Текст книги "От каждого – по таланту, каждому – по судьбе"

Автор книги: Сергей Романовский

Уже в сентябре того же года роман отверг «Новый мир». Отзыв подписали сразу пятеро: Б. Агапов, Б. Лавренев, К. Федин, А. Кривицкий, К. Симонов. Содержание отзыва чисто идеологическое. Роман не подошел только «по духу» – не наш. (После этой рецензии Пастернаку было впору не публиковать роман в советских журналах, а являться в «органы» с повинной.) Текст этого разноса готовил К. Симонов. Остальные правили грамматику. Рецензию одобрили в ЦК КПСС. Дело невиданное: литературную рецензию (внутрен-нее дело журнала) рассматривает идеологический отдел ЦК. Как в злопамятном 1948 г., когда доклад Т.Д. Лысенко на сессии ВАСХНИЛ одобрил сам тов. Сталин…

Сразу пошел на попятную и Гослитиздат, хотя там уже начали редактировать рукопись. О «Знамени» и говорить нечего.

Пастернак пришел в отчаяние. Было от чего. Он отдал десять лет жизни своему «Живаго», никакого антисоветского криминала там не было (он-то знал), а был лишь нетрадиционный авторский окрас всего материала. Это-то и настораживало. Это и раздражало. Тогда ведь рассуждали без затей: не так, как принято у всех, значит – контра.

Что было ему делать? Он был готов на все, лишь бы его роман был напечатан. Все равно где. Как пишет И. Берлин, Пастернака в 1956 г. надо было «спасать от самого себя», ибо он был готов на любую авантюру. Он уже закусил удила, и управлять им в то время было невозможно.

А тут недалекий (зато услужливый) безымянный член иностранной комиссии Союза писателей привез к Пастернаку в Переделкино итальянского коммуниста Серджио д’Анджело, сотрудника радиовещания Министерства культуры СССР. Тот предложил Пастернаку посреднические услуги на предмет издания романа в Италии. Пастернак согласился и передал ему рукопись «для ознакомления».

Уже через несколько дней в передаче на Италию наше радио сообщило, что «Доктор Живаго» будет опубликован в Италии.

Издатель нашелся быстро: тоже коммунист Дж. Фельтринелли. Но Пастернак поставил условие: печатайте в Италии, но после того, как роман будет издан в СССР. Как видим, надежда действительно умирает последней.

Но в июле 1957 г. две главы романа напечатал польский журнал Opinie. Это уже – скандал. Пусть Польша и «братская», но все же заграница и… без одобрения нашего ЦК. Тут же Пастернака вызвали «на ковер» в Союз писателей. Он уже понял, что им отныне будут играть и помыкать беззастенчиво. Да еще унижать публично. Не поехал. Вместо него пред чиновными изумленно-испуганно моргающими очами предстала преданная Ольга Ивинская. Экзекуция прошла 19 августа. Она так напугала бедную подругу Пастернака (она-то знала, что такое «зона»), что тут же написала в Италию Фельтринелли требование – немедленно вернуть роман.

Но не на того напали. Фельтринелли сначала бизнесмен (издатель), а уж потом – коммунист. И столь прибыльное дело он добровольно из своих рук не выпустит.

Пастернак же, узнав от Ольги, что творилось на заседании в СП, как там топотал ножками заведующий отделом культуры ЦК Д.А. Поликарпов, взъярился не на шутку. Издеваться над собой он не позволит никому.

И Пастернак направляет в Италию депешу: разрешает Дж. Фельтринелли издавать роман в том виде, в каком он его получил. Вот вам, товарищи, выкусите! Он был еще храбр, полон сил и решимости бороться до конца.

В Союзе писателей не на шутку перепугались. Не забудем, всего четыре года как умер Сталин, воздух в стране еще не прогрелся, а уже такое невиданное непослушание. «От имени Пастернака», в качестве его «лучшего друга» «на дело» в Италию выехал… А. Сурков. Он хотел от издателя малого: взять рукопись, чтобы его «лучший друг» мог ее спокойно доработать. Пока же она еще сыровата. Фельтринелли мгновенно понял, что все это чистой воды обман, ибо Пастернак даже записочки не передал, и Сурков вернулся ни с чем. Успел, правда, сказать Дж. Фельтринелли, как коммунист коммунисту, что «для Пастернака это плохо кончится».

Уже в ноябре 1957 г. в Милане вышел первый тираж «Доктора Живаго» по-итальянски. В ЦК (нашем) зашлись в ярости. Ничего умней не придумали, как созвать пресс-конференцию, затащить на нее Пастернака, чтобы тот выразил при всех «возмущение» самоуправством итальянцев. Пастернак вновь остался в зоне непослушания.

Тогда решили его обмануть. Задержали гонорар за издание романа, обвинили в этом итальянских издателей, вновь направили журналистов в Переделкино – теперь никуда не денется, а уж наши писаки сумеют раскрутить незадачливого Пастернака в нужном направлении. Он действительно вышел к журналистам, но сказал только то, что хотел сам, а не то, на что его усиленно выводили.

Еще через несколько дней перед воротами его переделкинского дома остановилась черная «Победа», и вежливые молодые люди настоятельно рекомендовали Пастернаку поехать с ними. Привезли на Старую площадь, в ЦК, к Поликарпову. Тот даже не пытался сдерживаться: назвал Пастернака «предателем и двурушником». Напомнил еще совсем недавние времена. Пригрозил арестом.

Чего же так испугались в ЦК, в частности? Того, прежде всего, что они не смогли «взять ситуацию под свой контроль», что их ослушались, что их, следовательно, перестали бояться. А это уже страшило их, ибо понимали партийные идеологи, что после того, как привлекательный запах коммунизма выветрился, система могла устойчиво держаться только на страхе. А где он? Одним словом, Пастернак создал прецедент. Несколько, кстати, дурацкий, ибо сам роман никто в ЦК не читал. Им оставалось только верить разговорам, что там «сплошная антисоветчина» и крыть автора непрошибаемой демагогией.

И еще. Они видели, с каким успехом эта «первая ласточка» из СССР летит по западным издательствам. Там роман шел нарасхват. Только за первые два года «Доктор Живаго» был издан на 24 языках. А они – повторю – даже не читали. Вот где – лужа.

Так что дело не в Нобелевской премии. И без нее свою судьбу Пастернак уже смастерил сам. Его бы затравили насмерть и без этого акта признания. Он укусил советскую власть в самое ее больное место – откуда инъецировался страх для простых граждан. И его за это не простили.

(Заметим в скобках, все равно это не удержать на пере. Все дело Пастернака слепил страх писательской братии, тех, в частности, кто писал отзыв на «Живаго». И первый среди них – К. Симонов. Ибо когда роман был издан легально и его прочли все, кто хотел, то, хотя мнения о содержательной стороне романа были разными, но недоумевали все одинаково: ну и что? что там нашли?

Да ничего! Вся возня вокруг романа шла на уровне правления СП да идеологического отдела ЦК. «Выше» она тогда не поднималась. Так что убили писателя именно эти трусливые советские творческие сошки. В то время их совесть была скована прочной броней страха, выкованной еще в сталинские времена. И пересилить его они не могли.

И все же: что они там вычитали? Может быть, это? В эпилоге к «Доктору Живаго» есть слова, что в послевоенные годы «пред-вестье свободы (! – С.Р.) носилось в воздухе, составляя их единственное историческое содержание». Иными словами, итог и революции, да и войны один – не оправдавшиеся надежды, а значит – разочарование. Это и есть основной эмоциональный камертон романа. Такое в те годы воспринималось, действительно, как покушение на устои.

И последнее. Еще в августе 1957 г. – роман уже в Италии! – Пастернак пишет очень достойное письмо Д. Поликарпову: «В чем-то (не со мной, конечно, что я, малая песчинка) у нас перемудрили. Где тонко, там и рвется. Я рад быть по поговорке этой ниткой или одной из этих ниток, но я живой человек и, естественно, мне страшно того, что вы мне готовите. Тогда Бог вам судья. Всё в вашей воле, и нет ничего в наших законах, чтобы я мог ее неограниченности противопоставить».)

Действительно – нет. Противопоставить он ничего не смог. Начался последний акт драматической судьбы великого Пастернака – травля…

* * * * *

Кстати, до присуждения Нобелевской премии вся описанная нами идеологическая суетня шла в кабинетах, за плотно закрытыми дверями. На поверхности всё было тихо. Советский читатель и не слыхивал ни о каком романе «Доктор Живаго», да и о Пастернаке также успел подзабыть.

«Доктор Живаго» в центр Нобелевского признания Пастернака поставили сознательно советские партийные идеологи – так им было сподручнее уже публично добивать писателя. На самом деле, не за роман только Пастернак получил премию. Ибо выдвигали его на Нобелевскую премию много раз, когда этого романа и в помине не было. Секретарь Нобелевского фонда в 80-х годах Ларс Гилленстен по просьбе сына писателя и его биографа Е.Б. Пастернака дал справку: Пастернак выдвигался на Нобелевскую премию семь раз – ежегодно с 1946 по 1950 г., а также в 1953 и в 1957 гг. И лишь с восьмого раза, в 1958 г., получил ее. Выдвинул кандидатуру Пастернака Альбер Камю, лауреат 1957 г. И к тем поэтическим и прозаическим работам, на которые он опирался в своей аргументации, был, само собой, добавлен и «Доктор Живаго». (Этот роман в 1958 г. пиратским путем, по-русски, тиражом всего в 500 экземпляров издали в Дании.)

Пастернак знал о выдвижении его кандидатуры. Да и соперника представлял себе – М.А. Шолохов. Чувствовал: добром все это не кончится. В 1958 г. он писал, что даже «сомнительное предположение» возможности получения Нобелевской премии «мысленно сталкивает меня с целым рядом трудностей, мучений и беспокойств».

23 октября 1958 г. секретарь Нобелевского фонда Андерс Эстерлинг известил Пастернака телеграммой о премии. И сообщил еще: в Стокгольме его ждут 10 декабря. Премию Пастернаку присудили «за выдающиеся заслуги в современной лирической поэзии и в области великой русской прозы». Счастливый Пастернак тут же отправляет ответную телеграмму в Стокгольм: «Бесконечно благодарен. Тронут. Горд. Удивлен. Смущен». Потом эту элементарную вежливость станут трактовать как «продажность».

Как только факт награждения Пастернака стал известен «литературной общественности» (до него Нобелевскую премию из русских писателей получил лишь Иван Бунин в 1933 г.), писатели-патриоты захлебнулись от негодующего лая. Кому дают? Эмигрантам да предателям? Как будто специально насмехаются над великой советской литературой. Это уж слишком. Советские писатели, писатели-коммунисты терпеть подобного надругательства более не будут. Они заставят этого ренегата Пастернака отказаться от «буржуазной подачки».

К. Федин, зайдя к Пастернаку на дачу, потребовал от имени руководства СП, чтобы Пастернак публично отказался от премии и отрекся от собственного романа. «Не захочешь, пеняй на себя. Что там приготовили, ты даже не догадываешься». (Это тот самый Федин, который еще при чтении романа на даче Пастернака называл это сочинение «гениальным».)

Пастернак, конечно, принял это за неуместную самодеятельность. На заседание правления СП, куда его пригласил Федин, не пошел, указав в записке, что от такой чести, как Нобелевская премия, еще никто никогда не отказывался. И он не будет.

Начавшуюся далее беспрецедентную травлю можно проследить буквально по дням.

25 октября 1958 г. «Литературная газета» дала первый массовый залп по лауреату. Целых две полосы. На одной из них текст того памятного (от пятерых) отзыва на роман Пастернака, написанный еще в сентябре 1956 г. Тут же коллективное письмо, среди других подписанное А. Твардовским. В нем авторская позиция в романе названа «постыдной».

Уму непостижимо. В 1958 г. Твардовский готов был размазать по наждаку несчастного Пастернака, а в 1962 г. напечатал в своем «Новом мире» «Один день Ивана Денисовича» А. Солженицына и прослыл (заслуженно!) самым ярким главным редактором толстого советского журнала.

О писательской объективности говорить бессмысленно – ее не бывает. Не любил Твардовский Пастернака. Вот и вся недолга.

И еще «Литературка» заявила, что «Доктор Живаго» является «чисто политической акцией, враждебной по отношению к нашей стране и направленной на разжигание холодной войны».

Литературный институт пошел еще дальше: там решили, что Пастернаку не место в СССР, что пора его выбросить на европейскую свалку. Директор этого института заявил, буравя зрачками несчастных студентов, что отношение к Пастернаку для них – лакмусовая бумажка. Каждый третий студент тут же подписал возмущенное письмо против «предателя родины». Даже демонстрацию перед зданием своего вуза устроили. Удивленные прохожие могли прочесть на плакатах: «Иуда – вон из СССР». Дружной колонной прошли к зданию СП и вручили свои петиции одному из секретарей.

А ведь многие из тех студентов сейчас ходят в «маститых», а некоторые даже статьи и монографии строчат о творчестве Пастернака. Они – советская интеллигенция. Им – не стыдно.

26 октября главный орган – «Правда» – печатает злобный выпад Д. Заславского «Шумиха реакционной пропаганды вокруг литературного сорняка». Название явно двусмысленное, ибо на Западе никто не шумел, все с удивлением внимали действу, разыгравшемуся в палате № 6. Но тогда никто этого не заметил.

Вновь организовали пикет у здания СП. Люди, многие из которых даже фамилию опального писателя никогда ранее не слышали и уж точно не читали ни одной его строки, гордо смотрели в глаза прохожим, которые могли прочесть на плакатах: «Долой иуду Пастернака!», «Это и есть фашизм», «Предателя родины – вон из страны!», «Я не желаю дышать с предателем одним воздухом» и т.п.

27 октября в оперативном режиме завели «Дело Пастернака» и собрали объединенное заседание Президиума правления ССП и низовые бюро РСФСР и Москвы для его «рассмотрения». Пастернак, само собой, на это сборище не пошел. Но письмо написал. Вверил свою судьбу в их руки, однако предупредил: ни от премии, ни от романа не откажется.

Как все там происходило, под председательством Н.С. Тихонова, кстати, друга и почитателя Пастернака, известила на следующий же день «Литературная газета». Итог: Пастернака из Союза писателей исключили *  * Стенограмма этого собрания была опубликована только в 1988 г. в журнале «Горизонт», № 9.


[Закрыть].

Уже после смерти писателя Александр Галич написал теплое и гневное стихотворение «Памяти Пастернака»:

 
Нет, никакая не свеча,
Горела люстра!
Очки на морде палача
Сверкали шустро!
 
 
А зал зевал, а зал скучал –
Мели Емеля!
Ведь не в тюрьму и не в сучан,
Не к «высшей мере»!
 
 
И не к терновому венцу
Колесованьем,
А как поленом по лицу,
Голосованьем!
 
 
И кто-то спьяну вопрошал:
«За что? Кого там?»
И кто-то жрал, и кто-то ржал
Над анекдотом…
 
 
Мы не забудем этот смех
И эту скуку!
Мы поименно вспомним всех,
Кто поднял руку!
 

Выполним волю поэта и вспомним.

Вот они, светочи советской словесности, для них членство в одном Союзе с человеком, действия которого были «несовместимы со званием советского писателя», стало невозможным. Называем в алфавитном порядке, указывая и наиболее значительное сочинение каждого до 1958 года включительно:

Абашидзе И.В., поэт, член КПСС с 1939 г.

Ажаев В.Н., роман «Далеко от Москвы», 1948 г.

Анисимов И.И., директор Института мировой литературы АН СССР, член КПСС с 1952 г.

Антонов С.П., повесть «Дело было в Пенькове», 1956 г.

Атаров Н.С., «Повесть о первой любви», 1954 г. Член КПСС с 1947 г.

Венцлова А., нар. писатель Литвы. Сб. стихов «Зов Родины», 1943 г. Член КПСС с 1950 г.

Грибачев Н.М., поэма «Колхоз “Большевик”», 1947 г. Член КПСС с 1943 г.

Гулиа Г.Д., груз. писатель. Трилогия «Друзья из Сакена», 1954 г. Член КПСС с 1940 г.

Ермилов В.В., литературовед. Член КПСС с 1927 г.

Зарьян Н., армянский писатель, роман «Ацаван», 1937-1947. Член КПСС с 1930 г.

Караваева А.А., роман «Лесозавод», 1928 г. Член КПСС с 1926 г.

Катаев В.П., повесть «Белеет парус одинокий», 1936 г. Член КПСС с 1958 г.

Кожевников В.М., роман «Заре навстречу», 1956-1957 гг. Член КПСС с 1943 г.

Луконин М.К., поэма «Рабочий день», 1948 г. Член КПСС с 1942 г.

Марков Г.М., роман «Строговы», 1939-1946 гг. Член КПСС с 1946 г.

Михалков С.В., стихи для детей. Член КПСС с 1950 г.

Николаева Г.Е., роман «Жатва», 1950 г.

Нилин П.Ф., повесть «Жестокость», 1956 г. Член КПСС с 1944 г.

Панова В.Ф., повесть «Спутники», 1946 г.

Полевой Б.Н., «Повесть о настоящем человеке», 1946 г. Член КПСС с 1940 г.

Прокофьев А.А., поэма «Россия», 1944 г. Член КПСС с 1919 г.

Рагимов С.Г. оглы, нар. писатель Азербайджана. Член КПСС с 1926 г.

Смирнов С.С., документ. книга «Брестская крепость», 1957 г. Член КПСС с 1946 г.

Смирнов С.В. , (?)

Смолич Ю.К., украинский писатель. Член КПСС с 1951 г.

Соболев Л.С., сб. рассказов «Морская душа», 1942 г.

Тихонов Н.С., поэма «Киров с нами», 1941 г.

Токомбаев А., нар. поэт Киргизии. Член КПСС с 1927 г.

Турсун-заде М., нар. поэт Таджикистана. Член КПСС с 1941 г.

Чуковский Н.К., роман «Балтийское небо», 1954 г.

Шагинян М.С., роман «Гидроцентраль», 1930 г.

Щипачев С.П., поэма «Домик в Шушенском», 1944 г. Член КПСС с 1919 г.

Яшин А.Я., поэма «Алёна Фомина», 1949 г. Член КПСС с 1941 г.

На том злосчастном собрании, а затем и на Президиуме ССП, где утверждали принятое «принципиальное решение», выступали многие. О своем «особом мнении», как пишет Л.К. Чуковская, поведал С. Михалков. И даже «наш Коля… Какой стыд». Крайне неприязненно выступала В. Панова. С перепугу решила: вернулся 1937 год, а у нее семья. А. Твардовский был мрачен, но на трибуну не лез, все время просидел в буфете. В голосовании не участвовал.

К трибуне выстроилась очередь, все хотели заклеймить ренегата. Помои лили Л. Ошанин, К. Зелинский, В. Герасимова, В. Перцов, А. Безыменский, А. Софронов, С. Антонов, Б. Слуцкий, Г. Николаева, В. Солоухин, С. Баруздин, Л. Мартынов, Б. Полевой. Очень было обидно Е. Долматовскому, С. Васильеву, М. Луконину, Г. Серебряковой, П. Богданову, П. Арскому, П. Лукницкому, С. Сорину, В. Инбер, В. Дудинцеву, Р. Азарх, Д. Кугультинову – они записались, рвались в бой, но времени не хватило.

Все единодушны: «лишить предателя советского гражданства».

Вера Инбер была недовольна мягкостью резолюции и с места вносила правки: какой он «декадент», он – «предатель», и вовсе он не «изгнанник», он – «изгой». Приняли.

Лишь одна осмелилась встать навстречу ревущему писательскому стаду – А.С. Аллилуева, сестра жены Сталина.

Через несколько лет после смерти Пастернака Ахматова сказала одному из своих гостей в Комарово: «Мне не нравится этот роман… Когда была эта история с Пастернаком, то Вера Инбер сказала, что его надо расстрелять, как Гумилева, а Шагинян заявила, что он всегда был плохим поэтом. Шкловский и Сельвинский были в это время в Ялте. Эти два дурака думали, что в Москве утро стрелецкой казни, и в ялтинской газете напечатали свое заявление о Пастернаке».

Более того, И. Сельвинский, узнав о Нобелевской премии Пастернаку, послал из Ялты просьбу свою и В. Шкловского присоединить их голоса к тем, кто исключал Пастернака из ССП. Он собирался отправить в «Огонек» подборку своих стихов. И отправил. Но тут же, «для актуальности» присочинил еще одно – о Пастернаке (см. «Огонек», 1959, № 11). Из него:

 
Теперь для лавров Герострата
Вы Родину поставили под свист!
 

Пастернака сломали…

29 октября он отказывается от Нобелевской премии. В Стокгольм полетела телеграмма: «В силу того значения, которая получила присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от нее отказаться, не примите за оскорбление мой добровольный отказ» *  * Там всё прекрасно понимали. Премия ждала своего часа. 9 декабря 1989 г. ее получил сын писателя Е.Б. Пастернак.


[Закрыть].

И еще телеграмму отправил в ЦК: «Благодарю за двукратную присылку врача, отказался от премии, прошу восстановить Ивинской источники заработка в Гослитиздате». Она жила переводами корейских поэтов, и ему было совестно, что из-за него она лишилась единственного заработка.

Но не спасло это писателя от дальнейшей травли. В тот же день Первый секретарь ЦК ВЛКСМ В.Е. Семичастный облил несчастного Пастернака такими помоями, что даже по прошествии более сорока лет просто пересказывать его речь, не то что цитировать, и то противно.

О. Ивинская вспоминала, как уже в 70-х годах она в купе «Красной стрелы» всю ночь проговорила с М.Л. Растроповичем. Запомнились ей такие его слова о Солженицыне: «Это не тот человек, чтобы отказаться от себя, как Пастернак. Солженицын просто негодовал на позорное, трусливое его поведение, на это дурацкое письмо-отречение, которое позволил себе Пастернак!»

31 октября. Выяснилось, что отказ от премии – не главное. Именно после этого отчаянного шага началась подлинная вакханалия бесчеловечности, ибо прекрасно понимали идеологи из ЦК: премия – предлог (ее все равно бы оприходовали), основное – роман, он – зло! Надо отказаться от него: публично, через прессу, да еще Хрущёву в ножки пасть. Будет всё это, прекратим гон, не согласен – узнаешь, почем в стране Советов фунт лиха…

На самом деле в те дни «советчики» из ЦК к Пастернаку не ездили: его добивали советами вконец растерявшиеся от страха домашние да навещавшие его доброхоты. Не последнюю роль в избрании тактики «нужного поведения» сыграла и О. Ивинская. Она сама признала впоследствии, что повела Бориса Леонидовича «по пути малодушия». И расценила эту свою тактику как ошибку. Все верно: слабость, открыто проявленная, только подхлестнула низменные инстинкты писательской толпы.

Но не будем корить слабых женщин. Пастернак за свои поступки отвечал сам. И никто – за него.

Вернемся, однако, к хронологии. В этот день Пастернак пишет покаянное письмо Хрущеву: ни от чего, правда, не отрекся, а лишь подчинился силе. Письмо это составили Вяч. Вс. Иванов, О. Ивинская и А. Эфрон. Пастернак подписал, почти ничего не меняя.

1 ноября вышел еще один номер «Литературной газеты» с подборкой читательских писем «Гнев и возмущение». Главный их мотив: кто он такой? откуда он взялся? мы такого, с позволения сказать писателя, не знаем. Вот Кочетова – знаем, Полевого, Катаева, Щипачева не только знаем, но и любим. А этот откуда свалился?

Привели в действие типично советскую систему: подлинной литературы, которая остается надолго, при жизни писателя практически не знают, зато прекрасно знают то, что уже завтра будет сдано в макулатуру в обмен на покупку других книг.

Писательница Г. Николаева писала не в газету, а лично Пастернаку: «… пулю загнать в затылок предателю. Я женщина, много видевшая горя, не злая, но за такое предательство рука не дрогнула бы». Пастернак, конечно, не оставил женщину без внимания – ответил. Но инстинкт подсказал О. Ивинской верное решение: не отправлять. Теперь это письмо можно прочесть в ее книге «Годы с Борисом Пастернаком».

А тем не менее «общественность» требовала поднять «градус раскаяния». Настояли на еще одном, «принципиально покаянном» письме Хрущёву. То, писанное женщинами, показалось «слабым». Следующее сочинил Д. Поликарпов самолично. Показал его О. Ивинской. Та – Пастернаку. И слова «правильные» добавила. Тот только рукой махнул: подписал, не читая.

Его уже ничто не способно было удивить, кроме… чиновничьего хамства. Виданное ли дело, а главное – непривычное для России: ты пишешь «в инстанции», а тебе не отвечают. Как будто письма опускаются в дырявые еще и снизу почтовые ящики. И еще его угнетало одно обстоятельство: собственно говоря из-за него он и был согласен на все. Знал: жена его – не декабристка, за ним (если вышлют) в занюханный Париж не поедет, это она сказала ему твердо.

26 января 1959 г. в дни работы XXI съезда КПСС Пастернак опять пишет Хрущёву: категорически отверг все нападки на роман, все обвинения в свой адрес. Цель письма другая: он – профессиональный литератор и живет на гонорары от печатания своих произведений. А тут почти десять лет жизни ушли в песок, жить не на что, а у него семья. Просит разрешить ему зарабатывать хотя бы переводами.

Разрешил. Спасибо.

Всё! Хватит!

Одно лишь хочется отметить. Если бы знали члены Нобелевского комитета, к чему приведет награждение советского писателя Пастернака, они бы, наверное, еще много раз взвесили – а стоит ли их премия жизни великого поэта.

… В ноябре 1958 г. Пастернак написал свое знаменитое стихотворение «Нобелевская премия», одним ударом послав в нокаут всех, кто издевался над ним. Так обессмертить подлость мог только великий поэт.

Стихотворение он передал иностранным корреспондентам. 11 февраля 1959 г. его напечатала английская газета Daily Mail. Читали его все «голоса». Оно мгновенно ушло в Самиздат. В ЦК вновь всех поставили «на уши».

 
Я пропал, как зверь в загоне,
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.
 
 
Темный лес и берег пруда,
Ели сваленной бревно.
Путь отрезан отовсюду,
Будь что будет – все равно.
 
 
Что ж посмел я намаракать,
Пакостник я и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.
 
 
Все тесней кольцо облавы,
И другому я виной –
Нет руки со мною правой –
Друга сердца нет со мной.
 
 
Я б хотел с петлей у горла,
В час, когда так смерть близка,
Чтобы слезы мне утерла
Правая моя рука.
 

Прошло полгода. Организм поэта отреагировал-таки на беспрецедентный нервный стресс: 6 мая 1960 г. у Пастернака второй инфаркт. Обследование выявило еще лейкемию и метастазы в легких.

С постели он уже не встал.

30 мая Пастернака не стало. «Умолк вчера неповторимый голос», – написала Ахматова.

1 июня в газете «Литература и жизнь» маленький прямоугольник в траурной рамке, а в нем извещение о смерти «члена Литфонда Бориса Леонидовича Пастернака». Думали унизить поэта. Унизили себя.

2 июня Пастернака хоронили в его любимом Переделкино. Народу было не менее трех тысяч человек. В доме играл С. Рихтер, М. Юдина с учениками, С. Нейгауз. У могилы речей почти не говорили. В основном звучали стихи Пастернака.

Помните, мы уже вспоминали слова сэра Исайи Берлина о переживаниях Пастернака: чтó подумают о нем потомки, – ведь он выжил в их время, не будет ли это означать, что он был с ними.

Пастернак терзался зря – он не выжил, они убили его.