Текст книги "От каждого – по таланту, каждому – по судьбе"

Автор книги: Сергей Романовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Если без обиняков, то Булгакова многие советские писатели откровенно недолюбливали и только за то, что своим бескомпромиссным творчеством он тыкал каждого из них носом в дерьмо и показывал, чего они на самом деле стоят. Он всю жизнь писал, как того требовала его совесть, а они – в точном соответствии с социальным заказом партии.

Когда Булгаков создавал «Мастера и Маргариту» советские люди могли насладиться романами «Энергия» (1932-1938 гг.) Ф. Гладкова, «Гидроцентраль» (1930-1931 гг.) М. Шагинян, «Кара-Бугаз» (1932 г.) К. Паустовского, «Лесозавод» (1928 г.) А. Караваевой, «Время, вперед!» (1932 г.) В. Катаева и еще десятками других произведений того же уровня. Они были различимы лишь текстологически.

Убеждения, совесть, принципы – всего лишь ненужные химеры, мешающие жить. А коли так, то обойдемся без химер. 23 декабря 1924 г. Булгаков делится с дневником своим презрением к И.М. Василевскому: этот «старый, убежденный погромщик, антисемит… пишет хвалебную книжку о Володарском, называя его “защитником свободы печати”. Немеет человеческий ум». А каких творческих подвигов можно было ждать от А. Толстого, «трудового графа», возвернувшегося в Россию: «Хождения по мукам» (о том, как русская интеллигенция к советской власти прикипала?) или «Петра Первого», чтобы у товарища Сталина был перед глазами образец для подражания?

Единственный писатель, с кем Булгаков вел многолетнюю переписку, был В.В. Вересаев, симпатичный ему человек и тоже врач в прошлом. Добрые отношения были у Булгакова и с Е. Замятиным, пока тот не уехал из СССР. Можно назвать еще два-три имени.

Зато врагов – три списка. Он вел их сам с каким-то сатанинским наслаждением. Я выбрал из них лишь фамилии мало-мальски знакомые: Л. Авербах, В. Киршон, Ф. Раскольников, М. Кольцов, А. Орлинский, М. Загорский, А. Безыменский, А. Селивановский, В. Шкловский, В. Билль-Белоцерковский, А. Фадеев, А. Луначарский, В. Шершеневич, А. Жаров, Вс. Вишневский, В. Кирпотин. И это – лишь самая малость. Их на самом деле в десять раз больше.

И все, как на подбор, члены Союза советских писателей, который Булгаков называл «Союзом профессиональных убийц», хотя и сам в нем состоял с года основания. И очень волновался в 1934 г., чтобы не опоздать «к принятию в члены».

* * * * *

Несколько слов о жизни Булгакова.

Родился он в Киеве в 1891 г. В семье преподавателя Киевской духовной академии, помимо Михаила, старшего сына, было еще шестеро детей: Вера (1892 года рождения), Надежда (1893), Варвара (1895), Николай (1898), Иван (1900) и Елена (1902). В 1900 г. Михаила зачислили в приготовительный класс Второй городской гимназии, а на следующий год он стал учиться в знаменитой Первой Александровской гимназии, которую и закончил в 1909 г. В том же году Булгаков становится студентом медицинского факультета университета Святого Владимира. Диплом со званием «лекаря» он получает в 1916 г.

Во время учебы в университете – непрерывные студенческие беспорядки. Студенчество раскололось. Михаил с теми, кто был против раскола: поступил – учись.

В 1914 г. началась мировая война. Булгаков, еще студентом, стал работать в госпитале при Казенной палате Саратова (там жили родители его молодой жены, Татьяны Николаевны Лаппа). А в 1916 г. вместе с дипломом лекаря Булгакову присвоили воинское звание «ратник» и направили работать земским врачом в самую, что ни на есть, российскую глухомань: в Никольскую больницу Сычевского уезда Смоленской губернии. Там он даже Февральскую революцию 1917 г. не заметил. Но Октябрьскую не проглядел: не дали солдаты, которые тысячами удирали с фронта и везли к себе в села характерные «окопные болезни» – гонорею и сифилис. Это бедствие стало столь массовым, что Булгакову из детского врача пришлось перепрофилироваться в венеролога.

В сентябре 1917 г. Булгаков добился перевода в городскую земскую больницу города Вязьмы.

Еще в Никольском с Булгаковым приключилась беда: отсасывая дифтеритные пленки из горла больного ребенка, ему показалось, что одна из них попала ему в рот. Он приказал ввести себе вакцину. Начался страшный зуд, его ничем нельзя было унять, к тому же распухли и заболели ноги. Спасали уколы морфия. Он так к нему пристрастился, что на какое-то время превратился в настоящего наркомана. Основной задачей жены стало теперь добывание спасительных ампул. Если она приходила ни с чем, Булгаков впадал в неописуемую ярость: грозился застрелить ее, однажды запустил в жену горящую керосинку.

Продолжались эти страсти аж до возвращения в Киев, когда уже во всю полыхала гражданская война. Пристрастие к наркотикам, по мнению первой жены Булгакова, стало причиной того, что у него никогда не было детей.

Спасло чудо. Уже в Киеве его несчастной жене посоветовали вводить ему вместо морфия дистиллированную воду. И… началось отвыкание.

В феврале 1918 г. Булгаков освободился, наконец, от работы в земской больнице, а в марте они с женой уехали из Вязьмы в Киев, который в то время был «под немцами». Булгаков занялся частной практикой, как венеролог.

Все биографы писателя (М.С. Чудакова, Б.В. Соколов и др.) считают, что годы гражданской войны (1918-1920) – самый «темный» период его биографии. Ибо никак не удается уточнить сроки, когда и на чьей стороне он воевал. Но этой бухгалтерией мы заниматься не будем. Ибо для нашей цели вполне достаточно твердо установленных фактов.

Они таковы: в Киеве 14 раз менялась власть. Десять раз на глазах Булгакова. И каждая власть стремилась мобилизовать его на свою сторону, ибо во время войны дипломированный врач – всегда в дефиците. Но сам Булгаков не желал служить кому попало. У него были свои взгляды на происходящее, и он не желал изменять им.

Он был русским человеком, а потому идею «самостийной Украины» не принял сразу, и ее носителю Петлюре служить отказался (сразу дезертировал из его армии). Ему импонировала идея единой и неделимой России. За нее он готов был драться. Поэтому, как только представилась такая возможность, он стал работать врачом в госпитале Добровольческой армии генерала А.И. Деникина. Взяли его однажды к себе и большевики. Пришлось подчиниться. Но при первом же удобном случае удрал и от них.

Поэтому все последующие годы Булгаков старательно «затемнял» в своих «автобиографиях» годы гражданской войны, причем даже тогда, когда ему в ОГПУ дали понять – им все известно: и то, что сам он воевал у Деникина, и то, что оба его брата (Николай и Иван) ушли с Добровольческой армией за границу. И тем не менее природная осторожность Булгакова брала верх. Хотя в той же «беседе» в ОГПУ 22 сентября 1926 г. он сказал: «Мои симпатии были всецело на стороне белых, на отступление которых я смотрел с ужасом и недоумением».

Итак, оказавшись в лагере белых, Булгаков с женой в начале ноября 1919 г. перебирается во Владикавказ. Там он работает в госпитале и активно пишет в газеты. Но уже в январе 1920 г. Булгаков забывает, что он лекарь, и начинает зарабатывать на жизнь пером журналиста. Во вкус, однако, войти не успел – его свалил возвратный тиф. Лежал с высокой температурой, в беспамятстве.

Наступали красные. Белые сворачивали свои учреждения и спешно покидали город. Жена Булгакова заметалась: что делать? Оставаться у красных – все равно, что добровольно явиться в ЧК. Но врач сказал твердо: мужа не довезете, он очень плох.

Пришлось остаться. Когда очнулся и вышел на улицу, то вместо привычного триколора увидел красный флаг и понял – это конец. В городе его все знают, сдадут в ЧК, а там долго не разбираются. Но деться некуда. Бежать не мог – слаб. Пришлось остаться и даже работать в той же редакции. В октябре 1920 г. дознались-таки, что писал для белых. Выгнали. Хорошо, что хоть так. Но далее рисковать было уже просто глупо.

16 февраля 1921 г. Булгаков пишет из Владикавказа в Москву двоюродному брату: «Во Владикавказе я попал в положение “ни взад, ни вперед”. Мои скитания далеко не кончены. Весной я должен ехать или в Москву (может быть, очень скоро), или на Черное море, или еще куда-нибудь…» О том, что собирается уехать «далеко и надолго», писал и сестре Надежде в апреле 1921 г. Он понимал, что у него теперь две дороги: либо к братьям на Запад через Черное море, либо в Москву, где придется начинать жизнь советского писателя. Первое – страшно. Второе – противно.

Решил-таки еще потягать судьбу за хвост. В мае 1921 г. Булгаков один (на двоих денег не было) едет в Тифлис, оттуда – в Батуми. А уж далее путь один – за кордон. 2 июня 1921 г. он пишет из Тифлиса сестре Наде в Москву: «Не удивляйтесь моим скитаниям, ничего не сделаешь. Никак нельзя иначе. Ну, и судьба! Ну, и судьба!»

Когда жена, скопив денег, приехала к нему в Батуми, он уже был «с решением» – за границу они не побегут. Из двух зол выбрал, на тот момент, меньшее. Решил перебираться в первопрестольную. Свои скитания по Кавказу Булгаков затем описал в рассказах из «Записок на манжетах».

В сентябре 1921 г. Булгаков поселился в Москве. Странствия сменил на мытарства. Уж чего-чего, а нищенски оплачиваемой работы при большевиках было вдоволь. Булгаков устроился секретарем в Литературный отдел (ЛИТО) Главполитпросвета при Наркомпросе. Но попал под очередную реорганизацию: ЛИТО закрыли, а Булгакова уволили.

Недолго продержался и хроникером в частной газете «Торгово-промышленный вестник». Лопнула газета. И вновь – без денег. Жизнь никому не нужного изгоя. Но Булгаков не унывает. В свою звезду верит твердо. А пока – вновь пролетарская газета «Рабочий» и основной рупор большевистской идеологии – «Правда». Именно в этой газете Булгаков 4 февраля 1922 г. печатает свой первый репортаж «Эмигрантская портняжная фабрика». А с начала 1923 г. он штатный фельетонист газеты «Гудок». Пишет много. Обо всем. Пишет быстро, как получится. Это еще не произведения писателя, это – заработок поденщика.

С началом нэпа стало чуть легче дышать не пролетарским писателям: появились частные газеты, журналы, издательства. Активизировалась литературная эмиграция. В Берлине (отделение – в Москве) стала издаваться газета «Накануне». Ее готовили литераторы, объединившиеся под знаменами «Смены вех». Суть их позиции проста: раз большевики пустили капитализм в Россию (нэп), а с ним и либеральную печать, значит они на своей марксистской почве зачахли, стали перерождаться. А коли так, то и сотрудничать с ними – не грех. Вот, собственно говоря, и вся философия.

Сборник «Смена вех» вышел в июле 1921 г. в Праге. Его составили Ю.В. Ключников, Е.В. Устрялов, А.В. Бобрищев-Пушкин, Ю.Н. Потехин и др. Никак не могла уразуметь эта старая русская интеллигенция (предавшая, кстати, идеалы авторов «Вех»), что нэп – всего лишь «потемкинская деревня». Вот сделают нужное большевикам дело эти недалекие предприниматели (нэпмачи) и потемкинскую деревню уберут, а нэпмачей – по зонам.

Булгаков не особенно вникал в мудреные статьи «сменове-ховцев». Они печатали его сочинения. Это главное. Остальное – не его дело. Кстати, именно сменовеховцы купили булгаковские «Записки на манжетах», но не издали их. Не напечатали их полностью и в «Недрах».

26 октября 1923 г. Булгаков записывает в дневнике: «Мои предчувствия относительно людей никогда меня не обманывают. Никогда. Компания исключительной сволочи группируется вокруг «Накануне». Могу себя поздравить, что я в их среде. О, мне очень туго придется впоследствии, когда нужно будет соскребать накопившуюся грязь со своего имени».

Не пришлось, к счастью. Просто грязь к нему не пристала. Ибо печатал Булгаков в их изданиях лишь «правдивое литературное слово».

* * * * *

Умолчать о булгаковских женах, значит утаить самое счастливое, что было в его несчастной судьбе.

С первой своей женой Булгаков познакомился еще гимназистом в 1908 г. Татьяне Лаппа, приехавшей на каникулы в Киев из Саратова, было в ту пору 15 лет. В 1913 г. они обвенчались. Конечно, Татьяна Николаевна любила не Булгакова-писателя, да он в ее годы им еще и не стал. Она любила просто Мишу Булгакова. Она была ему верной, главное – преданной женой. Именно ей он обязан тем, что не опустился на дно наркомании или, как говорят сейчас, «не сел на иглу». Она спасла его от смертельного тифа в 1920 г. Одним словом, с ней он прожил самые свои тяжелые, скитальческие и «нищие» годы.

Но именно страдания, нищета и бесприютность, хотя и сроднили их, сделали необходимыми друг другу, но убили любовь. Без любви же Булгаков с женщиной жить не мог.

Тася, узнав о желании мужа уйти к другой, стала попивать. Булгаков – ноль внимания. Она считала, что главная причина их разрыва в том, что он стал «рваться к славе», а в этом она ему – не помощница. Он «все рассчитывал», рассчитал и этот свой шаг. Так, повторяю, считала Татьяна Николаевна. Спорить с ней мы не будем.

Т.Н. Лаппа Булгаков бросил «по-черному» – без средств, без жилья и даже без «профсоюзной книжки» (специальности у нее никакой не было). В апреле 1924 г. он с ней развелся.

Ушел Булгаков к другой женщине – Любови Евгеньевне Белозерской, только что вернувшейся из эмиграции со своим бывшим мужем И.М. Василевским (не-Буквой).

Если Т.Н. Лаппа была Булгакову верным другом в годы его мытарств, то Любовь Белозерская стала заурядным сексуальным партнером. Булгаков и сам не скрывал этого. Он любил ее «пышное тело», и этого было достаточно. К тому же и образованна она была не в меру лучше Таси.

И все же Л.Е. Белозерская не стала для Булгакова родным человеком. Когда сексуальные страсти поутихли, он понял – пора начинать новую жизнь.

28 февраля 1929 г. Булгаков познакомился с Еленой Сергеевной Шиловской. Как ударило: вот та, которая ему действительно нужна. И не ошибся. Она также полюбила его с первой встречи. Елена Сергеевна была женой советского генерала, у них уже было двое детей, муж страстно ее любил, а потому ее путь к Булгакову был «тернист и долог».

Но, как говорится, Бог Троицу любит: он стал ее третьим мужем, она – его третьей женой. Венчание по-советски, т.е. регистрация брака в ЗАГСе состоялась 4 октября 1932 г.

Елена Сергеевна стала не просто женой, она стала женой писателя, причем писателя высокоталантливого и травимого. Наконец, и он обрел ту, с которой мог быть спокоен за свою писательскую судьбу: она поможет, она охранит, а потом (он знал – она его переживет) и сохранит все им написанное. Ибо то, что эта власть ничего из им созданного печатать не будет, он знал также хорошо.

* * * * *

М.С. Чудакова выделила 1925-1927 гг. как рубежные между двумя литературами: русской и советской. Датировка вполне уверенная и точная, ибо с ликвидацией нэпа были одновременно убиты последние иллюзии на существование хоть каких-то свобод в режиме тоталитарного общества.

Именно в это трехлетие и даже чуть ранее начал свою литературную карьеру Михаил Булгаков.

23 января 1923 г. он пишет в Киев сестре Вере: «Я очень много работаю и смертельно устаю». В том же году он закончил «Дьяволиаду», но издать ее даже не помышлял. И все же в 1924 г. этот сборник рассказов вышел в четвертом выпуске альманаха «Недра». В следующем году «Дьяволиаду» выпустили отдельной книжкой, а в 1926 г. даже переиздали. Счастливое, казалось бы, начало.

В 1923 г. ночами (днем он готовит свои фельетоны для газет) Булгаков с увлечением работает над романом «Белая гвардия». Роман этот стал единственным в советской литературе произведением, где противоборствовавшая большевикам в гражданскую войну сторона показана не просто достойно, но так, что по прочтении книги у любого человека, если он только не фанат большевистской идеи, возникали симпатии к белым офицерам, – олицетворению лучших, благородных традиций именно русского офицерства.

Главный редактор «Недр» Н.С. Ангарский, симпатизировавший таланту Булгакова, хотел печатать «Белую гвардию» в своем издательстве. Но прочел осторожный В.В. Вересаев и отговорил: роман все равно не пройдет по «идеологическим причинам», а главному редактору это будет стоить карьеры.

Чтобы хоть как-то подбодрить вконец разобиженного автора, напечатали в «Недрах» уже готовую повесть Булгакова «Роковые яйца». Первые две части «Белой гвардии» успел опубликовать журнал «Россия» в 1924 г. И всё. Журнал закрыли. Окончание романа при жизни автора так и не увидело свет.

«Белая гвардия» принесла Булгакову больше огорчений, чем творческих радостей. Хотя до сего дня именно этот роман, наряду с «Тихим Доном» Михаила Шолохова, остается, пожалуй, лучшим художественным отображением братоубийственной гражданской войны.

М.С. Волошин, прочтя первую часть «Белой гвардии», тут же написал Н. Ангарскому: «Я очень пожалел, что Вы все-таки не решились напечатать «Белую гвардию», особенно после того, как прочел отрывок из нее в «России»… Как дебют начинающего писателя ее можно сравнить только с дебютами Достоевского и Толстого».

В январе – марте 1925 г. Булгаков пишет одну из лучших (в художественном отношении) и самую убийственную для советской идеологической системы повесть «Собачье сердце». Если кратко, то в «Собачьем сердце» рассказана «чудовищная история» о дворовой собаке, которая не просто сгодилась для работы в советском учреждении, но и получила «широкие социальные возможности» (М.С. Чудакова). А само имя Шариков стало нарицательным для новоделов советской интеллигенции.

В «Собачьем сердце» Булгаков нарисовал не просто шаржированный портрет строителя новой жизни. Ранее таких, как Шариков, именовали в России «чернью», а под пером Булгакова эта особь оборотилась классическим типом ГОМОСОСа (Homo Sovieticus), сиречь советского интеллигента. Именно такие верили всему слепо. Именно такие взялись строить коммунизм. Именно такие не работали, а революционные песни распевали. И именно они, как вирус, посеяли полную разруху в умах ошарашенных советских людей. Всё это увидел и обнажил гений писателя.

Написав эту вещь, Булгаков дрогнул – уж больно резко и зло. Не напечатают. Но все же показал ее Н. Ангарскому. Ему понравилось. Но и он испугался. Решил подстраховаться авторитетом Л.Б. Каменева. Тот, со страху, заглотил повесть за один вечер и, сменив белье, написал Ангарскому: «Это острый памфлет на современность, печатать ни в коем случае нельзя».

Все верно. Уж какая там печать даже в условиях нэпа такой повести. Как автор, Булгаков, понятно, надеялся – авось проскочит. Но Ангарский! Он-то на что рассчитывал? Эта повесть Булгакова пролежала в издательских закромах более 60 лет.

Ее хоть и не печатали, но она жила своей, отдельной и от автора, и от читателя, жизнью.

… В мае 1926 г. арестовали и выслали за границу редактора «России» И.Г. Лежнёва. А 7 мая заместитель председателя ОГПУ Генрих Ягóда обращается со «строго секретной» бумагой к В.М. Молотову. Докладывает, что ОГПУ, выполняя решение Политбюро от 5 мая, предлагает для спрямления идеологической линии следующие мероприятия (среди прочего):

– закрыть сменовеховское издательство «Новая Россия»,

– произвести обыски (без арестов) у следующих сменовеховцев: Ю.В. Ключникова, Ю.Н. Потехина, В.Г. Тан-Богораза, Адрианова (Ленинград), А.М. Редко (Ленин-град), А.В. Бобрищева-Пушкина, М.А. Булгакова, М.В. Устрялова *  * Почти все из упомянутых в этом списке в 1938 г. были расстреляны.


[Закрыть].

7 мая Ягода предложил, в тот же день его подчиненные исполнили: на квартиру Булгакова явились люди из органов и стали «искать». Что им было нужно? Выражаясь современным языком, компромат. Любой и на любого. Изъяли: три тетради дневника писателя да нигде не печатавшуюся, но уже публично читанную, а, стало быть, хорошо известную в ОГПУ его повесть «Собачье сердце» (2 экземпляра).

Булгаков был потрясен. Повесть сгинула, ни одного экземпляра у него не осталось. Главное же – дневники. Они всегда более интимны, чем письма. Теперь их будут читать шариковы с Лубянки. Этого не снести. Поклялся: никогда более не писать дневников. И не писал.

Но и забирать права не имели. Его ведь не арестовали. Так, с какой же стати? И тут он впервые развернул активную кампанию по переписке с самыми высокими инстанциями. На этом деле он отточил перо прекрасно. И это уже скоро пригодится ему.

Булгаков понял: прочтя дневник, там всё поймут и всё про него узнают. Если его не арестуют после этого, то он сможет сражаться с поднятым забралом, ничего не боясь, ибо более открыто, чем в дневнике, он, конечно, нигде не высказывался. С другой стороны, и у власти теперь козырь против него: могут начать идеологические торги, а это самое противное – не заметишь, как и уступишь…

18 мая Булгаков пишет жалобу в ОГПУ, 24 мая Предсовнаркома А.И. Рыкову (повесть вернули). С дневника, судя по всему, спешно снимали копию.

22 сентября 1926 г. Булгакова вызвали в ОГПУ. Дневник, наконец, прочли и хотели, чтобы Булгаков «протокольно» подтвердил все то, что понаписал и в дневнике, и в «Собачьем сердце». Подтвердил, разумеется. Улики ведь у следователя в руках. Отпустили.

30 сентября Булгаков пишет Луначарскому: просит воздействовать на «органы». Не помогло. Подключил Горького. Тот Е.П. Пешкову. Шел уже 1928 год. Дневники все еще не возвращают. В мае 1928 г. Булгаков еще раз пишет Ягоде.

Дневники вернули лишь в 1929 г. Хорошо, что сняли копию. Ибо Булгаков со злости, что ему вернули читанное, всё сжег. Воланд прав оказался: рукописи не горят!

Булгакову, помимо прочего, дали понять, что его беллетристика советской власти не нужна. Печатать его повести и романы более ни при каких обстоятельствах не будут. А как жить? На что?

* * * * *

В 1925 г. к Булгакову обратилось руководство Московского Художественного театра. Они хотели, чтобы он по своей «Белой гвардии» написал современную, так нужную театру, пьесу. Булгаков засел за работу и очень скоро по мотивам своего романа написал требуемую пьесу. После длительных исканий он дал ей новое имя «Дни Турбиных».

Руководство театра обратилось к наркому Луначарскому за отзывом. Булгакова он терпеть не мог, а потому и написал соответственно: «Не нахожу в ней (пьесе «Дни Турбиных». – С.Р.) ничего недопустимого с точки зрения политической, но не могу не высказать Вам (В.В. Лужскому, одному из руководителей МХАТ. – С.Р.) моего личного мнения. Я считаю Булгакова очень талантливым человеком, но эта его пьеса исключительно бездарна… Если некоторые театры говорят, что не могут ставить тех или иных революционных пьес по их драматургическому несовершенству, то я с уверенностью говорю, что ни один средний театр не принял бы этой пьесы именно в виду ее тусклости, происходящей, вероятно, от полной драматической немощи или крайней неопытности автора».

Луначарский был человеком образованным и высококультурным. Поэтому так оплошать можно было только от нелюбви к автору пьесы да еще от собственной трусости.

Выяснилось, как видим, почти сразу, что советская чиновная машина (вся без исключения!) была не по росту Булгакову. Чиновники не решались взять на себя ответственность за его творения. Отныне и навсегда судьбу булгаковских пьес будет определять лично тов. Сталин.

Эту пьесу МХАТ все же принял к постановке. 5 октября 1926 г. состоялась премьера. Успех для этого «придворного» театра был небывалый. Только за один сезон пьеса прошла 108 раз.

Кому же импонировал взгляд Булгакова на гражданскую войну? Конечно, интеллигенции. Она, главным образом, и ходила на нее. Коммунисты же старались не «засвечиваться» на этой «контрреволюционной пьесе». Маяковский вообще предлагал устроить публичную обструкцию и сорвать спектакль, чтоб неповадно было. И все же пьеса шла. 11 сентября 1928 г. МХАТ дал «Дни Турбиных» в 200-й раз.

Критика пьесы была удручающей. После любой из критических статей можно было спокойно увозить автора «куда надо». А его никто не трогал.

О причине догадаться несложно. За всем этим спектаклем (в прямом и в переносном смысле) внимательно наблюдал Сталин. Саму пьесу вождь смотрел не менее 15 раз. И это не случайно. Ведь это он, согласно новейшим версиям советских историков, в которые он, само собой, сразу уверовал, внес решающий вклад в победу рабоче-крестьянской Красной армии над белогвардейцами. Но это слова книжные. Их читают, пропуская мимо сердца. А тут зрелище. Да какое! А люди! Высокообразованные дворяне, белая кость, гордость царской России, а он их… раздавил как тараканов. Думаю, глядя на сцену, Сталин получал чисто чувственное удовлетворение. Порадовал его Булгаков. Очень порадовал. Он сам не понимал, какой подарок сделал вождю этой своей пьесой.

Скорее всего, именно «Дни Турбиных» спасли жизнь Булгакова во время «большого террора» 1937-1938 гг. Ведь то, что он позволял себе и в своих сочинениях, и в письмах Правительству, хватило бы сразу на все пункты знаменитой 58-й статьи. А его даже не припугнули, как в 1934 г. Осипа Мандельштама.

Еще одной незаживающей раной в драматической судьбе писателя стала сценическая история, возможно, лучшей его пьесы о гражданской войне «Бег». Задумал он ее еще в 1926 г. Сначала она называлась «Рыцарь Серафимы», затем «Изгои». Наконец, когда к осени 1927 г. Булгаков закончил текст, отстоялось и название, – короткое, как выстрел, – «Бег». Уже в январе 1928 г. состоялась авторская читка пьесы труппе МХАТа.

Драматургия, сценическая проработка, выпуклость образов, движение сюжета – все это не могло не понравиться актерам. Но – тема! Но – авторские акценты! Ведь он явно симпатизирует своим героям. А они – лидеры белого движения. Пьесу, конечно, не допустят к постановке. Как тут быть?

Да, главный герой «Бега», генерал Роман Хлудов, – основной носитель белой идеи. К тому же у него был всем известный прототип: генерал-лейтенант Яков Слащов, кровавый палач, разжалованный Врангелем уже в эмиграции в рядовые. Да еще в 1921 г. советские спецслужбы «сманили» генерала в РСФСР. Арестовать его – слишком топорно. Поэтому придумали другой ход: ГПУ нашло одного из «мстителей» и тот убил генерала Слащова. Булгаков все это прекрасно знал.

Предчувствия не обманули актеров: 9 мая 1928 г. Главрепертком (театральный цензурный комитет) запретил пьесу.

Но Булгаков не терял надежды. Он решил использовать влияние Горького и устроить читку еще раз, в его присутствии. Было это 9 октября 1928 г. Прослушав текст пьесы, Горький взял слово: «Это – превосходнейшая комедия (? – С.Р.), я ее читал три раза и читал и другим товарищам. Это – пьеса с глубоким, умело скрытым сатирическим содержанием… «Бег» – великолепная вещь, которая будет иметь анафемский успех, уверяю вас».

Только Горький так умел: «подставить», якобы выручая. Какая, к черту, комедия! Речь в пьесе о глубочайшей трагедии русской интеллигенции, вынужденной бежать с родины от «товарищей». Бежали все: и жестокий генерал Хлудов, и боевой генерал Чарнота, и жена товарища министра Серафима Корзухина, и уж вовсе безвинный приват-доцент…

И все же, хоть и ненадолго, но Горький помог. 11 октября 1928 г. «Правда» оповещает читателей: «Бег» разрешен. Пьеса действительно хороша. И театры, узнав о допущении к постановке «Бега», стали буквально рвать эту пьесу из рук автора. Уже 12 октября договор с Булгаковым заключил Ленинградский БДТ.

Благополучие, однако, оказалось эфемерным. 24 октября Главрепертком окончательно запрещает пьесу. Еще до этого лидеры РАППа Л. Авербах и В. Киршон в прессе прилюдно сорвали с Булгакова его театральную маску, обнажив перед всеми физиономию буржуазного наймита, который должен был «смазывать пятки» вместе с героями своей пьески. В тот же костер подкинул свое поленце и несгибаемый Ф.Ф. Раскольников. 15 ноября 1928 г. он публикует в «Комсомольской правде» свой большевистский призыв: шире, еще шире развернуть кампанию против «Бега»!

Гвалт стоял невероятный: одни брызгали возмущенной слюной, другие топотали ножками, третьи хватались за пистолеты. Но находились и заступники, увидевшие в пьесе и явно положительные тенденции, весьма созвучные «моменту». Писали не только в газеты. Строчили в ОГПУ, Сталину. Самый квалифицированный донос на Булгакова написал Сталину драматург В.Н. Билль-Белоцерковский.

Мы уже заметили, что Булгаков со своим могучим даром оказался не по зубам советскому чиновничеству, да и злобному писательству.

В дело вмешалось Политбюро ЦК ВКП(б). Вопрос о «Беге» слушали дважды: 14 и 30 января 1929 г. Создали комиссию из лучших знатоков театрального дела: Ворошилова, Кагановича и Смирнова. О политическом значении пьесы «Бег» справку для Политбюро (весьма объемную) подготовил П.М. Керженцев, заместитель заведующего агитационно-пропагандистским отделом ЦК. Все были единодушны: пьеса вредная. Запретить! На сцену не пускать!

Колебался один Сталин. Вновь Булгаков зацепил какие-то пружины его подсознания. Нравилось ему, что от него (он уже в это верил) бежали такие бравые царские генералы. Нравилось. Но тут случилось непредвиденное: «мститель» убил генерала Слащова, а он был в тесном контакте с военным руководством СССР (М.Н. Тухачевским и др.). В этой ситуации Сталину было уже не отмолчаться. Разрешать после этого пьесу было явно не с руки.

Итак, Политбюро не запретило пьесу, а признало «нецелесо-образной» ее постановку.

Да и на публику Сталин сработал весьма умело: 2 февраля 1929 г. он написал письмо наиболее рьяному и авторитетному хулителю Булгакова драматургу Билль-Белоцерковскому. Булгакова он фактически взял под свою защиту, хотя пьесу и обругал. «Если даже такие люди, как Турбины, – писал Сталин, – вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, – значит большевики непобедимы, с ними, с большевиками, ничего не поделаешь».

Немаловажно еще и то, что Булгаков в своих пьесах устами белых офицеров отстаивал лозунг единой и неделимой России. Он выступал, одним словом, за те же идеи, которые претворил в жизнь Сталин, только уже под именем СССР. Булгаков стал союзником Сталина в его политической борьбе с лидерами национальных республик. Так что пьесы Булгакова лили «политическую воду» на мельницу сталинских практических дел, хотя, само собой, Булгаков об этом не думал.

Что же касается «Бега», писал Сталин Билль-Белоцерковс-кому, то это «попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело. «Бег» в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление».

Пьеса была похоронена на десятилетия. Заодно сняли с репертуара и все другие пьесы Булгакова: «Дни Турбиных», «Зойкину квартиру», «Багровый остров». Драмсоюз даже справку об этом приятном событии выдал.

В августе 1929 г. Булгаков сообщает брату Николаю в Париж: «… положение мое неблагополучно.

Все мои пьесы запрещены к представлению в СССР и беллетристически ни одной строки моей не напечатают. В 1929 г. совершилось мое писательское уничтожение. Я сделал последнее усилие и подал Правительству СССР заявление, в котором прошу меня с женой моей выпустить за границу на любой срок…