Текст книги "Без права на поражение (сборник)"
Автор книги: Сергей Бетев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
написать Сырбе письмо и убедить его признаться следствию во всем, а главное назвать адрес
свердловского знакомого.
В тот же день, вызвав Сырбу на очередной допрос, Суетин объявил ему, что подозревает
его еще в одном: в причастности к убийству.
Сырба в ответ усмехнулся и только покрутил головой, настолько он был удивлен
сообщением следователя.
13
Следовательская практика знает много сильных психологических средств воздействия на
преступников.
Суетин не располагал фактами, достаточными, чтобы обвинить Сырбу в убийстве. Больше
того, он мог допустить, что Сырба действительно никого не убивал. Но в этом необходимо было
убедиться.
Поэтому, ожидая письмо, Суетин заставил Сырбу участвовать в одном «спектакле».
По первой пороше милицейская машина с Моисеенко, Суетиным и Сырбой выехала из
Верхней Пышмы. Через полчаса она была в Соколовке. Следователи вышли из машины, вывели
Сырбу, молча перекурили возле клуба, а потом поехали обратно, как будто только за этим и
приезжали сюда.
Сырба обреченно молчал.
На пустыре, возле места убийства, остановились снова.
Опять закурили.
Суетин видел, как впервые за эти дни Сырба вздохнул облегченно, словно вернулся в свое
родное раздолье, такое же чистое и беспредельное, как здесь, И уже не равнодушие, а какое-то
тихое раскаяние засветилось в его выпуклых глазах. Впервые он вздохнул по-человечески, по-
грешному. .
– Скажи, Сырба, тебе знакомо это место? – спросил его Суетин спокойно и дружелюбно.
– Проезжал, начальник, проезжал...– сознался тот.
– Не останавливался здесь?
– А зачем? – спросил он Суетина.– Я домой торопился.
Суетин видел, как нервно меряет шагами поляну Моисеенко.
– Послушай, Сырба... Ты можешь понять, что здесь сфотографировано? Место на
фотографии узнаешь? Или человека?
И он подал Сырбе копии фотографий останков убитого.
Сырба долго смотрел на фотографии. Не испуг, не отчаяние увидел в его взгляде Суетин, а
какое-то удивление. Наконец Сырба спросил тихо, почти с детским доверием:
– Это чего такое, начальник?..
Суетин взял у него фотографии и сказал всем:
– Поехали!
...Сырба, наконец, заговорил. Через день его хромой знакомый сидел в Верхнепышминском
отделе милиции. Ему тоже предстояло отправиться в Шадринск, по месту общего преступления
– кражи зерна.
Уезжал и Сырба.
Уезжал он светлый и радостный. В эти минуты, пожалуй, впервые он и Суетин
испытывали одинаковое чувство облегчения.
– Ты извини меня, Сырба, за тяжкое подозрение,– сказал ему на прощание Суетин.– Я
рад, что ты оказался не причастен к этому делу. Извиняюсь от души.– И улыбнулся ему: – А за
краденое зерно – не извиняюсь. За него ты получишь сколько полагается. Но это другое...
Но если Сырбе его судьба, хоть и незавидная, была ясна, следователь оказывался в
затруднении большем.
– Что дальше-то, Дмитрий Николаевич? – спросил невесело Моисеенко.
– Знаешь, Анатолий... схожу-ка я сегодня в баню. Попарюсь. А потом куплю эту...
самую... И посижу хоть один день дома как полагается.
14
Дмитрий Николаевич отдыхал.
Редкий случай: сидел с семьей и смотрел телевизор. «Клуб кинопутешествий» смотрел.
Показывали Исландию. Страна и природа – так себе, но удобная. Когда решили учредить
конституцию, все до единого соображающего жителя собрались вокруг горячих природных
фонтанов посреди снега – и учредили. Закон приняли: за рыбалку без разрешения – штраф, а
хочешь, так бери лицензию за деньги, как у нас на лося. Какие там могут быть заботы, скажем, у
полиции? Все друг друга знают, от приезжих двумя океанами отгорожены. А вот попробовали
бы в Верхней Пышме поработать!
Хотел отдохнуть вечер. Не получалось.
Вот сидит у телевизора, смотрит передачу о чужой далекой стране, а свои мысли не дают
покоя.
Где же все-таки запрятаны концы этого загадочного убийства? И сколько еще пройдет
времени, пока он проникнет в тайну преступления, скрытого годами, и найдет убийцу?
А почему обязательно найдет?..
Смотрел он фильм «Девять дней одного года». И понял, что следователи – как физики.
Сто раз ошибся, а не считай, что скатился вниз: думай поднялся выше, потому что по-старому
дальше не пойдешь, придумывать что-то новое требуется. Так и у следователя: десять тропок по
ложному следу пробежал за преступником, а на одиннадцатой все равно догнать должен. Потому
что нельзя, невозможно допустить, чтобы преступник ушел от возмездия.
«Найдем, все равно найдем!» – пригрозил неизвестному преступнику Дмитрий
Николаевич.
И подосадовал: хоть бы одно преступление попалось без многочисленных проверок, без
бесконечной черновой работы. Как у Шерлока Холмса: посидел в кресле, подумал, почитал
газетки разные с объявлениями, понюхал платок наодеколоненный и – раскрыл! Так нет ведь!
Обязательно требуется нервы измотать! Взять хоть бы наше дело... Ясно, что Сырба Мельника
не убивал. Но убит-то ведь Мельник, черт бы его побрал! С двадцать пятого года рождения, как
обозначено в документе. Оказывается, «не хромал». А который хромал? Отец? Где он? Ерунда
получается, честное слово, с этой молдавской родней... Ведь подумать только: восемь лет назад
уехали в Молдавию, а которого-то из них, да еще в такой неполноценности, можно сказать,
находят вон где! В Верхнепышминском районе Свердловской области! И ведь куда забрался-то:
на торфяник, на который добрый человек и с... не пойдет.
Кто кого убил, вообще?..
И упрямо твердил про себя: «Все равно найду! И скажу завтра всем, что найду! Пускай
меня даже обзовут хвастуном или еще хуже!..»
И пошел на кухню, где стояли остатки этой... самой...
15
Утром в кабинете Моисеенко Дмитрий Николаевич увидел старого знакомого.
– С приехалом, Василий Тихонович! Рад видеть. Забеспокоились?
Старший уполномоченный уголовного розыска области Василий Тихонович Саломахин
поднялся навстречу, крепко подержал суетинскую руку и улыбнулся сдержанно.
– Вот, приехал,– сказал только.
– Что там про нас думают?
Дмитрий Николаевич сделал жест, который означает «верхи». В ответ Саломахин
шевельнул плечами:
– Ждут.
– Хы!..– вырвалось у Анатолия Моисеенко.– Мне бы такую заботу...
Василий Тихонович взглянул на него, но ничего не сказал. Не успел сказать.
В кабинет шумно ввалился Румянцев, как всегда потный даже при прохладной погоде, и,
конечно, возбужденный. Не ведая о субординации, начал с порога:
– Здравствуй, Дмитрий Николаевич! Разыскал вас, слава богу! Значит, шабашим с
Печеркиным-то? Вот остальные документы...
Схватился за пухлую полевую сумку времен войны, которую носил через плечо, и только
тут увидел, что Суетин стеснен присутствием приезжего человека.
Саломахин внимательно наблюдал за Румянцевым и, когда тот заметил это, проговорил:
– Пожалуйста, пожалуйста...
– Василий Тихонович,– извинительно объяснил Суетин,– тут у нас еще старые болячки.
Хулиганство. Берут вот на поруки...
– Отдаете?
– А что делать? Люди свои. Скандал-то почти семейный...
Саломахин промолчал. И Суетин поторопил Румянцева:
– Выкладывай поскорее свои бумаги. Раз решили, так решили. Извини, разговаривать
некогда... Но Печеркину передай: если когда-нибудь дойдет до встречи с нами, пусть пеняет на
себя.
И вздохнул облегченно, когда похудевшая румянцевская сумка скрылась за дверью.
В комнате воцарилась тишина. Нарушил ее Саломахин:
– Ну так что?..
Через минуту разговор троих уже вошел в привычную деловую колею. Василий Тихонович
с первого дня был в курсе всех дел и в информации не нуждался. Он отличался какой-то особой
невозмутимостью и спокойствием. Бывают такие характеры, как река: на дне, может, камни или
ямы, а сверху ровно. Таков и Саломахин, всегда занятый какой-то мыслью и всегда
немногословный.
– Хорошо, что с драками и зерном этим покончили. Мешаться не будут,– коротко
отозвался он о прежних версиях.
– Да, мешки уехали, остался один сапог,– с мрачной образностью констатировал
Моисеенко.
– Сапог...– Суетин прошелся по кабинету.
– А я, грешник,—признался Саломахин,– последнее время думаю о том, что сапоги-то
уж очень здорово отличаются друг от друга. Тот, который остался при Мельнике, больно уж
стар...
– Ясное дело: найденный Золотовым лучше сохранился,– отозвался Моисеенко.
– И все-таки именно по нему видно, насколько стар другой, прямо-таки очень стар...—
думал вслух Саломахин.– Кстати, чем доказывают медики хромоту убитого?
– Наросты хрящевые на коленной чашечке. Их и на снимках видно, ошибки нет.
– Да, да, они, как и сухожилия, сохраняются дольше. Но вот двадцать пятый год рождения
в документе... Несовместимость какая-то...– все думал вслух Саломахин.– Экспертиза!
. – Живые люди без всяких экспертиз объяснили, что хромал отец,– напомнил
Моисеенко о шадринском сообщении.
Василий Тихонович ничего не сказал, Неловко замолкли и Суетин с Моисеенко.
Оба они хорошо знали Саломахина, за которым в областном управлении давно укрепилось
мнение как о невезучем. Впрочем, «невезучесть» Саломахина была своеобразная: как только
где-то обнаруживался давний труп, безнадежно утративший человеческое обличье, так его
обязательно поручали Саломахину. Вероятно, многие сочли бы это за насмешку, если бы не
безропотность самого Саломахина: он каждый раз молча принимал поручения и каждый раз,
будто в отместку за начальственную настырность, устанавливал личность погибшего, а коли
дело касалось убийства – находил и убийцу.
И вот этот Саломахин сидел сейчас в кабинете Моисеенко, молча обдумывая что-то свое.
Поскольку последние слова в этой комнате сказал Анатолий Моисеенко, он и страдал от
молчания больше всех.
Саломахин заметил это и сказал:
– В Шадринск ехать надо.
– А не лучше – в Молдавию? – предложил Суетин.– Там-то Мельников легче найти,
по крайней мере – одного из них.
– Тогда надо туда и сюда сразу! – весомо сказал Саломахин.– В Шадринск ближе. Я
поеду в Шадринск. Нам известно, что семья Мельников была выселена. Что это за люди? На что
они способны? Может быть, старые счеты?.. После этого хоть предполагать что-то можно. А то
мы сами охромели в этом следствии...
Суетин думал. Сказал нескоро:
– Значит, Моисеенко – в Молдавию,– опять помолчал, пока решил: – У каждого из вас
на местах закавыки могут появиться, поэтому связь – через меня. Чтобы не летать туда-сюда,
телефонные разговоры все-таки дешевле, чем проездные билеты и командировочные.
– Полетели, значит? —спросил Моисеенко.
– Летите. А я кое-чем займусь здесь...– сказал Суетин. И улыбнулся: – Отдохну хоть
немного.
...Шадринск встретил Саломахина мокрой снежной залепихой. Тотчас взмокло лицо,
потекло с воротника, которым хотел спастись от этой густой молочной пелены. Все познания
Василия Тихоновича о Шадринске ограничивались лишь знаменитым хлеборобом Мальцевым,
который, судя по газетам, мог без дождей собрать приличный урожай, наличием спирто-
водочного завода да еще знаменитым шадринским гусем, про которого Саломахин в детстве
читал, что его, подвешенного в мешке, кормили кашей, а потом забивали и лошадями
отправляли в Санкт-Петербург на царский стол. Ко всему этому прибавлялась теперь загадка о
Мельнике, который уехал отсюда восемь лет назад в беззимнюю Молдавию, а нынешней весной
вытаял из снега на заброшенном Соколовском торфянике...
Отыскать следы семьи Мельников в Шадринске на этот раз оказалось нетрудно. Без
особых хлопот Саломахин получил возможность заглянуть в прошлое.
...В сорок первом загорелись в костре войны молдавские села. Тысячи людей, оставляя
обжитые отцами и дедами семейные очаги, прощаясь с аистами. и родным небом, уходили от
вражьего нашествия.
Среди тех немногих, кто прятался на своих овинах от тележного скрипа беженских обозов,
был скорняк Афанасий Мельник, пронырливый сквалыга, никогда не надсажавший себя на
колхозной работе. Он не любил ходить на собрания, не признавал кино, обходился без друзей и
даже в своей семье не пользовался особой любовью. Чаще всего его можно было видеть на
своем дворе за хозяйскими хлопотами. На улице ему молча уступали дорогу, потому что
надвигался он толчками: из-за ноги, не сгибающейся с детства, он, казалось, ступал шире, чем
все остальные люди, и мог сшибить ненароком.
И как ни прятался Афанасий Мельник за личину безразличия ко всему, люди знали, что
точит его душу глухая злоба на новый порядок жизни. Никогда не был богат он, но хата его
отличалась просторностью и достатком большим, чем у других. Славился он отменной
выделкой каракуля. Все, кто выращивал каракулевых овец, не миновали его своими просьбами,
потому что шкурки Мельника были лучше других.
Затаясь, пережил Афанасий Мельник тревожный военный перекат н, только узнав, что
фронт миновал Киев, осторожно выбрался на свет. А жизнь изменилась. К ней надо было
приноравливаться как-то по-новому. Молдавию раздавили враз, чужеземцы увозили все: и скот,
и вино, и непокорных. Словно вымерли от горя села.
Мельник начал с пустого места. За все годы, как обзавелся семьей, не выбросил ни колеса
старого, ни гвоздя ржавого, ни стоптанных опорок. Все лежало под пылью в своих углах
большого сарая. Вот и собрал все это да вышел на местный базар.
И продал!
Люди отходят от любого испуга. Вскоре нашлись и потайные покупатели самодельной
виноградной водки. Мельник драл с них втридорога. Кое-как протянул зиму, сбивая копейку к
копейке, а к весне получился немалый мешок.
Подался в Кишинев. Кое-кого из старых знакомых нашел. Раздобыл маломальского товару,
даже мануфактурки ухватил. Лавку все-таки открыть не решился, все растолкал из дома.
В большом селе почти не было немцев. С румынами Мельник ужился по бесплатным
угощениям да еще умудрялся у них кое-что вытягивать. При властях припускал голосу на своих.
Хоть и небольшим, а хозяином стал. И пошли дела!
Правда, дома стал для всех чужим. Приходилось утихомиривать семью на свой лад.
Каждый день приходил пьяным, глаза отливали злым алым жаром.
И вдруг опять все рухнуло.
Лавка, которой обзавелся под конец, пропала, ну и черт с ней! Да жизнь предъявила другой
счет: оказывается, и шкуродерство Мельника, и угодничество перед чужаками, и мелкие их
подачки взамен – все осталось в людской памяти. И сельчане, предав его суду, потребовали
убрать негодяя с родной земли.
Так и оказался Афанасий Мельник в Кабаньем, за четыре тысячи километров от Молдавии.
До злобы его здесь никому не было дела. Видел: и дети растут без него, и жизнь идет
своим чередом. Работал все годы конюхом. Домой приходил только ночевать. Просмотрел в
кобылий зад десять лет, пока не отпустили домой.
Уехал. И все, что о нем могли сказать люди,– хромал человек.
...Кроме того, что за десять лет Мельник никуда дальше Шадринска не ездил, Саломахин о
нем ничего не узнал.
И снова роились в голове вопросы и догадки: что могло понадобиться Мельнику в чужом
для него Свердловске, в месте, которое было для него тягостной и постылой ссылкой.
Позвонил Суетину. Моисеенко пока молчал. Василий Тихонович решил подождать в
Шадринске несколько дней.
Суетин дома тоже не терял времени зря. Было ясно, что Афанасий Мельник, не знакомый
со Свердловском, интересовался товарным двором не случайно. И Суетин в течение нескольких
дней вместе с железнодорожными служащими перебрал все документы по частным услугам
товарного двора за два последних года.
Следов Мельника, однако, обнаружить не удалось.
И Суетин в Свердловске, и Саломахин в Шадринске жили в эти дни только ожиданием
вестей от Анатолия Моисеенко.
Но Василий Тихонович не умел сидеть без дела. В ожидании звонка от Суетина он
проводил дни в отделе милиции, листая журналы регистрации происшествий. А потом
наткнулся на книгу, в которой записывались все, кто по разному поводу задерживался
милицией., Просмотрел последний год, взял прошлый, позапрошлый, потом следующий...
И наткнулся на фамилию Мельника.
Почти четыре года назад Афанасий Мельник задерживался шадринской милицией на
базаре с каракулевыми шкурками, но предъявил колхозную справку, что они принадлежат ему, и
был отпущен.
Все-таки выезжал!..
16
В Центральном адресном бюро Кишинева Анатолий Моисеенко сразу же получил справку
о месте жительства Мельника Петра Афанасьевича, 1925 года рождения. По профессиональной
привычке спросил:
– Где работает?
– В колхозе, тракторист, женат, двое детей,– бойко ответила девушка, понимающая, что
оперуполномоченный, приехавший издалека, интересуется адресом не из праздного
любопытства.
– Больше с ним никто не проживает?
Девушка вытащила еще одну карточку:
– Пожалуйста: отец...
– Отец?!
– Да, отец, Мельник Афанасий Макарович, 1901 года рождения, пенсионер. Дальше...
– Еще вопрос, девушка! Откуда они прибыли в Молдавию?
– Так... Из Курганской области, Шадринский район.
– И оба живые?!.
– Надо полагать. Иначе этой карточки здесь не было бы.
Девушка весело улыбнулась: она понимала шутки.
Моисеенко: вышел на улицу, зашел на бульвар и сел на первую же скамейку:
– Чудеса – да и только!..
17
В списках пропавших без вести бывают и живые, и мертвые. Но в числе живых мертвых
значиться не должно. Анатолий Моисеенко знал, что если человек умирает, то в адресное бюро
сообщается об этом в обязательном порядке, и после этого следы человека можно найти разве
только в книгах записей актов гражданского состояния. Живой, но потерянный Афанасий
Мельник должен был значиться только в списках пропавших без вести, если о его исчезновении
было заявлено. Мертвого его из них исключить также не могли, пока смерть не будет
официально подтверждена. Когда Моисеенко и Суетин объявили всесоюзный розыск, они
надеялись найти Мельника по спискам пропавших без вести в обоих случаях. Розыск ничего не
дал. И теперь это объяснялось: Афанасий Мельник, по данным адресного бюро, был жив и
никуда, как видно, не терялся...
Чьи же останки найдены на Соколовском торфянике? По документам – это Петр
Мельник, сын. По характерной примете и возрасту – Афанасий Мельник, отец. Но адрес,
который Моисеенко держал в руках, говорил о том, что нашел он их обоих, тех самых
Мельников, живших когда-то в Шадринском районе Курганской области... Чепуха!
Мысли каруселили вокруг одной точки.
Анатолию не терпелось сейчас же позвонить Суетину, но он противился своему желанию
как раз из-за того, что оно было первым. Волнение понемногу уступило спокойной
рассудительности. «Коль уж прилетел сюда, так надо разобраться во всем этом до конца»,—
думал он.
И поехал к Мельникам.
Село, название которого Моисеенко и сейчас вспоминает, не иначе как заглянув в блокнот,
охватило полукружием огромный косогор. Отыскав сельский Совет, Моисеенко навел справки.
– Петра Мельника знаем. Хороший и дельный тракторист,– ответили сразу.
А получасом позднее мальчишка, погодившийся у сельсовета, подвел его к большой
обихоженной хате, укрывшейся в глубине поредевшего сада. Анатолия встретила молодая
женщина и провела в дом. Оказалось – жена Петра.
После тревожной беготни и толкотни семья, наконец, собралась и с плохо скрываемым
волнением приготовилась к разговору. И после первого же вопроса облегченно вздохнула.
Скрывать никто ничего не хотел.
Афанасия Мельника дома не было. Еще четыре года назад он уехал. Сказал, что в
Свердловск. Взял с собой пятнадцать каракулевых шкурок, хотя, зная его, домашние не
сомневались, что повез он втрое больше. Надеялся продать их подороже на базаре, а на
вырученные деньги купить либо железа, либо шифера, чтобы заново покрыть хату.
Уехал и не вернулся.
– Искать не захотели, заявлять, что пропал, тоже,– со вздохом сказала сухонькая пожилая
женщина, все время придерживавшая возле себя маленькую девочку, Это была жена старого
Мельника.– Измучил нас отец. По правде, никто и не жалеет, что потерялся он, отпал от дома.
Сын и невестка молча прислушивались к словам матери. Не хотел мешать ее рассказу и
Анатолий, хотя в мыслях сопоставлял и прикидывал каждое слово к известному ему. Вспомнил
золотовский сапог, при упоминании железа и шифера подумал о квитанции свердловской
горсправки с адресом товарного двора. А бесстрастный голос жены Афанасия продолжал:
– И до войны нас лаской не баловал. В войну разбогатеть, нажиться хотел, людей обидел.
Из-за него с ребятишками намучилась, да не в родных краях. Чужим был, чужим и остался.
Внучата и те боялись его. Когда надумал ехать, отговаривать не стали, подумали – отдохнем...
А он ни разу и не написал. Бог с ним....
Она рассказала, видимо, все. Моисеенко молчал, И тогда Петр осторожно осведомился:
– Что-нибудь случилось нехорошее?
– Убит ваш отец,– почему-то сразу открылся этим людям Моисеенко.
– Ой,– вырвалось у невестки.
Мать и сын не промолвили ни одного слова.
– Около Свердловска убит,– уточнил Анатолий.– У него там были знакомые?
– Нет,– твердо ответила жена.
– И еще: нашли при нем удостоверение ДОСААФ на ваше имя,– взглянул Моисеенко на
Петра.
Это сообщение как-то сразу встряхнуло всех, сняло ту скованность, которая сдерживала
весь разговор.
– Петро! Так ведь он твой старый пиджак надел! – почти радостно воскликнула
невестка.– Удостоверение в пиджаке было, а ты на малых думал!.. В пиджаке было? – с
откровенным любопытством обратилась она к Моисеенко.
– В пиджаке.
– Во! Я и говорю.
Сейчас, когда для этих людей все стало ясным, и они, не замечая своего облегчения,
заговорили свободно, Моисеенко, напротив, внутренне обеспокоился.
– Уезжал он один, вы точно знаете?
– Наш отец всю жизнь все делал один,– объяснила мать.– Не любил он людей.
– Но ведь ехал в незнакомый город да еще хотел железо или шифер достать? – не
отступал Моисеенко.
– Дорогой товарищ,– Петр встал и наклонился через стол к Анатолию.– Наш отец от
своего не отступал всю жизнь: жил – копейке молился и умер, видимо, в погоне за ней. Со
мной он последние годы не разговаривал из-за того же. Мы вот,– он обвел взглядом хату,—
никуда не ездим, знаем работу, дом и ребятишек,– и живы-здоровы не хуже других. А он...– И,
махнув рукой, Петр сел. Сказал: – Какой тут может быть разговор?
Всю дорогу до Кишинева Анатолий Моисеенко провел в раздумьях. Впервые он
столкнулся с тем, что смерть человека, казалось, никого не волнует, кроме следователей. Ведь
надо же до такого дожить!
И еще подумал: будь это несчастный случай – сегодня на деле можно было бы поставить
точку. К удовлетворению следователей и... даже семьи.
Но закон есть закон. Пусть смерть Афанасия Мельника и не огорчила людей. Но жизнь у
него отнял убийца. И он должен предстать перед законом.
Приехав в Кишинев, Моисеенко заказал телефонный разговор со Свердловском.
18
Суетин сразу вызвал Саломахина.
– Василий Тимофеевич! – слышался в трубке его бодрый голос.– Сапожок-то, в
котором мы начали сомневаться, оказался точным, как песочные часы. Четыре года назад
Мельник уехал к нам, в Свердловск. И в той самой одежке. Анатолий все узнал.
– Знаю.
– Чего ты знаешь? Железо и шифер хотел купить здесь. Теперь соображай, зачем
товарным двором интересовался... Видно, не успел. А привозил каракулевые шкурки...
– Знаю. Моисеенко еще не вылетел обратно?
– Завтра.
– Задержи его там на пару дней.
– Ты чего меня путаешь?
– Четыре года назад Мельник был в Шадринске.– И, послушав молчание в трубке,
досказал: – Задерживался милицией на здешнем рынке... с каракулевыми шкурками.
– Вот это кино!
– В Кабаньем не появлялся. Пусть Анатолий как следует поговорит там о его шадринских
знакомых. В гостинице и Доме колхозника Мельник не останавливался, это я уже выяснил.
– Жди звонка.
19
Второй раз семья Мельника встретила Анатолия Моисеенко как знакомого, и рядом с
гостеприимством заметнее было удивление, смешанное с настороженностью: первый разговор с
ним здесь считали последним. И он, поверив им до конца прошлый раз, начал сразу по-
простому. Извинившись, что вынужден надоедать, рассказал о новых обстоятельствах,
выявленных Саломахиным в Шадринске.
– Там он был, это по милицейским документам установлено. А где ночевал —
неизвестно. Ни в гостинице, ни в Доме колхозника не останавливался. И в Кабанье не заезжал.
Люди бы приметили, сами понимаете... Значит, должны быть у него знакомые в Шадринске.
– В Шадринске не знаю,– сказала мать. Но Моисеенко почувствовал в ее голосе
неуверенность.
– Не мог же он, как бродяга, на вокзале?
– Не мог,– согласилась она.
– Постарайтесь все-таки вспомнить...– попросил Моисеенко.– Я могу подождать даже.
Переночую где-нибудь.
– Зачем? – как будто сама себе задала вопрос женщина. Помолчала в раздумье, потом
оглядела своих и попросила робко: – Пойдите, дети, из хаты, а мы посидим чуток...
Сын и невестка молча повиновались.
– На старости лет не хотелось вспоминать плохое,– смущенно призналась она.—
Поэтому и детей отослала. А главное, может, и некстати весь разговор мой. Дело-то давнее...
Уже после первых слов Анатолий понял, как нелегко было этой женщине вспоминать
прошлое. За скупым н горьким признанием он по-новому увидел ее жизнь на чужбине. Вина
мужа стала причиной изгнания всей семьи. И какой мукой была уже сама дорога в неизвестную
Сибирь, из которой, говорили, никто не возвращался обратно!.. А людское отчуждение? Разве
могли жестокие холода сравниться с ним?! И она знала: иначе быть не могло. Отсюда, из глухой
зауральской деревни, война забрала всех мужчин, а вернула только нескольких калек. И
Мельник здесь лишь бередил сиротскую память. Никто не хотел знать его, и он, как выгнанный
из игры шулер, мучился желчным одиночеством.
Но случилось так, что и он не остался без сочувствия. Неподалеку от Кабаньего
встретилась на пути Мельнику женщина, молодость которой истоптала война. Как они смогли
понять друг друга? Только зачастил Афанасий из дому, сначала ночь проездил, потом —неделю,
Жена, которая и так по утрам со слезами уговаривала детей идти в школу, узнала обо всем, но
молчала, чтобы не навлечь на свой дом еще и грязной молвы. Так и жила несколько лет...
– Видела я ее. Анной звали. Красивая женщина, молодая, мальчик у нее был лет
пятнадцати. Говорили о ней только хорошее. Нашего принимала, наверное, от тоски своей. А он
присох... И только за год до того, как нам возвращаться, отказала ему. Что у них произошло, не
знаю. Афанасий совсем почернел. Накануне отъезда ездил к ней еще раз...
– Фамилию этой женщины вы помните?—спросил Моисеенко.
– Нет. Анной звали. Если жива, найти ее легко. Женщина заметная.
– И вы думаете?..
– Как же иначе? Нам он сказал, что едет в Свердловск. А вы узнали, что был в
Шадринске. Зачем ему туда ехать? В Кабаньем у него друзей нет, да и знакомых, которые могли
бы обрадоваться такому приезду,– тоже. Пока здесь живем, с Урала ни одного письма не
получал. Значит, никто и не вспоминал его. Так зачем ему ехать туда, где он никому добра не
оставил?
– Пожалуй, вы правы.
– А к ней заехать мог. Только поэтому и рассказала вам то, о чем всю жизнь молчала.
Ставший чужим родным и знакомым, Афанасий Мельник не остался все-таки без
человеческого приюта. И, зная его жизнь, можно было представить, как он держался за это
последнее душевное пристанище, если пренебрегал ради него женой и детьми. И, может быть,
права эта женщина в своей догадке!..
20
Анну Саломахин нашел без труда: в маленькой деревушке Плетни, что в семи километрах
от Кабаньего, друг друга знали все.
Войдя в избу, Василий Тихонович очутился лицом к лицу с темноволосой статной
женщиной. Она была немолода, но годы щадили ее, а может быть, просто отступали перед
необычной опрятностью во всем ее облике. После того как Саломахин представился, она
предложила ему раздеться и провела к столу, по-деревенски стоявшему в переднем углу возле
скамеек по стенам.
– С дороги продрогли, наверное? – осведомилась она.– Может, самовар поставить?
– От чаю не откажусь,– улыбнулся Саломахин.– Тем более разговора у нас хватит на
целый вечер...– И в то время, когда она отошла от печи, возле которой матово отсвечивал
старенький самовар, спросил:
– Анна Никифоровна, вам приходилось когда-нибудь знавать Афанасия Мельника?..
Ответила она не прежде, чем подложила шабалкой углей в самовар:
– Приходилось.
– Не могли бы вы рассказать об этом знакомстве поподробнее?
– Вы человек должностной и нездешний. Раз спрашиваете, значит – надо. Чего мне
таить? Не сама, так люди расскажут хуже... Погодите, с самоваром управлюсь.
Василий Тихонович внимательно наблюдал за ней, но не приметил и тени волнения. И
только после того как был заварен чай и разлит по чашкам, она взглянула на него прямо.
– Дело давнишнее... Бабий грех. Разве его скроешь?
Василий Тихонович отпил глоток горячего чая, а она легонько отодвинула от себя чашку,
закуталась в пуховый платок.
– Что говорить... Замуж вышла рано, еще до войны осталась солдаткой с махоньким на
руках. А как началось, по второму году получила похоронную. Перебивались вдвоем со
свекровушкой, но и она перед победой умерла вот в этой самой избе... Я работала на ферме
дояркой. Парнишка подрос к тому времени, Поднимусь до света, приготовлю кое-что да
выставлю ему на стол, чтобы не будить, а сама бежать... Обратно домой – тоже затемно... Вот
так и жила.
Не прерывая рассказа, она подлила в чашку Саломахина и, словно только сейчас вспомнив
о его главном вопросе, перешла к другому:
– Зимой было... Торопилась домой, а до фермы у нас больше километра, место открытое,
ветер секет, как хлыстом. Слышу, сани скрипят, догоняют меня. Не спрашивая, пала в них. А это
как раз Афанасий Мельник ехал. Тогда впервой и увидела его. Не понравился он мне, злым
показался, да еще и нерусский... Как в деревню-то заехали, я и увидела, что сам-то он задубел на
морозе пуще моего. Позвала в избу, чаю подала. Оттаял. Закурил. Вон там, у порога, на
голбешнице сидел. Свету электрического тогда не было. На столе – мигушка, в избе темно. А я
вижу, что у него глаза блестят. Когда уехал, даже на душе легче стало...
Пожала плечами.
– А потом невзначай еще несколько раз встречала. Он конюхом в Кабаньем работал.
Догонит на дороге, остановится, подвезет до деревни, либо – к ферме... А когда нужда
случалась в Кабанье ехать, так лошадь предлагал. Людей избегал, а ко мне привык...
Василию Тихоновичу казалось, что она никак не решается сказать ему то главное, что он
знал, поэтому и рассказ ее как-то сам собой уходил в сторону. Она тоже, видимо, чувствовала
это и впервые за весь вечер смешалась. А потом решилась вдруг:
– Однажды заехал ко мне сам, увидел, что двери в избе настежь. Мальчишка где-то на
улице бегал: летом-то темнеет поздно. Я только что ужин изготовила. Ну, пригласила его... Не
знаю, как потом все и получилось... С того вечера и стал ко мне приезжать...
Она вздохнула облегченно и стала по-прежнему спокойной.
– Не хотела видеться с ним,– признавалась она.– Каждый раз, проводив, думала, что
вдругорядь не пущу. И казнила себя всячески: и что люди видят, и что человек он женатый, и что
