Текст книги "Партизанская искра"
Автор книги: Сергей Поляков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)
Глава 4
ПРЕФЕКТ НЕДОВОЛЕН
– Ну, как? – спросил Анушку жандармов после того, как по селу были произведены обыски. – Кроме этих двоих никого и ничего больше не нашли?
– Нет, домнул локотенент, все село наизнанку вывернули. Раздевали не только молодых ребят, а и стариков и даже некоторых девчонок.
– Так, – невнятно пробормотал офицер.
Этот результат был малоутешителен. Такое крупное дело, специальный наряд жандармов из Голты, и вдруг только двое арестованных, от которых локотенент Анушку ничего не мог добиться. Ни лестью, ни обещаниями помилования, ни угрозой смерти он не вырвал у них ни одного нужного слова.
Брошенные в холодную камеру, измученные комсомольцы молчали. В руках у Анушку был только один кончик нити, за который, как ему казалось, он крепко ухватился. Это раненый Дмитрий Попик. Но Дмитрий ничего не сказал.
Михаила же Клименюка жандармы схватили потому, что при осмотре у него обнаружили небольшую ссадину на пальце руки. Это не было верным основанием считать Мишу замешанным в ночном налете. В самом деле, мало ли чем мог поцарапать себе руку сельский хлопец. Может быть и вправду, как он утверждает, вчера рубил дрова и ссадил палец.
Все это было так сложно, что Анушку решил доложить вышестоящим властям.
Он попытался созвониться с Голтой, чтобы сообщить обо всем префекту, но телефонная связь с городом была прервана. Нужно было спешить. И локотенент Анушку поехал в Голту верхом.
В приемной уездного префекта толпилось много всякого народу. Жандармские чины проходили в кабинет без очереди. В углу, откуда исходил резкий запах нафталина, шептались двое русских. Они были одеты в какие-то несусветные сюртуки, видимо годами хранившиеся в сундуках и извлеченные на этот парадный случай.
Весь этот ожидающий сброд был чем-то встревожен.
Молодой жандармский офицер – адъютант префекта регулировал очередность приема. Он одного выпускал, вызывал другого.
– Что за смятение, капитан? – спросил Анушку адъютанта.
Тот тихо, на ухо шепнул:
– Вчера в депо паровоз вывели из строя. И весь парод по этому делу.
У локотенента Анушку ёкнуло сердце. Не вовремя он попал. Подполковник, вероятно, был сейчас зол, и все это может окончиться для него неприятно.
– Фу, дракуле![19]19
Чёрт! (рум.)
[Закрыть] Как все по-дурацки складывается.
Опасения и невесёлые мысли Анушку подкрепил вышедший из кабинета румынский священник. Он вышел, широко размахивая рукавами длиннополой рясы оливкового цвета. На круглом животе его покоился огромный серебряный крест с распятием.
– Тьфу! – сплюнул в сторону Анушку. – Еще этого длиннополого чёрта вынесла нелегкая. – Встреченный священник, видимо, всюду, по суеверию, приносил неудачу.
– Заходите, локотенент, – обратился адъютант к Анушку, кивнув на дверь кабинета.
Не без волнения и робости вошел локотенент в кабинет префекта и замер у порога.
Подполковник Изопеску, грузно навалившись грудью на стол, рылся в бумагах. Он оторвался от бумаг не сразу, взглянув на вошедшего, вернее на то место, где стоял Анушку.
– Ну? – промычал префект.
– Связь с вами прервана, домнул субколонел, и я…
– Знаю, – нетерпеливо перебил префект, – при вашей работе это не удивительно. Вызывает удивление однокак вам самому до сих пор не сорвали голову.
Тон подполковника не предвещал ничего хорошего. Анушку вполне сознавал свою беспомощность. Ему нечем было сейчас разбить недоверие префекта.
– Насколько мне известно, связь прервана сегодня ночью пургой, – попытался заметить локотенент.
– Я говорю вам это не для выяснения причин порчи связи и не, тем более, для ваших заключений, – оборвал префект. – Это буря не в меру разыгралась у вас в Крымке, локотенент, и с ней вы никак не можете справиться. – с недовольством процедил подполковник.
– Это повсеместно теперь, домнул субколонел…
– Во всяком случае не в таком масштабе и не в такой форме, как у вас. У вас это почти легальная партизанщина. Открыто, под носом у хваленой вашей жандармерии, – повысил голос подполковник. Ему не нравилось, что локотенент, который был поставлен им на пост начальника жандармского поста, пытается вступать в разговор.
– Лучше скажите, с чем ко мне приехали?
Префект положил локти на стол и приготовился слушать.
– Да, да. Меня очень интересует вся крымская свистопляска. – Он помолчал и, недоверчиво склонив голову на бок, подчеркнуто повторил: – Да, очень интересует.
Последнее время подполковник Изопеску был крайне недоволен работой крымского жандармского поста. И все, что происходило за последнее время, вселяло жандармским властям тревогу. В Голте было известно о диверсиях и о том, что в Крымке работает радиоприемник и существует постоянная связь с Москвой. Было также известно, что ко всем преступлениям причастны молодые сельские ребята из бывших школьников, питомцев учителя Моргуненко. Имя это буквально было у всех на устах. Начальники полиций клялись, что всей подпольной работой в Крымке до сих пор руководит Моргуненко, скрывающийся в савранских лесах. Но он был неуловим. Сколько жандармские власти ни пытались, как искусно ни расставляли сети для поимки учителя, ничего не выходило. Арест и содержание некоторое время в тюрьме семьи Моргуненко тоже не дали результатов.
Не раз уездный префект вызывал Анушку и требовал немедленного раскрытия организации в Крымке. Не раз локотенент Анушку обещал подполковнику выполнить его приказание. Ему, Анушку, всякий раз казалось, что достаточно дать слово и все будет сделано. Но на самом деле все оказывалось сложнее, чем он предполагал. Время шло, подрывная работа расширялась. В последнее время диверсии участились. Недавно был совершен взрыв железнодорожного пути на перегоне между станциями Каменный Мост-Голта. За ним попытка совершить второй в минувшую ночь.
В настоящую минуту начальник крымского жандармского поста стоит перед уездным префектом. Он должен сообщить, что сделано сегодня.
– Я слушаю, – сурово произнес подполковник.
– Арестованы двое из участников ночного налета, домнул субколонел.
– Кто они такие?
. – Крымские мальчишки.
– Мальчишки?
– Да. Из бывших учеников этого Моргуненко.
– Хороши мальчишки, если они вас столько времени вокруг пальца водят. Ну, дальше?
– Один из них оказался раненым во время перестрелки с жандармами. Он ничего не говорит.
Подполковник удивленно пожал плечами.
– Как не говорит?
– Молчит.
– Мне это непонятно.
– Ну, отказывается что-либо говорить.
– Это не ответ жандармского офицера.
– Я испробовал на нем все известные мне средства, но ничего не добился. Он молчит, словно одержимый. Мне остается пристрелить его, но это не спасет положения.
– Да-а-а! Все это странно, – протянул подполковник, – ну, а тот, другой?
– Другого взяли с царапиной на руке. Этот тоже из заправил. Он давно у меня на подозрении и я думаю, что он причастен к ночному делу.
– Он тоже не хочет с вами разговаривать? – при этих словах префект криво улыбнулся.
– И этот ничего не сказал.
Префект покачал головой.
– Дальше?
– Я считаю, домнул субколонел, что основное сделано. Установлено, что преступники – крымские молодые ребята. У меня сведения точные. Теперь будем раскрывать дальше.
– Этот ваш подосланный назвал сообщников?
– Он не знал, кто пойдет на подрыв полотна. Он только сообщил, в каком месте был назначен подрыв, в котором он сам должен был участвовать.
Префект демонстративно вздохнул.
– Здесь, в России, вы утеряли метод допросов, локотенент, – он пристально посмотрел на Анушку выпуклыми глазами и добавил: – и жандармский нюх. А главное, забыли, что идет война и положение на фронтах оставляет желать лучшего.
Анушку сконфуженно пожал плечами, но промолчал. Он смотрел на своего начальника, на его грузную фигуру, круглую, как шар, седую голову с коротко подстриженными волосами и думал: «Хорошо тебе тут, в городе, за каменными стенами, с телохранителями, жаба пучеглазая. Тебя на мое место в эту дурацкую Крымку, тебе бы давно кишки выпустили, боров йоркширский».
Щеки Анушку покрылись пунцовыми пятнами.
Префект встал из-за стола и вышел на середину кабинета.
– Что же вы намерены предпринять дальше?
– Жду ваших указаний, домнул субколонел.
– Я ставил вас на этот пост, локотенент, рассчитывая, что там, на месте, вам будет виднее, как управляться с этим народом. А вы у меня совета просите. – Префект вскипел: – Срам, срам на всю Транснистрию! С какими-то, как вы сами выражаетесь, сопливыми ребятишками, да еще деревенскими, не можете справиться. А еще мечтаете о победе над русскими!
Подполковник вдруг стряхнул с себя тяжелый покров солидности и равновесия. Он нервно заходил по кабинету, выкрикивая на ходу:
– Продолжайте пытать! Пытать, пока не скажут все до единого слова, пока не скажут больше, чем от них требуется! Пытать, не считаясь со средствами! Вырвать языки, к дьяволу, но все узнать! Нечего церемониться. Вам с ними детей не крестить, локотенент. Прошло то время, когда мы нянчились с ними. Сейчас нужно быть безжалостным к тем, кто идет против нас. Теперь малейшее попустительство с нашей стороны играет на руку этой банде.
Жар схлынул. Подполковник понизил голос и перешел на спокойный тон:
– Пора, пора, локотенент, кончать с этим возмутительным безобразием. Действуйте срочно и решительно, если вам дорога честь вашего мундира и собственная голова. Надеюсь, вы меня поняли?
– Понял, домпул субколонел, – не слыша своего голоса, пробормотал локотенент.
– В течение двух дней навести полный порядок в Крымке и доложить мне о раскрытии организации. У вас есть данные к этому – арестованные преступники. Понадобится моя помощь, окажу. – Префект отвернулся окну.
– Будет исполнено, домнул субколонел, – растерянно ответил Анушку и вышел.
– Ну, как? – спросил локотенента в передней адъютант префекта.
– Ничего, все в порядке, – буркнул тот.
– Вы, я вижу, не в добрый час попали, локотенент.
– Кажется.
– Положение обостряется с каждым днем, начальство нервничает, хотя и старается казаться внешне спокойным. Дела паршивы. Ногой ступить некуда – всюду предательство, диверсии. Мне думается, нам отсюда скоро драпать придется.
Анушку почувствовал некоторое облегчение от слов адъютанта. Ведь неблагополучию не только у него, а всюду. Он был доволен, что и у самого префекта под носом творятся безобразия похлеще. Вот бы вернуться сейчас в кабинет, да и спросить префекта: рычишь? А у тебя под носом что делается? Потому, что право имеешь орать на подчиненных? Что смотришь рачьими глазами? Детей с ними не крестить… А кто ездит повсюду и в кумовья к русским набивается? Не ты ли?
В раздумьи о несправедливости начальства и с обидой в сердце выехал Анушку из города в степь. Начало смеркаться. Тускнели, уходили в синеву снега. Метель унялась и только ветер, еще не потерявший силу нёс по степи поземку. Словно над туманами вставали над снежной пылью крыши хат с редкими, изорванными в клочья дымками.
Лошадь поминутно сбивалась с дороги, оступаясь в глубокий снег. Анушку со злостью хлестнул ее концом повода и она взяла в рысь. Но рысь трясла и он снова перевел лошадь на шаг.
Мысли Анушку вновь вернулись к Крымке. Полчаса назад он пообещал префекту покончить с партизанами.
Это значило, что в первую очередь нужно заставить этих двух говорить. В противном случае он арестует всю молодежь на селе и начнет пытать каждого третьего. Наконец, можно поставить на ноги полицию, крестьян, которых он считал преданными новым властям. Ведь есть же на селе люди, настроенные против большевиков, против колхозов. Он загнул несколько пальцев левой руки, вспоминая таких людей. Их оказалось мало, но они должны и могут помочь. Они многое знают из того, что делается на селе. «А этим двум щенятам я вырву языки», – решил он. Анушку въезжал в село, когда уже совсем стемнело. Едва заметно проступали из темноты занесенные снегом хаты. Кое-где в маленьких заиндевелых окошках тускло желтели огоньки. С левой стороны улицы от каждой хаты тянулись, пересекая дорогу, то круглые, то островерхие сугробы. Лошадь останавливалась, хрипела, не решаясь идти. Анушку, раздражаясь, стегал ее и она, барахтаясь по брюхо в снегу, миновала заносы.
Офицер всматривался в маленькие огоньки в окнах. Они горели попарно в каждой хате и казались глазами, смотрящими на него настороженно и враждебно.
До разговора с префектом локотененту Анушку казалось, вернее, он был убежден, что весь этот народ давно свыкся со своим положением и с готовностью подчинялся новым властям, новым порядкам. Может быть, не у всех это шло от души и личных убеждений, но так или иначе, люди мирились и работали. До сих пор румынская пропаганда внушала ему, что на захваченной территории все обстоит благополучно, а когда случались какие-то события, вроде диверсии или убийства, то та же пропаганда утверждала, что «это случайные акты отчаявшихся людей». И он верил этой, пропаганде даже тогда, когда «случаи» превращались в движение и носили массовый характер борьбы населения против оккупантов. Он верил и думал, что все здесь на его участке подвластно ему и он здесь правитель.
Теперь же, после слов матерого жандарма Изопеску, глаза Анушку раскрылись, и он увидел свое настоящее назначение здесь, на чужой ему украинской земле, никогда ему не принадлежавшей. И он понял значение слов префекта: «Вам с ними детей не крестить». Сейчас, как никогда еще, он почувствовал отчуждение. Все в этом селе утратило для него интерес, стало чужим, враждебным.
Наступил момент, когда не нужно было ломать голову, изобретая методы подхода к людям и средства расположить их к себе. Теперь единственным средством оставалась жестокость, с которой он должен будет действовать, жестокость и беспощадность. Он – жандарм, которого прислали в село для расправы с непокорными.
Анушку сдал лошадь солдату и молча прошел к себе в комнату.
– Петре! – позвал он.
– Да, домнул.
– Распорядись, чтобы собрали ко мне начальников полиций. Пошли в Кумары за Щербанем.
– Вы голодны, домнуле?
– Я ничего не хочу есть, налей стакан цуйки. В кабинете у меня тепло?
– Нет, не топлено, домнуле.
– Скажи, чтобы затопили. Я сегодня буду работать.
– Слушаюсь.
Петре заметил в начальнике разительную перемену. Локотенант был сух, малословен и замкнут. В разговоре, в движениях начальника Петре уловил знакомую кошачью собранность перед тем, как выпустить когти и броситься на намеченную жертву.
Глава 5
«Я ВСЕ СКАЗАЛ!»
Дмитрий, шатаясь от изнеможения и боли в раненой руке, стоял у двери в кабинете начальника жандармерии.
Анушку сидел в углу за столом и нервно барабанил пальцами по стеклу. Черные, со злобной искоркой глаза его сверлили стоящего.
– Так ничего и не скажешь? – спросил он.
– Я ничего не знаю, – ответил юноша.
– Я это уже слышал от тебя.
Локотенент вышел из-за стола и приблизился к Дмитрию.
– А это что такое? – кивком головы указал он на распоротый, окровавленный рукав митиного пальто. – Про это тоже ничего не знаешь?.
Юноша молчал.
– Может быть, ты это нечаянно где-нибудь? Или дома кошка поцарапала? – Офицер сдвинул над переносицей вихлястые брови-признак подступившего раздражения. – Отпираться, сам видишь, бесполезно. Подумай хорошенько и расскажи мне все по-порядку. – Он закурил сигару и твердой, необычной для него походкой подошел к окну. Заложив руки за спину, он стал пускать по стеклу густые клубы синего дыма.
Митя, наблюдавший за офицером, угадал в этой походке и в крепком сплетении пальцев за спиной уверенность Анушку в успехе. В самом деле, юноша пойман с поличным. Анушку был уверен, что деревенский подросток, раздавленный неопровержимой уликой, в страхе расскажет больше, чем от него даже потребуется.
Совсем иначе думал Дмитрий. Он твердо был убежден в одном, что поступок, совершенный им и его товарищами прошлой ночью, был выполнением воли партии, воли народа. Это придавало силы и вселяло бодрость духа. И совсем нестрашной становилась ему грядущая минута. Он даже не думал сейчас о том, как распорядится его судьбой жандармский офицер и что с ним сделают через минуту, или час, или день. Одно тревожило его – судьба подпольной организации. Если здесь, в самом деле, предательство, тогда «Партизанской искре» грозит провал. А может случиться иное. Среди арестованных комсомольцев вдруг окажется слабый духом и, не выдержав пыток, станет предателем. За себя Дмитрий был спокоен. Он решил сказать офицеру всего четыре слова: «Я ничего не скажу». Митя знал, что эти слова обойдутся ему дорого и никакими надеждами на облегчение своего положения не тешил себя. Только была бы цела организация.
Анушку повернулся. Долго, пытливо вглядывался в пожелтевшее, обескровленное лицо Дмитрия. Он медлил, будто для того, чтобы дать созреть решению юноши признать свою вину. Анушку даже прошелся к столу, прочитал там для видимости какую-то бумажку и затем спросил:
– Ну, ты подумал?
– Да, – тихо ответил юноша.
– Иди, садись.
Митя остался стоять на месте. Он смотрел на жандарма чуть суженными глазами, ожидая вопроса.
– Ты был там?
Митя отвел голову в сторону. Офицер понял это движение как желание юноши говорить.
– Садись и рассказывай.
– Я ничего не скажу.
Офицер нахмурился. Он был уверен, что все пойдет гладко, и вдруг такое неожиданное упорство и непоколебимость. Он не знал, что делать, хотел ударить, но сдержался.
– Ты знаешь, что упрямством наносишь себе вред?
– Знаю, но не скажу.
– Врешь, скажешь! – прошипел Анушку и, стряхнув на пол пепел сигары, ткнул жаром в подбородок Мити. Боль передернула все тело. Дмитрий закрыл глаза и стиснул зубы.
– Будешь говорить?
– Нет.
Офицер приложил сигару к щеке Дмитрия.
– А теперь?
– Никогда!
Митя закусил губу, чтобы не вскрикнуть от нестерпимой боли.
– Говори, кто был с тобой на железной дороге?
Митя молчал. Он чувствовал, как огонь сигары жег ему щеки, губы, лоб, слышал выкрики офицера, не разбирая слов. Потом все смешалось. Боль стала невыносимой. Казалось, что все тело лизали огромные языки пламени.
А офицер все прикладывал к лицу Мити сигару до тех пор, пока она не погасла. Тогда он швырнул на пол окурок и не крикнул, а как-то дико взвизгнул:
– Будешь говорить?!
Митя собрал остаток сил и крикнул жандарму прямо в лицо:
– Я все сказал!
Анушку выхватил револьвер и в упор прицелился, но не выстрелил, а только ударил Митю рукояткой браунинга по голове.
Качнулась комната, перед глазами молочными туманными пятнами проплыли окна, пошатнулись теряющие очертания предметы. Все вокруг задернулось непроницаемой синеватой пеленой, и стало удивительно легко. Исчезла огненная боль. Митя рухнул на пол.
Локотенент Анушку постоял с минуту и позвал часового.
– Оттащи в камеру и хорошо закрой на замок.
Неудача привела локотенента Анушку в замешательство. Он был на грани такого состояния, при котором можно было совершить необдуманный поступок. Огромного напряжения стоило Анушку сдержать себя, чтобы не застрелить упрямого русского мальчишку, виновность которого была очевидна. Чтобы немного успокоиться, локотенент прошел к себе в комнату, налил стакан цуйки и выпил, не закусывая. Затем он вернулся в кабинет и долго из угла в угол мерил шершавые доски нервными шагами.
С чего же теперь начать? Положение его было затруднительным. Конечно, власть была в его руках. Он мог сейчас же дать приказ арестовать всех молодых сельских ребят, находящихся на подозрении, и повести допрос. Но теперь это было невозможно. Немцы отступают, партизанское движение растет. В тылу чёрт знает что творится. По дорогам ни проехать, ни пройти. Он знал, что арестуй он десятка два ребят, на селе такое поднимется! Да кто его знает, попадутся ли среди арестованных виновники? Арест же безвинных может сбить с настоящего следа и испортить все дело.
Он заметил на своей руке маленькую полоску крови без царапины и ссадины. Это была не его кровь.
– Чёрт возьми! – вскрикнул он. – Ведь по этому можно найти остальных!
Анушку немедля собрал всех жандармов и начальников полиций.
– Сейчас же снова идти по домам с обыском. Раздевать догола всех молодых ребят. Тщательно осматривать, нет ли раненых… Малейшая свежая царапина или пятно крови – арестовывать. При обысках просматривать одежду, которую носят эти бандиты, не остались ли на ней следы крови. Марш!
Карп Данилович не сомкнул в эту ночь глаз. Тревога за сына, за всю организацию сжимала сердце.
Рано утром он поднял не спавшего Парфентия.
– Выйдем, поможешь мне кое-что сделать. Быстро одевшись, Парфентий вышел вслед за отцом во двор.
– Вот что, сынок, пойди сейчас же попроси у матери теплой воды да вымойся хорошенько с головы до ног, – сказал он, осмотрев сына, – на тебе следы митиной крови. Да белье сними и одежду, все, в чем был ночью, спрячь подальше. Черт их знает этих жандармов, начнут рыться. А то могут и с собакой нагрянуть. Да гляди хорошо, где-что спрятано, книги какие или дневник перепрячь подальше, чтобы никакой зацепки не было.
Парфентий кивнул головой.
– Тату, а может обойдется все? – тихо спросил Парфентий.
Карп Данилович видел, какой тревогой был охвачен сын, и ему хотелось сказать такое, чтоб уж если не успокоить, то по крайней мере вселить в душу Парфентия бодрость.
– Я думаю, обойдется, А если нет, так… но нам, сынку, нужно быть начеку. В случае чего – тикать отсюда в лес, а там дальше, к партизанам. Воевать так воевать, кой чёрт сидеть на печке. Наши теперь, на фронте, постоянно от смерти на шаг находятся. А у нас с тобой до смерти еще далеко.
– Я за себя не боюсь, тату. Дело провалится. – Он помолчал и добавил: – Да и народу может много погибнуть виновного и невиновного.
– Всех, кто был с тобою ночью, нужно скорее предупредить, чтобы тоже вымылись и сменили одежду.
– Верно, тату. Я Маню пошлю, она сделает это.
В полутемных сенях Парфентий натолкнулся на девочку.
– Кто здесь?
– Я, – отозвался тоненький и, как показалось Парфентию, перепуганный голосок, – дверь не найду никак.
Парфентий узнал Таню – сестру Дмитрия.
– Парфуша, – торопливо зашептала она, – Митю схватили жандармы.
– Где он сейчас? – спросил Парфентий, чувствуя, как похолодело в груди.
– В камере, в жандармерии. Я видела его в окошечко. Он весь черный, не узнать. – Голос девочки дрогнул. – Ох, как били… как били! И Мишу Клименюка тоже.
Таня заплакала тихо, беззвучно.
– Митя ничего не сказал?
– Привет тебе и всем хлопцам передал.
– Добре, беги домой.
Оставшись один, Парфентий поманил из кухни сестренку. И пока шептал ей на ухо, Маня хмурила белесые брови и кивала головой.
