Текст книги "Курган. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Сергей Байбаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 39 страниц)

– Хорошо… – удивленно протянул Милован. – Значит, по-твоему, Любомысл, леший – тоже бог?

– А как же, парень? Конечно! Род, когда создавал богов и все сущее, кому поручил леса сберегать? Не знаешь, не догадываешься? А ты поразмысли. То-то же! – рассмеялся старик. – Род создал леших для охраны леса от людей и прочего непотребства. Леший – лес бережет, водяные – воду, реки, озера, источники. Чтобы не засоряли их люди, и беды водяным жителям не чинили. Полудницы, к примеру, – поля охраняют, болотники – болота. В общем, к каждой частице земли свой хозяин приставлен. Вот так… Ну, а о лешем скажу так – он хоть и младший бог, но власть ему дана немалая. Без него лес станет, как неухоженный колодец у нерадивого хозяина – плесенью зарастет, всякая гадость в нем заведется и вода испортится. Выпьешь – отравишься! Знаете, мне кажется, что с той нежитью, что из Гнилой Топи выползла, станут не только волхвы и ведуны биться. Младшие, а может и старшие боги в борьбу вступят! Такое у меня предчувствие. А я редко ошибаюсь – жизнь длинную прожил. То зло, что в болоте сидело и на свободу вырвалось – не нашего мира, и не наши темные боги его сотворили.

Убедительные слова Любомысла подтверждали мысли Прозора: похожие догадки уже приходили ему в голову. Ну что же, он тоже будет бороться с тем, что вылезло из древнего болота. Он-то знает, что там иной мир, там мертвяки ходят, что до полусмерти напугали его в детстве. Пусть боги бьются по-своему, а он сразится по-своему. Правда пока, не знает как. Ну да это дело наживное – главное начать. Упыря они уже почти изничтожили.

Губы Любомысла тронула загадочная улыбка, и старик с торжеством сказал:

– А я ведь не только про всякие заморские чудеса знаю – где какая нежить водится. Я ведь еще и нашего лешего видел! А вот живую русалку не довелось, – вздохнул старик.

– Ну, это ты выдумываешь, – усомнился Прозор. – Я в лесу родился и всю жизнь в нем провел. Тоже много чего повидал, только леший мне ни разу не попался. А вот о нем, Борко, я всякое знаю: и худое, и доброе. Его крики люди частенько слышат. Да и вы наверняка – хоть раз, да слыхали его вопль. Но вживую владыку леса увидеть? – дружинник с сомнением пожав плечами, протянул:

– Вживую – не знаю. Леший – он мастер прятаться. Ну как ты разберешь: лесная коряга, мимо которой ты только что прошел, на самом деле может оказаться тем же лешим? Или филин, что из дупла на тебя глаза выпучил – настоящая он птица, или леший в него перекинулся? И где ты его видел, Любомысл? Ты ж по лесам особо-то и не бродишь?

Тут неожиданно, будто вторя словам Прозора, на ближайшем дереве ухнул филин. Его крик не остался без ответа: издалека откликнулся другой, затем, с противоположенной стороны, третий… Перекличка длилась недолго: венды увидели, что филин, подавший голос первым, сорвался с дерева и бесшумной тенью исчез в лесу.

Добромил, услышав о том, что хозяин леса может легко перекинутся в корягу или филина, вздрогнул от неожиданности и задал тот же самый вопрос, что и в начале ночи, когда из Гнилой Топи ударил морок и раздался заунывный вой:

– Это леший кричит, дядька?

Впрочем, испуга в голосе княжича не было. Скорее – любопытство. Любомысл это заметил. Добромил за считанные часы повзрослел – слишком уж много всего выпало на его долю в эту ночь.

Самому же Любомыслу уханье ночного охотника не понравилось. Не та птица, пением которой можно услаждать слух, да еще в темную, предутреннюю пору. Старик, по своей давней привычке беседовать с Добромилом, как с маленьким, и чтобы заодно развеять неприятный осадок, заговорил нарочито весело:

– Нет, княжич, это не леший. Леший – он по ночам редко кричит, ночью, вроде бы, спит. Хоть лешие и младшие боги, но и им спать тоже хочется – как и остальным, кто в подлунном мире живет. Ведь всякой твари сон нужен. Да и некого лешему в ночном лесу пугать. Он же не знал, что мы по этой дороге поедем. Мы ему не нужны. А лес – пустой, сам знаешь, ночью из людей мало кто сюда ходит. А зверью лесному леший хозяин, так зачем ему своих подданных понапрасну-то тревожить? Да даже из-за нескольких охотников – это я про нас говорю – он сил тратить не станет, знает, что нас уже ничем не испугаешь. Леший – он днем старается, когда дела переделает и ему скучно становится. Он любит баб глупых, девок да детишек малых и неразумных пугать. Пойдут они в лес по грибы да ягоды, а леший тут как тут! Загогочет, заголосит, закружит в трех соснах, да так что обратной дороги не враз-то и сыщешь! Вредный он – и хитрый. Ему нравится эхом заманивать в трясину да чащобу. Но даже он доброте не чужд: потешится он, поиграет с человеком, а там глядишь – вот они, верные приметы, что обратно к дому ведут. Значит, отпускает владыка леса с миром. Да только пока выберешься из его сетей, все белы ноженьки истопчешь.

От причитаний старика Добромил заулыбался, а Прозор – фыркнув и издав невнятный звук, – расхохотался. В ночном лесу его смех прозвучал гулко и странно. Если бы недалеко от вендов проходил какой-нибудь ночной путник, он бы точно решил, что над ним хохочет и издевается леший. За дружинником залились Борко и Милован. Смех парней больше напоминал похрюкивание кабанчиков.

– Белы ноженьки! – сквозь смех выдавил Прозор. – Это у кого белы ноженьки?! У тебя что ли, Любомысл? Я так думаю, они у тебя совсем не белы! Это если на твои рученьки глянуть! И уста у тебя не сахарные, про которые в сказках бают! Которые облыбзать в награду хочется! Что ты тут за сказку завел? Мы что, дети малые? Хватит уже причитать – говори серьезно…

– А я и говорю серьезно! – Любомысл даже не улыбнулся. – Добромил меня спросил – кто кричит? Я с радостью и ответил – это не леший, а всего-навсего филин… Ты бы спросил, или, допустим, Милован иль Борко, так я им тоже самое бы ответил. Из песни слова не выкинешь. Как могу – так и баю. Я по всякому могу! Такой вот говорливый бываю…

– Да ну тебя… Это надо же такое придумать!.. Ты же вроде говорил, что лешего видел. Лучше уж про него расскажи, а не про белы рученьки-ноженьки.

Любомысл помолчал, собираясь с мыслями. Чему-то улыбнулся. Потом глянул на свои большие руки, в которые намертво въелась смола от жестких корабельных канатов. Даже в ночном мраке было видно, как они темны. Да, тут Прозор прав: рученьки и ноженьки совсем не белы, и историю про лешего он завел, как бабка-плакальщица. Не такие теперь Добромилу байки нужны! Не дите он, кое за материнскую поневу держится.

– Особенно от него охотникам достается! – усмехнувшись продолжил старик. – А если охотник вдвойне великий да славный – вот, к примеру, как ты, Прозор! – то и достается ему вдвойне. Вот им леший им спуску не дает! Попался – берегись! Если охотник, которым леший нарочно занялся, в его ловушку угодит и из нее живым выберется и до дому дойдет – это за великое счастье почитать можно! Предупрежденье такое охотнику леший сделал: в лес больше не суйся – пропадешь! Поняли, братцы, о чем толкую?

– Эй, Любомысл! Ты о чем это речь ведешь? – встрепенулся Борко. – А то я ведь как-то в лесу заплутал, да так что думал – все, вовек родного дома не увижу! Три дня по лесу бродил! Места вроде знакомые, все приметы, по которым путь держал, на месте. А как начну на правильную дорогу выходить – опять передо мной трясина! Я уж и одежку всю наизнанку вывернул! Говорят – это верное средство, когда заплутаешь. Так ведь ничего не помогло! Это что? Значит, надо мной леший насмехался?

– Выходит, что так, – ответил вместо Любомысла неожиданно посерьезневший Прозор. – Насмехался… Чем-то ты ему не по нраву пришелся. Но ведь все же отпустил?

– Отпустил, – махнул рукой Борко, – иначе я бы рядом с вами не ехал. Интересно, чем же я лешему не глянулся?

– Эх, Борко, Борко… – с укоризной промолвил старик. – Вроде бы и взрослый, а думать так и не научился. Ну, скажи на милость, зачем ты вчера молодого кабанчика подстрелил? Ну съели мы его, вкусный… Но ведь ты мог догадаться, что в башне нас большие запасы питья и еды ждали! Что, захотелось свою охотничью удаль потешить? Потешил… Сделанного не вернешь – раз ты поросенка добыл, то он – твоя добыча. Но ведь кабанчик, которого ты убил, еще же ребенком был! Вот над этим – подумай. Раз сойдет, другой… А в наших вендских заповедях что сказано, помнишь? Не отнимай жизнь понапрасну! А тут? Выходит, ты понапрасну у ребенка жизнь отнял. Подрос бы он, в матерого кабана превратился, тогда – другое дело…

Любомысл окликнул Прозора:

– Как считаешь, я прав? Есть в моих словах немножко истины?

– Прав, Любомысл! Не сомневайся, – ответил дружинник. – И не немножко, а всю истину ты нам напомнил – не отнимай жизнь понапрасну! Так что, Борко, смотри! В другой раз леший тебя из лесу не выпустит, сгинешь – и знать не будем, справлять по тебе тризну, иль нет.

Борко печально задумался. Вместе с ним было о чем поразмыслить и Миловану. Молодцы – что греха таить? – любили покичиться своей охотничьей удалью. А тут вон как обернулось! Заповеди-то знали все, а вот оказалось, что исполнить их сложно. Поди-ка, догадайся, какого зверя или птицу можно добыть? И можно ли вообще, если есть другая еда? А про запас? Не все так просто, есть над чем пораскинуть умом.

Любомысл, озадачив молодых парней, продолжил рассказ. Только сейчас старик не причитал, как в начале, а говорил вполне серьезно:

– Ну, значит, княжич, – дело обстоит так. Леший – он обычно подпоясан красным кушаком. А вот левая пола его одежки запахнута за правую. Но не наоборот! – особо подчеркнул Любомысл. – Обувь у лешего всегда перепутана: правый лапоть на левую ногу обувает, а левый – на правую. Это когда он в простого, не знатного человека перекидывается. Глаза у лешего зеленые, как весенняя листва, и пучеглазые. И горят они у него, как угольки. Брови – густые, высокие. А, вспомнил, – он бороду носит. Так она у него длинная, и вроде бы как зеленью отдает. Волосы – косматые, нечесаные, ниже плеч спускаются – леший за ними вроде как не следит, не боится, что в лесной чащобе они за кусты цепляться будут. Правого уха у него вовсе нет, поэтому он волосами голое место прикрывает. А отличить его от человека, узнать его нечистое происхождение легко – стоит только посмотреть на него через правое ухо лошади, так сразу тебе ясно станет, что перед тобой – переодетый леший.

– Это кто ж на него через лошадиное ухо смотрел? – гукнув, снова встрял в рассказ Прозор. – Уж не ты ли, Любомысл?

– Прозор, я тебя прошу, – умоляюще сказал княжич, – не перебивай дядьку. Он так занятно рассказывает, я даже о жути, что ночью видел, забыл. Хорошо?

Дружинник смущенно кашлянул. Он так и не свыкся с мыслью, что оказался в охранном отряде молодого княжича и даже успел сдружиться с будущим властителем крепости Виннета. Ведь для него, простого парня из леса, все князья и другие важные люди казались недосягаемыми. А тут вон оно как! Молодой княжич – простой, чудесный мальчишка. В нем нет спеси, которую Прозор не раз наблюдал у других знатных людей.

В иных местах и городах, как давно понял венд, люди очень любят чваниться своим происхождением, а если его нет – то богатством. Можно подумать, что когда Род создавал людей, то сразу отделял знатных и богатых от незнатных и бедных. Чушь, все не так! А молодой княжич вон как вежливо просит, чуть ли не умоляет. И все из простого уважения к нему, простому лесному охотнику. Для немного тщеславного Прозора, хоть он и родился вендом, это было весьма приятно. Ну как не любить такого – даром что молодой князь!

– Не буду, не буду, княжич! Прости! – пробасил Прозор. – Не стану больше нашего любимца перебивать. Только спрашивать стану – если что не пойму. Продолжай, Любомысл…

Старик усмехнулся про себя: почти все что, мелькало в голове простого и незатейливого богатыря, он давно научился угадывать. Вспомнив, на чем остановился, продолжил:

– А в карты леший играть любит – страсть! Он их, как только румийские купцы к нам в Альтиду завезли, сразу же освоил. А ведь выдумали карты не так уж давно – не больше ста лет. Ну да у лешего время обучиться есть. Лучше с ним играть не садиться! Все равно проиграешь! – Любомысл помолчал, а потом каким-то задумчиво-скорбным голосом добавил: – Довелось и мне с лешим как-то в карты сразится…

Любомысл умолк, но его последние слова заинтересовали вендов не ну шутку. В карты многие умели и любили играть. Развлеченье было еще хорошим, особенно, в тягучие зимние вечера. Прозор, позабыв про свои подначки, даже раскрыл от удивления рот. Милован и Борко подъехали ближе к старику, чтоб лучше слышать, не пропустить ни слова. И когда молчание затянулось, старший из дружинников не выдержал:

– Ну, продолжай же, Любомысл! Клянусь, такую занимательную историю ни разу не слышал! Даже если ты ее придумал, то все равно здорово! С лешим, да в карты? – Прозор был просто в восторге.

– Верите ли, – серьезно сказал Любомысл, – я, после того как сыграл с ним в карты, без единой монетки остался?! И как до дому в тот вечер добрался, не помню. Память начисто отшибло, будто и не было у меня в жизни этой игры! Только и помнится где-то глубоко, как я из корчмы вышел, как к дому направился. Вроде и досады на проигрыш не чувствовал. И все – дальше как отрезало!

– А может, ты лишку выпил, Любомысл? – спросил Милован. – Знаешь, иногда бывает, как только хмельного переберешь, так себя не помнишь.

Милован в своей недолгой жизни хорошо выпил хмельного всего лишь один раз – зато много. Это произошло, когда их с Борко посвятили в воины. Тогда, наутро, он еле разлепил глаза, ему было очень плохо, и парень смутно помнил, что происходило накануне. Но и этого единственного раза оказалось достаточно, чтобы он считал себя великим знатоком в вопросах пития. Но на его слова Любомысл лишь досадливо отмахнулся:

– Знаете, парни, я выпить могу и умею! По морям в молодости изрядно походил. В ваши годы такое успел повидать, что иному и не снилось! Да только вот насчет того, как выпить, я всегда осторожен. Сколько случаев видел: придет корабль после долгого плаванья, мореходы на берег спустятся – и прямиком в корчму. Деньгами сыплют без счета, отдыхают. Тут же вокруг них новоявленные друзья-приятели вертятся, любители дармовщинки. Денежки морякам помогают тратить. Одним словом, голь кабацкая тут как тут! Проспится иной мореход, а уже поздно – в кошеле ветер свистит! Хочешь не хочешь, а надо снова к какому-нибудь купцу на корабль наниматься и в долгое плаванье идти. А бывает и того хуже: с пьяных-то глаз обмокнет бедолага свой палец в чернила, или помогут окунуть, – все! Пиши пропало! Согласился мореход отплавать столько-то лет на кораблях, допустим, Аласунского Царства. Договор у аласунских купцов на руках. Сразу же несут пьяного горемыку на гребной корабль. Там заковывают в цепи, чтобы, когда проспится, не убежал. В море раскуют, а податься некуда – кругом вода. А коли упрямиться начнет, то под плеть. Вот и плавает бедолага несколько лет за бесплатно, веслами тяжелыми машет. Ведь в договоре-то указано, что такой-то такой моряк согласен отплавать на кораблях аласунского купца за маленькое жалованье, еду и одежду. И не сбежишь! Перед приходом в какой-нибудь город его на цепь сажают, чтоб не смылся. И еще повезет, если на гребные суда самого аласунского алафина не попадет. На них гребцы долго не живут. Сколько у меня дружков-приятелей так просто сгинуло из-за зелья проклятущего! Не счесть! Так что не бываю я пьяным, Милован. И вам, молодым советую не напиваться и себя всегда помнить. Иной раз это жизнь сохраняет.

После столь зажигательных слов Любомысл, видимо, что-то вспомнив, достал из чересседельной сумы изрядную флягу и сделал из нее порядочный глоток. В ночной свежести запахло хмельным.

– Я, когда с лешим встретился, уже ровно как полгода на службе у князя Молнезара состоял. Вы мою службу знаете – князь взял меня пестуном к княжичу Добромилу. Чтобы его грамоте, языкам заморским обучал, истории разные житейские и мудрые сказки рассказывал. Ну, в общем, чтобы молодой княжич мудрым рос, знал, что в мире творится, какие страны-государства и земли дикие в нем есть, как люди в разных концах подлунного мираж живут-бывают. Вот, до сей поры пестую. Служба необременительная. Добромил тогда совсем маленький был: его все мамки и бабки-шептуньи пестовали. Значит, у меня было время и по городу пройтись, и за его пределы выйти, ну и, конечно, в корчмах посидеть. Я ведь на родине сколько лет не был. Все будто новое, в диковинку… А в корчму захаживал по старой памяти. Ведь после моря, намаявшись, на сушу сходишь, первым делом хочется отдохнуть…

Тут Прозор, забыв об обещании не смеяться над стариком, снова фыркнул:

– Это что же получается! Выходит, ты после маленького княжича так умаивался, что в корчму за отдыхом похаживал? Утомлялся, как после моря?

Потом, вдруг вспомнив о просьбе княжича, замолк. Хотя, в общем-то, ничего обидного богатырь не сказал. Они с Любомыслом издавна любили подначить друг-друга и обменяться острым словцом. Впрочем, старик не обратил на фырканье дружинника никакого внимания. Он потом ответит, а сейчас надо рассказ докончить.

– В корчмах, которые недалеко от реки расположены, самый разный люд собирается. И мореходы там всегда есть, со всего света почитай! Ведь Виннета – это главные ворота в Альтиду. Языки и наречия я многие знаю, вот и захаживаю туда порою. Хочется ведь узнать, что в мире нового творится. А моряк моряка сразу узнает! Подсаживаемся друг к другу, побеседовать нам всегда есть о чем. В тот день в корчме купцы из Сидона сидели, с большой, кстати, охраной. Там, в Сидоне, торговцы знатные – по всему миру ходят. Нет такой страны, где бы они якоря не бросали. Сам под сидонскими парусами столько лет отходил! Охрана у любых купцов всегда есть – они же много золота с собой носят. Торг есть торг. Но тут, вижу что-то не то. У каждого сидонского купца по два-три телохранителя. И не какие-нибудь простые – нет! Охрана как на подбор: темнокожие йотуны, что свой род от каменных великанов ведут, и совсем уж черные йоруба. Страшные бойцы – чтоб вы знали, они с древним ведовством знакомы. Оно им любого супротивника побеждать помогает. Но это мало кто знает. Такие охранники за свой труд немалые деньги берут. Ох, и немалые! – вздохнул Любомысл. – Вот и выходит, что сидонские купцы не просто так в Альтиду пришли, великое дело у них. Они и хмельного-то ничего не пили, а только ели да меж собой о чем-то тихонечко речь вели. Видать, поджидали кого-то… Рядом с каждым купцом на столе по немалому кожаному мешочку стояло, и мешочки эти цепями к поясам были прикованы: сразу видно – с золотом. Черные охранники глаз с этих мешочков не спускали. Они их не носить обязаны, а сберечь. А кто просто так с собой золото станет носить? Ясно, для торга оно приготовлено. А леший, про которого я речь-то веду, недалеко сидел – за соседним столом. Все карты тасовал да раскладывал. И ловко у него получалось! В жизни такого не видел: у него пальцы словно без костей – карты в руках так и порхают! Тут что-то меня как дернет! Дай, думаю, сыграю по чуть-чуть. В карты играть я тоже умелец. Если хотите, как-нибудь сразимся, я много игр знаю. Ну и сыграл я с этим лешим! Сначала-то выигрывал, а потом, видать, отвела мои глаза лесная нечисть! Карта мне хорошая идет, а ему еще лучше! Так потихонечку и опустел мой кошель – монетка за монеткой. Ну, делать нечего – проигрался, так не плачь, сам виноват. Допил я свой кувшинчик бражки, к выходу направился. А когда выходил, то увидел, что один из трех купцов подошел к моему противнику и брякнул перед ним своим кошелем. Да что там кошелем! Это ж целая сума, да тяжеленная! Видать, что не медью да серебряными кунами набита! Решил, видно, купчина сыграть, да и товарищи его к нему подсели…

Любомысл прокашлялся, достал из сумы курительную трубку и кисет. Повертев их немного в руках, старик вдруг неожиданно спрятал все добро обратно. Курить он научился давно, в одной далекой стране, и эта дивная привычка до сих пор была редка даже среди мореходов. О ней мало кто слышал, не говоря уж о том, чтоб воочию увидеть! Княжеская челядь немало дивилась, глядя на то, как иногда под вечер Любомысл доставал трубку и благоухающую неведомым запахом сушеную траву – которую он называл табаком. Старик набивал эту трубку табаком, и пускал изо рта густые клубы лиловатого дыма. Те из отчаянных слуг, кто отваживался попробовать набрать дыму в рот, потом долго жалели о содеянном. Они кашляли, перхали, отплевывались. Некоторых из страдальцев, после того как они, по наущению Любомысла, несколько раз глубоко вдыхали в себя едкий дым, тошнило и даже рвало. Так что, приятелей по курению у старика не было вовсе.

Но он этим не огорчался. Иногда в его любимой корчме все-таки встречался мореход, знающий и ценящий это занятие. Тогда они садились в дальний угол, набивали трубки, и в молчании сосредоточенно пускали друг в друга клубы дыма. Вскоре вся корчма наполнялась удушливым запахом и возмущенными возгласами задыхающихся посетителей. Но корчмарь никогда не гнал курильщиков на улицу.

Курение в Виннете было настолько редко, что количество посетителей в корчме на следующий день увеличивалось. Многие, прослышав, что в таком-то месте вчера курили табак, нарочно заходили туда, чтобы понюхать, как пахнет это страшенное зелье. Ведь запах от трубок Любомысла и его недавнего сотоварища по курению держался несколько дней, перебивая все остальное – даже запахи кухни.

…Венды с любопытством наблюдали, как Любомысл доставал трубку и кисет. А когда старик спрятал их обратно, у Борко и Милована вырвался вздох разочарования, схожий со стоном. Ведь наблюдать курение и вдыхать запах дыма так занятно!

– Чего ты не закурил, Любомысл? – поинтересовался Прозор. – И себе радость бы доставил, да горло прочистил, и мы бы подышали.

В ответ Любомысл недовольно пробурчал:

– Еще никуда ни приехали. А курить, чтоб ты знал, надо в тиши и спокойствии. Вот в башне не удалось, так хоть в том зимовье, про которое Велислав говорил, подымлю всласть. А сейчас? – старик разочарованно махнул рукой. – Сейчас совсем не тот вкус будет. Да и не хочу лесных жителей дымом пугать – уж больно едок. А чистое дыхание смрадной вонью лишний раз поганить совсем не к чему.

Дружинник опять ухнул:

– Ну и выражаешься ты, Любомысл! Белы ноженьки… Чистое дыхание… Где ты только набрался такого?

– А нигде, Прозор, – ответил старик. – Само пришло. Вот будет тебе лет, столько, сколько мне, и ты будешь красиво и складно говорить. А пока еще рано – молод ты… Так вот, – продолжил Любомысл, – ушел я из корчмы с проигрышем, и трезвый. А как домой, то есть в княжеские палаты добрался – не помню. Это леший мне память отшиб, чтобы значит, я не очень переживал, и не мешал ему в том деле, за которым он в город пришел.

– А за каким таким делом, Любомысл? – сгорая от любопытства, спросил Добромил. Мальчика настолько захватил рассказ пестуна, что он совсем позабыл о страшной ночи, о нежити, вышедшей из древнего болота. Как это свойственно молодости – все прошлое, все страхи куда-то бесследно улетучились. Осталось настоящее.

Старик прокашлялся перед тем, как рассказать продолжение занятной истории. Он и сам тогда не сразу понял, что ему повезло сразиться в карты с лешим. Это до него дошло потом.

– А вот дальше, Добромил, и начинается самое интересное. Я только потом догадался, что моим карточным противником был никто иной, как леший. Только когда я с ним играл, он таким щеголем выглядел! Так богато разоделся, что не всякий богатый сидонский негоциант, то есть, по нашему, торговец, может себе позволить так нарядится. Кафтан парчовый цветными нитями расшит, сафьяновые сапоги… В общем – наряд замечательный! Тебе под стать. Ведь ты же князь. Ну, так вот… На следующее утро я опять отправляюсь на прогулку по Виннете, на пристань заглядываю. И что узнаю? А, оказывается, ушел тот сидонский корабль, на котором богатые купцы в город пришли. И причем пошел он не дальше – в Альтиду, а обратно – восвояси отправился. Так купцы нечего и не купили у нас в городе – пустыми обратно отправились. Да у нас и крепость-то не особо торговая, с Триградом не сравнить. Но дело не в том. Стоило ли такой путь проделать, чтоб порожними возвращаться?!

– Это ты к чему, говоришь Любомысл? – заинтересованно спросил Прозор. – Ну-ка, поясни!

– А к тому, что проигрались эти самые негоцианты в пух и прах! Все, кто в корчме в тот вечер сидел, видели. Лешему проигрались! Вот к чему я речь веду. Дело, оказывается, вот в чем, – загадочно сказал старик. – К вечеру в Виннету пришла большая охотничья ватага. И привезла она с собой шесть огромных возов, набитых звериными шкуркам. Это не венды были, нет. Оказывается, это охотники с Оловянных островов. Они, оказывается, со старшинам родов договорились – одну зиму поохотится в наших лесах. Взамен охотники отдавали вендским родам одну десятую часть добычи. Помнишь такое?

– Ну-ну! – заинтересованно протянул Прозор. – Я хоть тогда совсем молодым был, почти как наши парни, чуть постарше, – он кивнул на Милована и Борко, – но кое-что о той истории слышал. Ну-ка ребята, – обратился Прозор к парням, – навострите уши, кажется, сейчас мы узнаем, чем кончилось то, что загадкой оставалось. Продолжай, Любомысл!

– Охотники эти с Оловянных островов всю зиму зверя били в наших лесах. Да не как-нибудь, например, как мы охотимся, бережливо и жалеючи, – а безжалостно. Эти сидонские купчины, что с лешим в карты играли, снабдили охотников хитрыми ловушками и силками. Ловушки те из железа сделаны, с тупыми, чтоб шкурку не попортить, и с заостренными шипами. На разного зверя – страшные, давящие. В общем, если какой-нибудь зверек в них угодит, то его мучительная смерть ожидает. И не сразу, а через несколько дней. Несколько дней в тела зверьков холодное железо впивалось. Ведь эти так называемые охотнички не каждый день ловушки обходили, чтобы жертвы из них забирать.

– Капканы называются такие ловушки. Слышал, – вставил богатырь. – Если бы не договоренность с этими охотничками, то мы бы сразу им из леса путь – куда подальше! – указали. Наши старшины не знали, что они так жестоко зверя бить станут. Но договор – есть договор, а вендское слово нерушимо. Конечно, мех наших зверьков ценится, но не столько же, чтобы из-за него живность на такие муки обрекать. А все для того, чтоб полудохлые иноземные бабы могли свои тела в наши меха кутать! Будто холодно у них там…

Тут он яростно сплюнул – видать напоминание о давнем случае взяло Прозора за живое. Ну, а чем ему досадили иноземные женщины, которых он обозвал полудохлыми, было и так понятно. Охотник жалел зверьков, которые шли на бессмысленную одежду. В иноземье и в самом деле не так уж холодно.

– Прости меня, Батюшка Лес, – на этот раз вслух сказал Прозор, – что плююсь в тебе! Просто нет оправдания – ни этим охотникам, ни тем, кто у них эти меха потом купил.

– А их никто и не купил, Прозор! – удовлетворенно протянул Любомысл. – Ты продолжение – чем в итоге дело закончилось – слышал?

– Нет, конечно! Да и никто не знает, чем это все закончилось. Договаривай, коль знаешь!

– Так вот, пришли эти возы со шкурками в Виннету. А негоциантов, что их поджидали, уже и нет, ушли! Они все золото тогда в карты лешему проиграли. Вертятся охотники – куда им мех-то сбыть? Нашим-то жителям меха не особо и нужны. Сам знаешь – почитай, в каждой семье есть свой охотник. Он и добудет, сколько надо. Ну, купит иногда какой-нибудь заморский купец несколько шкурок, – но ведь это не то! Им же, охотничкам, убийцам этим, кормиться чем-то хочется! Да корабль какой-нибудь нанять, чтобы он их обратно перевез. А корабелы с них большие деньги вперед просят – уж больно товар ценный, весь город про то знает. Повертелись так они где-то с десяток дней, а податься некуда, – деньги нужны! Ну, кое-кто из них стал с тоски попивать. По пьянке хвастались, что, мол, в том лесу, где они свои железные силки расставляли, не одной живой зверюшки не осталось. Мол, все повыбили за зиму, все шкурки у них. Может, и так – уж больно они возы огромные привели. И вот, через десять дней в город вошло несколько пустых возов. Хозяином этих возов был богатейший купчина – это по наряду видно, да и по коням, что его возы везли! Таких холеных красавцев-коней даже у самого князя, отца твоего, Добромил, не сыщешь! Только странные какие-то были те кони… – загадочно ухмыльнулся старик. – Городские лошади при виде их шарахались, на дыбы становились, в страхе великом были. А городские кошки – все как одна – на крыши шасть! – и только шипят на тот обоз. Купчина этот, богатейший, сразу же к амбару направился, где охотники по очереди свои возы со шкурками стерегли. У нас хоть татей и воров и не особо много, но видать там, откуда охотнички прибыли, лихоимцы в достатке водятся. Вот живодеры по нескольку человек и жили у этих возов. Так вот, – купчина сразу к ним: «Так, мол, и так! Слышал, у вас добыча богатая есть, так я хочу ее сразу всю выкупить – без торга. Сколько назначите – столько и дам». И вывалил перед охотниками мешок нашего альтидского золота. За ним другой, третий. У тех аж глаза на лоб полезли! Это, наверное, втрое против того, что они вообще выручить собирались. Мигом перегрузили тюки на купеческие подводы и с благодарствиями проводили покупателя до ворот. Охрану свою предлагали, да купец отказался от всякого охранения. Отшутился, – мол, мой дом, почитай сразу же за самыми воротами стоит! Мол, ехать мне недалече. Ну, не хочет человек – не надо. В конце концов, – каждый сам себе хозяин. Проводили охотнички купца до ворот, и бегом обратно – золотишко делить.

Тут Любомысл прервался. Все так увлеклись его рассказом, что даже не заметили, как пересекли еще одну речушку. У Борко и Милована горели глаза, это было видно даже в предрассветном полумраке.

– Прозор, – спросил старик, – мы не проедем?.. Это часом не та речка?

– Нет, нет, Любомысл! Продолжай, не та… Я знаю – она следующая. Ехать недолго – меньше версты осталось…

– Ну вот, бросились охотнички золотишко делить – за муки зверьков полученное. Как высыпали мешки – так обомлели! Понять ничего не могут: никакого золота в мешках-то и нет, а ведь оно при них все время было! Никто подменить мешки не мог! Да и тяжеленные они – такой вес только у золота есть! Они из них сыплют – а на пол прошлогодние опрелые листья вываливаются – нет в мешке никакого золота! Охотнички вслед за купцом бросились, да где там – того уже и след простыл! Только вот что странно: колея от обоза сворачивала с дороги к лесу, а потом, сойдя с нее, сразу обрывалась. Будто и не ехало никаких саней! Будто в воздухе растворились! На снегу-то это хорошо видно. А потом, шагов через десять появились совсем другие следы. Как вы думаете, чьи?