Текст книги "Партизанская искра"
Автор книги: Сергей Поляков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)
Глава 17
ЭХО САВРАНСКОГО ЛЕСА
По осени, когда начали блекнуть травы, в зелень садов и лесов упорно вплеталась желтизна, в савраиских лесах прогремели первые выстрелы народных мстителей. Прогремели так мощно и грозно, что эхо прокатилось по всей Одесщине.
Это начал свои боевые операции созданный в савранском лесу партизанский отряд «Буревестник».
Вскоре стало известно окрест, что группа партизан на дороге в лесу напала на румынский обоз и полностью уничтожила его.
Переполошились жандармские власти не на шутку. Сначала всячески старались скрыть от населения правду об этом событии, пытаясь утверждать, что это ложные слухи. Объятые страхом, они попадались распространить версию о том, что румынский обоз ам подорвался на минах, заложенных еще при отступлении Красной Армии в 1941 году.
Но невозможно было утаить такое значительное событие от населения, связанного с партизанами. Люди открыто смеялись над выдумкой оккупантов.
И неслись слухи от села к селу, упорно проникали во все уголки и повсюду, где были советские люди, находили в сердцах живые, горячие отклики.
Увидели жандармские власти, что шила в мешке не утаишь, и выпустили наспех сфабрикованное обращение, в котором говорилось:
«К гражданам Савранского, Песчанского, Кривоозерского уездов.
Малочисленная шайка бандитов, скрывающаяся в Савранском лесу, голодная и одичавшая, в поисках пропитания занималась грабежами местного населения прилегающих к лесу районов.
На днях эта банда напала на румынский обоз с продовольствием и обмундированием. Грабители забрали все и пытались скрыться в лесу, но были окружены во-время подоспевшим румынским отрядом и уничтожены.
Граждане сел, чей покой и мирная жизнь могут быть нарушены снова, помогайте местным властям истреблять шайки грабителей. Обнаруживайте и сообщайте об их местонахождении в жандармские посты и полицейские управления».
– Скрыть хотят, гады, что в Саврани начали действовать партизанские отряды. Придумывают, чтобы народу глаза замазать, – говорили крымские комсомольцы.
– Бандиты истреблены, кричат, а сами умирают со страху, гарнизоны и жандармские посты усиливают, в полицию новых людей набирают, жалование полицаям прибавить собираются.
– Наверное дали духу фашистам партизаны, – восхищенно говорили подпольщики. Сами ребята чувствовали а этом событии мощную руку, протянутую им. Теперь совсем близко, плечом к плечу, вышли на борьбу с врагом старшие братья.
Выстрелы в савранском лесу вселяли бодрость духа и смелость.
Вечером, по приходе комсомольцев с работы, в Катеринке у Миши Клименюка собрался для экстренного заседания подпольный комитет «Партизанской искры».
Настроение у всех членов комитета было приподнятое.
– Слыхали, что у нас под носом делается? – спросил Парфентий собравшихся. – В савранском лесу грохочут выстрелы. И мы должны, как эхо, откликнуться на них.
– Это первый звонок захватчикам к отправлению отсюда, – заметил Дмитрий.
Но шутили недолго. Предстояли серьезные разговоры. Они прошли без лишних слов и рассуждений. Парфентий сообщил комитету о задании партийного руководства Саврани об усилении диверсионной работы.
Парфентий подробно рассказал о задачах и методах работы диверсионных групп и группы разведки в отдельности и, в заключение, сказал:
– Не если понадобятся совместные усилия, то каждый из нас сделает все, что бы ни потребовало наше общее дело.
В эту осеннюю лунную ночь Миша Кравец не мог уснуть. Да он и не пытался уснуть. Уж больно жгучие и волнуюпгис мысли роились в голове. Все события в савранском лесу вставали перед ним живыми картинами.
Будто в действительности видел он лесную дорогу, по которой движется румынский обоз, нагруженный продовольствием и обмундированием. А вот за деревьями замерли в засаде сильные, отважные люди – партизаны. Вот первая повозка ползет, приближается, вот уже видны лица врагов. Первая повозка совсем близко, она поравнялась с залегшими в укрытии партизанами. Мгновение – и граната, описав в воздухе дугу, шлепается перед самыми мордами лошадей. Страшный грохот взрыва, треск разлетающейся в щепки повозки поглощают собою крики людей. Вторая граната падает следом у хвостовой повозки. Из повозок выпрыгивают орущие, объятые страхом солдаты, и тут же падают, скошенные пулеметными очередями. Одна за другой взлетают в воздух повозки, и оглушительный треск рвущихся снарядов раскалывает воздух далеко вокруг.
…Партизаны уходят в лес. Все дальше и дальше. Тише становится грохот за спиной и, наконец, смолкает совсем. Мише начинает казаться, что это он идет вместе со своими товарищами лесной чащобой. Деревья тихо шумят над головой. Это первая битва, первая огромная удача. Неважно, что ее добились не они. Сегодня – в Савранских лесах, завтра – здесь, в Крымке. Это начало большой борьбы, больших побед. Миша стал перебирать в уме членов организации, это были все школьные товарищи, которых он хорошо знал с детства. Но сейчас он особо взвешивает каждого, подойдет ли? Будучи сам отчаянно смелым, Михаил хотел и друзей подобрать таких, чтобы могли пойти на любую опасность без колебаний и страха. Но кроме смелости, диверсионная работа еще требовала большой физической силы и ловкости. Мало ли что может случиться в бою! Бывает, что часто партизанам приходится проводить бой без шума, без выстрела, в полной тишине. В молниеносной схватке потребуется задушить врага или перекусить ему горло.
«Андрей Бурятинский подойдет: он находчивый, смелый и ловкий. Кто же еще? Ваня Беличков… смелый хлопец, но малосилен. Нужно посоветоваться с Парфентием».
Бабушка Федора тоже не спала в эту ночь. Она лежала в кухне и в чуть приоткрытую дверь слышала, как внучка в хате то шепчется с Мишей Клименюком, то вдруг замолчат оба на некоторое время с тем чтобы снова шептаться или спорить о чем-то.
Три раза поднималась бабушка, чтобы заставить этих неугомонных разойтись. Но ничто не помогало. Поднялась в четвертый раз.
– Как вы завтра па работу встанете? – сокрушенно спросила она.
– А ты меня разбудишь, бабуся, – ответила Соня.
Бабушка только вздохнула и ушла к себе.
Уж за полночь, а Миша с Соней бодрствуют. Ну какой тут сон, если такое важное дело поручено – написать полсотни листовок. Скрипят перья, стучат о дно чернильницы.
– Сколько у тебя? – шопотом спрашивает Миша.
Соня считает:
– Двадцать семь.
– А у меня… сейчас скажу… двадцать одна, – смущенно говорит Миша.
– Итого сорок восемь, еще по одной и – конец. Они заканчивают писать и снова шопот:
– Десять в Катеринке, десять в Крымке, пять в Петровке, десять в Каменную Балку Наде, пять в Кумары, десять в Ново-Андреевку Даше Дьяченко.
– Хорошо, – шепчет Соня, и оба на цыпочках, чтобы не потревожить бабушку, выходят из дому.
Осторожно крадутся юноша с девушкой по садам, огородам Катеринки, Петровки, затем Крымки. Чутко прислушиваются к каждому звуку, ловят каждый шорох. А шорохов, как на грех, так много. И под утро усталые, но счастливые, прощаются.
– До завтра.
– Нет уж, до сегодня, – улыбаясь поправляет Миша.
Глава 18
ПОЕДИНОК
Утром люди прочли на столбах и дверях листовки, написанные чернилами по-печатному:
«Ко всем советским людям Одесщины!
Фашисты распространяют слухи о том, что в савранскпх лесах появились бандитские шайки, которые грабят местное население. Не верьте, это ложь!
Фашисты называют грабителями людей, которые не хотят им покориться и борются против них
Они хотят вас заставить предавать партизан. Но они знают, что люди, которые борются там, в Саврани, за Родину, – не бандиты, а ваши сыновья, отцы, братья.
Подлые захватчики пришли к нам и хотят отнять все, а нас сделать батраками.
Но этого не будет. Скоро настанет конец фашистскому панству на Украине.
Помогайте партизанам! Смерть изменникам! Смерть фашистам!
Штаб партизанского отряда».
Жители Крымки и окрестных сел еще не видели такого переполоха, такого смятения в крымской жандармерии. С самого раннего утра вся полиция была поставлена на ноги. Главное – к полудню выяснилось, что такие же листовки были расклеены в Катеринке, Петровке, Каменной Балке, Кумарах, Ново-Андреевке.
Чуть свет локотенент Анушку ускакал в Первомайск и вернулся оттуда с отрядом жандармов.
Бегали, рыскали по селу жандармы, но напасть на след не удавалось. Толпою ходили они по хатам в сопровождении местных полицейских, спрашивали жителей, – не видели ли накануне вечером или ночью чужих людей на селе. Жандармы и полицаи не на шутку перетрусили, они суетились, но принимать какие-либо жесткие меры побаивались. Ведь получалось, что где-то рядом действуют партизаны, и кто знает, в какую минуту и из-за какого угла стережет их зоркий глаз мстителя.
Семен Романенко, почти ни с кем на селе не здоровавшийся, сегодня почтительно раскланивался крымчанами.
Хлопцы смеялись, видя такое «уважение» к себе со стороны начальника полиции, и говорили:
– Из «бульдога» культура аж прет.
– Прижали хвосты полицаи.
– За шкуру свою трясутся.
– Как не трястись, расплачиваться придется.
Целый день жандармы ходили по хатам, кричали, обвиняли жителей в укрывательстве партизан, угрожали расправой.
Под вечер в хату Гречаных вошел локотенент Анушку в сопровождении Семена Романенко и четырех жандармов.
– Доброго здоровьичка! Гостей вам привел, – проскрипел Романенко.
– Милости просим, – тихо отозвалась Лукия Кондратьевна.
Карп Данилович сидел на лавке у стола и курил, искоса поглядывая па вошедших.
Начальник жандармерии прошел на середину хаты и остановился. В хате стало тихо.
Локотенент Анушку не спеша обвел взглядом стены, смерил с ног до головы хозяина, хозяйку и, наконец, вонзил свой взгляд в угол, где Парфентий с Мишей Клименюком играли в шашки.
Офицер подошел к ним, некоторое время наблюдал за игрой, затем спросил:
– Ты Парфентий Гречаный?
– Парфентий Гречаный.
– Ах, это тот, что не хотел тогда пилить рощу? – спросил офицер у начальника полиции.
– Он самый, – поддакнул Романенко.
– Теперь помню. Это тебя тогда немножко? – весело протянул он, жестом показывая, как секут.
– Да, меня.
– А это кто?
– Это мой товарищ Миша Клименюк из Катеринки.
– Друг?
– Да, друг.
– Так, так.
Офицер, видимо, нарочно медлил. В хате стояла настороженная тишина.
– Скажи мне, Гречаный, – произнес офицер, – к тебе часто ходят твои товарищи.
– Ходят.
– Зачем?
– Я не понимаю вопроса.
– Понимаешь, но притворяешься. Я спрашиваю, зачем к тебе ходят товарищи и что вы делаете, когда собираетесь вместе?
Парфентий пожал плечами и, обдумывая ответ, стал складывать шашки на доске в стопку.
– Встань! С тобой разговаривает румынский офицер!
Парфентнй привстал.
– Ну?
– Ко мне приходят мои школьные товарищи, – сказал он, глядя мимо офицера в окно.
– Так…
– Мы поем, танцуем, играем в карты, шашки, шахматы…
– Даже в шахматы? – удивился Анушку. Все думали, что он засмеется, но офицер остался серьезным. Он вскинул вверх брови и обратился к Романенко.
– Семен, у вас деревенские ребятишки играют в шахматы?
Семен не знал, как ответить, чтобы угодить начальнику и, помявшись, осклабился.
– Врут они, господин локотенент, какие тут на селе шахматы!
– Зачем врешь?
– Не я, а он соврал, – кивнул Парфентий в сторону смутившегося начальника полиции.
– Значит, играете?
– Ну, конечно!
– А мы сейчас проверим.
– Пожалуйста.
– У тебя фигуры есть?
– Имеются.
– Давай сюда, будешь со мной играть. Но, смотри, если обманешь.
Парфентий расставлял фигуры.
Тем временем Анушку что-то пошептал жандармам и те вышли во двор.
– Выбирайте, – протянул Парфентий зажатые в кулаках две пешки.
Офицер сделал ход. Парфентий ответил.
– Начинай, – сухо бросил он.
Парфентий сделал первый ход и почувствовал смутное волнение. Он все же не мог понять, что крылось за этим визитом жандармского офицера и шахматным матчем, неизвестно почему возникшим. Неужели только потому, что локотененту Анушку пришла в голову фантазия проверить, не врет ли он? Может, офицер хочет в игре испытать его характер? Ну, что ж, пусть попробует!
Офицер сделал ход. Парфентий ответил.
Так, ход за ходом, игра увлекала Парфентия. Он оживлялся все более и более, развивая фигуры на доске.
Парфентий хорошо играл в шахматы. Он любил эту игру и увлекался ею. Вообще, надо сказать, что все, что ни делал Парфентий, он делал с увлечением, будь то шахматы или волейбол, футбол, решение задач, или катание на лодке летом.
В долгие зимние вечера часто можно было видеть над шахматной доской зажатую кулаками белокурую голову с упрямой челкой на лбу.
Сейчас Парфентий играл, слегка волнуясь, но уверенно, ход за ходом улучшая свои позиции, и, чувствуя свое превосходство, великодушно предупреждал:
– Вы открываете ферзя.
Или:
– Так нельзя ходить, вы теряете фигуру.
Офицер менял ход, волновался и заметно нервничал. Казалось, он сам забыл цель прихода сюда. Эту нервозность противника разгадал Парфентий и в его глазах зажегся молодой буйный задор. Сильнее застучала в висках кровь… По ходу игры он видел, что играет лучше офицера и, предчувствуя сладость победы, входил в азарт. Ему уже казалось, что это не просто игра в шахматы, а настоящий бой с жандармским офицером, с его врагом. После каждого удачного хода Парфенгий украдкой взглядывал в сторону Миши Клименюка и, поймав ответный, ободряющий взгляд друга, лукаво ему подмигивал.
Бой разгорался. И в этом бою он, Парфентий Гречаный, комсомолец-партизан, должен стать победителем. Он видел перед собою будто живые двигающиеся фигуры на доске, лицо офицера, подернутое багровыми пятнами волнения, его закушенную губу, над которой нервно вздрагивали усики.
Парфентий сделал еще ход и еще. И снова взгляд в сторону Миши, но уже ликующий, который говорил: «Не волнуйся, друже, все в порядке».
И вдруг офицер, видимо от волнения, сделал какой-то нелепый ход.
– Туда нельзя, ваша ладья под боем, – предупредил Парфентий.
– Играй!
– Тогда шах вашему королю, – не сдержав волнения, объявил Парфентий, сделав ударение на последних словах.
Офицер передернулся. Он в упор посмотрел на противника. Он понял, о каком короле говорил этот мальчишка. Глаза их скрестились, черные со злобными искрами и голубые, повешенные изнутри торжеством победы. – Что ты сказал?
– Я сказал, шах вашему королю, – с удовольствием повторил юноша.
– Так… а… дальше?
– А дальше – мат. Ваш король должен капитулировать.
Офицер бросил игру, спутал фигуры на доске и поднялся. У всех присутствующих было опасение, что он сейчас ударит Парфентия. Но этого не случилось. Анушку, видимо, большим усилием сдержал себя.
– А что ты еще умеешь делать? – спросил он сквозь зубы.
Парфентий недоуменно улыбнулся.
– Я уже говорил вам… да всего и не перечислишь.
– А листовки писать ты тоже умеешь?
– Листовки? Нет, не пробовал.
– А кто пробовал?
– Не знаю.
– Врешь! – теряя терпение, крикнул Анушку.
– Не вру. Откуда мне знать?
Офицер понял, что перед ним юноша с характером, и подавил в себе ярость.
– Эх, Гречаный, Гречаный, ты такой талант. У тебя хороший голос, я слышал, как ты пел, хорошо пел. В Одессу поедешь, в оперу.
– Я не хочу быть артистом.
– А кем же ты хочешь быть?
– Капитаном дальнего плавания.
– Ах, вот как! – притворно засмеялся офицер.
В этот момент вошли жандармы.
– Все обыскали?
– Так точно, домнул локотенент..
– Что нашли?
– Ничего, кроме вот этого, – ответил жандарм, подавая офицеру две книги.
Анушку повертел книги и, сам не умея прочесть, подал начальнику полиции.
– Что это за книги?
– Джио-ва-ни. Спартак, – прочитал Романенко и спросил Парфентия: – кто этот Спартак?
– Римский гладиатор, вождь восстания рабов в Риме.
– Джу-зе-ппе Га-ри-баль-ди, – читал Семен обложку второй книжки.
– А это кто такой?
– Знаменитый итальянский полководец, который…
– Ну хватит, – перебил офицер, – экзамен мы потом устроим. Ты, гроссмейстер, пойдешь со мной. Там подробно расскажешь обо всем и, может быть, припомнишь все же, кто занимается всем этим делом.
Он показал Парфентию одну листовку из тех, что были расклеены этой ночью комсомольцами.
– Я ничего не знаю.
– Это мы выясним. Мы знаем больше, чем ты думаешь. И не прикидывайся.
– Это сделали партизаны, – пояснил Парфентий.
– Кто сказал?
– Все говорят.
– Кто это все?
– Ну, люди.
– А откуда люди знают?
– А там же написано, читайте: «Штаб партизанского отряда».
– Хорошо. Шахматы возьми с собой. Этот тоже пойдет с нами, – кивнул офицер на Мишу Клименюка.
Мать в пугливом ожидании следившая за всем, что происходило, поняла, что в дом вошла беда. Она решительно шагнула к двери и загородила дорогу.
– Куда вы его ведете? За что? Я знаю, что мой сын не виноват.
– Пусти, старуха, – грубо оттолкнул офицер.
– Нет, не пущу! Скажи, за что вы его уводите?
– Не беспокойся, мама, – промолвил Парфентий, обнимая мать, – я скоро вернусь, я ни в чем не виноват. Господин офицер, наверное, хочет сыграть со мной решающую партию… это называется реванш. Но ты не волнуйся, я все равно выиграю, мама.
Глава 19
В ЗАСТЕНКЕ
В жандармерии Парфентия и Михаила продержала всю ночь. Несколько раз начальник вызывал их на допрос, то вместе, то порознь.
Утром измученных, едва стоящих на ногах, начальник вызвал арестованных снова. Предъявленные обвинения в составлении и распространении по селам листовок были повторены. Бегло и сухо, локотенент Анушку задал те же вопросы, на которые арестованные так же твердо и спокойно отвечали:
– О листовках ничего не знаем.
В кабинете Анушку, где сейчас стояли двое арестованных, было тихо. Начальник сидел за столом и, глядя в окно, слегка барабанил по столу острыми, лакированными ногтями. Порой он вытягивал в трубочку губы, будто пытаясь свистеть. А то вдруг, закусив нижнюю губу, бросал короткий, колючий взгляд на стоящих перед ним юношей.
Парфентий с Михаилом ждали, что придумает для них и как распорядится ими начальник жандармерии. Им казалось, что допросы уже кончились, и сейчас Анушку, так и не узнав ничего, все-таки придумывает для них наказание.
Офицер встал из-за стола, вышел и остановился посредине кабинета, картинно заложив руки за спину.
– Ты можешь идти домой, – бросил он Мише, – а ты пока останешься.
Михаил не спешил уходить. Он вопросительно смотрел на Парфентия, казалось, взгляд его спрашивал: «Идти мне или остаться с тобой». Ему не хотелось уходить одному.
– Я тебе сказал – иди домой, – резко повторил офицер, – или тебе нравится здесь? Я приглашу тебя, когда будет нужно.
– Иди, Миша, – шепнул Парфентий, – зайди к нашим и скажи, чтобы не беспокоились.
– Хорошо, Парфень.
– Прекратить разговоры! – перебил Анушку. – А ты марш!
Михаил ободряюще кивнул Парфентию и вышел.
Локотенент Анушку прошелся взад-вперед по кабинету, разминая ноги, и снова сел за стол.
– Подойди ближе.
Парфентий подошел.
– Стань тут.
Парфентий стал.
– Вынь руку из кармана! – повысив голос, приказал начальник.
По тону офицера Парфентий понял, что тот, теряя самообладание, начинает раздражаться. Но юноша не испытывал той робости, которая обычно появляется у виноватого на допросе, когда он чувствует, что все нити находятся в руках следователя. Парфентий не боялся, так как был уверен, что явных доказательств его виновности у Анушку не было. Но все же сосал червь сомнения: для чего-то ведь оставили его одного. Стало быть, разговор еще не окончен. Наоборот, он видел, что сейчас офицер более воинственно настроен, чем до сих пор. Парфентий приготовился принять на себя все, с чем мог обрушиться на него начальник жандармерии. Он был доволен, что Михаила отпустили домой. Одному было несравненно спокойнее. И вообще, он сейчас с радостью согласился бы за всех отвечать один.
Анушку молчал, глядя в окно. Потом он перевел взгляд на стоящего перед ним белокурого подростка. На мгновенье у него мелькнуло сомнение: неужели, в самом деле, этот белоголовый деревенский мальчик способен на такое дело, которое подстать взрослому. Но вдруг офицер вспомнил что-то. В глазах его дрогнули злые искорки, на лице заиграли знакомые Парфентию багровые пятна. И все лицо локотенента Анушку, казалось, становилось полнее, будто набухало злостью.
– Так ты отказываешься?
– Я ничего не знаю.
– Ты писал листовку?
– Я не писал никакой листовки.
– Тогда скажи, кто это сделал?
– Не знаю.
– Врешь!
– Я говорю правду.
– Я посажу тебя в тюрьму на пять лет!
– Я не виноват.
– На десять лет!
– Я ничего не делал.
– На двадцать пять лет! Ты забудешь, что на небе есть солнце, а на земле свободно живут люди. Забудешь, что у тебя есть отец, мать.
«Ты не проживешь двадцать пять лет, гад. Тебя убьют», – подумал Парфентий, но вслух сказал:
– О листовках я ничего не знаю, хоть убейте на месте.
Голос Парфентия прозвучал так твердо и убедительно, что Анушку потерял нить разговора, сбился совсем, и теперь каким-то другим, срывающимся голосом, крикнул:
– И убью, как паршивого щенка! Ты думаешь, я забыл рощу? Или я не знаю, что ты позавчера не был на работе? Или… ты что вчера говорил?
– Кому?
– Мне, за шахматами.
– Я не помню, – солгал Парфентий, хотя прекрасно помнил все до мелочей из того, что происходило вчера на шахматном поединке.
– Что ты сказал насчет короля?
– Просто объявил ему мат.
– Ага, объявил ему мат! А как ты это сделал?
– Как всегда делают в игре.
– Ты не хитри, что ты имел ввиду?
– То, что партия проиграна и король должен сдаться.
– И больше ничего?
– А что же еще?
У Парфентия отлегло от сердца. Самое опасное – разговор о листовках-остался позади. А насчет короля было не страшно. Они сами не больно боготворят своего монарха. Парфентий не раз слышал, как «помазанник божий» становился предметом крепких солдатских анекдотов.
– А насчет капитуляции короля ты к чему сказал?
– Это у нас всегда так. Раз партия проиграна, то король падает.
– Капитулирует? – улыбнулся локотенент.
– Ну, конечно, – улыбнулся Парфентий.
В одно мгновенье с лица Анушку слетела предательская улыбка. Брови сомкнулись, недобрым блеском сверкнули черные маслянистые глаза. Он шагнул ближе и ударил Парфентия по лицу. Но этого локотененту было мало. Ярость еще кипела в нем. Надо было как-то разрядить ее. Он размахнулся еще раз. Удар пришелся по губам. От рассеченной губы Парфентий, ощутил во рту соленый привкус крови.
– Король не будет капитулировать! Москва будет капитулировать! Слышишь, ты, щенок? Шах Москве объявлен, скоро будет мат.
«Бреши, брехло, твоя воля», – подумал Гречаный и вдруг ощутил, как поднялась в нем волна неудержимой радости. Радость была оттого, что локотенент Анушку правильно понял намек на падение короля и теперь метался в неистовой бессильной ярости. Парфентию казалось, что офицер в душе признал его, Парфентия, победу над собой, а злость и побои только подчеркивали бессилие начальника жандармерии.
Офицер походил по кабинету, затем вызвал Романенко и двух жандармов.
– Двадцать пять розог, – приказал он, – а после порки покажите его мне, я посмотрю, как он будет выглядеть.
Палачи рьяно выполнили приказание начальника и бросили Парфентия на каменный пол камеры.
Некоторое время Парфентий лежал без сознания. Потом его облили холодной водой и вытолкнули за дверь.
Шатаясь, он вышел на улицу. В голове стоял звон. Глаза застилал туман. Все как-то медленно и странно плыло вокруг, даже облака в небе казались необычайными, какими-то зеленоватыми. Исполосованная спина горела огнем. С трудом передвигая ноги, он добрел до речки, присел на колени и смыл с лица и рук запекшуюся кровь.
Домой Парфентий не торопился. Как можно дольше хотелось ему сейчас побыть одному, привести в порядок мысли. Для этого он решил идти дальним, обходным путем. Перебравшись через мосток, он пошел вдоль берега лесом по направлению к острову. Он пробовал думать, но ничего не получалось. Над всеми мыслями и чувствами владычествовало одно неуемное чувство ненависти.
Он несколько раз останавливался, подолгу сидел на пеньке или просто на порыжелой осенней траве, сидел неподвижно, ни о чем не думая, смотрел, как тихо в глубоком небе плыли зеленоватые облака, то разбредаясь. то вновь слетаясь вместе, как большие диковинные птицы.
Домашние перепугались, когда Парфентий переступил порог хаты.
– Сынок! – вскрикнула в испуге мать.
На крик со двора прибежал отец. Оба долго молчали, глядя на избитого, измученного, но слабо улыбающегося Парфентия.
Отец тихонько ощупал сына кругом и, когда коснулся спины, Парфентий тихо вскрикнул.
– Тебя били, сынку?
– Немного.
Карп Данилович недоверчиво взглянул на сына, явно преуменьшавшего свои страдания.
– Голодный ты, раздевайся, будешь кушать, – сказала мать.
– Молочка мне горячего дай, – попросил Парфентий, – есть я не хочу.
Он попытался снять с себя пиджак, но не смог. Отец помог ему раздеться. Прилипшая к телу рубашка на спине была красна от крови.
– Чем это они тебя?
– Плеткой.
Отец осторожно приподнял рубашку и лицо его стало белым-бело.
– Кто?
– Семен.
Офицер приказал.
– Кто ему позволил! – закричал отец.
Кто знал Карпа Даниловича, тот ни за что не поверил бы, что этот веселый, добродушный человек мог так измениться вдруг. Добрые, серые, всегда улыбающиеся глаза его налились кровью, побелевшие губы дрожали. От плотно стиснутых зубов на крутых скулах играли желваки, на висках бились взбухшие жилы.
– Где он, скажи? – проревел отец, кинувшись в сени за топором.
Лукия Кондратьевна, впервые увидев мужа в таком состоянии, растерянно стояла у печки. Прижавшись в уголок, тихо всхлипывала Маня.
– Тату, обожди, не надо, тату! – крикнул Парфентий. – Мы потом все сделаем с тобой. А сейчас нельзя, рано. Понимаешь? Нужно потерпеть, немного. Они нам дорого заплатят за все.
