Текст книги "От каждого – по таланту, каждому – по судьбе"

Автор книги: Сергей Романовский

Приведем лишь несколько выборочных фрагментов, иллюстрирующих взаимоотношения Фадеева с выдающимися советскими писателями, его современниками.

… Незадолго до смерти М.А. Булгакова в их дом неожиданно зачастил Фадеев. Думаю, что не преклонение перед творчеством писателя и его личностью подвигли Фадеева на эти, прямо скажем, не очень выверенные шаги, а откровенная симпатия к жене Булгакова, Елене Сергеевне. Хотя и читал он роман «Мастер и Маргарита» в рукописи и называл его будто бы «гениальным». Но всё это, по-видимому, домыслы мемуаристов. Сама Елена Сергеевна лишь однажды обмолвилась в письме к сестре о Фадееве, сказав ей: «…ты ж понимаешь, звонить мне в тот дом невозможно».

Истинное отношение Фадеева к творчеству Булгакова проявилось в 1948 г. В том году исполнилось 50 лет МХАТу, и Фадеев приветствовал театр от Союза советских писателей. Он знал прекрасно, что самым любимым драматургом театра был именно Булгаков, чьи пьесы, в особенности «Дни Турбиных», шли во МХАТе несчетное число раз. В этой своей речи Фадеев перечислил всех советских драматургов, чьи пьесы театр ставил хотя бы один раз. Всех. Кроме одного… Булгакова.

Фадеева назначили от Союза писателей председателем комиссии по творческому наследию Михаила Булгакова (Скорее всего, напросился сам). Не сделал ничего, чтобы при его жизни хотя бы одна строка писателя была напечатана.

Да и на похороны Булгакова не пошел, а объяснился с его вдовой письменно, уверив ее, что никакого «политического значения» его отсутствие не имело, просто не было времени.

… Много крови в свое время, когда еще был влиятельным функционером РАППа, испортил Фадеев Михаилу Шолохову, костеря его за «Тихий Дон». Когда же этот роман стал официально на партийных форумах причисляться к «вершинам советской литературы», Фадеев первым оказался в редакциях журналов с панегирическими статьями в адрес Шолохова.

Разнес он и роман В. Гроссмана «За правое дело». А затем публично каялся в своей «чрезмерно резкой критике». А уж сколько пьяных слез было пролито по случаю несправедливо им оплеванных А. Ахматовой, А. Платонова, Б. Пастернака и не перемерить.

… Кстати, об Ахматовой. В 1940 г. Фадеев был среди тех, кто выдвинул ее сборник «Из шести книг» на Сталинскую премию, а в 1946 г. – с теми, кто вслед за А.А. Ждановым втаптывал ее в грязь. Все это Ахматова прекрасно знала. Но сын ее в лагере, а Фадеев очень влиятелен. И хотя в 1956 г. он уже был «за штатом», авторитет в определенных кругах сохранил. И это знала Ахматова. Поэтому она в феврале 1956 г. пишет Фадееву в больницу, прося его повлиять на «ускоренное рассмотрение дела ее сына».

2 марта 1956 г. Фадеев пишет Генеральному прокурору: «При разбирательстве дела Л.Н. Гумилева необходимо также учесть, что (несмотря на то, что ему было всего девять лет, когда его отца Н. Гумилева уже не стало) он, Лев Гумилев, как сын Н. Гумилева и А. Ахматовой, всегда мог представить «удобный» материал для всех карьеристских и враждебных элементов для возведения на него любых обвинений».

Уже через несколько дней Ахматова узнала, что дело ее сына решается. Она вновь пишет Фадееву: «… Вы были так добры, так отзывчивы, как никто в эти страшные годы… Мне кажется, что я семь лет стою над открытой могилой, где корчится мой еще живой сын. Простите меня».

Хлопотал Фадеев о жилье и пенсии для Ахматовой, хотя в печать ее стихи не пускал. Ахматова после саморасстрела Фадеева сказала: «Я Фадеева не имею права судить». И еще одни слова Ахматовой вспомнила Л.К. Чуковская: «В отличие от Софронова, Бубеннова, Сурова, которые всегда были – нелюдь, Фадеев был когда-то человек и даже писатель».

По воспоминаниям О. Ивинской, Борис Пастернак недолюбливал Фадеева, да и тот не очень-то жаловал поэта, хотя стихи его очень любил и, выпив, любил читать их вслух. Да и откровенничать почему-то принимался именно с Пастернаком, а тот обижался, думая, что это – провокация. А то была типичная пьяная русская слезливость.

Сам Пастернак сказал однажды: «Фадеев лично ко мне хорошо относился, но если ему велят меня четвертовать, он добросовестно это выполнит и бодро об этом отрапортует, хотя потом, когда снова напьется, будет говорить, что ему меня жаль и что я был очень хорошим человеком».

Когда прощались с Фадеевым в Колонном зале Дома Союзов, Пастернак остановился у изголовья гроба и так, чтобы было слышно, сказал: «Александр Александрович себя реабилитировал»! Низко поклонился и вышел.

А вскоре написал стихотворение «Культ личности». Там есть строки, прямо касающиеся судьбы Фадеева:

 
Культ личности забросан грязью,
Но на сороковом году
Культ зла и культ однообразья
Еще по-прежнему в ходу.
 
 
И каждый день приносит тупо
Так, что и вправду невтерпеж,
Фотографические группы
Одних свиноподобных рож.
 
 
И видно, также культ мещанства
Еще по-прежнему в чести,
Так что стреляются от пьянства,
Не в силах этого снести.
 

Да, Фадеев был типично русским грешником: сначала портил людям жизнь, правда чаще всего по команде «сверху», затем, напиваясь, вымаливал прощение. Но, как точно заметил В.Г. Боборыкин, «всё, что таким образом совершалось им “потом”, ни в коей мере не искупало ущерба, который нанес он литературе. И он несомненно преувеличивал значение своих гласных и негласных покаяний, как это часто бывает с “большими людьми”, убежденными, что одного их признания ошибок, которое нелегко им далось, достаточно, чтобы, так сказать, “закрыть тему”».

Не получается.

* * * * *

Теперь – о главном для Фадеева: о его чиновничьем служении советской литературе. Этому делу он отдал тридцать лет жизни.

… В декабре 1922 г. в редакции «Молодой гвардии» собрались члены разных литературных групп. Решили сжать свои силы в кулак – объединиться. Объединению своему название подобрали нестандартное – «Октябрь». Доложили в ЦК. Там одобрили. В 1923 г. они же основали Московскую ассоциацию пролетарских писателей. Стали издавать свой журнал «На посту». Так проклюнулась на свет Божий одно из гнусных откровений большевизма – Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП). Никакой пользы от нее не было – сплошной вред.

Дурь была заложена уже в самом названии, ибо как не было никакой «буржуазной литературы», так не было и быть не могло «пролетарской». Это был чисто демагогический ход, которым впоследствии пользовались в самых неблаговидных целях, выясняя (когда надо было кого-то затоптать) пролетарский ли он писатель или, как говаривал Глеб Жеглов, «так, погулять вышел». «Проле-тарскими», само собой, были самые беспардонные и нахрапистые. И самый первый «пролетарий пера» – Леопольд Авербах (племянник Я.М. Свердлова), а уж вторым номером значился Александр Фадеев.

В 1926 г. Фадеева откомандировали с должности партийного клерка Краснодарского обкома «на руководящую литературную работу в Москву». Само собой, в РАПП. Ему только 25 лет. Писать бы да писать в свое удовольствие, коли талантом Господь не обидел. Но это – не для него. Он сызмальства ощущал в себе «демон Сократа», но не в творчестве, а за руководящим столом.

В РАППе Фадеева встретили как своего, облобызали. Как-никак автор «Разгрома», писатель. Прочие же «вожди» «пролетарс-кой литературы» были уж и вовсе бездарны, как литераторы. Они всё знали «как надо», но сами ничего не умели. Их главный талант – поучать других, да срывать пролетарские маски с мещанских морд. 29 ноября 1926 г. Фадеева ввели в состав правления РАПП. Он сразу стал вторым в номенклатурном ранжире.

Когда каждому здравомыслящему человеку было ясно, что никакой пролетарской литературы нет и быть не может, а надо, просто позарез надо, чтобы была, пришлось ее выдумать. Но таких словес при этом наворочали, что любые контраргументы противников воспринимались не иначе, как происки недобитой контры. Поэтому с первых своих самостоятельных шагов в этой организации Фадеев полностью перенял стиль ее работы, точнее – руководства советской литературой. Стиль этот опирался на самоуверенность, бесцеремонную нахрапистость, грубость и чиновничье высокомерие.

Прорезалась в Фадееве, причем мгновенно, еще одна незавидная черта руководителя «пролетарской литературой» – быть только в «группе», чувствовать локоть «заединщика» и откровенно презирать всё и всех, не вхожих в их «пролетарский дом». Последствия не заставили себя долго ждать: как только Фадеев стал одним из руководителей этой организации, собственное его творчество было тут же забыто – времени на него не оставалось, да и «подста-виться» со своим очередным сочинением ничего не стоило. Отныне Фадеев не жил, а боролся, не творил сам, а мешал это делать другим.

М. Горький, отнесшийся с большой симпатией к «Разгрому», очень сожалел, что Фадеев переключился с творческой работы на фракционную возню. Еще в 1929 г. он предупреждал Фадеева, что надо писать, а не «спорить». Иначе – пропадешь! «Если Вы бросите писать роман («Последний из удэге». – С.Р.) и полезете в драку, – это будет дико и непростительно». Не послушался. Ввязался и не один раз. С пафосом ругал бывшее руководство РАППа, запамятовав, что сам был в их числе; походя, не за что пнул своих бывших товарищей (Мате Залка). Это отнюдь не принципиальность, это запах новой линии партии, а по сути – заурядное «предательство» (Н.Н. Примочкина).

Фадееву было с кого брать пример: с человека без тормозов и без комплексов, генерального секретаря РАПП Леопольда Авербаха. Это был, как пишет В.Г. Боборыкин, классический тип бездарного советского демагога, с остро отточенным ядовитым жалом. Генсеком РАППа Авербах стал в 23 года! Фадеев был без ума от своего босса. Перед литературой Авербах был чист, т.е. даже отдаленного намека на литературный дар у него не было. Зато было с избытком энергии, злобы и желчи. Одним словом, Авербах быстро стал «литературным зомби» – ни сомнений, ни жалости он не знал.

Фадееву именно такой наставник и был нужен. Он от Авербаха как бы подзаряжался, ибо к концу 20-х годов он еще не сумел окончательно подавить в себе интеллигентский комплекс: совестливость и чувство справедливости.

Повторюсь, ибо это крайне важно, – для Фадеева Авербах был идеальным литературным маяком. В сравнении с ним все остальные, кучкующиеся вокруг рапповского начальства, – подлинные ничтожества.

Чтобы не быть голословным, приведу выдержку из письма Фадеева Р.С. Землячке от 4 декабря 1926 г.: «Характерно, что в верхушке пролетарского литературного движения, за исключением нескольких хороших партийных фигур… находятся весьма и весьма неприятные лица, частью даже совсем разложенные, мало понимающие и партию, и то, что творится в нашей стране. В этом, с позволения сказать, “активе” развиты самые низкие формы сплетни, подсиживания, чванства и прочих “хороших” вещей…»

Такова, к сожалению, мораль тех лет: обильно унавоживая своих коллег, Фадеев, видимо, полагал, что на этом фоне заблестит он, как бриллиант. Но блеска никакого не было. С достаточно отдаленной временнóй дистанции отчетливо, тем не менее, видится не фигура писателя, а скорее партийного функционера с литературной специализацией да с полновесным набором бессодержательной словотряски, выдававшейся тогда за теоретические откровения вождей пролетарской литературы.

Если собрать всю свою волю в кулак и прочесть статьи Фадеева 30-х годов, то можно утверждать безошибочно – это не сочинения писателя, а худший вариант худшего советского канцеляризма. Он скучен и абсолютно бессмысленен. Даже в 30-е годы они были просто неинтересны. Читали их только по «идеологической нужде».

Большинство писателей, соратников Фадеева по РАППу, были просто писателями, они творили в силу своего дарования и, конечно, в зависимости от степени своего родства с генеральной линией партии – не без этого. Фадеев же вкупе с Авербахом своего практически не писали, они не опускались до беллетристики, им не положено, они – теоретики и воспитатели своих коллег. Партия им доверила пастушечий хлыст и они им пользовались в свое удовольствие – направляли, выправляли, клеймили, громили. Причем Иван Крылов со своим «Слоном и моськой» оказался не прав: в 20-е и 30-е годы любая литературная моська могла себе позволить не просто безнаказанно «лаять на слона» и в этом чувствовать свою «силу». Такие моськи оказывались сильней без всякой иронии. Литературные слоны трусливо жались по углам от этого надрывного лая.

… В мае 1930 г. в Ленинграде прошла третья Всесоюзная конференция РАПП. Фадеев на ней произнес речь «За художника материалиста-диалектика». Все советские писатели, согласно его новому теоретическому откровению, должны теперь именоваться «делателями» пролетарской литературы.

Возникает естественный вопрос: в чем суть так называемого литературного теоретизирования «пролетарских писателей»? Тем более, что Фадеев в этом деле чувствовал свою несомненную силу. Суть проста. Она – в подмене понятий, т.е. в элементарной демагогии. Вот как Фадеев, к примеру, обосновывал подход к «выработке художественного метода» пролетарской литературы. Любому писателю это вполне доступно, если он имеет талант (без него никак), классовое чутье (для пролетарского писателя это самоочевидно) да еще владеет методом диалектического материализма (Вот где суть. Что же собой представляет этот пресловутый «метод», само собой, не поясняется, ибо нельзя пояснить то, чего нет). Прошу прощения, но на этом теория завершается. Для пролетария, видимо считал Фадеев, вполне сойдет. А прочие для рапповцев не существовали.

Чтобы оценить всю глубину теоретического мышления Фадеева времен его рапповского разгула, достаточно прочесть его доклад на I Всесоюзном съезде пролетарских писателей 3 мая 1928 г. или его пламенную речь «Долой Шиллера!» на II расширенном пленуме правления РАПП 22 сентября 1929 г. Впрочем, если не хотите разочаровываться в авторе «Разгрома», лучше не читайте.

Вряд ли мы ошибемся, если выскажем такое предположение: нельзя исключить, что Фадеев мог со временем дорасти до вполне стабильно приличного советского писателя. Но не дорос. Винить в этом следует его карьеристские предпочтения, которые он полностью удовлетворил в РАППе.

Эта организация, если несколько переадресовать слова Михаила Булгакова, оказалась «союзом профессиональных убийц». Причем упоение чужой болью приводило к одному – со временем душа вообще отказывалась воспринимать чужую беду, человек мертвел изнутри и переставал быть писателем.

Так и Фадеев: уже в конце 20-х годов, по мнению В.Г. Боборыкина, он не был писателем, у него остался лишь навык «склáдного» письма, который вполне сгодился для литературы агитпропа. Причем самое печальное в том, что Фадеев искренне уверовал в мощь своего теоретического дарования, он перестал различать диалектическую трескотню и научную работу литературоведа.

И не он один. Этим страдали все без исключения функционеры «пролетарской литературы». Ради утверждения идейного единовластия и в без того оскудевшем потоке советской литературы они были готовы на всё. Именно рапповцы затоптали главного редактора «Красной нови» А. Воронского, мертвой хваткой вцепились в Маяковского и до того довели вконец растерявшегося горлана, что он, лидер ЛЕФа, вступил в РАПП. Нацелили свой пролетарский оскал и на М. Горького. Достаточно полистать журнал «На литературном посту» за один только 1928 г., чтобы почувствовать аромат эпохи.

Что уж говорить о безответных М. Булгакове, Е. Замятине, А. Платонове, В. Вересаеве, Л. Леонове, К. Федине, если рапповцы наотмашь били А. Толстого и М. Шолохова (своего сочлена, между прочим).

Фадеев прекрасно проявил свою оглядочную принципиальность в истории с публикацией повести А. Платонове «Впрок» (Подробно мы ее опишем в очерке о Платонове. Пока лишь коснемся тех штрихов этой истории, которые как нельзя лучше характеризуют именно Фадеева).

Итак, в 1931 г. главный редактор «Красной нови» А. Фадеев печатает в своем журнале весьма острую сатиру на ускоренную коллективизацию – повесть А. Платонова «Впрок». На беду Фадеева повесть прочел Сталин. Фадеева вызвали в Кремль. Получив свою дозу вливания, Фадеев обещал сделать всё, что от него потребовали.

В № 5-6 «Красной нови» за 1931 г. Фадеев публикует свой критический анализ только что им же одобренной повести. И выяснил наш герой, что «одним из кулацких агентов… является писатель Андрей Платонов, уже несколько лет разгуливающий по страницам советских журналов… Повесть Платонова «Впрок» с чрезвычайной наглядностью демонстрирует все наиболее типичные свойства кулацкого агента самой последней формации периода ликвидации кулачества как класса и является контрреволюционной по содержанию».

Взял принципиальный партиец розги и сам себя высек.

Всему рано или поздно приходит конец. Пришел конец и РАППу. Причем для многих неожиданно. В 1932 г. вышло постановление ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций». Все бывшие литературные функционеры РАППа засуетились и запаниковали. Все. Кроме Фадеева. Чутье и тут его не подвело.

Рассуждал примерно так: постановление правильное и принято оно вовремя. Коснется лишь управляющих структур, заденет покой литературной бюрократии. База же, на которую они опирали свой рык, останется той же. Придется просто сменить вывески, а идеологический кнут постараться из рук не выпустить. Он еще пригодится, чтобы в чувство приводить своих заблудших братьев.

Фадеев оказался прав. В таких вопросах он не ошибался.

В статье «Литература и жизнь» (1933 г.) решение ЦК о ликвидации РАПП Фадеев назвал «историческим». Почему пришло время объединить все писательские группировки? Потому, считает Фадеев, что слившись воедино, писатели быстрее разглядят «врага» в своей среде, он ведь действует «тихой сапой» и так просто его не распознаешь. Но когда осталось одно «корыто» на всех, а толкающихся около него – тьма, то первые, прорвавшиеся к нему, и окажутся вскоре «врагами». А как иначе добыть себе место у писательского распределителя?

8 августа 1934 г. на совещании критиков (в преддверии I съезда Союза советских писателей) Фадеев пошел еще дальше: мало того, что он признал «историческим» постановление ЦК 1932 г., он еще облил грязью всех своих бывших со-РАППовцев, которые не покаялись публично, что более 10 лет «маялись» пролетарской литературой. Вот его слова: «Таких людей, как Авербах, Макарьев, считают чуть ли не принципиальными людьми, потому что они не “каются”, как будто они самые стойкие. Это не стойкость – это беспринципность… (? – С.Р.). Мы должны сейчас от имени партии работать – иначе никак нельзя. Чем дольше будут люди со своими пустышками носиться, отстаивать идейки группы, тем хуже будет – вздор это».

* * * * *

1934 год положил конец литературной групповщине: писателей собрали под одной крышей, дали в руки единый на всех «метод» социалистического реализма и заявили недвусмысленно – партия от них теперь ждет только правильные произведения, ведь все они в Союзе советских писателей. Так что извольте соответствовать, дорогие товарищи!

И Фадеев старался.

8 мая 1934 г., когда во всю шла подготовка к I съезду ССП, «Правда» публикует совместный труд Фадеева и П.Ф. Юдина, советского философа-диалектика, будущего академика и главного специалиста по «теории научного коммунизма». В этой статье была дана «руководящая установка» (В.Г. Боборыкин) для всей советской литературы. «Наша действительность, – пишут соавторы, – величественна и богата. На смену сегодняшнему дню идет еще более величественное и прекрасное будущее. Это будущее не фантазия, а возможность, научно обоснованная, практически доказанная, проступающая уже сегодня. Советская художественная литература обязана в живых образах показать это будущее миллионам трудящихся людей, чтобы поднять их волю и энергию на борьбу за торжество социализма во всем мире».

Этой своей установкой Фадеев и Юдин сразу поделили писателей на тех, кто способен показать это будущее, и на всех остальных. Рапповский вирус все же оказался неистребим: никак Фадеев не мог без раскола, без окололитературной возни, без склоки. А как иначе карьеру сделать, если не соответствовать.

И он старался.

Эти его старания быть во власти оказались столь прямолинейно неприличными, что даже Горький насторожился и, убоясь, что советская литература окажется под пятой людей неодаренных, зато наглых, стал принимать меры, т.е. писать свои «мнения» советскому руководству.

Сразу по окончании I съезда ССП 30 августа – 1 сентября 1934 г. Горький пишет обстоятельное письмо в ЦК: «Писатели, которые не умеют или не желают учиться, но привыкли играть роли администраторов и стремятся укрепить за собою командные посты, остались в незначительном меньшинстве. Они – партийцы, но их выступления на съезде были идеологически тусклы и обнаружили их профессиональную малограмотность… Это видно из речей Панферова, Ермилова, Фадеева, Ставского и двух, трех других».

И еще одна цитата из того же письма: «Лично я знаю людей этих весьма ловкими и опытными в «творчестве» различных междоусобий, но совершенно не чувствую в них коммунистов и не верю в искренность их. Поэтому работать с ними я отказываюсь, ибо дорожу своим временем…»

Далее Горький ставит партии ультиматум: если указанных им литераторов введут в правление, он работать не будет.

Подействовало: Фадеев остался за бортом литературной номенклатуры и разобиженный уехал на Дальний Восток.

Но обижался он недолго: в июне 1936 г. умер Горький, его место в Союзе писателей занял В.П. Ставский (Кирпичников), а тот незамедлительно призвал к себе Фадеева. Он снова мог не писать, а наставлять как член Президиума ССП.

В.Г. Боборыкин отметил, что, находясь на партийном посту (должность одного из руководителей ССП Фадеев так и расценивал), Фадеев был просто не в состоянии принять ни одного самостоятельного решения. Он верил абсолютно всему, что шло «сверху», без указующего перста он терялся, не зная, в каком направлении дует сегодня ветер и какими словами надо разоблачать врагов. Если же случалось так, что указания давал лично Сталин, то Фадеев не знал удержу в своей готовности услужить вождю.

… Сталин неодобрительно отозвался об автобиографическом романе А.Ю. Авдеенко «Я люблю» (1933 г.). Фадеев тут же дал указание разобрать на запчасти этого писаку, что и было незамедлительно исполнено. Зато вождь похвалил Ванду Василевскую, сказал:

– Ванда выше Панферова.

И тут фадеевская реакция была стремительной: Панферов попал в критическое чистилище, а столь же бездарная Ванда Василевская тут же пошла в гору.

Фадеев «целиком и полностью» одобрил предельно грубые статьи в «Правде» 1936 г.: «Сумбур вместо музыки», «Балетная фальшь», «Какофония в архитектуре», «О художниках-пачкунах». Это «хорошие и правильные статьи», – сказал Фадеев. Они были написаны точь-в-точь так, как он сам неоднократно писал в годы бесчинства РАППа. Ему было приятно, что их эстафету подхватили.

С началом Отечественной войны В.П. Ставский ушел на фронт, и Фадеев стал фактически единовластным руководителем СП. Однако в 1943 г., о чем мы уже говорили, его со всех постов сняли, он засел за «Молодую гвардию» и, как ни странно, подобная административная обструкция пошла ему даже на пользу.

Но главные окололитературные рокировки ЦК осуществил после войны. Ставский погиб на фронте. Его место в руководстве СП занял поэт Н.С. Тихонов, «мягкотелый и рыхлый» (В.Г. Боборыкин). В 1946 г. Тихонова с поста председателя ССП сняли. Зато управленческий аппарат СП раздули до таких размеров, что руководить им «председателю» (как в колхозе) стало просто неприлично. Создали пост генерального секретаря ССП. Дружно, как рекомендовал ЦК, писатели избрали своего «генерального». Им стал Александр Фадеев. Свое избрание он воспринял с радостью. Обида сразу зарубцевалась – не забыли родные, оценили, доверили. А уж он будет стараться, не подведет партию.

Сбылась мечта Фадеева – он стал Сталиным советской литературы.

И тут же начал перестройку всего писательского дела «в духе» только что принятого постановления ЦК от 14 августа 1946 г. о журналах «Звезда» и «Ленинград». Это постановление было, по словам профессора В.Г. Боборыкина, «первым в истории советского государства прямым, безапелляционным, во всеуслышание объявленным предписанием, согласно которому вся литература, а вслед за ней и все искусство отдавались в услужение политике».

Фадеев теперь играл роль своеобразного «переходника» между ЦК и ССП, с одной стороны, и громадной армией писателей, с другой стороны.

Его основное место работы теперь – трибуна.

От докладов не уставал. Они, один масштабнее другого, шли нескончаемой чередой: «Задачи советской литературы», «О некоторых причинах отставания драматургии», «Задачи литературной теории и критики» и т.д. Все их не счесть. Все они, как блины с одной сковороды, ничем друг от друга не отличались и все по духу и даже терминологически произрастали от одного корня – установочного доклада Жданова, разъяснявшего смысл того страшного (августа 1946 г.) постановления ЦК. Теперь Фадееву было многое позволено и он развернулся во всю свою рапповскую удаль.

Он бьет, бьет и бьет, не уставая, Ахматову и Зощенко, Пастернака и Сельвинского, Платонова и Юзовского. А лексика? А аромат: «обывательское злопыхательство Зощенко», «религиозная эротика Ахматовой». «Семью Иванова» (прекрасный рассказ А. Платонова) Фадеев причислил к пасквилям на советского человека-воина. Человек этот показан якобы «низменным, пошлым». И т.д. Зачем жевать несъедобное.

4 сентября 1946 г. Президиум правления ССП принял масштабное постановление, добавив к уже «развенчанным» Ахматовой и Зощенко еще около тридцати широко известных имен. Теперь с благословения руководства можно было, ничего не опасаясь, глумиться над Б. Пастернаком, А. Межировым, П. Антокольским, С. Кирсановым, И. Сельвинским, А. Гладковым, Н. Погодиным, братьями Тур, С. Сергеевым-Ценским, А. Рыбаком, Л. Рахмановым, Д. Даниным и др.

Нельзя сказать, ибо для этого нет оснований, что Фадеев был сторонником «сталинских методов управления страной», составным элементом которых были доносы, аресты, лагеря и расстрелы. Но то, что политический климат тех лет как нельзя лучше гармонировал с миросозерцанием Фадеева, – это факт. Он с юности привык считать себя рядовым солдатом партии и выполнять ее приказы. Он и выполнял. Всему, что шло «сверху вниз», верил, не рассуждая. К примеру, знал доподлинно, что друзья его юности, с кем партизанил на Дальнем Востоке в гражданскую, не могут быть «врагами народа». Но если кого-либо из них арестовывали, искренне думал, что перебдели «на местах», но сама партийная линия в его глазах ничем и никогда не замутнялась.

Фадеев стал представлять собой классический тип советского интеллигента, слепо верящего и преданно служащего. Даже такой отчетливо надуманный тезис Сталина о том, что по мере строительства социализма классовая борьба соразмерно усиливается, стал своим не только для «органов», но и для Фадеева. Он получил напрокат от партии удобный фиговый листок и прикрыл им совесть. Теперь она была спокойна – всё правильно!

Когда умер его кумир, Фадеев по полной программе вкусил оборотную сторону своей бездумной любви. Из лагерей возвращались сотни писателей, многие его товарищи еще по РАППу, шли к нему, смотрели ему в глаза и говорили с укоризной:

– Как ты мог, Саша?

А он пускал слезу, мчался домой и доставал графин…

После смерти Сталина Фадеев впервые решил высказаться о развитии советской литературы от своего имени, то есть словами писателя, а не литературного владыки.

В мае 1953 г. из больницы, где Фадеев в очередной раз лечил вконец разрушенную алкоголем печень, он пишет Алексею Суркову обстоятельное письмо. В нем он фактически отрекся от многих десятков своих бравурных речей и статей. Он писал Суркову, что за послевоенные годы советская литература достигла крайней степени упадка, немочи. «Советская литература, – писал Фадеев, – по своему идейно-художественному качеству, а в особенности по мастерству за последние 3-4 года не только не растет, а катастрофически катится вниз. Мало, очень мало явлений, которые можно было бы выдвинуть хотя бы как относительный образец».

Почему же такое случилось? Вот что самое интересное. Ибо все остальное – банальности, видимые каждому. Вот как отвечает на этот вопрос Фадеев: плохо, без души, формально руководили мы литературным процессом.

Да, Сталин умер, но в душе Фадеева оставался жить с постоянной пропиской. Фадеев даже в этом письме или боялся копать глубже, до правды, или сталинская система окончательно лишила его нормального зрения. Он так ничего и не понял, так и остался «при своих интересах».

А что же Алексей Сурков? Ничего. Он поступил так, как и просил его Фадеев: снял копию с фадеевского письма, написал «с подлинным верно» и доверительно сообщил: «Прошу извинить за грязный текст. Чтобы не разносить содержание письма по литературным коридорам, снимал копию лично» (И. Жуков).

Письмо ушло в ЦК, к секретарю ЦК КПСС П. Поспелову. Он доложил о письме Хрущеву *  * Сурков был рад этой просьбе Фадеева: «довести до сведения», ибо сам Фадеев не мог – в больнице, а душу саднит: не терпится поделиться с партией. Потому рад, что всё равно, ведь, донес бы, а потом бы терзался, а тут с партийной прямотой…


[Закрыть]. А тот, как известно, сначала делал, потом думал. Так и здесь: скомандовал, чтобы поставили на место этого «очернителя и паникера». Поставили с помощью «правильно понимающих момент» А. Суркова, К. Симонова, Н. Тихонова.

Одним словом, «учить партию» Фадееву не позволили. Она руководила, руководит и будет руководить литературой. А как? У Фадеева она спрашивать об этом не будет.

Именно после этого письма Хрущев открыто невзлюбил Фадеева. Разбираться, вникать не стал. В 1956 г. на XX съезде КПСС Фадеева «ставил на место», правда как бы сожалея о своей роли, его бывший сочлен по РАППу М.А. Шолохов: «Фадеев оказался достаточно властолюбивым генсеком… Пятнадцать лет тянулась эта волынка. Общими усилиями мы похитили у Фадеева пятнадцать лучших творческих лет его жизни, а в результате не имеем ни генсека, ни писателя».

Бил Шолохов уже лежачего, ибо Фадеев уже давно был рядовым членом ССП. В 1954 г. на II съезде ССП Фадеева сняли со всех руководящих постов. Переживал он это «мучительно» (Ю. Либединский), как всегда через запой. Теперь снова бьют. Зачем? Ведь партии он не изменял никогда.

Незадолго до смерти Фадеев писал: «Пока существует враждебная идеология за рубежом, она будет проникать и к нам. Необходима беспощадная борьба со всякими проявлениями чуждой нам идеологии: нельзя врагу открывать лазейки».

Так что зря Хрущев пренебрег таким «солдатом». Такие, как Фадеев, служили верно – не только за страх, но и за совесть.

Еще 21 ноября 1944 г. Фадеев писал Маргарите Алигер: «Всю жизнь, в силу некоторых особенностей характера, решительно всегда, когда надо было выбирать между работой и эфемерным общественным долгом, вроде многолетнего бесплодного “руководства” Союзом писателей… – всегда, всю жизнь получалось так, что работа отступала у меня на второй план. Я прожил более чем сорок лет в предельной, непростительной, преступной небрежности к своему таланту, в том неуважении к нему, которое так осудил Чехов в известном письме своему брату…»