Текст книги "Партизанская искра"
Автор книги: Сергей Поляков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)
Глава 12
МЫ – КОМСОМОЛЬЦЫ
Сегодня у Парфентия собираются близкие товарищи.
Сгущаются сумерки. В сарае темнеет. В дальнем углу, невидимая, хрустит сеном корова. В ближнем от дверей углу белеют две жердочки – насест, память о курах, съеденных непрошенными гостями.
Дверь сарая прикрыта неплотно, можно просунуть ладонь ребром. Парфентий внутри у двери. Он встречает приходящих.
Из-за угла осторожно вышел Дмитрий Попик. Он зорко огляделся и тихо бросил в щелку:
– Парфень!
Дверь слегка приоткрылась.
– Заходи.
Большой, слегка сутуловатый Дмитрий шагнул в темноту хлева.
– Привет.
– Как вырвался? – спросил Гречаный.
– Не спрашивай! – Митя глубоко и шумно вздохнул. – Со скандалом ушел.
– Беда тебе с твоим батьком, – сочувственно сказал Парфентий.
– А ну его! Видно, придется без отцовского благословения топтать партизанские тропки. – Митя взял друга за плечи и притянул к себе. – Ты понимаешь, Парфень, батько видит, что мы, хлопцы, хороводимся, и боится. Следит за мной, глаз не спускает. А последнее время он мне совсем запретил ходить по вечерам.
– Но же не знает, куда ты уходишь?
– Он видит, что мы неспроста собираемся, шушукаемся да таимся от них. Разве они не понимают? Все понимают, и мой, и твой. Я не раз видел, как твой батько подмигивал нам, когда мы от него хотели замять секретный разговор. Только твой отец по-другому смотрит на все это. Но, Парфень, могу ли я остаться в стороне? Это значит изменить нашему делу. Да и время сейчас такое, что в стороне оставаться нельзя: либо за, либо против. Так ведь?
Парфентий признательно пожал руку товарища. Он понимал, что нелегко было Мите, вопреки желанию отца, продолжать опасное дело.
– А не напортит нам твой батько?
– Не думаю. А что дальше будет – неизвестно. Он как-то на днях пригрозил мне, что пожалуется начальнику жандармерии.
– Неужели отец родной может…
– Борьба, Парфень. Тут не считаются, сын ли, сват или брат. Как было в гражданскую войну? Отец у белых, сын у красных, родные, а враги.
– Это верно, – подтвердил задумчиво Парфентий. Он любил умного, рассудительного Митю за его товарищескую честность, несколько дерзкую прямоту во всем. С детства Митя не терпел лжи и трусости Добрый и мягкий по характеру, он обладал большой силой воли и упорством. Эти качества Парфентий высоко ценил в товарище.
Историю взаимоотношений Дмитрия с отцом Парфентий знал хорошо.
Отец Мити, Никифор Попик, был когда-то богатеем на селе. В годы, когда по советской стране широко развернулась коллективизация, семью Никифора Попика, вместе с другими такими же семьями, раскулачили. Мите было тогда шесть лет. Он не понимал еще, почему у них забрали четырех лошадей, трех коров, свиней, инвентарь, имущество. В семье было горе. Митя плакал вместе с матерью и всем своим маленьким сердцем разделял злобу отца.
Потом Митя пошел в школу. Первое время он дичился товарищей, питая к ним враждебные чувства, внушенные отцом. На уроках садился подальше, на переменах не принимал участия в играх.
Время шло. Школьная среда влияла на Митю. Постепенно он становился общительней, чувство отчужденности исчезало. А вскоре кипучая школьная жизнь захлестнула его шумной волной.
За школьной партой Дмитрий Попик постиг, зачем взамен старого в жизнь крестьянства вошел новый колхозный строй. В степь, на смену тяжкому ручному труду, пришли машины. Их веселый гул и спорая работа волновали Митю. Словно зачарованный, забыв обо всем на свете, он бежал рядом и смотрел, как шесть лемехов тракторного плуга вздымали могучие пласты земли, с шумом переворачивали их, укладывая ровными грядами.
– Тату, вот красота! Сразу сколько захватывает! Это, наверное, двадцать волов нужно, а то и все пятьдесят. А борозда какая глубокая, тату! Аж по самое колено, – задыхаясь от восторга, рассказывал Митя отцу как-то за обедом.
Отец перестал есть, уставился на сына холодными глазами и коротко сказал:
– Ешь, не разговаривай.
Однажды Митя пришел из школы домой счастливый, сияющий, с красным галстуком на шее.
– Мама, тату, я стал пионером, – заявил Митя, с гордостью погладив на груди галстук.
Отец косо посмотрел на сына и что-то проворчал. Митя взглянул на мать, ища её защиты. Мать растерянно мялась, не зная, что сказать. Сына любила, мужа боялась. Одна сестренка Танюша пришла в восторг и кричала:
– Ой, Митька пионер! Красиво как! Скоро и я…
Для Мити все радости были в школе. А дома он замыкался, уходил в свои уроки. Он видел, что отец ко всему, что радовало сына, относился или холодно, или открыто враждебно.
И так постепенно Дмитрий отходил от отца все дальше и дальше. Школа становилась для него родной семьей, а дом – местом, где обедают и спят.
Шестнадцатилетний Дмитрий Попик был принят в комсомольскую организацию своей школы.
Комсомол воспитал в нем чувство дружбы и коллективизма.
Комсомол привил правильное понимание жизни. Комсомол породил крылатую мечту стать строителем человеческого счастья.
Дмитрий видел вокруг себя большую комсомольскую семью, дружную и шумливую, как пчелиный улей. Это стало его опорой. Мальчик убеждался, что отец неправ. Отсюда и разлад с отцом, не желавшим понять сына, пошел еще дальше.
Часто у отца с сыном возникали столкновения. Первое время Митя горячо и упорно пытался доказать отцу, что жизнь меняется, идет к лучшему, и ничем не остановить её бурного движения. Но отец не хотел вникнуть в убеждения сына-комсомольца. Он раздражался, выходил из себя, понося все, что для Мити было «святая святых».
Когда в Крымке появились «новые хозяева», Попик-отец заметно оживился. Он надеялся, что снова станет богачом, что оккупанты ему, обиженному большевиками, окажут особый почет. Никифор Попик стал добиваться и добился назначения его бригадиром в трудобщину. С односельчанами, бывшими колхозниками, он обращался грубо, делал это у начальства на виду, рассчитывая, что в конце концов станет сельским старостой.
Одно заставляло Никифора волноваться. Его преследовала боязнь, как бы родной сын не испортил все дело. Он стал ревниво и пристально следить за Дмитрием. Запретил уходить из дому, общаться с бывшими школьными товарищами.
– Тебе с этими бандитами нечего якшаться, – говорил он в моменты спокойного разговора с сыном. – У Парфентия Гречаного и отец такой же непутевый. Спокон веку ни кола, ни двора. В гражданскую где-то в партизанах шлялся. Потом тут в колхозе все старался, сознательность свою показывал, активничал. Нам, сынок, с ними, голодранцами, не по пути. У нас с тобой своя жизнь должна теперь начаться.
Митя чувствовал, как отец становится для него все более чужим, далеким и враждебным. Ему даже как-то неприятно было, когда однажды отец назвал его ласкательно «сынок».
Сегодня Митя на протесты отца прямо заявил, что уйдет в Саврань, если тот будет запрещать ходить к товарищам.
– Пусть что хочет делает, а я буду делать свое, – сказал Митя, нащупывая впотьмах лестницу, ведущую на чердак.
Парфентий остался внизу встречать остальных. Всякий раз он скупо приоткрывал дверь, жал холодные руки товарищам и коротко говорил:
– Полезай на горище.
Полю Попик он проводил сам и там зажег свечку. Дрожащее пламя скупо осветило оживленные лица собравшихся.
– Да у тебя тут ковры настелены, – заметил Миша Клименюк, приподняв угол дерюжки, разостланной на соломе.
– Чтобы не спалить сарай. Он у меня незастрахован, и фашисты не выплатят за него.
Все дружно засмеялись.
– Т-ш-ш-шшш… тише. Подпольщикам не положено громко смеяться, – заметил Парфентий.
И после этих слов каждый подумал, что он теперь подпольщик и должен быть постоянно осторожен и предусмотрителен. И в этот момент обшей тишины нивесть откуда на чердак проникли звуки позывной. Все притихли и замерли зачарованные. Откуда-то снизу тихо, но отчетливо лилась, нежно вибрируя, знакомая мелодия «Песни о Родине». – Что такое? – прошептал кто-то. – Откуда? Переглядывались в недоумении. Каждый думал, что это только ему кажется.
Но нет, мелодия лилась, расходилась, наполняя тихую чердачную полутьму.
– Она самая – широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек.
– Тише, Юра, дай дослушать, – шепнул Митя.
– Москва, – мечтательно и нежно прозвучал в тишине голос Полины.
– У тебя радио, Парфень?
– И молчал до сих пор!
Но Парфентий сам был удивлен больше других. Наконец мелодия оборвалась. Послышалось сухое хрипение микрофона и… тишина.
– Это где-то внизу, – заметил Миша.
– Я спущусь, узнаю, – сказал Парфентий. Минуту спустя Парфентий взобрался наверх, таща за собой Андрея Бурятинского.
– Вот он сам приемник явился.
И все сразу вспомнили, что Андрей еще в школе был замечательным звукоподражателем. Он, бывало, на школьных вечерах имитировал множество звуков, изображал то жужжание пчел, то шум поезда.
– Крепко ты нас обманул. Ну, настоящая Москва! Коминтерн.
– Прямо за сердце взяло, до чего похоже. Будто это в школе и войны никакой нет.
– А ну, Андрей, повтори еще разок, послушать хочется. Больно соскучился я по этой музыке, – попросил Парфентий, – только тихонько.
Андрей приложил ко рту губную гармошку и нежные звуки вновь полились.
Сидящие закрыли глаза, чтобы сильнее было впечатление. Хотелось до конца внушить себе, что это правда.
Некоторое время все сидели молча. Песня о Родине всколыхнула сердца. На короткий миг услышали родное, волнующее, по которому тосковало сердце. И не хотелось мириться с мыслью, что это пока еще только Андрюшина выдумка.
– Вот оно что, – тихо произнес Дмитрий, закрыв широкой ладонью глаза.
– Расстроил ты нас, Андрей, погляди, все задумались как, – промолвила Поля, смахнув набежавшую с лезу.
Митя отнял от лица руку. В горящих глазах его трепетало пламя свечи.
– Даю слово комсомольца в ближайшее время собрать радиоприемник.
– А можно это сделать?
– Трудно, но можно. Нужно, – поправился Дмитрий.
– Сделаем, Парфень, – сказал Миша Клименюк, – я помогу Мите. У меня тоже кое-что из деталей имеется.
– Это облегчило бы нашу работу, – сказал Парфентий, – мы бы все знали, что делается там, по ту сторону фронта. По сводкам мы составляли бы листовки.
Голос Парфентия звучал убедительно и страстно. Тонкое лицо его, на котором бликами дрожали отсветы пламени, было вдохновенно. На товарищей глядели умные, озаренные внутренним светом голубые глаза.
– У кого какие будут думки?
– У меня есть, – заявил Миша Клименюк.
– Говори.
– Я хочу рассказать сон, который видел позавчера.
– Сны, если они толковые, тоже хороши.
– Мой сон как раз такой. Я вообще не верю снам и не запоминаю их. Но этот запомнил. Снится мне, будто я на работе на железной дороге. Обеденный перерыв. Я лежу на насыпи навзничь и смотрю, как бегут облака. Устал и хочется спать. Вдруг чувствую, как кто-то обхватывает горячими руками мою голову и поднимает. Я открываю глаза – брат Ваня. Лицо темное, суровое, глаза воспаленные, красные. Ваня повернул мое лицо к себе и посмотрел мне в глаза. Потом огляделся кругом на хлопцев, девчат. «Работаете?» – говорит и смотрит мне в глаза. Я не выдерживаю его взгляда и отворачиваю голову. Тогда он улыбнулся и погладил меня по голове легонько, как маленького. «Ничего, братишка, потерпи, недолго осталось Только ты не спи, сейчас не время спать, и товарищам своим скажи, чтобы не спали». Сказал он это и пошел по линии. Идет и оглянется, идет и оглянется, будто глядит, не заснул ли я. И так, пока не видно стало.
– Долго на чердаке стояла тишина. Рассказ Михаила взволновал. Сон поняли, как явный укор всем.
– Хороший сон, – промолвила Поля.
– Правильный сон, – пояснил Андрей.
– Верно, все, кто там воюет, думают о нас так же, как Ваня, – продолжала Поля.
– Трудно им, они надеются, что мы отсюда поможем победить врага.
– И будем помогать, – сказал решительно Парфентий, – как – нам подскажут старшие. У нас будет радио, мы сумеем бороться. Теперь насчет оружия. Его надо доставать больше. Я думаю, к этому делу надо привлечь Володю Белоуса и Ваню Беличкова. Они ребята толковые и надежные. Это Миша Кравец и Юра Осадченко возьмут на себя.
– Есть, – вместе ответили друзья.
– Нам нужны теперь девушки. Поля, твоя задача вовлечь в работу своих подруг-комсомолок.
– Сделаю, Парфень.
– Будем расширять нашу организацию, принимать в неё новых комсомольцев, сначала, конечно, нашего села, а со временем и молодежь других сел. У нас будет огромная организация, и мы не дадим им, гадам, спокою.
Непокорная золотистая прядь волос Парфентия упала на лоб. Он резким движением смахнул ее в сторону, привстал на колени и горячо, решительно произнес:
– Значит, борьба?
– Борьба! – ответили дружно комсомольцы.
– До победы!
– Хоть до смерти.
– Умирать не собираемся, а если придется, то так, чтобы сказали про нас: «они храбро боролись за Родину и погибли, как герои». А герои всегда бессмертны.
По одному расходились хлопцы в разные концы огромного села. Шли без боязни, твердо ступая, с сознанием, что идут по своей собственной земле.
Парфентий, проводив Полю, возвращался домой. Из-за леса показался большой круг луны, мягко ложились поперек дороги длинные тени деревьев и между ними вытянутая тень Парфентия. Стало заметно виднее.
За поворотом улицы Парфентий увидел приближающуюся фигуру румынского патрульного. Неверной, вихляющейся походкой пьяного Парфентий пошел прямо навстречу солдату.
– Стой! – окликнул патрульный, клацнув затвором винтовки.
Парфентий остановился.
– Кто идет?
– Сва-а-а-и… не видишь, что ли?
– Куда иди?
– Домой иди, – передразнил Парфентий.
– Поздна. Ночь. Спи надо.
– Без тебя знаю, что надо.
– Эй, дурак, пьяна свиня.
– Вот, вот, угадал, она самая. Пьян, пьян вдрызг, понимаешь?
– Понимай, понимай.
– На именинах был, гулял, самогон пил, – лепетал Парфентий, затем, смешно вскинул вверх руки, перебирая «непослушными» пьяными ногами, без складу и ладу забубнил:
Гоп, мои гречаники, гоп, мои мили,
Що ж вы, мои гречаники Не скоро поспилы.
Жандарм вдоволь насмеялся над «пьяным» и, слегка ткнув Парфентия прикладом в живот, с деланной строгостью приказал:
– Иди на твой хата. Спай. А то застрелу.
Глава 13
В ЛЕСУ
Так, день за днем, стараясь обходить людные места и села, в которых его могли узнать, подолгу отсиживаясь в лесных посадках, Моргуненко добрался до Саврани. Это был один из самых отдаленных северных районов Одесщины. Но помимо отдаленности, Савранский район имел еще одну, очень важную особенность. Здесь, почти от самого районного центра Саврани, на многие километры вдаль и вширь тянулись густые дубовые леса. Это давало возможность патриотам разворачивать в тылу врага партизанскую борьбу.
У Моргуненко в этих местах не было ни родных, ни знакомых. Не знал он и явочной квартиры. Он хорошо держал в памяти лишь одну фамилию человека, которого ему нужно было разыскать здесь.
Владимир Степанович знал, что в этом районе есть люди, которые собирают силы для борьбы с оккупантами. Верил он также, что кругом много честных советских людей, но чтобы связаться с ними, потребуется время. Ему, не местному человеку, долго разгуливать нельзя, да еще в Саврани, кишащей теперь военными и гражданскими оккупантами и всяким предательским сбродом. Он решил прежде всего устроиться хоть на какую-нибудь работу, а потом, постепенно начать поиски человека, с которым должен встретиться.
Осторожно, стороной, он узнал от людей, что в савранское лесничество набирают рабочих. Это было самое подходящее дело, и Моргуненко, не откладывая, решил отправиться прямо туда.
Лесничество находилось в селе Слюсареве в нескольких километрах от Саврани.
Стояли последние дни сентября. По утрам уже плавали туманы, падали обильные росы. Но солнце еще грело, и дни стояли теплые, прозрачные, какие бывают только ранней осенью, когда погода устанавливается надолго.
Владимир Степанович шел лесом по мягкой песчаной дорожке. По обеим сторонам дороги плотным строем стояли величавые дубы с густозеленой листвой, еще не тронутой осенней желтизной. Солнце, спрятавшись за вершины, бросало на желтую широкую дорогу темные резные тени листьев. Справа и слева, через ровные промежутки уходили вглубь заросшие молодой порослью узкие квартальные просеки.
Учитель вглядывался в таинственную глубину каждой из них и думал, что, может быть, вот эта ведет туда, где обитают люди особого склада, люди, с которыми ему придется встретиться, долго и крепко жать руки и вместе бороться против врага. Его воображению представлялись землянки, скрытые густыми кронами дубов, люди с красными лентами на папахах (именно на папахах, так, и не иначе он представлял себе сейчас партизан); у коновязей лошади, жующие свежую траву. Учителю вдруг захотелось сразу, как это бывает в сказках, перенестись туда, к партизанам, миновав это проклятое лесничество.
«Стоит только решиться, шагнуть с дороги и… вот этой просекой прямо…» – подумал он и даже приостановился.
Глухая просека терялась вдали, оглашаемая полусонным птичьим щебетанием.
– Фантазер! – рассмеялся Моргуненко и быстро зашагал по дороге.
Чистый воздух с пьянящей примесью осенней прели, птичья разноголосица и весь вид предвечернего леса, спокойного и величавого, поднимали настроение и вселяли в душу спокойную уверенность.
Леса! Краса земли! Нельзя не любить вас. Спокойное и в то же время бодрое, сильное чувство охватывает всякий раз, когда входишь в лес.
Леса! И ласков, и грозен бывает шум ваш. Пожалуй, во все времена и у всех народов на земле вы служили надежным убежищем и верным боевым товарищем всем, кому дорога была родная земля, кто любил свободу и не хотел покориться захватчикам. Всякий раз, когда беда, стучалась в дверь хижины, когда становилось невмоготу, уходил вольнолюбивый простой человек в леса и оттуда боролся против угнетателей за лучшую долю свою.
Богатырские леса нашей Родины! Не с вами ли связана гордая судьба пламенного патриота земли русской Ивана Сусанина? Не вы ли, вековые смоленские леса, в тяжкую годину французского нашествия, были сподвижниками отважного партизана Дениса Давыдова? Это вы, леса Подолии, укрывали от ворогов славного сына Украины Устима Кармелюка, что бился за свободу многострадального народа своего.
Леса! Добрых дел ваших не перечесть. Много сказано о вас теплых, ласковых слов, много сложено звучных песен и легенд и, может быть, еще больше сложат их наши потомки. И недалеко то время, когда на мирный праздник лесов выйдут по-весеннему одетые, свободные и счастливые народы земли!
Таким же вот верным сподвижником представал перед Моргуненко сейчас лес, по которому он шел.
Начинало смеркаться, когда Моргуненко остановился у деревянных решетчатых ворот лесничества.
Просторный двор с большим колодцем посредине был тих и пуст. В глубине двора виднелось небольшое приземистое здание конторы.
«Вот оно. Может быть, отсюда и начнется моя подпольная жизнь»-подумал учитель. И эта мысль сразу заставила его внутренне собраться. Он достал из кармана паспорт, несколько раз прочитал вписанное в него чужое имя, освежил в памяти сочиненную для себя биографию и вошел.
В углу, около конюшни, возился рабочий, прилаживая дышло к повозке. Это была единственная живая душа во дворе.
Владимир Степанович осмотрелся вокруг. Дверь конторы была прикрыта, и он направился к конюшне. Он решил сначала поговорить с рабочим, разузнать у него кое-что.
– Помогай бог, – приподняв над головой картуз, поздоровался учитель.
– Спасибо, – глухо отозвался тот.
– Дела идут, говорите?
– Контора пишет, – кивнул рабочий в сторону конторы и улыбнулся одними губами.
Это был молодой парень в выцветших гимнастерке и брюках и в дряхлых кирзовых сапогах. Из-под козырька надвинутой на лоб кепчонки на Моргуненко глянули живые, черные глаза.
– Отдохните, работа не волк, в лес не убежит, – пошутил учитель.
– Точно, – подтвердил парень и, сдвинув кепку на затылок, присел на бревно. Неспеша достал из кармана железную коробку из-под хлородонта, свернул цыгарку и закурил.
– Не желаете за компанию погреться? – протянул он коробку учителю.
Владимир Степанович отроду не курил, но зная, что артельный перекур располагает к беседе, взял табак.
– Э, да вы плохой курец, – улыбнулся парень, когда Моргуненко при первой же затяжке поперхнулся крепким самосадом.
– Давно не курил, решил бросать, – солгал учитель.
– А я без табаку не могу, – тихо, протяжно промолвил парень, и лицо его приняло задумчивое выражение.
Владимир Степанович глянул на собеседника и только теперь заметил на стриженой голове его, чуть повыше виска шрам недавно зажившей раны.
«Видно, из военнопленных», – подумал Моргуненко, но все же спросил:
– Вы не из местных?
– Нет, – буркнул парень, слегка нахмурившись. Видно ему не понравился вопрос.
Владимир Степанович понял и дальше спрашивать об этом счел неудобным. Он украдкой оглядел на себе старомодный костюм деда Григория, в котором походил на полицая или старосту, и подумал: «Кто его знает, как отнесется к подобного рода типам этот, может быть, честный, невольно попавший в беду уралец или сибиряк?»
– Кто у вас тут начальник или заведующий? – нарушил неловкое молчание Моргуненко.
– Таких должностей тут нет, старший у нас лесничий.
– А он есть сейчас?
– Нет, уехал в Саврань. Скоро должен быть.
– Какой он, человек?
– Ничего себе человек, – уклончиво ответил парень и снова принялся за работу.
– Строгий, нет?
– Всяко бывает. Кто хорошо работает, с теми добрый, а кто саботирует – держись. Вчера мне попало от него.
– За что?
– Ушел я самовольно на полчасика, а тут, как на грех, из примарии какой-то приехал. Нужно лошадей запрягать, а меня нет. Ну и… всыпал он мне вожжами.
Парень помолчал, затем пояснил это событие:
– Начальство его уважает, доверяет ему, вот он и старается.
Где-то совсем близко затарахтели колеса.
– Едет! – встрепенулся парень и побежал отворять ворота.
Из-за дубняка выкатила на мягких рессорах пролетка, запряженная парой добрых гнедых лошадей, и на рысях въехала во двор.
Среднего роста худощавый лесничий спрыгнул с подножки пролетки и ровным, неторопливым шагом направился к конторе.
– Добрый вечер, – почтительно поклонился Моргуненко, чувствуя, как входит в роль румынского прихлебателя.
Лесничий едва кивнул головой и на ходу бросил:
– Вы ко мне?
– Да. Хотел бы поговорить с вами.
– Идемте.
Они вошли в маленькую комнату со столиком, покрытым зеленой бумагой, и тремя стульями.
– Овчаренко, – отрекомендовался Владимир Степанович.
– Шелковников, – ответил лесничий, подавая учителю руку.
– Алексей Алексеевич?! – горячо, полушопотом спросил Моргуненко, глядя в серые, спокойные глаза лесничего, и сдерженно улыбнулся.
Шелковников прикрыл дверь.
Некоторое время они молча стояли друг против друга. Лицо Шелковникова выражало недоумение и настороженность. Лицо Моргуненко – скрытую радость.
– Я слушаю вас, господин Овчаренко, – громко произнес лесничий, нажав на слово «господин».
Владимир Степанович понял эту настороженность. Ведь Шелковников не знал, кто стоит перед ним. Но Моргуненко уже не сомневался, что перед ним человек, которого он искал.
– Вы играете в шашки? – спросил учитель.
Шелковников шагнул ближе, выпрямился, как в воинском строю, и сдержанно ответил:
– Когда-то был разрядником.
– Составим партию?
– Охотно.
Это был пароль. И две крепких мужских руки до боли в суставах соединились в рукопожатии.
– Как вы нашли меня? – спросил Шелковников. – Хотя, знаете… наш разговор не для всех.
С этими словами лесничий вышел и с порога конторы крикнул во двор:
– Николай, заложи серого в двуколку!
Через несколько минут они ехали по узкой просеке. Солнце садилось далеко за лесом и только в прогалинах его косые лучи заливали золотом темнозеленую листву молодых дубков.
Моргуненко рассказал Шелковникову о своем пути сюда и о том, что нужно создать в Крымке подпольную комсомольскую организацию.
– Но мне там, на Первомайке находиться нельзя. Я получил указание пробраться сюда, разыскать вас и начать работу.
– И, кажется, сравнительно легко разыскали?
– Прямо сказать, мне повезло.
– Да, редкий случай, без явки так быстро напасть на след человека, которого ищешь. Теперь вам нужно устраиваться.
– Я за этим и шел сюда. Я не знал, кто вы. Мне ваш рабочий помог. Кстати, он наговорил мне про вас сорок бочек арестантов. Признался, как вы его вчера отхлестали вожжами.
Шелковников рассмеялся.
– Это надежный парень. Сам он из Нижних Серьгов под Свердловском, шахтер. Раненым попал в окружение, лечился в селе тут неподалеку. И вот теперь у меня конюхом, хотя в лошадях ни рожна не понимает. И научил его запрягать лошадей и многим другим премудростям. А насчет вожжей он вам набрехал сукин сын. Я его, действительно, один раз протянул вожжами, но это только для виду, надо было рвение свое показать перед этим подлецом из примарии. Да и вы незнакомый ему человек. А вид у вас, надо прямо сказать, не внушает доверия таким, как мой Николаи.
Алексей Алексеевич подумал и спросил:
– Вы кто по профессии?
– Учитель истории. Был директором школы в Крымке.
– Это хорошо, очень хорошо, – с уважением произнес Шелковников, – только историю тут преподавать не придется, будете вести другой предмет. Понимаете?
– Понимаю, Алексей Алексеевич. Предмет у на с вами теперь один.
– Вот именно, как вас?
– По паспорту?
– Нет, по имени и отчеству.
– Владимир Степанович.
– Вот именно, Владимир Степанович. Борьба предстоит большая и трудная.
– Трудности меня не пугают.
– Это так к слову. А работать будете здесь, в лесничестве, моим помощником. Правда, работа специальная, но для нас с вами не это главное.
– Вам придется учить меня, как учили конюха Николая запрягать лошадей.
– Научитесь, – усмехнулся Шелковников.
Некоторое время собеседники ехали молча. Каждый думал о том, по каким путям и какими извилистыми тропками поведет их общая партизанская судьба.
Лошадь шла просеками шагом, сворачивая то вправо, то влево. В лесу сгущалась темнота. Деревья сливались в одну сплошную темнозеленую массу. Только самые ближние от дороги еще имели свою форму. Местами чернели проемы, глубокие и задумчивые. И только редкие шорохи будили порой тишину леса.
– Вы, Алексей Алексеевич, видимо, хорошо знаете лес. В таком лабиринте немудрено и запутаться, – заметил учитель.
– Успел освоиться. Ведь это мое хозяйство, его нужно знать хорошо. Лесничий должен знать на своем участке не только каждую просеку, но и каждое дерево, как знает командир каждого своего солдата. А нам с вами надо тщательно изучить каждую тропинку. Мало того, придется самим прокладывать тайные, никому кроме нас неведомые тропки.
В лесничество вернулись потемну.
– У вас, конечно, ночевать негде?
– Еще не отстроился.
– Сегодня ночуете у меня, а завтра я вас повезу в Саврань. Будем устраиваться. Как у вас с документами?
– Все в порядке. Паспорт вполне надежный, биографию к нему я себе сочинил такую, что хоть в примари сажай.
– Отлично. Только запомните, что вы по специальности лесотехник, работали до войны объездчиком, укажите где-нибудь подальше, проверять они не станут, потому что доверяют мне.
На другой день Шелковников оформил Овчаренко Степана Демьяновича своим помощником. А через несколько дней Владимир Степанович Моргуненко вступил в подпольную группу, созданную Алексеем Шелковниковым, и принял присягу.
