Текст книги "Ливонское зерцало"

Автор книги: Сергей Зайцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Глава 49
Чёрную мессу не слышно,
когда за окном ревёт буря

  утра сотрясал окна ветер, временами дождь барабанил по крышам и с порывами ветра ударял в стёкла. Кнехты, нёсшие службу на крепостных стенах, отсиживались в своих тесных деревянных будках. А ветер-господин, разгулявшийся в округе, час от часу крепчал, грозя обратиться бурей. Подавленные им, примученные травы стелились по земле. Листья, сорвавшиеся с деревьев, взлетали под небеса и уносились в дальние дали. Но, несмотря на непогоду, Николаус собрался в деревню, ибо услышал, как между собой говорила прислуга, что будто вернулся из лесу Ильмар и недорого продаёт мёд.

Целый день томился Николаус: с Ильмаром-бортником ему следовало сделать все дела уже давно. И уже отправился бы Николаус в Пылау, но, не желая привлекать к себе лишнее внимание, ждал темноты.

В непогоду смеркается быстро, иногда – чуть не в середине дня. Едва Николаус увидел, что на дворе потемнело, он отослал неотвязчивого Хинрика будто за какой-то мелочью на кухню (Николаус давно заметил, что на кухню всегда охотно бегал слуга), а сам отправился в путь. И отправился он пешком, дабы лишний раз не показываться в конюшне.

Когда вышел за ворота, ураганный ветер ударил ему в лицо.

Двое стражей глядели ему в спину.

– И что гонит нашего гостя в это ненастье? – удивился один.

– В церковь, видно, – предположил другой.

Ветер упирался Николаусу в грудь и толкал его обратно в замок. Потом, когда Николаус одолел половину пути, вдруг посыпал град. Большие были градины – с голубиное яйцо. Ах, где-то, как видно, веселились ведьмы, собрались на шабаш! Дикими плясками, грехом и колдовством своим притянули бурю, призвали беду – причинили немалый урон урожаю. Хохотали ведьмы, плакали крестьяне... Николауса спасла шляпа с широкими полями и высокой тульёй – добротная шведская шляпа. Кого другого, попавшего под злобный разгул стихии, град мог бы забить насмерть, ибо негде было путнику укрыться на середине дороги.

Уже совсем затемно постучал Николаус в дверь к Ильмару.

Отворив дверь, высокий статный Ильмар занял весь дверной проём.

– Кому дома не сидится в такую ночь? – заслоняясь широкой ладонью от ветра, он вглядывался в темноту. – Ах, это вы, господин!.. Входите, обогрейтесь.

Взглянув через плечо Ильмара, увидел Николаус молодую, хорошенькую жену его, сидящую у горящей лучины за прялкой, и детей, играющих на полу.

– Я не стану входить, Ильмар. Не нужно, чтоб они видели меня.

Ильмар взял фонарь, и они укрылись от непогоды в хлеву. Корова, телёнок, несколько овец. Хорошее, опрятное хозяйство было у доброго хозяина Ильмара. Иной работящий немец мог позавидовать ему, эстонцу.

Николаус тут передал Ильмару послание в кожаном чехле:

– Береги это, как зеницу ока. И не попадись. Рыцарь из разъезда заглянет в свиток, и жить тебе останется... всего-ничего – до ближайшей сосны.

– Сберегу. Не попадусь, – кивнул Ильмар.

– И торопись, друг. Там, – Николаус кивнул на северо-восток, где находился русский Нейгаузен, – возможно, только этого послания и ждут. Ты ещё вернуться не успеешь, а они уж по твоим следам выступят...

– Завтра с утра и отправлюсь, господин. Не сомневайтесь: быстро обернусь. Только я знаю эту короткую тропу.

В это время совсем недалеко, в церкви Святого Себастьяна, в подвале её, состоялся другой разговор...

Баронесса Фелиция покачивалась на качелях. С царственной грацией сидела она на широкой резной доске, с изяществом красавицы перекинув ножку на ножку. А перед нею стоял Хинрик, послушный слуга; дрянной серый человечишко перед прекрасной богиней.

Качели были богато убраны цветами – пышными разноцветными гирляндами и букетами. Два красавца-инкуба служили Фелиции, со сладкими улыбками и с поволокой в глазах покачивали её; они оглаживали взглядами её точёные бёдрышки, озорно перемигиваясь, заглядывали ей сверху за глубокий вырез платья, богато украшенный вышивкой.

– Умер старый мастер Карл, – говорила Фелиция. – Ты слышал об этом, Хинрик?

– Я уже слышал, госпожа.

– Ты ведь знал старика Карла? – с надеждой спросила она.

– Хорошо знал, госпожа.

– Он показывал тебе, как устроен Бафомет? – оживившись, допытывалась Фелиция.

Хинрик, послушный слуга, знавший своё место, боялся поднять на неё глаза.

– Показывал, добрая госпожа. Там четыре рычага всего. Очень просто.

– И ты смог бы управлять им?

– Смог бы. Но зачем вы спрашиваете? – тут догадка осенила лицо Хинрика, и он всё же поднял на Фелицию глаза; в них был испуг.

– Тебе, Хинрик, придётся занять его место – место Карла, – это госпожа Фелиция сказала таким тоном, что Хинрик понял: возражать бесполезно, всё уже решено.

– Но я же никогда не управлял, – сделал всё-таки попытку Хинрик.

– Там четыре рычага всего, – напомнила Фелиция. – Очень просто...

Примерно в сей же час в покоях Николауса всколыхнулся и отодвинулся в сторону край гобелена. В комнату, крадучись, вошли Юнкер и приятель его кнехт.

Быстро оглядевшись в полутьме, рыцарь Юнкер негромко спросил:

– Ты уверен, что он ушёл из замка?

– Я сам видел, – так же негромко ответил кнехт. – В замке никто больше не носит шведскую шляпу. Не по карману.

Пощёлкав кресалом, Юнкер подпалил трут, раздул огонёк и зажёг свечу на столе. Огляделся теперь при свете:

– Нехорошо будет, если он сейчас вернётся и застанет нас... у себя в спальне.

– Он пошёл в деревню, – уверенно сказал кнехт. – И охота же ему разгуливать в такую погоду!..

– А Хинрик?

– Этот простак вскоре бросился за ним.

Не обременённый сим немудрящим разговором, Юнкер проглядывал бумаги, какие сразу увидел при свете. Прочитав написанное, он возвращал листок на место, брал другой листок, затем тоже возвращал его, стараясь не нарушить порядок, в котором оставил свои записи Николаус.

– Не стой столбом, осматривайся, – велел Юнкер кнехту.

Тот отошёл к окну и нашёл на подоконнике ещё какие-то бумаги.

– Что там? – спросил Юнкер.

– Я не очень-то смыслю в грамоте, господин, – признался кнехт и повернул листки к свету.

Юнкер пробежал глазами несколько строк и хмыкнул:

– Стихи. Влюблён в Ангелику, я полагаю... Положи эти бумаги так, как они лежали. И посмотри в сундуке.

Пока кнехт, откинув крышку сундука, осторожно перебирал его содержимое, Юнкер заглянул под подушку, потом пошарил рукой под тюфяком – с одной стороны кровати, с другой; оправил покрывало. Заглянул Юнкер и под кровать. Встав на скамейку, оглядел верх балдахина.

Кнехт, отодвинув сундук, посмотрел за ним. Затем он присел, оглядел снизу столешницу. Перейдя в умывальную комнату, кнехт по неловкости задел ногой медный тазик, и тот с громыханием покатился по каменному полу.

Юнкер только головой покачал.

Наконец Юнкер не без досады заметил:

– Нет здесь ничего похожего на рисунок Феллина. Привиделось глупому слуге, а мы и развесили уши.

– Да уж! – согласился кнехт. – Я когда пивом наберусь... потом сам не знаю, что видел, а что нет, что правда, а что померещилось...

Ещё раз оглядевшись, Юнкер и кнехт задули свечу и бесшумно удалились...

...Буря то затихала, то принималась с новой силой. Прикрывая лицо от встречного ветра краем плаща, Николаус радовался непогоде. Все жители деревни сидели по домам, и никто как будто не видел, что гость Аттендорнов заглядывал к Ильмару. Очень не хотелось Николаусу, чтобы допытливые пылауские немцы спрашивали друг у друга: что хочет благородный гость радбургского комтура от презренного эстонского бортника?.. Кабы не непогода, загнавшая всех под крышу, пришлось бы Николаусу обходить Пылау задворками.

Впрочем совсем избежать встреч Николаусу не удалось. Едва, пройдя Пылау, он вышел на дорогу к замку, как увидел нескольких человек, идущих ему навстречу. Всё прикрываясь от ветра плащом, Николаус вглядывался в полутьму – что за люди?.. Как на грех, собираясь к Ильмару, он забыл взять меч. Теперь думал: не лучше ли было бы свернуть с дороги и спрятаться в кустах? Но, наверное, поздно уже было прятаться, ибо те люди, конечно же, тоже заметили его. Когда они совсем сблизились, Николаус узнал четверых молодых парней-эстов, работавших в замке при конюшне. Это были крепкие рослые парни – столь рослые, что Николаус даже не сразу разглядел за ними девушку. Он присмотрелся. И к изумлению своему узнал... Мартину.

Вот уж не ожидал он увидеть здесь – на дороге – ночью и в непогоду служанку Фелиции и Ангелики. Он знал, что Мартина живёт в замке, что есть у неё свой чуланчик под лестницей. Знал он, и что баронесса Фелиция без неё, как без рук, и даже ночами порой не отпускает её от себя, и потому очень редко ходит Мартина в деревню.

– Мартина? – в удивлении окликнул Николаус.

Но девушка не ответила. Прошла мимо, даже не подняв на него глаз.

Тогда Николаус спросил парней по-эстонски, куда они идут и отпустила ли с ними Мартину госпожа?

Парни тоже не ответили ему. Они ухом не повели и, поравнявшись с ним, даже не взглянули в его сторону, будто Николауса и не было на дороге. Николаус даже засомневался: уж не бредит ли он и не видится ли ему странный сон? да и есть ли он вообще на этом свете, не обман ли всё – и этот свет, и эта тьма, и эти люди на дороге, и он сам со своими чувствами?..

Двое парней держали девушку под руки, третий шёл впереди, четвёртый следовал позади. Николаусу показалось, что Мартина не очень хотела с этими людьми идти; насколько он мог видеть в полутьме, она даже будто сопротивлялась, однако не достаточно решительно. Если девушка упиралась сильней, парни задерживали шаг и давали ей что-то хлебнуть из фляги. Мартина, хлебнув, смеялась и шла. Николаус услышал нечто неестественное в смехе Мартины, какой-то натянутый это был смех. Она никогда не смеялась так. Может, она была совсем пьяна? Или чем-то одурманена? Тем напитком, что ей давали, не пригубливая флягу сами?

Очень Николаусу всё это не понравилось. Он остановился. Некоторое время стоял на пустынной дороге, глядя вслед парням и служанке. Наконец, одолеваемый подозрениями и одновременно подстрекаемый любопытством, повернул обратно – за ними. Дабы их не потерять из виду, прибавил шаг. Ветер, беснующийся, раскачивающий и треплющий кроны деревьев, заглушал его шаги.

Рваными клочьями пролетали по небу тучи. То появлялись звёзды, то набегали новые тучи, гнались друг за другом бесконечной чередой, и из них проливался холодный, злой дождь.

Когда тучи заслоняли свет звёзд, Николаус шёл по середине дороги, когда же свет звёзд снова проливался на землю, Николаус жался к стенам домов. В иные моменты, когда особенно светлело, ему приходилось прятаться за ближайший угол. Осторожно выглядывая из-за угла, он следил за удаляющимися по улице тенями, ждал полной темноты. Впрочем Николаус мог бы теперь и не спешить; он догадался уже, куда они – Мартина и эти четверо парней-эстов – идут. В церковь деревенскую. И Хинрик ему намекал весьма прозрачно, и прислуга, слышал не раз, между собой шепталась, что в церкви пылауской проходят иными ночами некие тайные службы, и сходится будто на службы не простой народ – колдуны и ведьмы, и сам Сатана будто в образе идола их привечает, и обществом демонов – слуг своих, инкубов и суккубов – их одаривает и так поощряет. Рассказывали, что уже очень многие из местных посещают те службы, те шабаши, и даже показывали тех людей друг другу: «Вот – он!», «Вот – она!»... И говорили, что будет этих людей, почитателей Сатаны, ещё больше, ибо множатся они быстро, ибо оживился Сатана, видя беды людские, искушает, искушает, заманивает, голодных и нищих, страдающих, ни за грош скупает. Говорил и старый ландмейстер Фюрстенберг им с Удо при встрече – что многие ливонцы ропщут, что недовольны принятием новоизобретённой веры – аугсбургского исповедания, считают, что истинная вера церковная была ими предана, оттого наступили и множатся несчастья земли ливонской, и эти недовольные, протестуя, тайно обращаются к дьяволу и устраивают чёрные мессы с песнями и танцами, с попойками и обжорством, с оргиями, кончающимися содомией и свальным грехом, с ведьмиными родами на алтаре и человеческими жертвоприношениями, детоубийством чаще всего. Стремясь к свободе и протестуя, они меры не знают, и свобода у них обращается в разнузданность, а протест всё усиливается безнаказанностью; извращённая свобода их живо попадает в поле греха, ибо чего же ещё, как не запретного, но сладкого, греховного, может желать примитивный ум, долгое время скованный жёсткими установлениями, ограничениями христианской веры?.. Ещё много шептались в замке о том, что госпожа Фелиция вовсе не больна, что она попросту – ведьма, предавшаяся дьяволу, князю греха, и говорили, что никакая дурная кровь не мучит её, и даже совсем ничто её не мучит, говорили, что попросту дурачится высокородная дама от скуки, морочит барону и домашним головы, а вместе с ними – и учёному лекарю Лейдеману. И на тайных службах будто именно благородная Фелиция задаёт собранию тон.

Пока Николаус, стараясь оставаться незамеченным, шёл по улице за Мартиной и работниками из замка, он встретил ещё и других каких-то людей, которые, несмотря на редкое по силе ненастье, тоже покинули свои дома и преодолевали отчаянные порывы ветра, закрывались от секущего дождя клобуками, пробирались к церкви Святого Себастьяна. И чем ближе подходил Николаус к церкви, тем больше видел этих людей, идущих, видимо, на ту тайную службу, о какой он только что думал. На деревенской площади он уже увидел этих людей немало. Группами и поодиночке чёрными тенями они стояли тут и там, но в церковь не входили, ожидая какого-то условленного часа. Все эти люди стояли в молчании. Их стояние на площади, их неподвижность в разгулявшейся стихии, их мрачное молчание могли бы какого-нибудь человека послабее духом привести в трепет и обратить в бегство. Но это уж был бы не про Николауса разговор.

Прикрывая лицо полями шляпы, Николаус шёл к церкви. Он опасался одного – потерять в толпе Мартину и её сопровождающих. Но оказалось – легко уследить за идущими в толпе стоящих. Да Николаус мог идти за ними и с закрытыми глазами, поскольку сквозь завывание ветра и шум дождя хорошо слышал знакомый перестук деревянных башмаков служанки.

Парни, работники из замка, шли уверенно и всячески оберегали Мартину, чтобы её кто-нибудь не задел ненароком плечом, не толкнул. Если кто-то оказывался у них на пути, они его попросту отодвигали, и никто им слова поперёк не сказал. Крестьянскими суконными плащами, грубыми, но надёжными, они прикрывали Мартину от ветра и дождя.

Когда на ступеньках церкви эти парни и Мартина попали на несколько мгновений в свет фонаря, Николаус успел заметить, что одеты они все нарядно – будто на праздник собрались, будто явились на бал!..

Он уже догадывался, кто правил этот бал.

Стараясь особенно не отстать, Николаус проскользнул в знакомую уже дверь церкви.

В коридоре он прижался к стене, прислушался и осторожно осмотрелся. Вход в собственно храм был закрыт высокой чугунной решёткой; в полутьме угадывались алтарь и большое распятие над ним; бледными, устремлёнными в высь пятнами виделись окна церкви за алтарём. В коридоре слева была приоткрыта дверь какой-то комнаты, назначения которой Николаус не знал; из-за этой двери падал свет. Проходя мимо, Николаус заглянул в эту комнату; там прямо на полу сидели три ландскнехта вокруг большого барабана и, разыгрывая что-то, бросали на барабан игральные кости. Они были так увлечены игрой, что забыли приглядывать за коридором. Один из кнехтов встряхивал кости в кубке, другие следили за его руками, чтобы не сжульничал.

Беззвучным шагом Николаус устремился в конец коридора. Только сюда могли пойти те, за кем он увязался. С правой стороны он увидел ещё три двери. Две из них оказались заперты. Последняя дверь подалась. Отворив её, Николаус прислушался... Перестук деревянных башмаков Мартины был едва слышен. Перестук раздавался откуда-то снизу; здесь, за этой дверью, не комната была, а лестница.

Николаус решительно ступил на первую ступеньку и осторожно притворил за собой дверь. Ему бы не помешали сейчас свеча или факел. Но не имелось у Николауса ни того, ни другого.

Он уже бывал несколько раз в пылауской церкви: и один приходил, и присутствовал на службе; многое успел в этом огромном здании неплохо изучить. Однако здесь, в боковом коридоре, за последней дверью бывать ему ещё не доводилось. Николаус едва не упал, ибо ступеньки оказались очень круты. Первое время он продвигался, придерживаясь обеими руками за стены. После того, как лестница повернула вправо, впереди забрезжил свет; это сопровождающие освещали Мартине дорогу.

Призывно стучали по каменному полу деревянные башмачки...

Скоро Николаус почуял некий запах. Сначала он не понял, что это был за запах, просто не придал ему значения. Но когда запах стал слышен сильнее, когда он стал достаточно едким для того, чтобы на него нельзя было не обратить внимание, Николаус узнал в нём запах серы.

Верно, курильницы почитателей Сатаны чадили вовсю – не иначе, как у Антихриста нынче был большой праздник.

Николаус продвигался в темноте с предосторожностями. Ему совсем не хотелось быть обнаруженным здесь теми, за кем он шёл. Он подозревал, что просто ссорой в случае обнаружения дело не обойдётся. Судя по тому, как работники из замка шли напролом среди ожидающих на площади, как бесцеремонно раздвигали их, настроены они были весьма решительно. И просто так они Мартину не отпустят. Придётся драться с ними насмерть. Но он один. А их четверо!.. Он укорял себя: день за днём носил с собой повсюду меч без толку, но когда тот по-настоящему понадобился бы, он оказался забытым в замке.

Николаус ступал мягко, стараясь попадать в ритм башмаков служанки; двигался, придерживаясь рукой за шершавые стены. Иногда приседал, чтобы в отблесках далёкого света увидеть – не лежит ли что под ногами; он опасался споткнуться и нашуметь.

Они уже спустились довольно глубоко под землю и, кажется, приближались к цели. Николаус был несколько взволнован: случись что... и выбраться ему отсюда живым не получится. И он радовался тому, что ему пока удалось остаться незамеченным.

Наконец впереди скрипнула, а затем громко хлопнула дверь. Эта дверь была явно тяжёлая, железная.

Стало совершенно темно.

Николаус, щёлкая огнивом и освещая себе искрой путь, побежал вниз по лестнице. Его учащённое дыхание множилось под сводами эхом. Скоро Николаус увидел ту дверь и остановился перед ней. Тут он подумал, что если бы ведьмы и колдуны, собирающиеся здесь на шабаш, были хоть чуточку осторожнее, то здесь, возле двери, непременно поставили бы сторожа. Однако на этой узкой лестнице, уходящей глубоко в недра, едва не в преисподнюю, кроме Николауса, не было ни души. Он решил, что вряд ли со стороны поклонников дьявола это была беспечность. Скорее следовало подумать об их уверенности в своих силах. Их, возможно, было много в округе – намного больше, чем он видел только что на площади! И они были столь сильны, что никого не боялись.

И, наверное, были среди них влиятельные богатые люди, которые всех купили...

Николаус оставил свои предположения, поскольку ему внезапно почудился какой-то звук. Как будто звук этот донёсся сверху. Николаус поднял голову, унял взволнованное дыхание и прислушался...

Кто-то ещё спускался по лестнице. И, кажется, не один.

В полной темноте Николаус нащупал какую-то нишу, довольно глубокую, и спрятался в ней.

Спускавшиеся по лестнице люди зажгли от свечи вторую, за ней – третью. По мере того, как загорались новые свечи, свет сбегал по ступенькам всё ниже. Шли несколько мужчин, о чём-то переговариваясь. Николаус не мог расслышать, о чём именно.

Эти люди скоро прошли мимо него, остановились у железной двери и постучали. То был некий условный стук.

Николаус осторожно выглянул из ниши. Он узнал нескольких человек. Среди них были корчмарь, молодой повар из замка, старый кукольник, капитан замковой стражи, с коим Николаус не однажды сталкивался на стенах Радбурга, пастух, с которым он не раз встречался на лугах и который пас коров и овец Аттендорнов. Других не успел рассмотреть... Все эти люди держались довольно уверенно: конечно же, здесь они были как дома. И по отношению друг к другу вели себя как равные.

Николаус, глядя на них из укрытия, утвердился в мысли, что у братства повсюду свои люди.

Дверь со скрипом отворилась, и свет упал на лица пришедших.

Послышался мужской голос:

– Проходите, братья! Сегодня мы в масках. Знаете?

– Да, – ответил капитан замковой стражи.

– Чёрная месса.

– Знаем, – ответил пастух.

– Тогда выбирайте...

Привратник закрыл дверь, и продолжения разговора Николаус уже не слышал.

«Значит, сторож есть, – отметил Николаус, – но с другой стороны железной двери».

Здесь, в подземелье, было довольно холодно, и он зябко передёрнул плечами.

Выждав некоторое время, Николаус подошёл к двери и постучал в неё тем условным стуком, который только что слышал. Дверь приоткрылась, выглянул привратник – высокий стройный юноша в чёрных свободных одеяниях. Лоб и глаза его были закрыты низко надвинутым чёрным клобуком, но Николаус успел заметить, что у привратника было красивое и нежное, как у девушки, лицо.

Привратник глянул на Николауса и в полупоклоне опустил голову, глаза его опять спрятались под клобуком:

– Проходи, брат!

Николаус переступил порог и попал в небольшую прихожую, освещённую десятком свечей. Закрывая за собой дверь, он услышал, как наверху один раз ударил колокол – гулко и заунывно.

– Приятно видеть тебя, брат! – опять вежливо склонился привратник. – Приятно сознавать, что ты с нами, брат!

Насколько успел рассмотреть привратника Николаус, он видел этого юношу впервые. Но привратник говорил и вёл себя так, будто узнал его – уважаемого литуанского гостя комтура Аттендорна. Потом явилась мысль, что, возможно, здесь всех гостей встречают так – с вежливостью, граничащей с подобострастием; возможно, о высоком положении иных догадываются по одежде. И хотя Николаус не наряжался к мессе, как другие, в нём легко можно было рассмотреть человека богатого и благородного – по дорогой одежде, по сдержанности в движениях, по изысканной манере касаться рукой края шляпы при приветствии.

Голос привратника был ласковый и вкрадчивый, улыбка не сходила у него с губ.

– Выпьешь вина, брат?

Николаус всё приглядывался к привратнику. Трудно было понять, как привратник говорил столь внятно, почти не двигая губами; и у него как будто не было языка, а говорил он как-то горлом. Может, болезнью он какой-то редкой страдал, предположил Николаус, или был где-то неосторожен, чрезмерно говорлив, и некий злой господин вырезал ему язык...

– Выпью, пожалуй, – Николаус подумал, что несколько глотков вина ему не повредят, а только прибавят сил. – Вино согреет. Такая буря наверху.

– Согреет вино, – обещал привратник, со сладкой улыбкой наполняя кубок из большого кувшина. – У нас хорошее вино. Лучшее во всей округе.

Николаус выпил вино, утёр губы ладонью:

– Крепкое. Но какой-то необычный горьковатый привкус у вина.

Привратник, пряча глаза, улыбнулся:

– Замечательное вино! Ты скоро оценишь, брат.

У Николауса мелькнула мысль, что напрасно он выпил у привратника вина. Он, задумавшись о привратнике, о его необычной манере произносить звуки горлом, упустил из виду, забыл... а теперь вот вспомнил: и Мартине давали что-то пить из фляги – может, такое же вино? Он слышал к тому же, что в здешней местности в обыкновении у некоторых крестьян насыпать в вино подпорченную рожь[81]81
  Действительно, в Средневековье колдуны и ведьмы угощали друг друга хмельными напитками, при приготовлении которых использовалось испорченное зерно; галлюциногенная плесень, растущая на зерне, оказывала дурманящее действие и вызывала видения фантастического характера.


[Закрыть]; и слышал, что такое вино вызывает у выпившего видения...

Но уж было поздно.

Вино, и правда, оказалось хорошее, хотя вкус его не пришёлся Николаусу по душе. Вино согрело его быстро. Расслабляющее тепло растеклось по желудку, потом ласковой бархатной волной ударило в ноги, наполнило их силой и одновременно необычайной лёгкостью, а потом... потом оно одурманило голову – властно и приятно; вино забрало у него голову, и всё, что происходило вокруг, теперь стало напоминать чудесный сон – нежный и какой-то золотистый, словно окрашенный лучами утреннего солнца. Всё было прекрасно, ибо на душе стало легко и радостно. И прихожая, до этого выглядевшая мрачновато и убого, стала как бы прихожей самых роскошных палат; и привратник с надвинутым на самые брови чёрным клобуком обратился в очень милого человека, с которым захотелось навек подружиться, которого захотелось именовать не иначе как братом, младшим братом.

– Можешь называть меня братом Бенедиктом, – достучалось до его сознания откуда-то извне. – А если ты хочешь знать моё истинное имя, то – Альпин.

Растеклись от вина мысли – не догнать. Николаус успел ухватить одну: ему подумалось, что даже если бы перед ним сейчас предстала ужасная старуха – горбатая, носатая, кривая и с тремя жёлтыми зубами злобная карга, – то и в ней бы он отыскал милые черты (не то что в этом смазливом юноше, в младшем брате), более того, она вполне могла бы показаться ему прекрасной девой – настолько прекрасной, что он готов бы был признаться ей в любви. Николаус улыбнулся этой сумасшедшей мысли.

Кружило голову волшебное вино...

– Ты знаешь, что ассамблея сегодня в масках?

– Знаю.

– Тогда выбирай...

Привратник, взяв Николауса за плечо, повёл его к столу, занимавшему половину прихожей. По пути он пояснял:

– Кто-то приходит сюда со своим обличьем, но если своего нет, то у пас, пожалуйста, много всего. Приятно глазу и радует нечестивое сердце.

На столе во множестве лежали маски; вернее было бы назвать их харями. Здесь были хари свиные, собачьи, волчьи, овечьи, бычьи, кошачьи, беличьи, заячьи, барсучьи, обезьяньи, черепашьи, сорочьи, лягушачьи и прочие. Николаус, не долго думая, выбрал волчью. Она показалась ему самой замечательной. Она будто просилась ему в руки. Это не была маска в привычном понимании слова (клеенная из бумаги или шитая из тканей, раскрашенная и покрытая лаком), это была шкура, содранная с волчьей морды и значительной части шеи, искусно выделанная и с крепкими кожаными завязками.

Привратник похвалил:

– У тебя хороший вкус. Благородного человека тянет к благородному зверю.

– Зачем прикидываться овцой, если рука ищет меча? – уклончиво ответил Николаус и засмеялся; хмель разбирал его всё больше.

– Иерархи уже собрались. Ты слышал – ударил колокол. Сейчас пойдут братья и сёстры, – и привратник протянул Николаусу свёрток. – Надень мантию и ступай.

Николаус послушно облачился в чёрную мантию, надел волчью харю. А куда идти, не знал.

Привратник улыбнулся:

– Ты, как видно, впервые у нас, брат?.. – голос у него стал сладкий, как у соловья, а за спиной под плащом как будто трепыхнулись крылышки.

Николаус, с трудом подавляя изумление, посмотрел на него, ответил:

– Да, частым гостем меня не назовёшь. Матушка Фелиция приглашала...

– Не надо объяснений, – остановил его привратник. – Сегодня у нас большой праздник.

Тут привратник подвёл Николауса к одной из дверей, что были в прихожей, и отворил её.

Николаус вошёл в очень просторное помещение с низким каменным сводом, вымазанным сажей. Массивные каменные перекрытия поддерживались не одним десятком квадратных пилонов. Стены были расписаны непонятными словами на неизвестных языках; скорее всего, надписи мог прочитать только тот, кто владел языком тарабарским. Тут и там встречалась пентаграмма.

Голова приятно кружилась, волшебный золотистый свет довольно быстро окутывал стены и пилоны, наплывал на чёрные своды.

В помещении находилось уже немало людей. Николаус насчитал до двадцати. Но, судя по количеству масок, что он видел в прихожей, братьев и сестёр ожидалось чуть ли не в два раза больше.

Взору Николауса представился настоящий маскарад – если иметь в виду разнообразие харь. На плечах же у гостей были одинаковые чёрные мантии.

Николаус оглядывал хари. При этом веселье так и разбирало его. И только скромность удерживала его сейчас от какой-нибудь озорной выходки.

Хари были такие привлекательные! Конечно же, и люди, что скрывались за ними...

Но даже хороню зная иных из присутствующих здесь, Николаус не смог бы разобраться, кто тут есть кто? За какой из харь, к примеру, скрывался тот капитан замковой стражи, иерарх? А за какой прятал загорелое лицо другой иерарх – пастух? За чёрными мантиями не видно было даже, где тут мужчины, где женщины?..

Николаус вспомнил, что он пришёл сюда за Мартиной, ему показалось на дороге, что её вели куда-то... сюда... насильно. Какой вздор! Здесь так замечательно. Разве можно сюда вести насильно?.. Николаус попробовал но сложению угадать Мартину, однако у него ничего не получилось. Сколько ни приглядывался он к фигурам, ни одна не напомнила ему фигурку худенькой служанки.

Кроме этой непредвиденной сложности, была в маскараде и несомненная очень забавная сторона: Николауса здесь все принимали за своего. И даже раскланивались с ним.

Братья и сёстры парами и поодиночке прохаживались между пилонами, сидели на скамейках у стен, стояли группками. Ожидали какого-то действа.

Время от времени открывалась дверь из прихожей, и всё новые ряженые входили в зал. Было удивительно и любопытно Николаусу видеть, как они кланялись пентаграмме у входа – кланялись наоборот; пригнув голову до самого пола, смотрели снизу назад, у себя из-под ног они глядели; а чтобы не метал свисающий край мантии, задирали его себе на крестец. При этом пришёптывали что-то – сатанинскую молитву, не иначе. Одни выглядели в таком поклоне комично, другие – вызывающе бесстыже, – в особенности те, что, войдя в состояние самозабвения, молитвенного упоения, начинали переступать с одной ноги на другую и делали это всё быстрее, и получалось, что они будто вертели задом. Но это никак не вызывало у Николауса неприязни, напротив, эти бесстыжие, крутящие задом ведьмы и колдуны были по своему милы. Поклонившись и помолившись, они проходили к середине подземного зала и тёрлись друг о друга спиной – это было их приветствие...

Ему и раньше приходилось видеть колдунов и гадателей, заклинателей и чародеев, ведьм. Что далеко заглядывать! На каждой ярмарке можно встретить чародея или колдуна, найди только человека, у которого следует спросить, и спроси у него правильно, не испугай, и он покажет, а за небольшую мзду и отведёт в тайное место, где тебе нагадают и предрекут, где по полёту птиц укажут твою судьбу, а по внутренностям жертвенной крысы назовут твои хворобы, где, превосходя природу вещей, вызовут призраков твоих умерших предков и позволят задать им вопрос, где в гранях волшебного, сияющего кристалла увидят потерянное тобой и то, что ты вскоре счастливо обретёшь, где, разбросив гадальные палочки, укажут вора, укравшего твоего коня или имущество, где дадут тебе нужную травку и посулят верную помощь тёмных сил, где отведут дурной глаз и дадут приворотное зелье, где подскажут, какие суеверные слова, какие заклятия, заговоры ты должен знать, как знаешь имя своё, а какие ты должен забыть напрочь, дабы себе не навредить. В каждой деревне есть своя ведьма, и в каждом городе, на каждой улице тоже ведьма найдётся – та, которую боятся и ненавидят, та, которую презирают и на след которой плюют и вслед которой крестятся, та, которая быстрее птицы переносится с места на место, та, которая при желании может пролезть в игольное ушко, которая, обуянная похотью, взывает ночами к демонам и предаётся любви с инкубом, которая знает способы соблазнения невинных ради умножения нечестия в свете, та, что ворует трупы и сжигает распятия, та, что может притянуть грозу и повалить хлеба, что может направить молнии на людей и животных, что может убить, лишь моргнув глазом, что может произвести жестокое градобитие, навести порчу на домашний скот, что может человеку придать облик зверя, а зверю облик человека, что может с помощью чародейства проникнуть в голову к тебе и сделать всякие обманы чувств и взять тебя телесно в обладание, что может наслать на тебя болезни и лишения, что может лишить мужчину его природного достоинства, а у женщины задержать силу деторождения, что может детей твоих посвятить демонам, что может выполнить ещё сотни и сотни иных лиходейств... но к которой бегут, когда череда лишений сводит с ума, когда при смерти родители или дети, когда прижмёт злая немочь, когда жестокая хвороба возьмёт тебя коликами за живот и заставит обнимать угол твоего дома, когда к скоту твоему привяжутся бесчисленные болячки, когда и тебе, и роду твоему грозят голод и смерть, и когда тебе уже всё равно, к каким силам обращаться за облегчением, та, к которой бегут мимо дома священника, мимо дома учёного врача, мимо дома уважаемого сановника за действенной и незамедлительной помощью бегут и несут последнее серебро... Но Николаусу никогда не доводилось видеть стольких служителей тёмных сил разом, никогда не доводилось бывать в ассамблее их, а попросту говоря – на шабаше.