной Бык ты названа, корова,
Серебряковой сделалась, но вот,
Куда б ни шла теперь Серебрякова,
Вослед за ней, склонив рога сурово,
Мыча, ее фамилия идет.
 

1933

 
Молчу, молчу – но противу желанья
Доносится протяжное мычанье.
Честное слово —
Серебрякова!
 

1933

 
Пиши, но избегай подобных тем.
О, лучше б не писала ты совсем.
 

1933

 
Из Англии приехала она,
Но это уж не Англии вина.
 

1933

 
Бог Гименей, бог Загс иль просто бог,
Любезные, соединил вам руки.
Но вовремя вам будет дан урок
Под руководством возмущенной скуки.
 

1933

 
Те, что не родились – не потеря.
То, что не доделал – не дела.
Угадай, на сколько вёсен Мэри
Временно беременной была?
 

1933

 
Здесь похоронен юноша и муж
Всех жен своих, да и чужих к тому ж.
 

1933

 
О Делия, склонившись над могилой,
Пролей слезу и прошепчи о нем.
Он называл твою любовь постылой
И превращен за это в чернозем.
 

1933

 
К чему нам скорбный перечень имен?
Как звать меня? Не помню ни черта я!
Но надо мной шумит трава густая.
Вы видите, друзья, я погребен
И все-таки, друзья, произрастаю.
 

1933

 
У ворот Панферова
Шекспир целует борова.
А у наших у ворот
Козел Ставского дерет.
 

1934

 
Наталья Петровна
Поехала по брёвна.
Зацепилась за пенек,
Просидела весь денек!
 

1934

 
Пью за здравие Трехгорки.
Эй, жена, завесь-ка шторки:
Нас увидят, может быть.
Алексей Максимыч Горький
Приказали дома пить!
 

1934

 
Здравствуй, Леваневский, здравствуй, Ляпидевский!
Здравствуй, Водопьянов, и прощай!
Вы зашухарили, «Челюскин» потопили,
А теперь червонцы получай!
 

1934

 
Рассвет апрельский тих и ал,
Просторы пахнут нежно мятой.
Иван дубину в руки взял…
Стой, братец, я не виноватый!
 

1935

 
Средь берегов Днепра дремучих
Прогрустили певучие уключины —
На Украине родился Кр у ченых.
 
 
Где мамонт столетья продрых,
Среди морозов седых
В Сибири рос Кручен ы х.
 
 
Великороссов голоса точёны.
Глазастые ядрены жёны —
В Москве работал Алексей Кручёных.
 

22 мая 1935

 
Рыдают Галилеи в нарсудах,
И правда вновь в смирительных рубашках,
На север снова тянутся обозы,
И бычья кровь не поднялась в цене.
 

1931

 
Сквозь изгородь и сад пчелиный
Войдут с улыбкой именины
И заторгуют на пиру.
У них детей и жен охапки,
Их сборы были коротки,
И у мужей из хвои шапки,
Из лопухов у жен платки.
Их от жары румяны лица,
Им не заказано лениться
И пировать, и пить. Ну, что ж?
Но тяжкий взмах твоей ресницы!
Но золото румяных кож!
И вот уж вечер в сени бьется
Парным теплом и комаром.
Карнизы, огород, колодцы,
Жуков по жести жесткий гром.
И руки мне в рубаху спрятав,
Ты гнешься на моих руках,
И нет нигде таких закатов,
Какие у тебя в зрачках!
 

1932

 
А. Давно бы
Забросить все,
Что было жизнью там.
Вернуться в край —
Мальчишества счастливый,
И ноздри трепетные,
Нежные
Коням
Расцеловать, и в жесткие их гривы
Вплести ладони.
Родина моя,
Встречай теплом
И темным дымным хлебом
И петушиным криком,
Снова я
Нашел тебя под позабытым небом.
Твой дальний шум
И золотая тьма
Закуталися в вёснах и туманах,
Открыты мне.
И вновь твои дома
Ползут ко мне на пузах деревянных.
Вновь сеновалы к небу вознеся,
Опять станичным девкам
Игры снятся.
В кровати их тяжелые тела
Неровно дышат —
По любви томятся.
И ты, Анастасия,
Где сады,
В которых мы с тобой тогда гуляли.
Пусть нет тебя —
Я отыщу следы
Дыханья твоего. На одеяле
Надкусанном,
Где сладкая слюна еще кипит,
Еще пойму припева
Нетерпеливость.
Где теперь она,
Скуластая насмешливая дева?
Да, может быть, всего не возвратить,
Раз не могу
Глядеть забаве в очи,
Наперстками ее дыханье пить.
 

(Обращаясь к Б.)

 
Вот чем твой сын
Сегодня озабочен.
 

Б. Постой, постой. Чего ты мелешь? Полюбуйтесь, пожалуйста! В кои веки придет и вместо того, чтобы встретиться, как надо, с отцом, идет обнимать сеновалы и целовать лошадей в заморенные морды. Подумаешь, какая невидаль – сеновалы и лошади.

 
А. На сеновалах этих
Наравне
С закатами
Мы с лучшим счастьем знались.
Смеясь, зарывшись в сено, обо мне
Удачи, словно девушки, шептались.
Широкий мир! Широкий двор.
Вон там
Завозни темные
С мучным удушьем сладким.
Вчера был дождь?
По ржавым желобам
Вода струилась.
Знаю, знаю, кадки
Полны дождя рыданьем до краев.
Пусть отстоится!
Пусть переночует
Мою любовь. Последнюю. Без слов.
 

Б. Совершенно правильно – завозни. Вслед за ними, если повернуть налево, – помойная яма, нужник. А за нужником уже будут огороды. Неужели ты так хорошо помнишь наши места?

 
А. И воркованье голубиных стай.
Как нежно крылья пестрые толпятся.
От этих крыл – от этих крепостей
Хотел я лучше турманом подняться.
 

Б. Ну а вот голуби-то, брат, без тебя вывелись. Как уехал, так и начали выводиться.

Которых пораспугали, которых поворовали, которые разбродяжничались.

И остался теперь один сизый. Кубарь. Старик.

Однако же что мы с тобой замешкались. Здесь на ветру. Пойдем. Водка-то у тебя есть?

А. Есть.

Б. А!

А. А что?

Одни женщины. Что бы они могли рассказать? Старик, который говорит, что у мира золотое сердце. Шут: как бишь осердня?

Легко смеяться над глуховатыми. И так шекспиристо: какая светлая голова погибла!

Руки в боки у толстых розовощеких торговок. Морковь, брюква, смех за углом. Парень с девушкой (цветок в зубах). Рыбья чешуя. Свежий ветер по всему свету. Народ вышел на сцену.

(Фраза. Долгая пауза. Фраза. Долгая пауза.)

Это было солнце.

1934

 
О, сколько красных жарких лис
Шло на иртышские закаты —
О, как и холоден и кис<л>
В мешках грохочущий кумыс!
От этого былого дня
Любимца, хама, азиата
Дорог не будет для меня!
Костер с зачесами огня,
Твой узкий лоб и глаз бесстыжий,
Волос тяжелых вихрь рыжий
И гребень, павший на траву, —
Вот все, чем я теперь живу.
 
 
Ты нежно мне в лицо дохнёшь,
Вся в золоте румяных кож,
Отыскивая, отступая,
И руки вытянув, придешь,
От поздней радости слепая.
 
 
А осень ягод принесет,
Повиснет птичий перелет,
Пойдут дожди, дубы, медведи,
Звездою треснет спелый <плод>
И съедутся гостить соседи.
А твой отец рыжебород,
И даже страх меня берет,
Что борода его на меди.
Но все же съедутся соседи,
Пройдут сквозь листья и жару…
 

1935

 
В луне, наверно, будет сто пудов
Самого чистого серебра,
А все-таки летит над степью луна
Легче пуха от губ возлюбленной.
 
 
Сколько нежности в моем сердце,
Сколько тяжести в моей песне,
А все-таки песня летит легко,
Легче пуха от губ возлюбленной.
 
 
Я хочу спеть о том, что было…
Русские казаки ели жирных гусей
И нюхали цветы в своих садочках,
А нам было тяжело,
А мне было тяжело,
Как верблюду, несущему соль в рогоже.
 
 
Чьи озера у Павлодара? – Осипова.
Чьи друзья в городах? – Осипова.
Кто торгует крупой и ситцем? – Осипов.
Рыжий Осипов овладел нами.
Чьи озера у Павлодара? – Осипова.
Чьи друзья в городах? – Осипова.
Кто торгует крупой и ситцем? – Осипов,
А нам осталась одна песня.
Но листья опадали, как наши надежды,
Чтоб снова зазеленеть, опадали листья.
И скакали джигиты до Каркаралов,
И скакали джигиты до Акмолов,
До самого города Семипалатинска.
Поднятыми вверх нагайками
Приветствовали мы красных.
Женщины выходили в лучших чувлуках
И протягивали им пищу.
 
 
Осипову отрубили голову
И бросили в Иртыш.
Плыви, плыви, рыжая голова,
Мимо Павлодара,
Мимо Чернолучья,
К самому Омску!
Так будет лучше…
Радуемся мы.
 
 
Как же не петь нам и не радоваться?
Пастухи и бедняки едут с разных сторон,
В колхозе все едят печеный хлеб
И работают дружно!
 

 
Если только хозяин позволит,
Если только сыновья его позволят,
Если только гости его позволят,
Я могу об этом спеть.
Если только хозяин не разгневается,
Если только сыновья его меня не выгонят,
Если только гости его
Не помогут меня бить,
Я буду петь хорошо.
Пусть же у хозяина будет много сыновей
И еще больше будет гостей,
А верблюдов будет больше,
Чем гостей и сыновей вместе.
Что еще ему могу я пожелать?
Если то, что я пою, – неправда,
Пусть у меня отвалится третья рука,
Пусть у моей невесты выпадет борода,
Пусть оживет тот баран, которого мы съели.
Да если бы это и неправда была,
Кто меня в этом сможет уличить?
То, что делается на одном конце степи,
На другом конце степи знают понаслышке.
А то, что совсем там не делается,
Знают наверняка.
 
 
Хотела погубить казахский народ
Улькун-вошь.
Заползала в юрты
Улькун-вошь,
Кусалась больно
Улькун-вошь,
Ой-ой, как больно кусалась
Улькун-вошь!
По степи бежала Улькун-вошь, как серый конь.
Кто побожится, что у нее не было копыт?
Кто утверждает, что она не съела овцу?
Кто вызовется вышибить ей зубы?
От нее терпел казахский народ беду,
От нее хирели самые жирные женщины,
Ее не принимал мулла в подарок.
Кто вызовется сломать ей рога?
Кто осмелится плюнуть ей в глаза?
Кто ее погладит против шерсти?
У кого она не сидит за пазухой?
Но вот нашелся такой джигит,
Превысивший свою собственную силу,
Перехитривший свою собственную хитрость,
Потерявший свой собственный малахай.
Он решил убить Улькун-вошь,
Он решил спасти от нее
Казахский народ.
Он решил заслужить себе благодарность
От всех испытывающих зуд.
 
 
Поддержим мудрое решенье!
Укрепим храбрейшего!
Будем спокойны.
Послушаем, что случится дальше.
А теперь угостите певца.
Петь тяжелее, чем слушать,
Слушать тяжелее, чем спать.
А вы до сих пор еще не уснули?
Я не буду пить кумыса —
Дайте выпью!
Я не буду есть мяса —
Дайте мяса!
Я не буду пробовать баурсаков —
Положите на ладонь!
Я не буду продолжать песню —
Слушайте дальше!
 
 
Поймал джигит на аркан
Улькун-вошь,
Повел джигит на аркане к озеру
Улькун-вошь,
К самому берегу повел
Улькун-вошь,
Начал в озере топить
Улькун-вошь,
Начала просить его Улькун-вошь:
«Оставь меня нюхать травы,
Я буду жевать одну полынь,
Я буду обходить юрты кругом!»
Начал джигит толкать ее сапогом,
Сбрасывать ее с высокого берега,
Связывать ее поясом,
Хлестать ее плеткой.
Тогда рассердилась
Улькун-вошь:
«Как ты смеешь заставлять меня
Прыгать в воду,
Как ты смеешь толкать меня в воду,
Когда сам
Не умывался еще ни разу?!»
 

 
Хорошо, рассказывают, старики пели, —
Почему бы им плохо петь, в самом деле?
Только в Баян-Ауле,
Только в Кара-Джайтаках,
Только в Каркаралах —
В каждом месте у певцов разный был обычай:
У одного жеребячий голос, у другого бычий,
А третий поет, как на душу мулла положит,
И лживою молитвою песню треножит.
 
 
Хорошо, рассказывают, старики пели, —
Почему бы им плохо петь, в самом деле?
Для них баевы кызы молоко доили,
Много они ели, а еще больше пили.
Родится у бая жеребенок —
Золотой жеребенок!
Ребенок родится – золото, а не ребенок!
Были они у бая самые первые гости,
Веселее побитого волка,
Жирнее высохшей кости.
Ай да певцы!
Ну и певцы!
Куда как старик распелся, —
«Азрак тратур!»
Но будем иметь к старшим больше почтенья,
Признаем за лучшее в степи их пенье.
Хорошо, рассказывают, аксакалы пели, —
Почему бы им плохо петь, в самом деле?
Домбра моя запечалилась, пора нам
                                                              признаться:
Тебе, Амре, за беззубыми не угнаться.
Дед твой у бая батраком работал,
И тебе, Амре,
                             сгибать спину пришлось бы, поди-ка,
Да подоспели красные пики,
Да подоспели красные, горячие флаги,
Полные доблести и отваги!
Споем же песню, насколько уменье позволит,
А кто слушать не хочет – не будем неволить.
Вижу: поднимаются и уходят баи —
Отворите им двери, будьте вежливы!
Вижу: плюются и уходят баи —
До свиданья, кош, еще встретимся!..
До свиданья, Амильжан,
Посчитай последний раз своих баранов.
До свиданья, Джурабай,
Не забудь почитать перед сном Коран.
Слышу: хлопают мне товарищи,
В смуглые ладони ударяют товарищи,
В привычные к работе ладони гремят
                                                    товарищи.
Красное солнце над степью —
                                                    ветреной быть заре.
Для вас, товарищи, песню поет байгуш Амре!..
А-а-а-а-а-а-а-а-ы-ы!
 
 
Если ехать отсюда степью – доедешь не скоро
До места, откуда увидишь синие горы,
Качающиеся в туманах холодною тенью,
Как в озере качается твое изображенье.
Роясь в травах ноздрями,
                                              проходят бараньи гурты,
На пастбищах предгорья
                                              мы круглые ставим юрты.
Здесь солончак не разбили конские копыта,
Целителен предгорий воздух,
                                            от болезней защита.
Приезжали к казахам приказчики, говорили слово:
«Мы к вам посланы от большого купца Жезлова.
Обнаружен в горах золотой песок —
                                          добывать его надо…
Нанимайтесь, джигиты, —
                                         хорошая будет награда!..»
И подкуплен мулла, и русскими бай запуган,
Остальные стоят, переглядываются друг с другом.
А приказчики сахар показывают,
                                      развернули ситцы:
«Это всё для того, кто гор не боится».
А баи говорят: «Надо ехать!»
А мулла говорит: «Укрепим храбрейших!»
Сотни нагаек набрали приказчики —
                                    прощай, родной аул!
Холодный ветер, нехороший ветер,
                                    темный ветер в горы потянул.
У купца Жезлова высокие сапоги,
                                    на затылке волосы.
Охраняют нанятых строго «красные полосы»,
Работают нанятые, передохнуть не смея,
Половину деньгами получают,
                                     половину – в зубы да в шею.
Какой щедрый купец Жезлов!
Не отступится он от своих слов.
Он заботится о работнике, чтоб работник не сдох.
Хорошо помогли ему мулла, баи и сам бог.
Но еще хитрее, чем баи, купец и мулла,
Болезнь, которая средь казахов и пошла.
Ни одного из работающих
                                   не осталось в живых.
 
 
Желтая болезнь,
Огненная болезнь,
Страшная болезнь сожрала их!
 
 
Вот какое печальное происшествие было на свете,
Но не грустите, собравшиеся,
                                  не печальтесь этим!
Здравствуй, утренняя степь,
                                 свежая, как мое детство!
Солнце поднявшееся, домбра моя, приветствуй!
Поднимается новое солнце над степью, —
Хлопайте, хлопайте, товарищи, в ладоши!
Гниет в степи простреленная башка Жезлова, —
Веселее, товарищи,
                                веселее хлопайте в ладоши!
Не удалось баям и купцу обмануть правду.
Крепче, крепче ударьте, товарищи, в ладоши!
Отнимем у кулаков всё,
                                передадим в колхозы, —
Гремите, ладони трудящихся!..
Здравствуй, утренняя степь,
                               свежая, как мое детство!
Солнце поднявшееся, домбра моя, приветствуй!
Мы прокладываем стальную дорогу к Туркестану,
И приветствовать гостя стального я тоже стану.
Так закончим же получше эту песню:
Да здравствует свободная
                                Казахская республика!
 

 
Не говори, что верблюд некрасив, —
Погляди ему в глаза.
Не говори, что девушка нехороша, —
Загляни ей в душу.
 

 
Лучше иметь полный колодец воды,
Чем полный колодец рублей.
Но лучше иметь совсем пустой колодец,
Чем пустое сердце.
 

 
Слушайте, слушайте песню эту,
Люди, сидящие на крышах!
Спешьтесь, всадники, если вы
Нас послушать остановились!
Слушай, слушай, заезжий гость,
Наш приятель из Упсырзага!
 
 
Бросьте, юноши, улыбаться.
Крепкие, белые ваши зубы
Девушкам лучше вы покажите,
Нечего, право, тут гордиться,
Если работаете в Павлодаре,
 
 
Если имеете бумажные деньги
И сапоги из хрустящей кожи,
И кошелек из душистой кожи,
И часы на длинной цепочке.
 
 
Нет, я не буду у вас выпрашивать
Ни бумажные ваши деньги,
Ни сапоги из хрустящей кожи,
Ни кошелек из кожи душистой.
 
 
Нет, и часов мне ваших не надо.
Я прошу одного вниманья
К песне этой – она вам подарок.
 
 
Есть такие соседние страны,
За Кзыл-Кумом – большие страны,
Где сады, как облако, белые
Оттого, что цветут там яблони;
Где растет шерсть не на баранах,
А на травах и на растеньях,
Очень тонкая шерсть и белая,
Очень ценная шерсть и мягкая;
Где ковры красят
Кровью сердца
И в черный чувлук закутываются.
 
 
Там жили недавно хитрые
Купцы-узбеки, далеко известные
Хитростью своей и торговлей.
И хитры они были настолько,
Что всего лишь и состояли:
Из глаз
Жадных, быстрых и шарящих,
Из рук с проворными пальцами
И кошелька в кармане.
 
 
Но и с хитрыми бывает несчастье,
И лиса в капкан попадает,
И мулла в дураках бывает,
И у бая не всё в порядке,
Если шлет Павлодар декреты.
 
 
И случилось такое дело:
Приезжали в Кзыл-Кум персы,
Купцы-персы, на птиц похожие,
Только с синими бородами.
Персы узбеков перехитрили,
Обманул
Купец – купца, шельма – шельму.
Персы дали узбекам в руки
Рваную шаль,
Персы дали им в руки
Пеструю шаль
И в придачу к ней восемь звезд.
И пока узбеки в небо смотрели,
Выбирали получше звезды,
Персы вытащили из кармана
У прославленных кошелек.
Были узбеки
Пристыжены этим,
Закричали купцам персидским:
«Вы собрали большую жатву,
Но еще мы к ней даже прибавим,
Если вы на восход уйдете.
Там есть город Семипалатинск,
Там есть город Каменногорский,
И живут там простые люди,
Называемые казахами.
Там торговле должны быть рады,
Только б звезд на небе хватило!»
Персы узбеков послушались быстро,
Приезжают в Семипалатинск,
А оттуда и по аулам
Торговать поехали персы.
Видят камни сначала персы,
После видят и кости персы,
И следы видят возле полыней,
А потом увидели сразу
На коне чернохвостом джигита.
Поравнялись персы с джигитом,
Говорят ему вежливо: «Здравствуй!
Как тебя называть прикажешь?
И куда ты дорогу держишь,
Нашим не будешь ли покупателем?»
Отвечает джигит им вежливо:
«Джурабаем звать меня, повстречавшиеся.
Ремесло у меня почетное:
Я преследователь кашкыров,
Золотопогонных и ненавистных.
Ремесло у меня похвальное:
Я ловец мохнатых тарантулов
С черным ядом и белым именем.
Еду я теперь в Семипалатинск,
Может, там теперь Джурабаю
Ремесло другое найдется.
А еще мне знать интересно,
Как мне вас называть прикажете?
И куда вы дорогу держите?
Чем торгуете в этой местности?»
Тут купцы ему заулыбались:
«Мы приехали, торговцы звездами,
Мы из Персии в степи прибыли.
Мы не будем цены запрашивать,
Не желаешь ли товара нашего?»
Джурабай рассмеялся весело,
И вся степь рассмеялась весело:
«Нет, не буду я покупателем,
Я и сам себе звезд достану!»
Он пришпорил коня чернохвостого,
Прыгнул в самое небо скакун его,
Чуть луну не разбил копытами.
И когда вновь купцы персидские
Джурабая в степи увидели,
На рукаве его была красная
Звезда была пятиконечная.
И с тех пор Джурабай комиссаром.