Текст книги "Без права на поражение (сборник)"
Автор книги: Сергей Бетев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
– Да.
– Вон как! Неужели начудила что-нибудь?
– Как вам сказать?.. Об этом впереди. Прежде хотел бы услышать, как состоялось ваше
знакомство с ней.
– Как всякое знакомство такого рода – случайно. Я зашел в дом Рогачевой с товарищем,
а там оказалась Катышева. Они с Рогачевой школьные подруги... Приехала, поселилась у нее.
Вот, собственно, и все.
– Но ваше знакомство с ней оказалось довольно длительным.
– Да, пожалуй. Правильнее сказать, давним, если учесть, что все это произошло около
десяти лет назад.
– Я не оговорился,– сказал Федор Ефимович.– В судьбе Катышевой вы принимали
близкое участие,
– Да, позднее в Караганде я помог ей устроиться на хорошую работу.
– А до этого – в Целинограде?
– И – в Целинограде.
– Теперь еще один вопрос. Мне известно, что Катышева в Алма-Ате не училась, а
работала на швейной фабрике. А диплом получила здесь, в строительном техникуме. Не можете
ли вы помочь мне разобраться в этом деле? В то время, насколько я понимаю, вы были не только
ее добрым другом, но и председателем государственной квалификационной комиссии в том
самом техникуме?
– Да, был.
Агранович встал, вышел из-за стола и прошелся по кабинету раз-другой. Федор Ефимович
ждал. Наконец Агранович остановился перед ним.
– Да, был,– повторил он.– Спрашивайте дальше.
– Я жду от вас более исчерпывающего ответа,– сказал Федор Ефимович.
– Ну, что ж... Это я выдал ей диплом.
– Так...
– Как говорят, грехи молодости...– слабо улыбнулся он. Объяснил: – Несколько
завышенная плата за внимание молоденькой женщины...
– Вам сколько было тогда?– поинтересовался Репрынцев.
– За сорок. В таком возрасте, сами понимаете, скупиться не приходится...
– Будем считать, что с этого началось все,– сказал Федор Ефимович.
– Будем считать.
Федор Ефимович видел, что Агранович понимает всю сложность своего положения. Он
почувствовал сразу осведомленность гостя, не пытался уходить от разговора и не искал для себя
дешевых оправданий.
– Это не было минутным увлечением,– признался он.– Другое дело, может быть, с моей
стороны не вполне честно было воспользоваться затруднениями Шуры: большой город с его
жизнью, стремление выглядеть не хуже других, следовательно, нужда в деньгах... Но я не могу
упрекнуть себя и в особой настойчивости. Не солгу, если скажу: она без излишнего колебания,
что ли, пошла на нашу близость.
Агранович умолк надолго, медленно промерил шагами кабинет.
– А потом...– продолжал он,– мне не захотелось с ней расставаться. Я знал, что в
скором времени меня пошлют в Целиноград, где захромали наши дела. Сказал Шуре. Видел, что
она этим тоже огорчена. Вот тогда и возникла мысль о техникуме...
– В какой связи?
– Дело в том, что приехала-то она учиться. Дома могли с нее спросить. На швейной
фабрике она к этому времени перешла в плановый отдел на простенькую счетную работу.
Подучили ее там немного. Вот я и решил, что диплом об окончании техникума она как-то
оправдает, если ей не поручать особых дел...
– Однако вы устраивали ее позднее на инженерные должности,– напомнил Федор
Ефимович.
– Я ничем не рисковал,– признался Агранович.– Это – нетрудное дело. В любой
системе Можно найти десятки людей, которые, получая зарплату, не имеют никакого отношения
к должности, занимаемой ими. Часто это делается все-таки в интересах дела и потому, что нет
других нужных штатных единиц. А можно и так...
– Как?
– В данном случае мои действия вы можете расценивать как злоупотребление служебным
положением.
– Без этого не могли обойтись? – спросил Федор Ефимович.
– Конечно, мог,– сказал Агранович.– Но, видите ли, в этом нуждалась не только
Катышева, но и я в не меньшей степени... У меня в Алма-Ате семья. Я – в длительной
командировке, причем в такой, когда командировочных не платят. Мне приходилось самому
испытывать материальные затруднения... А устраивая Шуру на ставку, я облегчал, так сказать, и
свое бремя...
– Понимаю,– сказал Федор Ефимович.– Значит, вы сначала выдали фиктивный диплом,
чтобы потом иметь возможность за государственный счет прилично оплачивать свою
любовницу. Я правильно вас понял?
Агранович густо покраснел. Он сел за стол, перебросил с места на место несколько бумаг.
– Я достаточно трезво оцениваю свое положение,– сказал он, преодолев приступ стыда.
– И вы, конечно, вправе давать свои оценки...
– А какую бы оценку вы дали сами?
– Нет, нет,– быстро ответил он.– Вы правы, конечно. Объективный вывод может быть
только один.
– Но это еще не все.
– Что вы имеете в виду?
– Одну минуту. Чтобы наш дальнейший разговор стал конкретней, скажу наперед, что
Александра Катышева стала преступницей.
– Да она просто чудачка, легкомысленная женщина,– снисходительно отмахнулся
Агранович.
– Вы ошибаетесь.
– Ее и раньше беспокоила милиция. Один раз даже хотели привлечь за спекуляцию
какими-то тряпками, хотя всем известно, что женщины вечно что-то продают, покупают... Но
тогда вышла амнистия, и все прекратили.
– Повторяю, вы ошибаетесь. Катышева – опасная преступница. Я говорю без всякого
преувеличения... А теперь вернемся к началу разговора... Вы никогда не задумывались над тем,
что, устроив Катышевой диплом, потом выплачивая деньги за работу, которой она не делала, вы,
по сути дела, воспитывали в ней преступницу?
– Ну, это уж слишком рискованный вывод, по-моему, – попробовал возразить тот, не
возмущаясь, однако.
– Давайте задумаемся. Как вы полагаете, сама Катышева понимала, ради чего вы создаете
ей жизнь, на которую она не имеет права?
– Вполне вероятно.
– Зачем же так?! Все она отлично понимала. И, кроме того, видела, что можно залезать в
государственный карман, не рискуя быть схваченным за руку, не опасаясь потерять служебное
положение и даже авторитет среди своих коллег. Это касается уже вас. Вы почти десять лет
таскали за собой девчонку отнюдь не ради служебной необходимости. А ведь она взрослела за
эти годы, через вас приобретала свой жизненный опыт. Почему, думала она, одни могут красть, а
другим это не позволено?
– Вы обвиняете меня?
– И самым недвусмысленным образом, Арон Яковлевич. Поймите, вы крали!
Государственные деньги, а в конце концов и душу человеческую. И вас никто не решился даже
упрекнуть, никто не сказал об этой связи вашей жене, боясь нарушить начальственное душевное
равновесие.
– Вы об этом только мне говорите? – спросил Агранович.
– А мы посоветуемся, Арон Яковлевич. Скажите, в каких отношениях вы с Мешконцевым
в Караганде?
– В самых лучших.
– Вы знаете, что Катышева обокрала его?
– Вам и это известно?
– Как видите. Почему Мешконцев делает вид, что не придает этому значения? Почему он
не захотел возбудить против Катышевой уголовное дело?
– Только ради меня.
– Вот видите! Ваш авторитет, оказывается, настолько велик, что даже Мешконцев, не
желая осложнения в отношениях, готов молчать о своем ущербе.
– Он жаловался мне,– сказал Агранович.
– И что?
– Я ничем не мог ему помочь. К тому времени, вернувшись в Алма-Ату, я потерял
Катышеву. Видимо, она решила сама порвать со мной.
– Да еще и воспользовалась расположением людей к вам. Будьте уверены, если бы
Мешконцев не понимал, кто она для вас, не видел вашего отношения к ней, он распорядился бы
своими деньгами поосторожней.
– Это очень некрасивый случай. Со стороны Катышевой – это черная неблагодарность
по отношению ко мне.
– Боюсь, что это слишком скромная оценка. Вот вы спрашивали меня об исходе нашего
разговора: выйдет ли он за двери этого кабинета... Давайте разбираться. У каждого из нас свое
дело. Вы – строитель. Я тоже в известном смысле строитель. Мы оба призваны делать жизнь
красивее. И вдруг вы стали моим противником в самом глубоком значении этого слова. Я всю
жизнь борюсь с преступностью; в этом смысл моей жизни, Мы искореняем, искореняем, а вы —
взращиваете. По крайней мере в нашем конкретном случае. А имеем ли мы право по-разному
относиться к нравственным законам нашего общества?
Агранович поднялся из-за стола и заходил по кабинету.
Серьезно и прямо спросил Репрынцева:
– Расскажите мне, Федор Ефимович, что она наделала. Прошу вас.
Федор Ефимович выполнил просьбу. Агранович был подавлен.
– Теперь я все понимаю. И выводы, разумеется... Что вы намерены делать?
– В каком смысле?
– Со мной.
– Ничего. Я обязан написать рапорт,
– Мне, вероятно, не поздоровится...– мрачно заключил Агранович.– Ну да ладно. Оба
замолчали.
– Когда последний раз вы видели Катышеву?– спросил Федор Ефимович.
– Немногим более года назад. Ока приезжала сюда, в Алма-Ату. Уведомила меня. Четыре
дня прожила на квартире моего приятеля. Потом уехала в Барнаул по каким-то делам, хотела
вернуться, но не приехала.
– И не написала?
– Нет. Она никогда не писала. Послушайте, Федор Ефимович... Мне позволительно
попытаться как-то помочь вам? Я не уверен, конечно.
– Что вы хотели?
– Например, позвонить по старым адресам. У меня есть люди в Усть-Каменогорске,
Целинограде, Караганде, Темиртау, в Экибастузе, в Павлодаре...
– Это она везде?!
– Да, со мной...– сказал Агранович устало,– Вы не все знаете, как видите. Если меня
начнут воспитывать в связи с этим, то... Эх! – Он махнул рукой.– Так могу я позвонить?
Может, появлялась где-нибудь?
– Попробуйте. Сколько вам потребуется времени?– спросил Федор Ефимович.
– Успею до вечера. Придется еще раз использовать служебное положение,– мрачно
пошутил Агранович.– Велю заказать по срочному.
– Тогда до завтра,– поднялся Федор Ефимович.
– Я в вашем распоряжении,– откликнулся Агранович.
Проводив Репрынцева, Агранович вернулся за стол. Руки его бессильно легли на стекло.
Взгляд потух. Уверенность и бодрость были израсходованы. Сейчас он выглядел гораздо старше
своих лет.
– Ну-с, уважаемый Арон Яковлевич... – вдруг обратился к себе вслух.– Ну-с, старый
дурак, берите трубку...– И потянулся к телефону.
...А Федор Ефимович поехал к Рогачевой.
На этот раз она встретила его как старого знакомого, даже пошутила:
– Опять на старое место?
– Необязательно,– ответил он.– Давайте вон за тот столик в углу, на котором много
журналов. Побеседуем.
Когда уселись, она протянула ему бумажку:
– Вот адрес Бориса. Но ему два года.
– А мне уже не нужно. Я знаю: он переехал в Бийск.
– В Бийск? С чего это?
– Перевелся... А я был у Аграновича,– сообщил он Рогачевой.
– И?
– Умный товарищ. Солидный. И знаете, встретил лучше, чем я ожидал: разговор-то, сами
понимаете... Скажите, Тамара Николаевна, вы знаете о том, что Катышева около года назад
приезжала сюда? Неужели, не зашла к вам?
– Впервые слышу. Честное слово.
– С Аграновичем виделась. А потом уехала в Барнаул и не вернулась, хотя обещала.
– Значит, к Борису ездила. Можете не сомневаться.
– Послушайте, Тамара Николаевна. А если бы я попросил вас написать Борису?
– В Бийск? Я же адреса не знаю.
– Я знаю, хотя писать нужно по старому, в Барнаул. И спросить, что он знает о
Катышевой. Как вы думаете, он ответил бы вам?
– Вообще-то он парень честный.
– А вы бы его ответ переслали мне в Свердловск. Конечно, если он знает что-нибудь. Она
колебалась.
– Тамара Николаевна, я знаю: у вас свои взгляды на жизнь. Но ваша бывшая подруга
стала преступницей, опасной для людей, понимаете?!
– А вдруг Борис догадается?
– Давайте попробуем сочинить это письмо вместе,– предложил Федор Ефимович.
– Пожалуйста... – Она приняла от него лист бумаги.– Ну?..
– Пишите, пишите. Я только подсказать могу.
Письмо, по мнению Федора Ефимовича, вышло довольно сносное:
«Дорогой Борис! – писала Тамара. – Случайно попало в руки твое последнее письмо.
Подумать только, два года прошло. Как ты там, что нового в твоей жизни, почему не пишешь?
Видно, взял пример с Шуры. Она тоже исчезла и за эти годы не удосужилась дать знать о себе.
Вот так. У меня все по-прежнему: семья, сын растет, работаю там же. Ты все-таки черкни,
нехорошо забывать старых знакомых. Тамара».
– Но как оно дойдет? – передавая конверт Репрынцеву, спросила она.
– Вы еще не знаете, как хорошо может работать наша почта. Я позабочусь сам. Дойдет.
И Федор Ефимович хитро подмигнул.
Наутро он побывал у Аграновича. Ничего утешительного тот ему не сообщил.
По старым адресам Катышева не появлялась.
Федор Ефимович Репрынцев возвращался в Свердловск.
Свердловский отдел уголовного розыска не скучал без новых сообщений.
Одна из первых телеграмм, которую передали Федору Ефимовичу, пришла из
Целиноградской области. В Балакшинскую милицию по плакату обратился только что
прибывший из командировки шофер Лукьянов, ездивший получать с авторемонтного завода
машину ГАЗ-51. В селе Георгиевка Курдайского района к нему в кабину напросилась женщина.
Она была взволнована и говорила, что ей срочно нужно в Алма-Ату, а дальше – в Талды-
Курган. Неподалеку от станции Атар машина Лукьянова сломалась. Тогда женщина пересела в
нагнавший их рейсовый автобус Фрунзе – Алма-Ата.
Позднее увидел ее фотографию на плакате.
Из Ягодинского райотдела милиции Магаданской области пришло сообщение, в котором
Катышева опознавалась работницей областной туберкулезной больницы.
Будучи в командировке: в городе Усть-Нера, эта работница столкнулась с Катышевой в
гостинице. Она назвалась тогда Лейлой, эстонкой, хотя говорила без акцента. По собственному
рассказу, приехала с материка после развода с мужем, думает устроиться на работу на Крайнем
Севере.
Но... о появлении Катышевой сразу сообщали из-под Магадана, из Волынской области, из
Уфы, из Курска, из Львова и Ужгорода, из Николаева и Куйбышева, из Иваново и Красноярска.
Все это было не то.
Наконец Федор Ефимович получил письмо от Рогачевой. В конверте лежала записка:
«Федор Ефимович, выполняю вашу просьбу. Посылаю письмо Бориса. Судите обо всем сами.
Желаю всего лучшего. Овчинникова».
Письмо Бориса было довольно пространным, но главное заключалось в нескольких
строчках:
«...Шура, как всегда, оказалась человеком необязательным. Год назад она приезжала ко мне
в Барнаул. Жаловалась, что устала мотаться. Хотела бы где-то прочно обосноваться. Просила не
забывать о ней. И уехала. Через полгода подала голос из Кемерово. Надумала поселиться в
Бийске. Сообщила, что уже ездила туда и купила там дом. Вскоре мне предложили перевод в
Бийск. Подумал, что пока сам нигде не зацепился, можно и поездить. Приехав, пытался найти
Шуру. Но, увы! Наверное, опять похвасталась. Никаких следов ее в адресном столе не
обнаружил...
...А почта-то у нас какова! Получил твое письмо с разными наклеенными справками,
похожими на лохмотья. А все-таки дошло, хоть и похоже на бродягу! Спасибо. Пиши. Жму руку.
Борис»
И снова Федор Ефимович сорвался в командировку,
В тихом городе Бийске его ждала главная находка: в адресном бюро он обнаружил
гражданку Обкатову Светлану Николаевну. Семь месяцев назад она купила в Бийске дом.
Однако новой жительницы города на месте не оказалось. За домом по поручению хозяйки
следила пожилая соседка. Федор Ефимович, назвавшись двоюродным братом Обкатовой, сумел
расположить старушку к себе, и она показала приобретение его «сестры».
Дом Обкатовой старушка содержала в полном по рядке. Федор Ефимович не обнаружил
там и пылинки. Белоснежный тюль спадал по окнам, матово отсвечивала полированная мебель,
которой было обставлено жилье, поражала белизной кухня.
– Где же сестренка-то? – сокрушался Федор Ефимович.
– Обещалась приехать через два месяца, а, почитай, больше полгода нету! – вторила ему
заботливая опекунша.
– Ждать некогда,– жалел Репрынцев.
– Приедет, куда деваться,– успокаивала его та в свою очередь.– От такого добра
насовсем не уезжают. . А я сразу передам, что вы навещались.
– Спасибо,– искренне благодарил Федор Ефимович.
...На этот раз, возвращаясь в Свердловск, Федор Ефимович спал в вагоне спокойно.
Бийскую милицию он оставил в неусыпном ожидании Обкатовой.
7
Катышева улетела в Ленинград на второй день после кражи.
Чувствовала себя в полной безопасности.
За десять дней обзавелась обновами: купила шубу за пятьсот рублей, потом еще одну —
двести восемьдесят, костюм джерси, массивное кольцо.
В Ленинграде была впервые.
Город показался чужим, и оставаться в нем надолго не хотелось.
Тогда дала телеграмму любовнику в Новокузнецк, чтобы встречал. Жила у него почти
безвыходно, так как чувствовала, что будут искать.
За эти дни много думала.
К новой жизни своей Александра Катышева готовилась обстоятельно.
Она никогда не была расточительна. За годы, проведенные вместе с Аграновичем, сумела
подкопить приличную сумму денег. В Караганде, обзаведясь знакомствами, доставала
дефицитные вещи, и это давало немалые доходы. Но едва не попала в беду: взяли с поличным, и,
если бы не амнистия, могли рухнуть все надежды.
Когда Агранович уехал в Алма-Ату, решила с ним порвать: надоело ездить из города в
город, надоели ночевки на квартирах его друзей, а сам Агранович – больше всего.
Зная, что никогда уж с ним не встретится, решилась взять деньги у Мешконцева. Шестьсот
рублей – не лишние. Взяла без всяких угрызений совести, потому что суровый лысеющий чин
не преминул завладеть ею, как только начальник и друг его отбыл в родные палестины.
Все чаще вспоминался Борис Муканов – прямой, бескорыстный, как-то по-особому
преданный.
Навестила Бориса в Барнауле. Потом заехала в Бийск. Городок ей понравился своей
уютностью. Решила, что жить здесь будет хорошо. И сразу купила дом. Обставила его,
принарядила. Но и денег убавилось.
Тогда задумала пополнить свои накопления: только раз, но по-крупному.
Все продумала, И все сошло удачно.
Беспокойство пришло потом, когда в Новокузнецке увидела себя на плакате. Сразу будто
опалило огнем. Невольно спрятала лицо в цветы, которыми только что встретил ее на вокзале
ничего не подозревавший кавалер.
Теперь нужно было думать, как незаметно вернуться в Бийск.
Размышляя над плакатом, поняла, что ищут ее по настоящей фамилии, и похвалила себя в
душе за предусмотрительность при покупке дома: оформила на имя Обкатовой. Благо, паспорт в
порядке. Настоящая Обкатова, решила про себя, уже обнаружена и искать ее никому не нужно. А
потом поиструтся, примелькаются плакаты, и все забудется. Но надо было как-то известить
Бориса. Пришлось ехать в Барнаул. Узнала, что Борис перевелся в Бийск, и стало приятно, что
сделал он это для нее: не зря писала ему. Осторожно нашла сослуживцев, сумела получить его
адрес.
Задержалась в Новосибирске. К родным ехать не решилась: была уверена, что там ее ждет
опасность.
Особенно тщательно готовилась к встрече. Перекрасила волосы. Из соломенных они
превратились в каштановые. Позаботилась, чтобы тон был мягким, неброским. Несколько раз
меняла прически, пока не нашлась – открывшая шею и достаточно высокая, чтобы овал лица
изменился...
Отказалась от яркой одежды, которую всегда любила. Костюм, купленный в Ленинграде,
выглядел буднично, хотя и обошелся дорого.
Наступил и тот день, когда взяла билет. С волнением отправила телеграмму. Знала, что
удивит и обрадует.
Борис встречал ее. Заметила его еще из окна вагона по огромному букету цветов. Помахала
приветливо. Видела, как он спешит за вагоном. И вдруг сама заторопилась навстречу.
Он помог ей сойти со ступенек вагона, подхватил чемодан, вручил цветы и сказал:
– Вот и хорошо. Лучше поздно, чем никогда.– Улыбнулся.– Давно жду.
– И мы – тоже...
Эти слова сказал один из молодых людей, которые стояли на платформе рядом с Борисом.
Цветов у них не было.
– Мы из уголовного розыска Бийска. Встречаем по поручению Свердловска.
Здравствуйте, Александра Никитична.—И обратился к Борису:– Извиняемся, молодой человек,
но встречу придется перенести в другое место. А вас, Александра Никитична, просим, машина
подана...
Он видел, как она встрепенулась и нервно заискала место для сумки. И тогда сотрудник
предупредительно обратился:
– А сумку позвольте мне.
Она послушно выполнила его просьбу.
– Шура! – растерянно проговорил Борис.
– Все, Боря,– тихо сказала она.—Не надо. Ничего не надо...
В сумке Катышевой лежали три паспорта с известными уже нам фамилиями, восемь
чистых трудовых книжек, круглая печать для заверки записей в них и около восьми тысяч
рублей.
Александра Никитична Катышева не запиралась. Показания давала спокойно, подробно и
поразительно откровенно.
Наверное, от жизни, которой она жила все это время, тоже устают.
– Ну, так как насчет почвы для преступлений, Герман Михайлович? – спрашивал через
несколько дней Олег Владимирович Чернов.
– Как видишь. Пытаемся, искореняем,– ответил тот весело...
– Ага. Аграновичу выговор по партийной линии; директора торгово-кулинарного
училища по шапке. Катышевой – десять лет. Нашим ребятам, разумеется, премии за
оперативное мастерство. А все-таки как с почвой-то? Не осталось ли где-нибудь еще?..
– Поживем – увидим,– вздохнул Герман Михайлович.
– Увидим, увидим,– согласился Чернов с таким же вздохом.
...Кстати, здоровый скептицизм – это тоже профессиональная черта работников
уголовного розыска.
1
Самые практичные свердловчане убеждены, что приличную вещь в магазине можно
купить только в конце месяца, когда в погоне за планом расчетливые хозяева прилавка
выкладывают редкий товар. Наверное, поэтому в один из последних сентябрьских дней,
несмотря на ветреную погоду, возле магазина «Подарки» еще до окончания обеденного
перерыва собралось большое и пестрое женское общество. Более любопытные заглядывали в
окна, надеясь увидеть многообещающее оживление продавцов. Более опытные терпеливо ждали
открытия у входа, чтобы не упустить первенства при покупке.
Наконец двери открылись. Толпа в минуту протиснулась в магазин, облетела прилавки и
пчелиным роем зашумела в дальнем конце верхней половины помещения, где продавщицы
бойко распаковывали комплекты дешевых столовых сервизов.
Застучала касса, из толчеи вылезали первые встрепанные счастливцы с покупками, и в это
время испуганный и громкий женский голос взбудоражил всех:
– Сумку держите, гражданочка!..
И уже в поднявшейся кутерьме раздался другой:
– Держите его! Это он!..
Худощавого белоглазого парня в кепке схватили у самого выхода. Он рвал из чужих рук
полы своего пальто и сердито вскрикивал:
– Ну чего хватаетесь? Чего надо?.. У кого взял, ты видела?!
– Отдайте кошелек! – вдруг решительно приступила к нему молодая, изысканно одетая
женщина.– Вы украли его из моей сумки!
– Это он! Я тоже видела...
Парня оттеснили к барьеру возле окна и обступили плотным кольцом. Он затравленно
озирался, усмешкой отругиваясь от той, которая требовала кошелек.
– Где я тебе возьму его, дура? На!..
И он вывернул оба кармана.
– Спрятал,– убежденно сказал кто-то после минутного замешательства.
– У него он. У него! – послышалось сразу.
– Не отпустите только. Милицию вызвали.
– Деньги были? – спрашивал кто-то у потерпевшей.
– Семь билетов, семь лотерейных билетов!.. И сто двадцать пять рублей...
– Жулье проклятое! Убивать надо на месте...
...При появлении двух милиционеров все стихло. И в наступившей тишине необычайно
громким показался насмешливый и удивленный голос молодого штатского, который подошел
вместе с ними:
– Здорово, Верникин! Ты когда вернулся?.. Ай-я-яй!.. И уже неприятности начались,
кажется?
– Это – вор!
– Украл кошелек из сумки...
– Минуточку, граждане,– успокоил штатский. – Кто потерпевшая?.. Вы? Пройдемте
сюда.– И приказал милиционерам: – И моего «знакомого» с нами, да пригласите свидетелей.
...Оперуполномоченный уголовного розыска Октябрьского райотдела лейтенант милиции
Николай Сгибнев испытывал к карманным кражам болезненное отвращение не только потому,
что считал это самым вредным и наглым преступлением, и даже не потому, что их особенно
трудно раскрывать, если вор не пойман с поличным. На его участке, охватывающем многолюдье
центрального торгового центра и основных городских транспортных скрещений, как раз
карманные кражи случались чаще, чем где бы то ни было. И Сгибневу казалось, что это в конце
концов погубит не только его служебный авторитет, но и здоровье. Он был убежден, что легче
раскрыть три квартирные кражи, чем одну карманную: мешок крови испортишь, а все равно не
гарантирован от «баранки» в отчете. Не ожидал он ничего хорошего и от сегодняшнего выезда в
«Подарки». А тут с ним случилось то, что бывало в жизни многих работников милиции:
преступник оказался знакомым. Николай Сгибнев привлекал Верникина к суду за карманную
кражу три года назад, когда начал работать в Свердловске после окончания школы милиции.
Встреча, пожалуй, даже обрадовала Сгибнева, развеселила его, и он разговаривал с Верникиным
без обычной в таких случаях официальности.
– Так, Вася... что это тебе скандалить вздумалось?– добродушно спрашивал он
Верникина.– Так людям нагрубил, что задержали тебя, милицию вызвали...
– Ни при чем я, гражданин лейтенант...
– Исправился, значит? Молодец... Когда вышел-то? Недавно?
– Неделю уже.
– Да обыщите же его! – не выдержала одна из свидетельниц.
Верникин взглянул на нее с укором и сожалением. А Сгибнев вздохнул:
– Понял, в чем тебя обвиняют? Почему бы это?..– И разрешил милиционерам: —
Обыщите.
Николай Сгибнев понимал почти все. Он не торопился с категорическими обвинениями,
как свидетели, но и терять времени не хотел. После безрезультатного обыска, заставив
потерпевшую и свидетелей написать объяснения, он попросил их на следующий день побывать
в райотделе.
После этого, забрав в райотдел Верникина, Сгибнев срочно возбудил уголовное дело.
Заявление о краже было настолько конкретным и убедительным, что Сгибнев не сомневался в
ней. К тому же он знал Верникина. Этот хитрый и осмотрительный вор никогда не шел на риск.
Три года назад он «работал» только с напарником и, прежде чем попался, успел наделать много
бед. Внимательно наблюдая за Верникиным в магазине, Сгибнев подумал, что тюрьма не пошла
ему впрок. Верникин с демонстративной невозмутимостью взирал на обыск. Это сразу
указывало и на отсутствие у него кошелька, и на то, что воровал он снова не один.
Поэтому-то Сгибнев и поспешил вернуться в райотдел, чтобы, не медля ни минуты, начать
поиск второго участника кражи и, конечно, пропавшего кошелька.
Через несколько минут у него на столе лежала справка о Верникине со сведениями,
известными оперативным работникам еще до его прежнего ареста. Из пяти дружков Верникина
двое сидели в тюрьме, двое давно уехали из Свердловска, и только один жил в городе, но с
прежними своими знакомыми не встречался, обзавелся семьей и работал на заводе. Сгибнев все-
таки позвонил его начальнику цеха и узнал, что парень еще не ушел домой после дневной
смены.
Отправив телеграмму в исправительно-трудовую колонию, где Верникин отбывал
наказание, с запросом о его новых преступных связях, Сгибнев занялся проверкой некоей Зои
Николаевны Шиловой, письмо с адресом которой обнаружил при обыске у Верникина.
Шилова жила в Верх-Исетском районе, работала дворником и была старше Верникина на
два года, прописана по адресу уже давно.
Никаких других данных адресное бюро сообщить не могло.
Сгибнев связался по телефону с участковым уполномоченным милиции Верх-Исетского
района, на территории которого жила Шилова, но и у него узнал немного.
– Особенного ничего за ней не замечал. Работает аккуратно. Живет одна,– ответил тот,—
Иногда заходят к ней молодые ребята. Наверное, выпивают. Но случаев хулиганства или каких-
то безобразий не было.– И спросил: – А что?
– Потом,– отговорился Сгибнев и положил трубку.
Настроение испортилось. Проверить, где провела день Шилова, можно только на месте
через соседей или знакомых. Уйти же он не мог. Поэтому велел вести Верникина.
Встретил его подчеркнуто недружелюбно, сразу спросил построже:
– А где сейчас твоя Шилова?
– Какая моя? – бестолково заморгал глазами Верникин.
– Ладно, ты мне мозги не пудри, – сердито предупредил Сгибнев, стараясь изобразить
суровость на своем покрытом веснушками лице. – Спрашиваю тебя ясно: где эта твоя Зоя?
– Зойка-то, что ли? – как будто догадался Верникин.
– Ну да, визовская...
– А хрен ее знает. Что она, передо мной отчитывается, что ли?..
– Тут я тебя спрашиваю! – поднажал на голос Сгибнев.
– Я и говорю... – стих Верникин.– Переночую да уйду, чего я знаю?..
– Давно с ней знаком?
– Давно.
– Ты что, неграмотный! – вдруг обрушился на него Сгибнев. – Не знаешь, как положено
отвечать? Забыл, что ли?..
– До срока еще...
– Вот так, – удовлетворился Сгибнев. Больше спрашивать было не о чем, и он сказал: —
Ладно, пока отдыхай. Сержант, уведи его на место...
Доложив начальнику отделения уголовного розыска подробности кражи, Сгибнев
попросил подключить к нему еще одного работника для проверки Шиловой.
– Возьми участкового со своей зоны, – ответил тот.
...Отправив участкового уполномоченного по адресу, Сгибнев углубился в чтение
объяснений. Описав обстоятельства кражи, потерпевшая указывала, что у нее пропал кошелек со
ста двадцатью пятью рублями в купюрах червонцев и рублей. Но в двух свидетельских
объяснениях, на которые в магазине Сгибнев взглянул мельком, он обнаружил упоминание о
каких-то семи лотерейных билетах, которые находились вместе с деньгами.
Сгибнев снова прочел объяснение потерпевшей, но там о билетах ничего не говорилось.
– Вечно что-нибудь напутают!..– проворчал он и записал на календаре «Билеты», чтобы
не забыть выяснить о них при встрече со свидетелями.
Он занялся текущими бумагами, но не мог сосредоточиться. Кража могла «повиснуть»,
остаться нераскрытой, а еще хуже – недоказанной. И это вызывало острое чувство уязвленного
самолюбия: в поединке с Верникиным он не имел права проиграть. Не мог спасовать перед
преступником, которого уже один раз перехитрил.
Зазвонил телефон. Сгибнев схватил трубку и услышал голос участкового
уполномоченного. Тот сообщал, что Шилову видели перед полуднем, когда она уходила из дому
с незнакомым парнем. По приметам можно предположить, что с Верникиным.
– Дождись ее и пригласи сюда,– наказал Сгибнев. Подумал и добавил решительно: – Да
следи за ней как полагается, чтобы бумажку какую-нибудь не выбросила или еще чего... А здесь
посмотрим. Да! Я подошлю машину, будет стоять неподалеку...
Сгибнев договорился с дежурным насчет машины и вспомнил, что не обедал. От
невозможности уйти голод чувствовался острее и настроение испортилось вконец. Поэтому,
когда вернулся его товарищ, стол которого стоял здесь же, Сгибнев рассказал ему о запросе в
места заключения и, попросив побыть возле телефона, пошел перекусить. Уходя, машинально
взглянул на часы. С момента кражи прошло три часа,
Плохо...
...Вернувшись через час, Сгибнев увидел в своем кабинете участкового уполномоченного и
молодую женщину.
– Это Шилова, товарищ лейтенант,– не дожидаясь его вопроса, сказал участковый.
– Здравствуйте.– Сгибнев попросил ее присесть к столу и сразу же заговорил: – Мы
