Текст книги "Ливонское зерцало"

Автор книги: Сергей Зайцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Свет поначалу ослепил. Свечи здесь были повсюду; особенные свечи, чёрные как смоль: на длинных столах, заставленных всевозможными яствами, на высоких напольных подсвечниках, на стенах, в руках у иных людей... Да, стояли во множестве люди – те самые люди, каких Мартина уже видела недавно идущими и едущими по дороге, в чёрных плащах до пят и под клобуками. Иные уж скинули клобуки, однако увидеть их лица, узнать их Мартина не могла, поскольку люди были в масках. Девушка всё озиралась, оказавшись в этом тайном месте впервые, и заметила, что среди людей в масках были и некоторые без масок – и мужчины, и женщины. Но лица их были столь безобразны... где-то явно изрытые оспой, искривлённые рубцами старых ран или почти напрочь уничтоженные проказой, где-то с уродствами; на эти лица без содрогания даже невозможно было смотреть... лучше бы, подумала Мартина, они спрятали свои лица под масками. Были здесь, впрочем, и иные лица, какие иначе как прекрасными не назовёшь. Но красота, отличавшая их, не небесная была, не ангельская, не божественная, а красота их была сатанинская, роковая красота, неудержимо привлекающая и, как о ней говорят, непременно губящая, это была красота пламени, привлекающая мотылька, – та красота, черты которой Мартина увидела накануне в госпоже своей. И она догадалась, что красавцы-мужчины и прекрасноликие юноши не кто иные, как инкубы, падшие ангелы, распутные демоны, гоблины, а красавицы-женщины, стало быть, суккубы, искусительницы-демоницы[60]60
  Инкуб – это демон, ищущий сексуальных связей с женщинами; он принимает обличье мужчины или вселяется в тело умершего мужчины, и тогда тело как бы временно оживает. Так как считали, что женщины значительно похотливее мужчин, верили, что инкубов больше, чем суккубов, в девять раз. Суккуб – демон, принявший обличье женщины для обольщения мужчины и плотского совокупления с ним. Слово succubus — мужского рода; использование этой формы объясняется тем, что по бытовавшим представлениям демоны якобы были бесполыми; таким образом, один демон мог побывать и в обличье мужчины, и в обличье женщины; впрочем в иных текстах, но очень редко, можно встретить и форму женского рода – succuba. Зачастую суккубой в средневековой Европе называли проститутку.


[Закрыть].

Мартина всё осматривалась. Подземный зал походил на храм какой-то. Но в храме этом было бы глупо искать святое распятие или лик Иисуса. На стенах, на потолке, на полу она находила начертанные углём или мелом пентаграммы и другие знаки, каких она не знала, но поняла, что знаки тоже магические. Особенно внушительно выглядела пентаграмма, изображённая возле входа в зал. Верно, под этим знаком, называемым в народе «ведьминой ногой», всё ожидаемое действо и должно было происходить. Вершина пентаграммы, жирно намалёванной углём или сажей, смотрела вниз, как и полагается у колдунов и чёрных магов, у чародеев и заклинателей, у гадателей и ложных целителей; вписанный в пентаграмму Сатана в образе козла изображён был так искусно, что выглядел живым; в верхние два луча пентаграммы уходили рога козла, в боковые лучи – уши, а в нижнем луче заключалась борода. Совсем маленькая пентаграмма, но уже вершиной кверху, красовалась на лбу козла – адовой печатью красовалась, клеймом. Новые люди, что входили в зал, кланялись этой пентаграмме, однако кланялись они наоборот, не как христиане кланяются иконе и не как язычники кланяются своим богам; они обращались к пентаграмме задом, низко склонялись и секунду-другую взирали на неё у себя из-под ног; затем, выпрямившись, они пятились, будто раки, вытянув руки назад, и дотрагивались до изображения. Иные исполняли некий ритуальный танец: подпрыгивали высоко, взбрыкивали ногами, при этом голова наклонялась за спину вниз таким образом, чтобы подбородок указывал в небо. Обращаясь к Сатане с просьбами, они водили задом, как водит им собака, виляющая хвостом, кривлялись и совершали некие замысловатые ужимки, кои описывать здесь представляется мерзким, ибо те кривлянья и ужимки противны самой природе человека, и ежели человек не утратил напрочь разум, он не станет ни повторять, ни описывать их. Но смотреть на них Мартине было любопытно...

Тут Мартина вспомнила, что она обнажена. Но, верно, как-то по-особенному действовала ведьмина мазь: Мартина не испытывала ни стыда, ни даже сколько-нибудь значительной неловкости от наготы. К тому же она заметила, что и другие под плащами были обнажены и нимало не тревожились этим – даже те, у кого было по три или четыре или более грудей[61]61
  Polymastia, ведьминский знак; это естественное физическое уродство считалось несомненным доказательством колдовства. Также ведьминским знаком считалась polythelia, представляющая собой наличие дополнительных сосков (и даже у мужчин, подивилась Мартина).


[Закрыть], у кого были огромные багровые родимые пятна на теле и всевозможных форм наросты и язвы, бородавки, опухоли, шишки. В здешнем собрании, как видно, нагота была нормой. Как и всякие уродства... Она бы ещё какое-то время думала об этом, но чьи-то заботливые руки накинули на неё такой же чёрный плащ с клобуком, какие были на других. Мартина оглянулась: кто же так трогательно позаботился о ней? Это были козёл и собака. Девушка из благодарности поклонилась им, как кланяются христиане, а они посмеялись над ней и поклонились в ответ – задом. Потом куда-то ушли.

Плащ, подбитый изнутри чёрным бархатом, поглотил Мартину, как поглощает одинокую птицу ночь. Девушке даже подумалось, что, поглощённая им, она стала невидима. Она как будто утонула в этом плаще, она растворилась в темноте, царившей внутри него, она потерялась в складках бархата, её в этом плаще уже будто и не было. Загляни под клобук – там пустота. Мартина, пожалуй, и была невидима в чёрном плаще в толпе людей в таких же чёрных плащах – примерно так же, как отдельная песчинка представляется невидимой в массе других песчинок, коим нет числа, в массе песчинок, не отличимых от неё. Мартина, девушка ничем не выдающаяся, бедная горничная из замка, молодая ведьма, ещё никак не проявившая себя, смешалась с толпой ведьм и колдунов, ведуний и ведунов, предсказателей будущего, астрологов и звездочётов, экзорсистов, заклинающих духов, хиромантов, некромантов, инкубов и суккубов, демонов...

А вот госпожа Фелиция скоро оказалась на виду. Заботливые козёл и собака и на её красивые плечи набросили плащ с клобуком. Десятки крепких рук подняли её и поставили на плоское каменное возвышение у торцовой стены зала. И на возвышении этом она была сейчас как проповедник на амвоне. Фелиция сбросила клобук. Она улыбалась гордо, царственно, и лицо её сияло начищенной бронзой. Настало её время, пробил её час. Она воздела голые руки над головой, призывая к вниманию. И наступила тишина.

Все присутствующие обратили к Фелиции лица.

Кто-то из толпы молвил в этой тишине:

– Мы приветствуем тебя, Матушка! Распоряжайся нами, как Господин наш распоряжается тобой.

Глава 32
Когда в церкви погашены свечи,
мыши лезут со всех сторон

нём в субботу на площади перед церковью шумела ярмарка. Собралось в Пылау немало народу из окрестных деревень. И на постоялых дворах, и в домах крестьян было людей битком. Но места всем желающим укрыться на ночь под крышей не хватало; многие ночевали в своих фургонах, поставленных на площади, сотни же тех, что победнее, располагались на ночлег в поле сразу за околицей, раскладывали костры, раскатывали рядом походные постели. И всё как будто прибывали на ярмарку люди, до темноты стекались они со всех сторон – и с ближних деревень и мыз, и издалека, незнакомые тем, кто укладывался на отдых возле костров. Шли по двое, по трое, некоторые ехали верхом. Не торгаши, ибо поклажи имели мало, а кто и вообще брёл с пустыми руками. Иные здоровались, другие молча проходили мимо, пряча лица под клобуками. Кому знать, зачем на ярмарку их гнала нужда...

Видимые чёрными тенями в свете восходящей луны, в глубоком молчании проходили они по улицам. Ручейками стекались к громаде церкви Святого Себастьяна, хорошо различимой в серебряном лунном свете. С лёгким скрипом отворялась огромная дверь, и тени исчезали в кромешной тьме за ней. Ни одно из окон церкви не было освещено, ни одна свеча не горела здесь в этот поздний час.

Зато светло, почти как днём, было в просторном подвале церкви – под арочными каменными сводами. Всё больше собиралось здесь людей. И всё новые зажигали они свечи. Не обычные свечи, не сальные и не восковые, а свечи сатанинские, чёрные, как смоль. Кто-то в руках эти свечи держал, кто-то ставил их в подсвечники на стенах. Откидывали клобуки, надевали маски, сшитые из сушёных жабьих шкурок и из чёрных шкурок котов, козлов, вешали себе на шею амулеты – сушёные лягушачьи лапки, сердца лягушек и жаб, головы и хвосты ворон, крыс, козлиные и человеческие позвонки, черепа младенцев, корневища ядовитых растений, камни, металлы.

Первыми явились на сей шабаш старые подлые карги и низкого сословия ведьмы, те, чьим ремеслом были грязные сплетни и обман, наветы и отравления, чьим обычаем было убийство младенцев и принесение трупиков их в собрание; они же из младенцев и вытапливали жир. Поклонившись описанным выше образом пентаграмме при входе, карги и низшие ведьмы волочили свои убогие старые тела, прикрытые ветхими рубахами и юбками, к идолу – к Владыке, к Бафомету, к огромному чёрному козлу, спрятанному в нише в противоположном конце зала. Таким же образом эти подлейшие и низшие кланялись и ему, да всё норовили, вздёрнув свои пыльные юбки, потереться о копыто тощим задом. Владыка дышал на них жарко, взирая свысока – с презрением и насмешливо. В потоке дыхания его трепетали их седые космы и жалкие одежды.

Далее подходили для поклонения к Владыке чародейки и чародеи. По иерархии служителей Сатане они были средним сословием. Опытные колдуны, чернокнижники, мастера чёрной магии, они и вид имели внушительный, и одежды носили из шёлка и бархата, и амулеты для них зачастую отливались из золота. Они владели тайнами древнейшего ремесла – колдовства; они не только хранили в памяти все старинные заговоры, но и составляли свои, ибо знали особый колдовской язык, для этого дела, для мороки, необходимый. И на ниве греха они преуспели; иначе никак нельзя сказать про тех, для кого адюльтер – наименьший из грехов. Чародейки и чародеи занимали в собравшемся обществе ту ступень, что в обществе обычных людей занимают лекари, постигшие сложнейшую из машин, тело человеческое, и аптекари, познавшие секреты алхимии и веществословия и составляющие снадобья по собственным рецептам. Движения их были полны достоинства. Кланялись они чинно, касались блестящего копыта рукой.

После них подходили к Владыке благородные волшебники. Избранные. Разум. Законодатели изяществ и основатели обычаев, толкователи древнейших и новых прорицаний и составители правил. Их одежды – индийские оксамиты, чёрные ризы без крестов, их амулеты – золото с россыпями бриллиантов. Миссия их – издёвка над священниками и богословами, насмешка над богослужением, осквернение христианских святынь, глумление над церковными канонами.

Но были здесь и гости, не входившие, пожалуй, в описанную несложную иерархию. Шествовала по залу поближе к подиуму, откуда повиднее, где посветлее и познатнее, Её Величество Чума, вращала туда-сюда чёрными глазами, красовалась, будто браслетами и ожерельями, многими бубонами и язвами. Плелась и всё яснее проглядывала из тьмы нищенка Холера с подведённым животом и распущенными, перепутанными волосами. За нею тянулись страшные Лихорадки, девы-иродиады[62]62
  Дочери царя Ирода.


[Закрыть], простоволосые сёстры-трясавицы; цеплялись одна за другую проклятые Богом за гибель Иоанна Крестителя, дочери ада, дщери Сатаны, осуждённые ходить по земле и мучить народы до скончания времён и мира. Застывшие лица с вытаращенными, мёртвыми зенками, худые шеи, костлявые руки, опавшие крылья.

Волшебники привели в зал чёрного козла. Тянули его за рога и седую бороду, за уши тянули, поднимали над ним вымазанный сажей круг из репы и громогласно восклицали:

– Помоги нам, Мастер!

Трижды провели они козла по кругу, поминутно крича «Помоги нам, Мастер!», или «Мастер, помоги нам!», или «Нам, Мастер, помоги!», или «Помоги, Мастер, нам!», и все подставляли ему под брюхо то золотой кубок, то украшенный сверкающими каменьями потир. И давали козлу некую травку, и чесали ему спину. При этом распевали на мелодию известного гимна:

 
Славься, Козлобородый!
Славься, Козлоногий!
Ляжки свои раствори,
Открой великолепные срамы
И в грааль помочись —
Будет нам святое причастие.
 

И помочился чёрный козёл в золотой кубок.

Благородные волшебники, возликовав, пустили его по рукам:

– Причащайтесь!.. Причащайтесь!..

Причащались, передавали кубок далее, утирали губы.

И помочился козёл в украшенный каменьями потир.

Волшебники, отправлявшие обряд, окропили собравшихся «святой» жидкостью, пользуясь особым – чёрным – кропилом...

Выше и благороднее волшебников была только Матушка. Она и явилась последней в сопровождении молодой красавицы-ведьмы. Собака и козёл заботливо накинули плащи им на обнажённые плечи. После чего десятки крепких рук подняли Матушку и поставили на плоское каменное возвышение у торцовой стены. Матушка Фелиция скинула клобук. Она улыбалась спокойно, величественно, держалась царственно, и глаза её празднично сияли. Призывая ассамблею к вниманию, она воздела обнажённые руки над головой. И тут же наступила тишина.

Один из волшебников почтительно повернулся к ней спиной:

– Мы приветствуем тебя, Матушка! Распоряжайся нами, как Господин наш распоряжается тобой...

Сначала царственная Фелиция приняла с десяток прошений, написанных на чёрной бумаге кровью. Затем она рассудила несколько споров между неопытными молодыми ведьмами, не научившимися ещё ладить друг с другом, не научившимися миром делить между собой влияние над дураками, над простаками. После того Фелиция выслушала порочные желания пяти или шести присутствующих, коих выбирала по своему усмотрению. И в назидание другим громким, по-девичьи звонким голосом дала им советы – как вернее желаемого достигнуть. Но поскольку порочные желания всех опрошенных были однообразны и касались главным образом сожительства с тем-то или с той-то, Матушке Фелиции сей опрос быстро наскучил, и она больше никого не вызвала из толпы.

Она рассказала, что привиделся ей прошлой ночью необычный сон... Будто Господин их сидел в пустыне на высоком троне с тринадцатью ступенями, и рога у него отливали червонным золотом, а крылья были из меди. Глаза его смотрели приязненно. Господин молчал, и он явно улыбался. И некая неодолимая сила держала её, Фелицию, возле трона, не позволяла шагу ступить прочь. Будто хотел Господин ей что-то сказать, но медлил. Именно её держала эта волшебная сила, и именно ей улыбался всемогущий Господин, потому что, кроме них двоих, никого в беспредельной пустыне не было. Впрочем, нет, два города ещё были – стёртым пфеннигом валялся в раскалённом песке Иерусалим, и стёртым грошем чуть дальше – Рим. Всё молчал Господин и смотрел, смотрел, улыбался. Потом отпустил её... И она думала об этом целый день: что мог означать такой сон? И поняла: Господин хочет сказать ей нечто важное, потому состоится разговор, тот, что не всегда удаётся завести. И уважаемое собрание должно потерпеть, пока она будет разговаривать с Господином, с Владыкой. Будут вести!

Сказав всё это, Фелиция подошла к алтарю, что тоже был на каменном возвышении...

Благодаря достаточно яркому освещению всей братии было хорошо видно лицо Фелиции. Та с закрытыми глазами долго и неподвижно стояла в центре каменного круга, положив правую руку на алтарь, на сатанинский молитвенник, переплетённый волчьей кожей, с белыми, чёрными и красными страницами. Губы Матушки Фелиции шевелились, но что она шептала, никому не было слышно. Она, должно быть, уже разговаривала с Владыкой. Простому смертному и не положено слышать, что говорила она, высокий иерарх, их всемогущему Господину... Все видели, как под закрытыми веками вздрагивали глазные яблоки Фелиции. Быть может, она спала, и общение с Владыкой происходило во сне. Но общение было – верховный Владыка пустил Матушку к себе. Братья и сёстры определили это по тому, как светлело временами лицо Фелиции, и по тому, какой необыкновенный восторг то и дело отражался на нём.

– Матушке удалось сегодня! – нёсся над склонёнными головами тихий шёпот.

– Матушка говорит с ним!

– Мы услышим сегодня вести!..

Лицо Матушки Фелиции было обращено к Бафомету. Горящие, словно уголья, глаза идола грозно и напряжённо смотрели из полумрака ниши. Голова Бафомета – голова чёрного козла – слегка выдавалась в освещённое пространство. Блестели, будто жемчуга, ощеренные зубы. Тело идола лишь смутно угадывалось в темноте: оно было большое – почти в два человеческих роста, – покрытое косматой шкурой. Кто стоял поближе, чувствовал: тело идола, как печка, источало жар. От Бафомета едко тянуло горелой серой.

Время от времени глаза-уголья идола как бы разгорались, и тогда красноватые медные отблески ложились на лицо Матушке Фелиции, восторженная улыбка играла у неё на губах. Под закрытыми веками все двигались глазные яблоки, будто внутренним взором Фелиция старалась охватить кого-то огромного, неохватного, стоявшего перед ней, – Господина.

На стенах помещения горели свечи – сотни и сотни чёрных свечей. Здесь, в храме, сейчас собралась довольно большая толпа, собралось весьма пёстрое общество. Мужчины, женщины, ведьмы и ведьмаки, колдуньи и колдуны, ворожеи и демоны, демоны, демоны. Они замерли все в благоговейном ожидании. И не было ни малейшего движения воздуха – пламя свечей почти не колебалось.

В храме царила тишина. Она нарушалась только дыханием Бафомета. Он был живой идол, он покачивал головой, он, сидя на троне, скрытом в глубине ниши, иногда двигал ногами; он видел и слышал, с ним можно было общаться. Его лёгкие – кузнечные меха; его глаза – всё прожигающий огонь; его дыхание – дыхание ада; его желания – закон; его воля – воля Люцифера. Никто из присутствующих не сомневался в этом.

Матушка Фелиция наконец открыла глаза и вздохнула.

Все, кто был в храме, подняли головы и устремили взоры к ней, пробудившейся.

Кто-то из толпы спросил:

– Ты видела его, Матушка?

Фелиция кивнула:

– Да, я видела! Правда, только издалека. Зато несколько раз...

– Ты говорила с ним?

Матушка Фелиция с сожалением покачала головой:

– Нет. Он был далеко и голоса моего не услышал. А кричать ему я не осмелилась... Я, простая смертная женщина. Могу ли я кричать в присутствии Люцифера?

Нетерпеливые молодые ведьмы спешили услышать:

– С кем же ты говорила? Мы видели, твои губы шевелились...

Фелиция сняла руку с алтаря, с сатанинского молитвенника, и сошла с возвышения. Ведьмы, ведьмаки и демоны окружили её плотным кольцом.

И Фелиция сказала:

– Со мной говорили прекрасноликие князья тьмы: Баал-Зебуб, Астарот и Молох!

Братья и сёстры пришли в возбуждение:

– О! Ты видела их, Матушка!..

При одном только упоминании имён князей тьмы все присутствующие покорно опустились на четвереньки.

Фелиция чувствовала безграничную власть Господина, проводником которой была.

– Да, они передали волю Люцифера.

– Какова же она? – ассамблея притихла.

– Владыка хочет жертвы.

Они услышали то, что хотели услышать. В глазах присутствующих засветилась радость. Многие пали ниц перед Бафометом, глаза которого то разгорались ярче, то слегка затухали.

– Жертвоприношение! – повторяли с восторгом ведьмы.

– Наконец-то жертвоприношение!.. – восклицали демоны, корчили друг другу рожи и скакали.

Дыхание Бафомета стало громче, чаще. Идол тоже пришёл в возбуждение. Из ноздрей его то и дело вырывались облачка сизого дыма. Сильнее запахло серой. Козлиная голова Бафомета склонилась, и теперь глаза-уголья пристально смотрели в толпу.

Кто-то из братьев догадался:

– Он выбирает жертву!

Прогнусавила старая карга:

– Самого достойного из нас!

Матушка Фелиция сказала:

– Здесь все одинаково достойны! Среди нас нет худших и лучших. Мы все равны в своём чувстве к Владыке, в своём почитании его...

Бафомет будто услышал эти её слова. Козлиная голова, увенчанная острыми изогнутыми рогами, опять поднялась и наполовину скрылась в полутёмной нише. В храме некоторое время слышалось тихое гудение – работал спрятанный внутри идола механизм. Стучали некие невидимые молоточки, скрипели железные оси, повизгивали пружины...

Ассамблея ждала: что решит Бафомет?

Скрытые под косматой чёрной шкурой молоточки отстучали ещё несколько секунд, после чего тело идола пришло в движение. Из полумрака ниши высунулась нога Бафомета.

Все увидели, что через покрытое лаком копыто был переброшен мешок.

– Жребий! – догадалась Матушка Фелиция.

– Жребий! – восторженно вторили демоны и ведьмы.

Фелиция с великим почтением приблизилась к Бафомету и взяла мешок.

Нога идола со скрипом спряталась в нише.

Подняв над головой мешок, Матушка Фелиция сказала:

– Братья и сёстры! Да славится наш союз! Он крепок! Он монолит! И ваш восторг – тому доказательство. Разве не всякий с радостью отдаст свою жизнь?

– За возможность лицезреть Владыку, за возможность служить ему я отдал бы и две, и три жизни, – сказал один из волшебников; свет свечей трепетал у него на решительном лице. – Я посвятил ему свою жизнь, я посвятил бы ему и свою смерть...

– И так может сказать каждый из нас, – кивнула Матушка Фелиция. – Я не сомневаюсь в этом, иначе никогда не согласилась бы стать над вами.

Одна из женщин, не стыдясь слёз, бегущих по щекам, молвила:

– Зачем жребий? Я прошу: пусть Владыка возьмёт меня. Я буду хорошо ему служить.

Матушка Фелиция покачала головой и утёрла тыльной стороной ладони слёзы женщине:

– Не обижай, сестра, тех, кто стоит рядом. Всякий спешит служить своему кумиру... А вера твоя похвальна!.. Но Владыка велел – жребий... И я первая бросаю в мешок свой медальон.

Фелиция, медленно, с достоинством склонив голову, сняла у себя с груди медальон, отцепила цепочку. И бросила медальон в мешок.

Те, кто стоял рядом, молча последовали её примеру.

Один из благородных волшебников принял из рук баронессы мешок и пошёл в толпу. У кого не было медальонов, бросали свои амулеты. Шумели, теснились, толкались, огрызались. Иные награждали друг друга тумаками, протискиваясь к мешку, презрительно шипели на обидчиков, кукарекали или квакали.

Спустя несколько минут мешок, уже достаточно тяжёлый, вернулся к Матушке Фелиции. Она встряхнула его, при этом тихонько брякнули медальоны.

И с удовольствием сказала:

– Как нас много! А будет ещё больше, ибо близится, всё близится наше время!.. – и она, легко взбежав на каменное возвышение, продолжила торжественным тоном: – Братья и сёстры! Прежде чем жребий решит по справедливости, кому из нас предстать сегодня пред ликом Владыки, я хочу поведать вам о том, что мне ещё сказали прекрасноликие князья тьмы...

Шумно вздохнул Бафомет и ударил копытом в большое медное блюдо, стоящее перед нишей. От громкого дребезжащего звука толпа вздрогнула и обратилась в слух.

Матушка Фелиция продолжила:

– Они напомнили мне то, о чём почти все позабыли. Они назвали дату – тридцатого августа этого года. Уже совсем не за горами эта дата.

Братья и сёстры заволновались; многие чесались и кривлялись, ибо именно так проявлялось их волнение.

– Дата чего? Мы, и правда, забыли.

Фелиция разочарованно покачала головой, потом гримаска недовольства изобразилась у неё на лице.

– Увы! Человеческая память слаба... Слушайте же! Одиннадцать месяцев назад исполнились тридцать три года Антихристу.

– Да, верно! – вскричал кто-то. – Мы праздновали! Но никто из нас не видел Антихриста. А так хотелось!.. Ты говорила, Матушка Фелиция, что он ходит среди нас.

Баронесса улыбнулась:

– Это так! И больше того вам не надо было знать... Одиннадцать месяцев уже идёт война за господство Антихриста на земле – жестокая, но незримая война. И в конце лета она закончится.

– Тридцатого августа... – вставил один из демонов-инкубов, смазливый юноша с изящным профилем и длинными чёрными кудрями.

Разбросив в стороны руки, Фелиция возвышалась над толпой. Она даже как будто нависала над толпой, подавляла её, заставляла трепетать в волнении. Это было её время, пробил её час:

– Сначала падёт Город. Вы хорошо знаете его; многие из вас не однажды ходили по дороге к нему. И будут востребованы три ключа. Потом замолчит Колокол, он будет нем во всеобщем крике. И после этого сгорит Колесо, и завершится путь Повозки. Первые страстотерпцы погибнут в конце лета...

– Тридцатого августа... – напомнил красавчик-инкуб, – ...последние – в начале осени.

Красавчик-демон с чёрными кудрями и чёрными же, дрожащими у него за спиной крыльями выполз из толпы на возвышение и, обняв ноги Фелиции, умильно закатывая глаза-угли, вылизывал ей коленки длинным, как у собаки, красным языком.

– Война – жестокая, но справедливая... Наша война... Закончится победой Антихриста, – вещала Фелиция. – И Римский Папа, этот плут, мошенник и вор, надевший маску святоши, падёт. И мы, верные и любящие дети Сатаны, восторжествуем на земле, а война перенесётся на небо. Если кто сомневается в этом, знайте: так будет!.. Если кто-то не верит мне и сейчас, пусть уходит. Он бесследно исчезнет с лица земли, и никто не вспомнит имени его, преданного забвению. Так будет!..

– Так будет!.. – эхом отозвалась паства.

Матушка Фелиция раздражённо оттолкнула инкуба ногой и заговорила громче:

– Через месяц будет ещё жертвоприношение. Мы предложим Владыке совсем юную кровь. И тогда Бафомет укажет нам Антихриста... Это сказали мне князья тьмы.

– О-о! – восторженно вздохнула толпа.

– А теперь приступим... – Фелиция встряхнула мешком у себя над головой, опять звякнули медальоны. – Вот ты... – она взяла за плечо красавчика-инкуба. – Как тебя зовут?

– Брат Бенедикт, госпожа. Но если ты хочешь знать моё истинное имя, то шепну его тебе, – тут он понизил голос. – Зовут меня Альпин. И я люблю тебя, Матушка. Могу доставить сказочное наслаждение... Сказочное...

Фелиция благосклонно улыбнулась ему, протянула мешок:

– Назови нам имя жреца.

Радостно развернув и свернув свои чёрные крылья, брат Бенедикт-Альпин сначала припал губами к правой руке Матушки, затем поклонился Бафомету и лишь после этого взял мешок.

Ассамблея глядела во все глаза, ассамблея совершенно притихла, стало даже слышно, как потрескивает горящий жир в свечах.

Инкуб запустил руку в мешок – до самого плеча, при этом он сладко улыбался Фелиции, окидывал острым глазом её пышные формы. Вынув, наконец, чей-то медальон, инкуб повернул его к свету.

Прочитал нацарапанное на обороте:

– Это уважаемый брат наш по прозвищу Меа Кульпа[63]63
  Меа culpa — моя вина (лат.).


[Закрыть]!

– Хороший выбор, Владыка! – зашумели в толпе.

Брат Меа Кульпа, скрывающий лицо под маской ощерившейся обезьяны, вышел к алтарю. Он пошатывался слегка, не привыкший к вниманию многочисленной публики, и нерешительно оглядывался в толпу, но держался на ногах достаточно твёрдо.

Матушка Фелиция наклонилась, вынула из-под алтаря обнажённый меч и протянула оружие остриём вперёд избранному жрецу. Брат Меа Кульпа, принимая меч и пребывая в чрезвычайном волнении, был неловок и порезался о клинок.

Фелиция улыбнулась:

– Да будет принята и твоя кровь, – потом она повернулась к толпе. – А теперь – жертву!..

– Жертву! – всё более захватываемые действом, нетерпеливо вскричали братья и сёстры. – Жертву хотим.

Брат Бенедикт-Альпин встряхнул мешок и вновь запустил в него руку.

Толпа замерла. Томительно вздохнул Бафомет. Потрескивали свечи.

Вот в руке у брата Бенедикта мелькнуло нечто светлое. Те, кто стоял поближе, разглядели куриную лапку. Бенедикт приблизил лапку к свету.

– Кто? – выдохнула с нетерпением толпа.

– Кто? – на лице у Матушки Фелиции не дрогнул ни один мускул.

Брат Бенедикт, инкуб Альпин, оглянулся на неё:

– Тут клеймо неразборчивое... Но погодите... – он присмотрелся к клейму и прочитал: – Сестра Анна.

Кто-то вскрикнул в толпе. Ведьмы и колдуны, инкубы и суккубы расступились.

Девушка лет двадцати двух неуверенно подошла к алтарю. Сомнение и страх отразились у неё на лице, но девушка быстро справилась с собой.

Матушка Фелиция пристально посмотрела ей в глаза:

– Готова ли ты к смерти, сестра? Готова ли ты к истинной свободе? Готова ли ты к истинному счастью – служению Господину нашему?

Девушка помедлила с ответом, посмотрела на Бафомета, на глаза его, горящие огнём, оглянулась на толпу. Потом кивнула:

– Да, госпожа. Я готова.

– Не мучают ли тебя сомнения? – заглянула ей в лицо Фелиция.

– Нет, госпожа. Я счастлива... предстать сегодня перед Владыкой...

– Значит, крепка твоя вера?

– Крепка, госпожа...

– Хорошо, – Фелиция повернулась к толпе. – Отдадим дань её мужеству, её верности нашему союзу. С такими, как сестра Анна, мы непобедимы. И непобедимо наше дело!

Некий старый волшебник сказал из толпы:

– Жертва соединяется с кумиром и сама становится кумиром. Поклонимся же ей! Наша сестра Анна так близка уже к божеству.

Братья и сёстры поклонились жертве.

Волшебник воскликнул:

– Смотрите, как она красива! Владыка знал, кого выбрать, кому послать жребий...

Тяжёлое копыто снова ударило по медному блюду, от этого опять вздрогнула толпа.

Матушка Фелиция подсказала инкубу Бенедикту:

– Самое время вкатить плаху.

Тот безмолвно удалился. Через минуту в дальнем углу, за алтарём, послышалось его пыхтение. Плаха была тяжела; с глухим стуком она катилась по неровному каменному полу.

Пока красавец инкуб катил к алтарю плаху, брат по прозвищу Меа Кульпа облачался во всё красное. Это был крепкого телосложения брат; все увидели его мощные, красивые бугры-мускулы, когда он сбросил свою одежду. Он лесоруб, наверное, был там, наверху, в миру... Волшебники помогали ему. На голову Меа Кульпе надели красный же колпак – с прорезями для глаз.

Госпожа Фелиция, закрыв глаза, положа руку на книгу в переплёте из волчьей кожи и с пентаграммой, беззвучно молилась Владыке всех тёмных сил.

Сестра Анна, молодая ведьма, не могла оторвать взора от Бафомета, плечи у неё изредка нервно вздрагивали, лицо было напряжено. Временами вздрагивали у неё и губы. Из глаз готовы были брызнуть слёзы. Очень одинокая она стояла сейчас перед алтарём.

– Она красавица, – молвил старик-волшебник.

Многие ведьмы, ворожеи и старые карги, поедая её, молодую, глазами, самозабвенно плакали. Иные в восторге подвывали. Где-то далее, в глубине зала всё громче и яснее звучал сатанинский псалом. Чародеи, знахари, отравители, кровососы и порчельники, прорицатели и гадатели, и заклинатели, и прочие злодеи, приносящие вред животным и людям, и собственности, и полям, и лугам, и озёрам, и рекам, и колодцам, посевам, всходам, урожаям, видя, что вера избранной жертвы во Владыку всё же не вполне крепка, поддерживали Анну пением.

– Снимите с неё плащ, – велела Матушка Фелиция. – Нагой она пришла в этот мир, нагой и уйдёт.

Женщины быстро раздели жертву. Девушка действительно оказалась хороша. Стройная фигурка, очень нежная кожа. Братья и сёстры любовались ею. Волшебник, дабы придать ей сил и мужества в последний её час, поднёс ей кубок с хмельным ритуальным напитком. Девушка отпила несколько глотков, однако напиток не очень-то на неё подействовал, она продолжала дрожать и озираться на всякий громкий звук.

Бафомет часто и шумно дышал, вздрагивали его рога, раздувались ноздри, шевелились ноги...

Плаха остановилась у алтаря. Инкуб, в возбуждении взмахивая крыльями, установил её, проверил, не шатается ли, и отступил на шаг.

Брат Меа Кульпа стоял недвижно, опираясь на длинный меч; на клинке подсыхали капли его крови.

Избранная на заклание девушка тихо ахнула, когда козлиная голова Бафомета повернулась к ней.