Текст книги "Ливонское зерцало"

Автор книги: Сергей Зайцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

...Между тем вино всё более овладевало телом Николауса. Вино это было – тепло и лёгкость. Оно охватило сначала весь живот, потом поднялось к сердцу и вскоре затем переместилось в спину, чуть повыше лопаток – в то самое место, где у ангелов крепятся крылья. Тут мелькнула у Николауса догадка, от которой приятно вздрогнуло сердце, – не выросли ли у него крылья?

Он оглянулся. Но никаких крыльев не увидел. Может, крылья у него были незримые?..

И произошло чудо! Своды вдруг стали высокими, как ночное небо, а стены вообще будто потерялись. Николаус увидел, что возле него и над ним парят люди, те, что скрывали лица под масками-харями. Николаус тут обратил внимание на то, что он и сам уже парит среди них. И его охватило великолепное смешанное чувство – страха и восторга. Страха от того, что он может сейчас пребольно упасть, и восторга от того, что он летал... Он диву давался: как же он мог забыть, что умеет летать! как же он мог забыть о крыльях! как он мог забыть о том месте, из которого крылья растут! это же так просто – не забыть! это то место, за которое волчица берёт волчонка, перетаскивая его!.. Неким внутренним усилием Николаус поднимал себя за то место, как волчица поднимает волчонка, и летал, летал и уже более не боялся упасть. Он наслаждался полётом, и восторг переполнял его существо.

Так, радуясь обретённому умению, взволнованно паря, Николаус в какой-то момент вспомнил, зачем он оказался здесь, и стал приглядываться к тем, кто был к нему ближе всех. И увидел он, что под маской козочки как будто скрывается девушка. Рассмотрел он тонкую талию, худенькие плечи. Николаус заговорил с ней:

– Не тебя ли я ищу? Не тебя ли выглядывал на земле, а нашёл под небесами?

– Меня. Меня ты искал, красавчик-Волчок, – радостно проблеяла Козочка.

– Не обидел ли тебя здесь кто-нибудь? Не нужно ли кому-нибудь воздать?

– Нет, Волчок! Никто не обидит Козочку у заботливого Хозяина.

Николаус обрадовался и снял маску:

– Тогда полетим же отсюда, Мартина. Тебя никто не удерживает более. Да и я в обиду не дам.

– Мартина? – засмеялась девушка. – Я вовсе не Мартина. А ты – никакой не Волчок, а Blindekuh...

И она изящным движением приподняла на несколько мгновений маску.

Николаус увидел Ангелику. И сердце его затрепетало от радости.

А Ангелика, опять надвинув маску, закружилась вокруг него:

– Ах, Николаус! Как я рада, что ты здесь, что ты нашёл меня!.. И я теперь не одинока!

– Милая Ангелика! Я искал Мартину. Она, кажется, в беде. Её нужно спасать.

– Забудь про Мартину, мой Николаус. Она служанка, она – никто, ничто. Я сейчас перед тобой! Возлюбленная твоя!.. Люби же меня. Возьми меня. Прямо здесь возьми, под облаками – под сводом небесным. Чтобы видели все нашу любовь. Возьми меня всю без остатка, выпей меня, опустоши сосуд, сокруши меня, растерзай на кусочки. И отдай мне душу. Пусть, Николаус, душа твоя сейчас прилепится ко мне... – и она всё кружилась, кружилась, удалялась от него и манила его рукой, манила.

Он, зачарованный, последовал за Ангеликой, так счастливо оказавшейся здесь; мечтая о ней, желая се, он обнял её... но тут же отпрянул от неё, ибо она была холодна как лёд, обжигающе холодна; и даже когда он оставался рядом, он чувствовал, что от неё веяло холодом, как от ледяной пещеры.

Николаус, терзаемый подозрением, изловчился, сорвал с неё маску и увидел... жёлтый череп с пустыми глазницами. Он посмотрел на ноги её, и взору его явились гнусные копыта, измазанные в навозе. Но стоило Николаусу мигнуть, как вместо черепа перед ним предстало красивое, холёное лицо Фелиции, и уж не копыта были у этого существа, а розовые нежные ножки – ну совсем как у ребёнка.

Вот наваждение-то!.. Николаус в негодовании покачал головой.

Баронесса протянула к нему руки, сделала любящие глаза и позвала нежным голосом:

– Отик... Отик...

Вдруг нехорошо засмеялась – как смеются над людьми, которых ненавидят.

Николаус здесь понял, что никакая это не Фелиция была и уж тем более не Ангелика, а суккуб, вознамерившийся его совратить и завладеть его душою, подлый суккуб это был – один из тех, что умело сквернят людей грехом разврата. Это открытие потрясло его и подействовало отрезвляюще.

Обман не мог продолжаться вечно. Действие вина прекратилось, дурман отпустил, и Николаус... обнаружил себя стоящим в одиночестве у одного из пилонов. Николаус понял, что всё – привиделось ему и не было никакого полёта, что всё это время он пребывал в одном месте, прислонившись к холодному пилону спиной, сложив руки на груди, и с закрытыми глазами грезил.

Он огляделся.

Собрание значительно пополнилось новыми лицами; если выражаться точнее – харями. Собаки и лисы, жабы и цапли, коты и овцы чувствовали себя в этой ассамблее как дома. Николаус увидел длинный стол в углу помещения. Стол был заставлен блюдами и кувшинами. Иные подходили к столу и плескали себе вина в кубок – для веселья, для дурмана. В одном месте и в другом пели псалмы на известные мотивы, но под мотивы эти славили не Господа, не святых, а Князя тьмы и слуг его; богохульные это были псалмы. Звучали лиры и гобои.

А тут, недалеко от Николауса, взялись бить какую-то женщину. Она плакала, но не отбивалась, сносила побои терпеливо и принимала их, как должное. Николаус, готовый вступиться, спросил, за что её бьют. Ему ответили: она – нерадивая ведьма, ибо по лени и скудоумию не сотворила ни одной пакости со времени последнего собрания и ей даже нечего выложить для отчёта Матушке.

Наконец в зал вошёл и привратник, запер за собой дверь на ключ. Значит, собрались все...

Поклонники Сатаны – не менее полусотни человек – притихли.

Вдруг будто по волшебству, сами по себе зажглись факелы, укреплённые под потолком, и яркий свет выхватил из полумрака круглый подиум, устланный красными и чёрными коврами. На подиуме возвышался алтарь – по виду очень напоминавший плаху. Алтарь был покрыт неким чёрным шёлковым знаменем, испещрённым магическими письменами. На алтаре, на сверкающем золотом блюде красовалась большая чёрная репа. Крупный живой козёл с длинными космами чёрной шерсти, свисающей с шеи и живота, сидел на камне, похотливо раскинув ноги.

Николаус не вполне ясно видел алтарь издалека и потому, раздвинув братьев и сестёр, подошёл к подиуму поближе. На него было зашипели недовольные, но, увидев широкие плечи и злобный оскал волка, притихли.

Перед козлом, поклоняясь ему, стояли на четвереньках несколько колдунов и волшебников со свиными харями. Один из поклоняющихся норовил облобызать козлу копыто... Козёл издавал злобное блеяние и косил на братьев сумасшедшие глаза.

– Ты слишком... ты слишком для нас хорош, – говорили смиренно волшебники.

Возле чёрной репы рассмотрел Николаус два предмета: человеческий череп и высушенную человеческую руку. Николаусу даже с некоторого отдаления было видно, что и череп, и рука – не вырезаны из дерева и не вылеплены из воска! Недалеко от него случился в это время привратник Бенедикт-Альпин, и Николаус спросил у него, что означают череп и рука. Тот ответил, что это – очень ценные реликвии.

И пока на подиуме ничего особенного не происходило, привратник рассказал: это череп и рука Римского Папы Иоанна XXIII, забывшего своего Бога и погрязшего в плотском грехе[82]82
  Римский Папа Иоанн XXIII, неаполитанец Бальтазар Косса, занимал папский престол в 1410—1415 годах; умер во Флоренции в 1419 году. Считается одним из самых развращённых Пап эпохи упадка. Жизнь этого человека достойна описания в авантюрном романе. В юности Бальтазар Косса занимался пиратством, потом поступил на учёбу в университет Болоньи, где изучал право. За еретический образ мыслей был приговорён святой инквизицией к публичному сожжению на костре. Но бежал из тюрьмы и снова занялся разбоем. Был пойман. Папа Урбан VI оценил воинский опыт Коссы и поставил его во главе папских войск. Впоследствии Бальтазар Косса принял духовный сан и занимал при курии Бенедикта IX высшие должности. Был избран Папой во время «Великого раскола». Папский дворец при Иоанне XXIII стал поистине гнездом разврата. Сотни и сотни женщин прошли через постель Римского Папы. Ходили слухи об оргиях. И в 1415 году Собор, заседавший в Констанце, потребовал отречения Иоанна. Папа бежал, однако был арестован. Отнесён к числу антипап. При Мартине V стал епископом Тускуланским и деканом коллегии кардиналов. Прах Бальтазара Коссы был погребён во Флоренции в баптистерии собора Санта-Мария-дель-Фьоре.


[Закрыть]... Он падок был на сладкое и доказал, что нет греха, которого не видело бы золотое ложе высшего церковного иерарха. И он очень ясно показал миру истинный лик Римского Папы. Посмотри на череп, мой друг, – указал пальцем привратник. – Вот этот лик!..

– А рука?

– Это десница его, коей благословлял он и грешников, и праведников, коей держал папскую печать и давал облатку, коей ласкал он и совсем юных дев, и почтенных римских матрон... – тут красавчик-привратник подмигнул Николаусу. – Замечу тебе, брат Волк, добрая половина из женщин Иоанна была из суккубов. И он, поверь мне, знал об этом.

Ещё Бенедикт-Альпин поведал, что несколько лет назад пылауское братство Сатаны, одно из наиболее влиятельных сатанинских братств Ливонии, специально посылало людей во Флоренцию – похитить сии реликвии. Им трудно было – этим лучшим из лучших. Но они сумели-таки под покровом ночи проникнуть в собор и выкрасть из гробницы череп и правую руку антипапы.

– У нас всюду свои люди, – заверил Бенедикт-Альпин. – И руки у нас длинны, далеко могут достать...

Николаус хотел ещё спросить про реликвии, но тут громкий рык – рык хищника – послышался из тёмного угла.

Некое огромное тело, что-то косматое с двумя светящимися, как уголья, точками беззвучно выкатывалось на свет. Это было огромное, под потолок, существо, сидящее на фуре...

– Бафомет!.. Бафомет!.. – восторженно-почтительно воскликнули братья и сёстры и пали ниц.

Николаусу не оставалось ничего иного, как тоже распластаться на полу. Повернув, однако, голову, Николаус во все глаза, удивлённый, потрясённый даже, смотрел на Бафомета. Будто продолжилось действие вина, дурмана, и новое видение, сколь величественное, столь и кошмарное, явилось ему.

Впрочем Николаус довольно скоро понял, что исполин на фуре не был кем-то живым. Это только с первого взгляда почудилось Николаусу, что Бафомет – живое существо. Бафомет являлся чучелом, внушительных, правда, размеров, но чучелом и, без сомнения, талантливым механическим сооружением. Исполинский козёл с огромными витыми, крытыми золотом рогами, горящими глазами, с длинной косматой шерстью сидел на фуре, поворачивая в разные стороны голову, будто разглядывая присутствующих, шевелил ногами и постукивал о фуру копытами; из ноздрей его валил дым. Время от времени Бафомет издавал грозный рык. Сильно пахло горелой серой...

Козёл этот, великолепное творение, прямо-таки потряс ведьм и колдунов:

– О, Господин! Ты опять среди нас! Это честь!..

– Мы обожаем тебя! Возьми нас!..

– Разрушь нас! Сделай счастливыми!

Какая-то женщина, взбежав на подиум, простёрла к Бафомету руки и звонким голосом воскликнула:

– Мастер, помоги нам!

И тогда все поднялись с колен и вторили:

– Помоги нам, Мастер!..

– Нам, Мастер, помоги!..

– Мастер, нам помоги!..

– Помоги, Мастер, нам!..

Женщина, взбежавшая на подиум, повернулась к толпе и сорвала с себя харю вепря.

Николаус узнал... госпожу Фелицию, баронессу Аттендорн.

– Матушка!.. Матушка!.. – возликовала толпа.

Матушка Фелиция заговорила торжественным голосом:

– Братья и сёстры! Совсем уж близок великий день, которого мы всё ждём с таким нетерпением...

Бафомет жарко дышал у неё за спиной.

Фелиция продолжала, раскраснелось лицо:

– В тот день я представлю вам нашего Владыку. И вы увидите Антихриста воочию. И это будет последний день апостола. И это будет первый день новой эпохи – эпохи Сатаны, эпохи чистого Зла, эпохи торжествующих Смерти и Разрушения. Радуйтесь, братья и сёстры!

Всё собрание разразилось восторженными криками. Сатанисты хлопали в ладоши, топали ногами, блеяли, как овцы и козы, рычали, как волки и собаки, гукали, хрюкали, крякали, квакали, испускали во славу Дьявола ветры (да кто погромче, да кто попротяжнее; ревниво косились один на одного), смеялись, свистели и пели. Кто во что был горазд!.. Некоторые под шумок уже ощупывали друг друга, пытаясь определить, кто рядом – мужчина или женщина; сноровистые руки шастали под мантии и плащи...

– Отслужим же мессу, братья и сёстры! – призвала Матушка Фелиция. – Покажем Господину нашему, как мы его любим, как ему поклоняемся!..

– О, Мастер! Помоги нам! – гудела толпа.

Николаус не уследил, откуда в руках у Фелиции появилась глубокая и широкая чаша – потир.

Фелиция, трижды поклонившись Бафомету, – по обычаю ведьм, наоборот, – подошла к нему.

Бафомет склонил голову и как бы изумлённо смотрел сверху вниз на Матушку Фелицию. Николаус видел, что идол, будто живой, улыбался... Бафомет улыбался, обнажив ослепительно белые зубы и слегка тряся бородой.

– Помоги нам, – попросила Матушка Фелиция и поставила потир у ног Бафомета.

Идол, устрашающе громко, пронзительно проблеял и помочился в потир. Матушка Фелиция с весьма важным серьёзным видом, словно совершала священнодействие, окропила мочой Бафомета толпу. Чёрное кропило так и мелькало в воздухе; обильные брызги, остро пахнущие серой, разлетались веером. В свете факелов над толпой вспыхивала радуга.

Отставив потир, Матушка Фелиция запела некий гимн искажённым – хриплым, отвратительным – голосом. Не по-латыни, не по-гречески, не по-немецки – она пела на языке тарабарском, в коем непосвящённый не поймёт ни слова. И Николаус ни слова не понял.

Толпа подтягивала ей. Толпу потихоньку охватывал восторг. Скоро колдуны и ведьмы, почтенные волшебники и старые карги, ворожеи и заклинатели, инкубы и суккубы, обняв друг друга за плечи, раскачивались из стороны в сторону и пели, пели... Всё громче были их голоса, всё стройнее хор. Бафомет в такт гимну покачивал золотыми рогами, постукивал копытами, иной раз подмигивал озорно и бесстыже или щерил зубы. Очень нравился ему гимн в его честь...

Закончив петь, Матушка Фелиция позвала на подиум привратника. Бенедикт-Альпин легко, будто был невесомый, взбежал по ступенькам, быстро подошёл к Бафомету и поцеловал ему копыто. Николаус глазам не поверил: привратник парил над подиумом – не высоко, на несколько пядей всего, но парил. И догадался Николаус, что Бенедикт-Альпин – демон. Он огляделся и увидел, что многие в толпе вот так же, не высоко, парили. В этом собрании немало было настоящих демонов.

Фелиция спросила у привратника:

– Надеюсь, дева Мария готова?

– Она готова, Матушка.

– Тогда зови её, брат Бенедикт.

В полной тишине привратник крикнул:

– Чудо, свершись! Явись к нам, дева Мария!..

Позади ударил гонг.

Все обернулись на звук и увидели процессию. Впереди шли трое мужчин во всём чёрном и с факелами. Лица мужчин были закрыты собачьими харями. За мужчинами следовала молодая стройная женщина, одетая, как Дева Мария. А за ней шли ещё трое мужчин с факелами.

Толпа расступилась.

Когда дева Мария проходила мимо Николауса, он тихо охнул. В этой деве Марии, в сестре почитателей Князя тьмы, он узнал... Мартину. Николаус охнул и невольно отшатнулся.

Мартина никогда не была замарашкой, наоборот, он знал её как девушку опрятную и чистоплотную. А скромные одежды, что она, служанка, всегда носила, скрывали все её прелести; сейчас это стало ему очевидно.

Мартина подняла на него свои чистые небесно-голубые глаза и нежно улыбнулась.

– Хочешь меня погладить, брат Волк? – шепнула она и двинулась дальше к подиуму.

Изумлённый, он глядел ей вслед. Она явно была под воздействием того вина или какого-то иного дурмана, ибо вела себя совсем не так, как обычно вела себя Мартина. Она была смела и чуточку насмешлива. И это, как бы представив её в новом свете, так украсило её! Это сразу поставило Мартину на дюжину ступенек выше; это сделало её высокой, по-своему величественной даже; это заставило Николауса взглянуть на неё другими глазами и увидеть то, чего он прежде не замечал, – красоту её.

Сестра Мартина была восхитительна в голубом и розовом, в наряде Девы Марии. Никогда прежде она не казалась Николаусу столь значимой. Она была сама нежность, она была кротость и совершенство. И в то же время – спокойная уверенность. Ангел во плоти!.. В глазах у неё были любовь и тайна; любовь – никем ещё, кроме Бога, не познанная, тайна – никем ещё, кроме Господа, не разгаданная.

Николаус был ошеломлён, потрясён.

Он понял, что если бы не Ангелика, если бы не глубокое, захватившее сердце его до последнего уголка любовное чувство к Ангелике, то полюбил бы он именно эту женщину, и уж никого бы более не любил; ему подумалось, что жил бы он только для неё, что не считал бы свою жизнь бедной, даже если бы, кроме этой женщины, ничего иного не имел. Николаус оглядел толпу и увидел, каким восхищением горели под харями глаза сатанистов! И подумал, что не только он испытывает к сестре Мартине сильные чувства. Даже как будто ревность всколыхнулась в нём, и это было похоже на сумасшествие; но он сумел взять себя в руки и продолжал следить за действом.

То, что произошло дальше, сразило бы Николауса наповал, будь он человеком слабым...

Сопровождающие мужчины в чёрных плащах подтолкнули деву Марию на подиум. Она заметно пошатывалась, и, похоже, перед глазами у неё всё плыло, поскольку ей не сразу удалось найти ногой нижнюю ступеньку. Спрятавшие лица под собачьими харями помогли ей подняться. При этом они что-то тихо говорили ей, подсказывали.

Обернувшись к толпе, дева Мария воздела руки к небесам и воскликнула:

– О, Сын мой, спаси меня!..

Но тут привратник, брат Бенедикт-Альпин, рассмеялся ей в лицо и начал срывать с неё одежды. Она кричала жалобно, взывала к Иисусу, а брат Бенедикт хохотал, брызгал слюной и снимал с девы то, что снималось, а что не снималось – с громким треском разрывал. Глаза его были черны, как бездонная пропасть, и чёрен же был его рот. Ещё несколько мгновений назад у него было нежное и красивое, едва не девичье лицо, и вот вместо того лица предстал толпе голый череп, ужасающий лик смерти. Это был сам дьявол!..

Но толпа не на него смотрела. Толпа, видя, как всё более обнажается прекрасное тело сестры Мартины, приходила во всё большее волнение. Некоторые ведьмы, захваченные зрелищем, объятые возбуждением, объединённые общим умопомрачением, сами скидывали с себя одежды; они оставляли только хари на лицах. Примеру их следовали ворожеи, и прорицательницы, и знахарки, и гадалки. И даже иные старые карги, крича и каркая, закатывая безумные глаза и вытягивая худые шеи, являли миру жалкие дряблые телеса, потрясали над головой сморщенными, обезьяньими руками.

Сестру Мартину поедали глазами. Роскошные волосы её разметались по обнажённой груди. Слёзы текли по щекам... Вот обнажились стройные бёдра... аккуратненький животик...

Брат Бенедикт-Альпин, дьявол во плоти, оскалившись и рыча, резким движением сорвал с сестры Мартины остатки одежды.

– О, мадонна!.. – воскликнула восхищенная Матушка Фелиция.

– О, солнце!.. – выдохнула толпа.

Николаус подумал, что это действие пора бы уж было прекращать, ибо зашло оно слишком далеко. Он видел, как испугана была Мартина, несмотря на дурман, обманывающий её разум; ей, верно, представлялось, что она видит сон, но это был кошмарный сон... Хари с блестящими возбуждёнными глазами были повсюду. Роняли слюни, блеяли и хрюкали, топали и рукоплескали. Ведьмы и колдуны с минуту пялились на прекрасную волнующую наготу Мартины, потом в большинстве своём опустились на колени и поползли к подиуму.

Многие уже были готовы взобраться на подиум, но Матушка Фелиция движением руки остановила их:

– Смотрите, как она прекрасна!..

Сестра Мартина, обнажённая, стояла в ярком свете факелов. Нежнотелая, белокожая, она светилась, как звезда, она выглядела здесь жемчужиной на чёрном бархате. Ей не было равных на земле.

– С ума можно сойти от этого зрелища! – прижалась к Николаусу Обезьяна. – Ты пощупаешь меня, Волчок?..

Но Николаус даже не заметил, что к нему обращались.

Матушка Фелиция властной рукой взяла деву Марию за волосы и подвела к алтарю.

– Красота твоя – это каприз Бафомета, – вещала Матушка Фелиция. – Ты ангел, может быть. Но будешь ты наш ангел. Мы посвятим тебя Сатане.

С этими словами она велела сестре Мартине возлечь на алтарь. Та легла на живот, как ей было указано. Поскольку алтарь был широк, Мартине пришлось раздвинуть бёдра и раскинуть руки – таким образом, чтобы вписаться в пентаграмму, высеченную на алтаре. Фелиция, пришёптывая заклинания, поставила вокруг сестры Мартины пять зажжённых чёрных свечей.

Брат Бенедикт, опять принявший облик прекрасного юноши, раскрыл перед Матушкой большую чёрную книгу. Фелиция Аттендорн взволнованным голосом прочитала из книги несколько заклинаний и затем трижды поцеловала сестру Мартину: между лопаток, в поясницу и в крестец. Затем Матушка Фелиция окропила тело девушки из того же потира, не спеша «освятила» над ней облатку и погладила ей бёдра.

Сестра Мартина вздрогнула...

Совсем рядом шумно дышал Бафомет.

Братья и сёстры, жаждущие хотя бы разок прикоснуться к сошедшему в их круг ангелу, который будет вот-вот посвящён Князю тьмы, князю греха, со всех сторон взбирались на подиум. Матушка Фелиция уже не сдерживала их. Безумие всё более овладевало толпой. Колдуны и ведьмы и прочие служители дьявола взобрались, наконец, на подиум и подбежали к алтарю. Одни гладили сестру Мартину, другие, скинув хари, целовали её, третьи трогали волосы, четвёртые ощупывали ей бёдра и икры. Ассамблея как бы прощалась с ней; колдуны, и волшебники, и чародеи бормотали ведовские слова, после чего громко произносили заклятия, при этом высоко вскидывали руки и тыкали указательными перстами в небеса; над ними возвышались авгуры... посвящённые в особые тайны, они делали значительные лица, и у них провидческим огнём горели глаза; ведьмы с затуманенными взорами то кудахтали, то квакали, то пели, то скулили, а между – вскрикивали слова напутствия...

Николаус, всё ещё остававшийся в стороне, видел над Мартиной бесчисленные плечи, плечи, плечи, хари, головы с всклокоченными волосами, руки с худыми костистыми пальцами... Шум стоял необычайный.

Но этот шум вдруг прервал Бафомет. Задрав к потолку свою массивную голову, он издал громогласный вопль. Братство Сатаны замерло – кто где стоял. В испуге пригнули головы. И оставили сестру Мартину.

Глаза идола разгорались всё ярче, ослепительно сверкали золотые рога, по чёрной шерсти блуждали голубые искры.

Инкуб Бенедикт-Альпин, в страхе косясь на Бафомета и как бы нуждаясь в поддержке, спрятался за широкое плечо случившегося рядом Меа Кульпы.

Тут Матушка Фелиция уверенным голосом возвестила:

– О, дева Мария, радуйся! Сам Бафомет поведёт тебя в лучший мир!..

Ассамблея опять пала ниц.

Идол улыбался. Его желание правильно поняли. Глаза его в этот миг были – дьявольские огни. В утробе у него урчало. Бафомет в нетерпении сучил ногами и одним копытом указывал на алтарь.

Матушка Фелиция догадалась:

– Разверните алтарь, слуги Сатаны!.. Он хочет видеть.

Поражённые зрелищем возбуждённого Бафомета, колдуны и ведьмы бросились выполнять приказание. Они развернули алтарь вместе с лежащей на нём сестрой Мартиной. Принесли и зажгли ещё несколько факелов.

Девушка пыталась встать, но Фелиция велела ей оставаться в прежнем положении:

– Иначе прогневается наш Господин!..

Оставаясь лежать, сестра Мартина с тревогой глядела на идола.

Бафомет был совсем рядом. И был он страшен. От него исходили жар и запах серы; тряслась косматая борода, постукивали от возбуждения зубы. Дрожали копыта. Идол опять задрал голову к потолку и издал громогласное рычание, похожее на рычание льва.

Он хотел жертвы. Он смотрел на сестру Мартину пристально...

Инкуб подтолкнул Меа Кульпу к алтарю:

– Жертвы!

– О нет!.. – воскликнула в страхе сестра Мартина и ухватилась покрепче за алтарь.

– Жерт-вы!.. Жерт-вы!.. – кричала толпа.

И в этот момент Бафомет неожиданно ударил копытом возле Мартины. Он ударил бы ей в голову, но девушка в последний миг голову отвернула; это и спасло её от верной смерти.

Мартина вскрикнула в ужасе, прогнула спину и подняла голову к потолку. Тело её напряглось. Рот её был раскрыт, глаза закатились и мелко-мелко дрожали; кажется, она готова была лишиться чувств. Мартина хотела подняться с алтаря, но ей не давала это сделать Фелиция.

Толпа кричала, толпа неистовствовала. Спешили видеть: что будет дальше?

Вопли и блеянье чудища звучали глуше. Бафомет, кажется, был удивлён тому, что ударил неточно и что жертва всё ещё жива. Он был огромен. От него исходил жар. Глаза-уголья обратились к Матушке Фелиции и с каждым мгновением вновь разгорались.

Фелиция воскликнула:

– Жертвы!

И вынув из-под плаща меч, протянула его Меа Кульпе.

Тому уже не нужно было указывать, что с мечом делать. Он, мрачной статуей встав над бедной Мартиной, широко размахнулся им... яркой молнией сверкнул клинок, свистнул алчно и зло в наступившей тишине и замер на мгновение в самой высокой точке дуги...

Толпа затаила дыхание, толпа безмолвствовала...

Лицо Фелиции сияло.

Мартина, вывернув шею, расширенными от ужаса глазами смотрела на меч, который вот-вот должен был на неё обрушиться.

И тут Николаус, призвав на помощь все свои силы и волю, бросился через толпу к алтарю. Николаус легко запрыгнул на фуру и, с разбегу толкнув Меа Кульпу плечом, опрокинул его – опрокинул в последнее мгновение, когда уж стальной клинок начал движение вниз. Меа Кульпа, не ожидавший удара, рухнул к копытам Бафомета, а меч упал возле алтаря, лязгнул клинок о камень. Толпа ахнула и отпрянула от внезапно оказавшегося в круге света разъярённого Волка. Матушка Фелиция всё ещё стояла с сияющим лицом, но в лице её нечто дрогнуло, и румянец быстро поблек, и торжество в глазах погасло. Скорее других поняв, что произошло, она потянулась к мечу. А за ней потянулись к мечу демоны и колдуны, что стояли поближе. Но Николаус опередил всех, схватил меч и угрожающе взмахнул им.

Отскочили от него колдуны и демоны, навалились на тех, что оказались позади их, и сшибли их с ног. И сами на них упали. А меч уж опять описывал страшный круг, не давал одуматься, не давал подняться хотя бы на четвереньки. И ужасно, ужасно рычал Волк, стоявший в центре этого опасного круга. Взроптали, вскричали колдуны и демоны, пригнули головы, поджали хвосты; толкая и кусая друг друга, горохом посыпались с подиума. Попадали факелы и свечи, взвыли ворожеи и ведьмы, заверещали старые карги, на которых, ломая им кости и выбивая зубы, свалились волшебники и бесы.

Матушка Фелиция где стояла, там и стояла, но лицо её покрылось мертвенной бледностью. В Фелиции было больше мужества, чем во всех остальных вместе взятых.

– Что это за Волк? – воскликнула она. – Откуда он?

Из опрокинутой толпы ответил Бенедикт-Альпин:

– Кажется, из замка этот Волк. Я где-то уже видел этого Волка.

– Убейте же его!..

Тут громогласно взревел и угрожающе вскинулся Бафомет, и мелькнули в воздухе, блеснули лаком тяжёлые и острые копыта идола. Николаус вовремя повернулся и так избежал удара в спину. Он, не долго думая, по самую гарду вонзил в горячее брюхо Бафомету длинный меч. И здесь замер Бафомет, глаза его вмиг погасли и остекленели, перестали стучать молоточки внутри него, прекратили скрипеть пружинки. Из ноздрей и пасти уже не шёл серный дым. Струйка крови – самой настоящей крови – выбегала из раны и стекала на подиум по рукояти меча.

– У-у!.. – выдохнула потрясённая толпа.

– О, демоны! Отомстите! – вскричала Фелиция; лик её был страшен; это был лик ведьмы из ведьм.

Братья и сёстры, сверкая глазами, кривя в ненависти рты, волна за волной поползли на подиум. Но Николаус выдернул меч из идола и опять отогнал их. Он помог Мартине подняться с жертвенного камня, накинул ей на плечи свою мантию и, схватив девушку за руку, устремился к выходу.

– Не дайте же им уйти! Разорвите их! Загрызите! Разрушьте!.. – призывала Фелиция.

Кричали страшные проклятия волшебники, прорицали Волку все беды мира прорицатели и астрологи, шипели демоны, и на губах у них пенилась желчь, ведьмы скакали и корчили рожи, трясли ветхим тряпьём и с тряпья этого будто что-то бросали вслед Николаусу и Мартине; карги в лютой злобе шамкали беззубыми ртами и тянули к беглецам чёрные жилистые руки с нестрижеными ногтями.

– Убейте их!.. – неистовствовала баронесса.

Николаус увлекал Мартину за собой и радовался тому, что она, крепкая крестьянская девушка, могла бежать так же быстро, как он сам. Выход уж был недалеко.

Распугивая братьев и сестёр, Николаус отчаянно размахивал мечом:

– Прочь! Все прочь!

Толпа бесновалась. Кричали, корчили страшные рожи, пытались достать, царапнуть или ударить Николауса, но отскакивали, видя сверкающий меч, описывающий смертельные дуги и круги, то над головой у него, то в опасной близости от них.

Кто-то из братьев вдруг заступил Николаусу путь и даже меч поднял...

Возликовала ассамблея: вот сейчас! вот наконец!..

Но рано радовались демоны и сатанисты. Тот, что Николаусу путь заступил, верно, чаще держал в руках папскую буллу, чем меч. Отбив его клинок, Николаус ударил смельчака ногой в грудь, затем так же ногой он вышиб дверь, и путь к спасению был свободен...

Николаус и Мартина выбежали из церкви. Пустая тёмная площадь была перед ними. Холодный ветер встретил их. Накрапывал дождь. Николаус увлёк девушку в темноту. Они то шли, то опять бежали...

Четверти часа не прошло, деревня осталась позади. На дороге к замку они остановились перевести дух.

Николаус разглядел глаза Мартины, обращённые к нему.

– Скажите, господин Николаус... Всё это было на самом деле или мне привиделся дурной сон?

Он оглянулся на деревню, погруженную во мглу, осмотрел пустынную дорогу, прислушался к шуму ветра в ветвях деревьев и отбросил меч подальше в кусты.

– Это был дурной сон, любезная Мартина. Наверное, многовато ты выпила сегодня вина.

– Ах, господин Николаус, кабы так! – проплакала Мартина.