Текст книги "Лицей. Венценосный дуэт (СИ)"

Автор книги: Сергей Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

– Господин Семёнов! Андрей Степанович! – расплываюсь в наисчастливейшей улыбке, – какими судьбами в нашу обитель юдоли и скорби?

Это я Кругленькому подражаю, он иногда любит так цветисто выражаться. Правда, хохочет при этом, как ненормальный. Сангвиник, что с него возьмёшь.

Семёнов смотрит ошарашенно.

– Э-э-э, – почти слышу, как щёлкают шестерёнки в его голове, – Молчанова? Ты что здесь делаешь?

– Работаю, господин Семёнов, работаю, – я в цветном свободном длинном топике, только узкая полоска живота открыта и в своих любимых джинсах. Платья, особенно летом, я люблю больше, но в них чувствую себя беззащитной, как овечка.

– А вы с какой целью интересуетесь? – подозрительно сужаю глаза и смотрю на него по прокурорски. Может, у меня извращённое чувство юмора, но мне кажется ужасно потешным подозревать в чём-то кого-то, для кого подозрительность – неотъемлемая часть профессии.

Ошалелости мой вопрос ему не добавляет. Некуда, верхний предел достигнут, больше не влезает. Пока не пришёл в себя, довожу до сведения. Благо догадалась, – каюсь, не сразу, – кто такой Марченко. Ни разу про себя так Кругленького не называла.

– Семёна Григорича сегодня не будет. Вы же сами его куда-то в командировку в область угнали. Будет ли завтра – неизвестно. Если будет, то, скорее всего, после обеда.

– В командировку? – морщит лоб следователь, – нет, это не мы. Городское управление припрягло… а Стелла?

– Стелла в отпуске. До конца месяца её тоже не будет, у неё ещё с прошлого года больше двух недель не догуляно.

– Ну, как так-то? – неприкрыто расстраивается мужчина, – всегда так! Как припрёт, никого на месте нет.

– А что случилось? – проявляю дежурное любопытство. Исключительно ради выражения сочувствия.

– Слушай, Молчанова, – в глазах следователя загорается отчаянная надежда, – ты же говоришь, что работаешь здесь. Может, ты поможешь?

Слегка морщусь, но любопытство разгорается. Чувствую, что-то интересненькое наклёвывается. Не по поводу ли хорошенькой девушки, что вчера вечером нашим сменщикам подогнали? Даже не сменщикам, дежурная санитарная смена приняла поздно вечером. Они ничего не делают, только оформляют приём доставки и упаковывают тело в холодильник.

– Не по поводу вчерашней русалки? – надо уточнить, и я угадываю.

– Да, начальство требует немедленных действий. Надо хоть что-то им на стол положить, а то со свету сживут, – он мне что, на жизнь жалуется?

– Девушка хорошенькая, – размышляю я, – нам такие красивенькие тела не часто подвозят. Прямо одно удовольствие с ними работать…

Придерживаю язык на этом месте. Хотела сказать, что даже резать их жалко. Я всегда стараюсь делать аккуратные разрезы хорошо сохранившихся тел. И аккуратно потом штопаю, Кругленький посмеивается, глядя на мои, ненужные на его взгляд, старания. Девочка, к тому же действительно красива, тёмно-русая, лет шестнадцати-семнадцати.

Ошалелость в глазах Семёнова меняется. Не уходит, но меняется, а надежда вспыхивает с новой силой. Кажется, понимаю, в чём дело. Непроизвольно я применяю тот же сленг и те же интонации, присущие Кругленькому и Стелле. Обозначаю себя принадлежащей тому же профессиональному кругу. Семёнов, возможно, еще не осознал этого, но уже почувствовал. Почувствовал мою уверенность законной обитательницы этого места. Хлопает и лязгает закрываемая дверь. Точно, Басоня на улицу выходила.

– Чем же я могу вам помочь, господин Семёнов? – в голосе прорывается лёгкое кокетство.

– Надо срочно дать заключение по трупу. Причина смерти, характерные повреждения, нет ли следов изнасилования…

– Резекцию мне Марченко запрещает делать самостоятельно. Нет, я часто вскрываю, но только не криминальные трупы. Определить инсульт или остановку сердца у престарелой бабушки, только так. Семён Григорич, бывает, даже не притрагивается. Но вам же нужно полное исследование? Проверка крови и органов на всякие вещества, алкоголь, наркотики, другую химию. У меня просто опыта нет, я обязательно что-то сделаю не так и могу важное пропустить.

Семёнов внимательно меня слушает, между прочим, с нарастающим уважением слушает. И что-то решает.

– Молчанова, давай сделаем так. Ты проведёшь предварительный осмотр, без вскрытия. Что обнаружишь, то и скажешь. Вдруг что-то важное всё-таки заметишь?

– Официальное заключение всё равно дать не могу. Права подписи нет, – я уже согласилась, сейчас довожу до него свои возможности. Слабоватые, но не нулевые.

– И не надо! – радуется Семёнов, – то есть, пока обойдёмся. Предварительный визуальный осмотр, неофициальные данные. На первое время сойдёт.

– Что я буду с этого иметь? – мой неожиданный вопрос загоняет его в ступор, – моё рабочее время кончилось двадцать минут назад. Я – несовершеннолетняя, мне и шесть часов работать по закону нельзя.

– А чего ты хочешь? – тускнеет следователь.

– Угощаете меня мороженым в ближайшем кафе, это раз, – загибаю первый палец, – рассказываете мне, что случилось с девушкой и почему такой шум вокруг неё, это два. И отвозите меня домой, это три.

Звонит мой мобильник. Ещё не взяв его в руки, знаю кто это. Точно, охранник Дима.

– Дима, подожди минут пять, я перезвоню. Я пока на работе.

– О деле не могу рассказывать, – хмурится Семёнов, – тайна следствия.

– Во-первых, наше заключение по девушке я буду печатать, а это тоже тайна следствия. Во-вторых, баш на баш. Я нарушаю закон, осматривая тело в нерабочее время, вы слегка нарушаете, рассказывая об обстоятельствах дела. Подробности мне не нужны, мне просто любопытно.

Глаза мои и правда светятся от любопытства так, что чуть ли не зелёные отблески вижу на костюме следователя. Мнётся, но соглашается. Звоню Диме.

– Дима, отбой. На сегодня свободен. Меня до дому офицер полиции довезёт. Семёнов его фамилия, если что.

Следователь смотрит на меня одновременно с раздражением и одобрением. Не нравится ему, что его фамилию назвала, но одобряет, как меру безопасности.

Придётся опять переодеваться, ладно, перетерпим. Через десять минут мы в прозекторской. Вид девичьего тела особо следователя не напрягает. Видать, тоже насмотрелся. Начинаю работать.

– Сразу скажу, на горле следы удушения, скорее всего, это и есть причина смерти, – продолжаю осмотр, – так, это, наверное, рыболовным крючком зацепили. Вы говорите, её рыбаки нашли?

Семёнов кивает.

– Грубовато вытаскивали. Вот эти следы явно от воздействия, когда тело из воды доставали. Так… вот эти следы прижизненные, девушку связывали. Кое-что надо проверить…

Семёнов опять смотрит с уважением. Я наклоняюсь почти вплотную к телу и несколько раз давлю на грудную клетку и слегка потряхиваю её. Потом переворачиваю на живот, поднимаю в районе живота, мне нужен наклон и надавливаю на спину.

– Видите? Вода изо рта не вытекает, значит, в лёгких её нет. И на слух, не плещется в лёгких. Точно вскрытие покажет, но предварительно, лично я, считаю, что сбросили её в воду уже мёртвой.

Я кое-что решаю проверить, поэтому выгоняю Семёнова.

– Извините, мне как девушке можно интимные места подсматривать, а вам, как мужчине, нельзя, – на самом деле, это наш специфический юмор, но Семёнов подчиняется.

Девушку так и оставляю на животе. Пока. Достаю расширитель, длинный пинцет и фонарик-карандаш. Уж больно в узкие и глубокие места придётся заглядывать.

Всё! Всё, что могла, то и сделала. Иду на санобработку и переодеваться. Девушку обратно, в её прохладное гнёздышко.

Лаборатория, время 16:30.

– Вроде всё… – на мои слова Семёнов аж со стула подскакивает, – можно идти в кафе.

– Молчанова! – стонет следователь, – говори уже, не томи!

– Вот по дороге в кафе и расскажу. Вы на полтора часа меня задержали. Извольте расплачиваться.

Выходим, дежурный санитар закрывает за нами обжелезнённую дверь. По пути из парка, разместившегося вокруг и маскирующего мрачное заведение, рассказываю.

– Следы на теле от хлыста или розги – прижизненные. От стека ещё такие могут быть.

– Какого стека?

– Всадники такими пользуются. Я, например. Люблю конные прогулки. Но свою лошадку я так сильно никогда не бью. Так, легонечко. Стек, это такая длинная, узенькая, гибкая тросточка.

– Понятно.

– Смерть наступила в результате удушения. В речку бросили уже мёртвой. Насиловали ли до этого, скажет вскрытие. Следов в вагине не обнаружила. Сперма, если была, то смыта водой. В прямой кишке сперма тоже не обнаружена, возможно, тоже смыта. Но следы анального насилия есть.

Ненадолго замолкаю, мы дорогу переходим. Кафе совсем рядом, идём туда. Стараюсь говорить так, чтобы прохожие не слышали.

– Причём, что интересно, анальное изнасилование было посмертным.

– Что? – хмурится Семёнов, – некрофилия?

– Похоже, – мы заходим в кафе, – но повторяю, мои выводы предварительные и могут быть ошибочны. Есть микроразрывы прямой кишки, что можно объяснить не только половым контактом, но и извращённым издевательством над трупом.

Семёнов глядит на меня с уважением и оторопью. Я веду свой рассказ, с удовольствием поедая мороженое.

– Насиловали ли девушку орально и вагинально, только вскрытие может показать. Полагаю, что да, но визуально этого не определишь. И ещё кое-что… – задумываюсь на секунду, – в крови обнаружен кантаридин…

– Кантаридин?! – Семёнов чуть не подскакивает на стуле.

– Но повторяю, я не волшебница, я только учусь! Могу ошибиться, но почти уверена, именно кантаридин и в ударных дозах. Таких, что если бы её отпустили, могла инвалидом остаться. Есть ещё в крови следы хлороформа, но повторяю, полной уверенности нет.

Пауза. Возбуждённый Семёнов отходит к телефону. Видать, начальству докладываться. Доедаю мороженое в одиночестве, он-то свой кофе уже выпил.

Своё обещание Семёнов исполняет уже по дороге, когда мы едем на его машине.

– Девушку нашли рыбаки, в десяти километрах от городской черты, в Яузе. Омут там глубокий, метров пять, но вода чистая и когда солнце под определённым углом, видно на несколько метров. А камень ей к ноге привязали.

Он сворачивает на очередном перекрёстке.

– Кантаридин, это след? – спрашиваю я.

– Молчанова, не пойдёшьк нам работать? Быстро соображаешь, – усмехается следователь.

– Если вы не заметили, я уже на вас работаю.

– Да, это след. Характерный признак, показывающий, что ряд жертв дело рук одного… маньяка. Не всегда его обнаруживают. Либо не всегда пользуется, либо доза мала и не обнаруживается.

– Это тот самый, которого вы с прошлого года ловите? – и подправляю маршрут, – теперь туда, а на следующем перекрёстке направо.

Семёнов мрачно кивает. Я скептически хмыкаю.

– За год можно целый взвод маньяков отловить.

Семёнов резко, излишне резко, выписывает поворот. Меня неудержимо тянет в его сторону, но ремень удерживает.

– Вы рассказывайте, рассказывайте, – поощряю я, – это я так, злословлю. Мне из детективов известно, что маньяки самая трудная для розыска категория.

– Есть почерк. Вернее, был. Он убивал девчонок ударом узкого ножа в сердце. Кантаридин часто встречался. Возраст и внешность жертв одного типа примерно. И вот на тебе! Удушение, утопление, да ещё некрофилия. Не было такого раньше!

– Значит другой, – заявляю я, – или он себе помощника взял. Маньяка ещё хуже. Но это маловероятно.

Задумываюсь.

– Если другой, то куда первый делся?

– Всяко могло случиться, – мужчина дёргает плечами, – иногда бывает. Человек может заболеть, умереть, уехать очень далеко, за границу, например. Под машину может попасть.

– Под машину вряд ли…

– Почему?

– Потому что он на машине, – вот и понятно, почему они поймать не могут. Или притворяется, что тупой такой?

– С чего ты взяла?

– А он что, похищенную девчонку взвалит на плечо и на метро поедет? – гляжу вперёд, мой любимый парк показывается. Пять-десять минут и я дома.

– Машину угнать можно…

– Не можно, – он что, не притворяется? – часто вам попадались уголовники-совместители? Маньяк, да ещё угонщик. Разные специализации. К тому же, дополнительный риск угодить в лапы полиции. Если вы до сих пор ничего о нём не знаете, то он очень осторожен.

Насчёт «ничего не знаете» наобум говорю. Но Семёнов не спорит, значит, правда. Они ничегошеньки о нём не знают.

– Он следов не оставляет, – машина останавливается. Приехали. Выхожу из машины, обхожу, мне на другую сторону.

– Оставляет, – это я так прощаюсь, пусть мозгами на досуге поскрипит, – просто вы их не видите. Вот про нож вы знаете. А одежду жертв внимательно осматривали? Пятна автомобильных масел, пыли, налипший грунт на обуви, ворсинки от чехла на сиденье автомобиля? Прям всё-всё проверили?

– Не ко мне вопросы, – бурчит следователь. По недовольному виду догадываюсь, что о чём-то он даже не задумывался.

– Это всё к экспертам-криминалистам.

– А вопросы кто должен им задавать? – резонно защищаю своих коллег, – если вы не дадите нам запрос на проверку крови на наркотики, мы и проверять не будем. Не спросите о хронических заболеваниях, мы ничего не скажем. Так что думайте, что с нас спрашивать. А то торопите нас, а сами даже запрос сформулировать не можете.

На этой придирчивой ноте я и оставляю окончательно посрамлённого Семёнова. И то. Кантаридин-то я самостоятельно обнаружила, он-то об этом даже не заикался. Тайну следствия он ревностно блюдёт, ну, блюди, блюди…

Конец главы 15.

Глава 16. Но вот пришла лягушка…

10 июня, понедельник, время 11:15

Квартира Пистимеевых.

– Отстань! – говорю не словами, а отстраняющим жестом, бессильно роняя руку. Сашок вымотал меня до предела. Язык не поворачивается.

Сижу, вытянув ноги на полу, опираясь спиной на тахту. Сашок ковыряется в учебнике английского и словаре. Припряг меня помочь ему с английским.

– Ты всегда так? Принимаешься за учёбу, когда до экзамена остаётся несколько дней? – спросила я и берусь за дело. Хуже-то не будет.

Технология известна. Сначала учу нескольким базовым вопросам, типа «Как правильно сказать по-английски?», а потом русскую фразу можно говорить. После ответа произнесённые по-русски предложения попадают в чёрный список. Использовать их разрешается только в английском варианте. После этого перехожу на английский. Начиная с сегодняшнего дня и вплоть до экзаменов, Сашок не услышит от меня ни слова по-русски. В списке базовых вопросов – десяток несложных предложений.

Через полчаса занятий понимаю, что была несколько не справедлива. Память у него хорошая и язык учил более иль менее добросовестно. Некоторые перекосы в преподавании языка мешают. И таланта к языкам у него нет.

– Идём пообедать, – примерно с такой корявостью болтает Сашок по-английски.

– Let’s go to dinner, – машинально поправляю. На самом деле, он предлагает мне пойти приготовить ему обед и затем накормить его. Устало разоблачаю его примитивные хитрости. Не стесняясь сложных языковых конструкций.

Как ни странно, общий смысл до него доходит. Небось на интонацию ориентируется.

– Ты не правая. Мама сварила… как сказать «борщ»?

– Борщ, – индифферентно отвечаю я. И отказываю ему в перерыве на обед. Рано. Вот в этот момент я и сказала безмолвно «Отстань», плюхнувшись на пол. Что меня и привлекает в джинсах, хотя в жару их носить слегка затруднительно, зато свобода движений.

Сашок во время сосредоточенного перелистывания учебника вдруг скользит по мне долгим изучающим взглядом, как первый раз увидел. Непроизвольно напрягаюсь, но меня тут же отпускает. Взор его не прилипает к груди и другим выпуклостям, а останавливается на босой ножке. Той, что я вытянула вперёд.

Что такого он там увидел? Спасибо заботам Эльвиры, взяла себе в привычку ухаживать и за ногами. Никаких мозолей, потёртостей и заусенцев. Раза два в месяц обязательно педикюр в салоне. Отрешённо шевелю пальчиками.

Пистимеев вдруг бухается рядом и мягко берёт ступню в захват ладоней. Какие они у него тёплые… чего?

– Сач э бьютифул лег (такая красивая ножка).

– А ю крези? (Разве у меня одна нога, придурок?) – тут же сую ему вторую. Пистимеев рассыпается в извинениях, пытается острить. Шутить умеет, но не на английском. Пытается сказать, что вторая ножка ещё лучше. Осыпаю его английскими ругательствами и проклятиями. А вот это запоминает быстро!

– Я говорю серьёзно, ты очень красивая девочка, – заявляет Сашок.

– Начинаешь замечать очевидное и близкое. Ты стремительно превращаешься из ребёнка в мальчика, – иронизирую, пытаясь нащупать правильный тон. Слишком тепло моим ногам в его руках, слишком бережно он их поглаживает, очень подозрительно моё нежелание поджимать ноги, разрывать контакт.

– Твои ножки очень красивые, – на этот раз правильно говорит Сашок. Он мягко поднимает мою ногу, держа её одной рукой под голень. Поддаюсь соблазну не брыкаться. Мне любопытно и отчего-то приятны его касания.

Вытягиваю носочек, демонстрируя подъём стопы… что это он делает? Вздрагиваю от неожиданности, внутри будто лопается что-то и растекается в груди сладким, как сироп. Сашок целует мою ножку и не отпускает, поцелуй длится долго.

Нечаянное вознесение на облаке блаженства к седьмому небу по неизбывному природному закону подлости разбивается приближающимся топотом ног. Саша быстро опускает мою ножку и пытается отодвинуться. Э, нет! Лицо надо держать всегда, даже если тебя со спущенными штанами застали. Не суетись, Сашуля! Прижимаю ступни к его коленям. Парень тут же успокаивается.

Врывается Карина. Смотрю на неё вопросительно и с лёгким осуждением.

– Что это вы тут делаете?

– Вай дид ю кам видаут нокинг? – строго спрашиваю я. Правило не знает исключений, в присутствии Саши говорю только по-английски. Карина выпучивает глаза.

– Тебе намекают, что воспитанные леди стучат, прежде чем войти, – ехидно и очень вольно переводит Сашок.

– Обедать идите, – бурчит девочка и выходит. Вид разочарованный, вроде и застукала нас на чём-то, но не скажешь, что на совсем горячем. И лица у нас никак не испуганные.

Не торопясь, идём обедать. Саша дёргается к кастрюле на плите, я его останавливаю. Мы садимся за чистый стол. Карина уже ест, занимая свой конец стола. Переглядываемся. Довольно долго объясняю по-английски, что не так. Некоторые, да что там, многие слова Саша не понимает, но смысл улавливает и объясняет Карине.

– Ты, как единственный женский представитель нашей семьи, должна не только озаботиться обедом, но и ухаживать за мужчинами семьи и гостями. Почему не налила нам борща? Не снабдила специями и зеленью? Нет, хлеб я сам нарежу…

Нахмурившаяся под моим требовательным взглядом Карина раздражённо, но достаточно аккуратно снабжает нас полными тарелками. И всем прочим, горкой порезанной петрушки, укропа и зелёного лука, баночкой с перцем.

– Чего?! – искренне удивляется Саша моему вопросу. Я повторяю медленнее, он тщательно проговаривает про себя, прежде чем обратиться к сестре.

– Керхандиголь у нас есть? – на переведённый им мой вопрос уже Карина выпучивает глаза.

– Нет, так нет, – вольно переводит мою длинную фразу Саша. И переводит дальше, иногда так, что я чуть со стула от смеха не падаю. Когда он не понимает, то, совершенно не смущаясь, несёт отсебятину. Причем по звучанию похожую на переводимые английские слова. Не возражаю. Керхандиголь ведь я сама только что придумала.

– Керханфигня это очень пикантная приправа. Модная в этом сезоне в высшем свете Петербурга и Москвы, – это Саша сумел перевести.

Едим. Спокойно почти доедаем, когда Карина решает взять реванш.

– Всё про вас маме с папой расскажу…

– Что такого ты им расскажешь? – после переглядываний со мной вопрошает старший брат.

– Ты её ножки гладил, – обвиняюще тычет в него ложкой девочка.

– И что? Ножки, видишь ли, понятие растяжимое. И длинное… – Сашок как-то мечтательно смотрит в мою сторону и неожиданно добавляет обидное для сестры, – не то, что угловатые палки у некоторых недоростков.

Карина слегка краснеет и замолкает. Тем более, что я разражаюсь длиннейшей и строгой нотацией. Девочка мало, что понимает, Саша чуть больше половины, но мне их понимание не нужно. В конце следует команда перевести на русский. Саша задумывается, потом хлопает Карину по затылку.

– Ты чего?! – возмущается девочка.

– Это краткий перевод, – хладнокровно объясняет брат, – не выпендривайся, а то схлопочешь так, что долго сидеть на попе не сможешь.

– Ну, щ-а-а-а-с! – кривится девочка, – только попробуйте, папа с мамой вам устроят.

Я добиваю чай, закусывая домашним печеньем, и больше не вмешиваюсь. Саша с садистким наслаждением объясняет сестре изменения в высокой политике семьи Пистимеевых..

– Очень не советую с Даной ссориться. Она тебя сейчас отведёт в уголок, задерёт юбку и выпорет, – Карина округляет глаза и раскрывает сжатые губки, – и ничего ей за это не будет. Ты думаешь, почему у неё сплошные пятёрки в табеле? Хорошо учиться, конечно. Но ещё её все учителя в Лицее боятся. Ты знаешь, что у нас прошлый директор уволился? Это она его допекла! И жаловаться родителям бесполезно. Знаешь, почему? Она хитрая и коварная, я сам её боюсь. Она скажет папе с мамой, что воспитывает тебя ради твоей же пользы. И они ничего ей не сделают, только спасибо скажут. Да, они тебя любят, но Дану они тоже любят. Я же говорю, она очень хитрая. Так что ты лучше с ней не ссорься… и быстренько убирай со стола и мой посуду.

– Эврисинг из райт, – подтверждаю.

Что характерно, девочка хмурится, но слушается.

20 июля, суббота, время 12:40

Москва, «СМЭ № 3».

– Молодец, Даночка, сегодня не надо торопиться, – воркует Кругленький, – ещё чуть-чуть, на пару сантиметров…

Немного расширяю надрез над желудком. Привезённую позавчера красавицу, около которой так вьётся Семёнов, – уже звонил нам пару раз утром, пока Семёна Григорича не было, – мы не потрошим, как обычных клиентов. Обходимся с девушкой предельно деликатно. Лёгкие на наличие воды проверяли через узкий разрез между рёбер. Небольшой шовчик потом затеряется среди прочих мелких повреждений. Как и другие разрезы.

– Так, дай-ка мне… – желудок Семён Григорич начал резать сам. Заканчиваю я.

– Что у нас тут? – шеф внимательно рассматривает содержимое, – вроде ничего, почти пустой…

Кровь на анализы, самые разные, мы уже набрали. Предварительно шеф подтвердил мои подозрения на кантаридин, но окончательное заключение дадут химики.

– А как ты додумалась проверить на кантаридин? – удивлялся Семён Григорич.

– Это же очевидно, – раскрываю глаза пошире, – во-первых, вижу в крови что-то не то. Во-вторых, предполагаю изнасилование. Третий шаг уже очевиден. Если изнасилование и в крови что-то есть, то не афродизиак ли? А дальше, лезу в справочник, вас же не было…

– Тебе цены не будет среди следователей, – восхитился шеф, – сама догадываешься, что им нужно. Даже то, о чём они сами не знают.

Я отхожу в уголок, мою руки, вернее, латексные перчатки на них. Не снимая их, сажусь за клавиатуру, – она, кстати, под плёнкой, – под диктовку шефа быстро набиваю очередную порцию сведений. Таблица проб крови уже введена. Номер пробы, место взятия, артериальная или венозная, назначение. Самым коротким получился абзац танатогенезиса, асфиксия она и есть асфиксия.

Семён Григорич ворвался в десять часов, быстро помог мне закончить с мужским не криминальным трупом и мы принялись за настоящее дело. Ради этой русалки ему и командировку закрыли в ускоренном темпе. Пару звонков мы получили, пока обедали, отдел расследований, да что там отдел, всё ГУВД напоминает потревоженный муравейник.

– Всё, не звоните больше, мы уходим в прозекторскую на два-три часа. Сами позвоним, – шеф немного преувеличивает, мы ещё десять минут перекусываем и пьём кофе. Да, сегодня кофе!

Возвращаюсь к столу.

– Всё, Данусик, зашивай желудочек и всё остальное, – отдаёт повеление шеф.

– Можно я тоже посмотрю, – хватаюсь за тросик-фонарик, – ой, а это что?

Присматриваюсь, шеф глядит снисходительно. Мы потом раздумывали, почему так получилось, нам же заключение писать. В определённый момент жертва лежала горизонтально или даже вниз головой. Поэтому я и обнаружила растёкшуюся капельку в самом начале желудка. Вполне возможно, попавшую туда прямо перед смертью.

– Даночка, ты полагаешь… – шеф стоит рядом, взгляд и поза напоминают стойку охотничьей собаки.

– Вскрытие покажет, – отвечаю стандартной шуткой, отправляя комочек слизи, предположительно спермы, в пробирку. Есть ещё одна важная проба.

Ещё пару проб вытащил уже шеф из шейки матки и самой матки. Там уже визуально не определишь, есть ли сперматозоиды в мазках. Зато у нас есть микроскоп. Короче, работа у нас кипит, как на богатом месторождении. Трупы тоже разные бывают, как правило, скучные, но вот русалка оказалась полной сюрпризов.

Время 14:10.

С чувством облегчения, наконец-то всё, – интересная работка сегодня подвалила, но и утомительная, – выскакиваю в коридор и почти втыкаюсь в дяденьку в цивильном, слегка помятом костюме.

– Господин Семёнов, что вы тут делаете?!

Нельзя сюда гражданским. Конечно, следаки и прокурорские заходят и не дают себе труда накидывать халаты, но вообще-то так нельзя.

– Ну-ка быстро отсюда! – это такое наслаждение, гонять людей, облечённых властью, – вы что, хотите трупным ядом отравиться?!

Он что-то бурчит, но я не слушаю, выдворяю его с запретной территории. Мне не надо слушать, чтобы знать, что он говорит. Они с самого утра нас трясут. Нетерпеливые, как дети у прилавка с мороженым.

Ухожу на санобработку, выходить за мной шеф не спешит. Надоело ему отбиваться от прилипчивых полицейских. Уже привычно не обращаю внимания на мающегося в коридоре Семёнова. И вот, вот он момент истины и торжества законченного ожидания. Из комнаты с компьютером и принтером выношу один экземпляр заключения на трёх листах.

Семёнов жадно вырывает бумажки из моих рук. Тут же вчитывается. Пока он не в себе, разворачиваю его и заталкиваю в комнату ожидания. Есть у нас и такая, ночью там санитары пасутся. Сойдёт и для следаков, не баре.

Возбуждённый Семёнов, едва закончив чтение, хватается за телефон.

– Всё подтвердилось, господин полковник. Многократное изнасилование, всех видов, даже неудобно говорить по телефону, – косится на меня, а я верчу пальцем у виска. Это заключение я собственноручно печатала, ты чего, Семёнов?

– Следы спермы к-х-м, – поперхнулся, но всё-таки выговаривает, – в прямой кишке, влагалище и желудке. Присутствие кантаридина в крови и следы хлороформа подтверждаются официально.

Закончив доклад, вскакивает и бросается в дверь. Какой стремительный! Нагоняет его только мой крик, когда он уже выбегает на улицу.

– Господин Семёнов! Вы куда?! Ещё не всё!

Семёнов заполошно оглядывается, но бегать я за ним не собираюсь. Подманиваю к себе пальчиком, когда тот, хмурясь, подходит, читаю нотацию. Это жутко забавно, поучать людей в погонах, при должности и в несколько раз старше.

– Господин Семёнов, вы куда помчались? Мальчик что ли, так бегать? Вы приложение прочитали? Там ведь ряд проб есть, которые неплохо бы на дополнительные анализы сдать.

Семёнов не понимающе морщится.

– Какие пробы?

Завожу глаза к небу, показывая онемение от такой вопиющей некомпетентности.

– Вы что, ни разу не слышали о ДНК-дактилоскопии? У нас есть следы спермы, вы теперь любого подозреваемого можете проверить. Везите пробы в спецлабораторию, и будет вам счастье размером с Эверест.

Семёнов аж челюсть вниз отваливает.

– ДНК-дактилоскопия? Это что? А кто делает?

Слегка напрягаю память. Видела как-то сообщение по телевизору и постаралась запомнить. Это ведь сильно меня касается. Ещё один трофей, который я хочу взять. Технологии распознавания ДНК, супер!

– Кажется, Северо-Западный округ применял такое. Лаборатория находится по адресу Чистые Пруды 15, корпус 3. Но это не наш район, вам надо через начальство решать. Идите и решайте! Пробы я вам в руки не дам, они скоропортящиеся, их надо в термостате перевозить. Так что только со мной. Иначе не отдам.

– Ну, Молчанова! Ну, ты… – он вдруг бросается на меня и стискивает в объятиях. Мои протестующие писки его не останавливают.

Умчался. Измял меня и умчался. Вообще-то я превышаю свои, почти нулевые, полномочия. Но страсть, как хочется заглянуть в эту лабораторию хотя бы одним глазком. Так хочется, что аж потряхивает. Исказнила бы себя медленно и мучительно, если бы упустила такую возможность. Я в шаге от главнейшей тайны жизни. Тот, кто будет управлять геномом человека, получит власть над всем человечеством.

20 июля, суббота, время 17:40

Квартира Молчановых.

– Wait, where did you run to? – выпустили этих сперматозоидов-переростков в комнату, так они разбегаются в разные стороны, как тараканы. Или наперегонки. Весело им. Когда резвятся, не плачут, даже когда обмочатся. Сделают лужу, бывает прямо на ходу, и дальше скачут. Перемещаются на четвереньках так быстро, что слово «ползать» никак не клеится.

Сперматозоидами-переростками как-то вслух их назвала. Папахен смеётся, а от мамахен подзатыльник ожидаемо прилетает. Так что больше не рискую. Даже на английском. Подтираю свежую лужу, мокрые колготки им не меняю, они сейчас слишком подвижные.

– Дана, тебя к телефону, – зовёт Эльвира, – твой Пистимеев.

Мой, так мой. Интуиция подсказывает, что лучше не спорить. Я и не спорю, только Юльку, Вику, любых попавшихся на глаза Эльвире одноклассников, всем приклеиваю это притяжательное местоимение. Чтобы нивелировать его статус до уровня пола. И мачеха скучнеет мне на радость, видя, что её шпильки не проходят. Наоборот, заявленная мной собственность разрастается неимоверно. И по-другому тоже отвечаю.

– Привет! Моя мамусик, – вот это ей против шерсти, – сказала, что ты мне звонишь. Это действительно ты?

– Дана! Я поступил! Сегодня результаты вступительных экзаменов вывесили!

– С тебя причитается, – мгновенно реагирую я, – поздравляю.

– Что-то не слышу ликования в твоём голосе, – разочаровывается Пистимеев.

– А с чего мне ликовать? – вот странный, – я на сто процентов в результате была уверена.

Тут Сашка начинает ржать. Захлёбываясь смехом, пытается что-то сказать, терпеливо жду.

– А-ха-ха! Дана, не проверял… ха-ха-ха… но ходят слухи… ой, не могу! Ходят слухи, что наши юристы на три четверти состава провалились на юрфак МИУ, ха-ха-ха… так что жди, Дана. Они на тебя сейчас всей толпой зубы точат. Не попадайся им на глаза, ха-ха-ха…

– Это пусть они мне не попадаются, – бурчу я, – ты знаешь, где я сейчас работаю и кем? Вот и хорошо, что не знаешь, крепче спать будешь.

– Потом расскажешь, – Саша не настаивает, – я тебя приглашаю на торжество по этому поводу. В узкой компании своих и наших. Завтра подходи часика в три.

– Только я свой эскорт с собой возьму. Им тоже интересно будет.

– И Вику?

– Её Величество в Швейцарии, у них там какая-то элитная тусовка.

– Жаль. С девчонками совсем туго. Ладно, подгребай ко мне, оттуда в наш парк отчалим.

– Велл, – кладу трубку. Он прав, отметить надо. Событие важное, но проходное. Выпускнику матфака Лицея не поступить на профильный факультет сложно. При конкурсе, не доходящем до двух человек на место, четвёрки на половину с тройками на экзаменах стопроцентно гарантируют поступление. А Сашок не собирался ронять лицо и получать тройки.