Текст книги "Партизанская искра"
Автор книги: Сергей Поляков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)
Глава 8
ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ
Чтобы дать подальше уйти освобожденным товарищам, прикрывающая группа Юрия Осадченко, вместе с Андреем и Соней, отступала в противоположную сторожу, увлекая преследовавших их жандармов и полицейских. Отстреливаясь, комсомольцы уходили глухими переулками от хаты к хате, а там через кладбище к северной стороне села.
Преследовавшие сначала упорно наседали, но когда двое из них упали, подстреленные отступающими, напор ослабили и вскоре вовсе прекратили преследование. Собственная шкура оказалась все-таки дороже интересов жандармского офицера.
Комсомольцы выбрались на окраину. Убедившись, что погоня отстала, все шестеро расходились по домам, думая о дальнейшем, – о начале новой, еще неведомой для них партизанской жизни.
Тем временем лесом, глубокими непроходимыми снегами, пронес Кравец Мишу Клименюка к себе домой, в самый край села.
Мать не спала. Привыкнув к частым отлучкам сына, она все же волновалась, когда Михаил долго не приходил, и встречала с глубоким вздохом облегчения.
– Что поздно так, сынок? – спросила она.
– Задержали, мама. Занавесь получше окна, да зажги на минуту свет, – попросил Михаил.
Когда желтый огонек пламени осветил хату, Агафья Григорьевна увидела чужого человека.
– Кто это с тобой?
– Не узнала?
– Что-то не признаю.
– Это Миша Клименюк.
Мать в испуге всплеснула руками. Окровавленное, избитое лицо Миши было неузнаваемо.
– Выпустили вас жандармы?
– Да, да, выпустили, – перебил Михаил, – я тебе, мама, все расскажу, все дочиста, только потом, а сейчас дай теплой воды, да помоги Мише обмыть лицо.
Агафья Григорьевна достала воды и по-матерински обмыла Мише лицо, голову, руки. Затем достала и помогла надеть чистую рубашку сына, а забрызганную кровью тут же выстирала. Михаил уложил друга на печь, укутал его.
– Ты обязательно усни, Миша, завтра очень трудный день, – сказал Михаил, а сам, не раздеваясь, прилег в кухне на лавке, бросив под голову свой бушлат.
– Потуши огонь, мама.
– Ты сам лег бы как следует, – посоветовала мать.
– Мне и так хорошо, мама.
Все в хате погрузилось в тишину. Но Михаил не спал. Он лежал с открытыми глазами. Эта тишина была для него недоброй и неверной. Она казалась ему чудовищным зверем, который, переступая мягкими лапами, неслышно крался к дому. И он слушал, слушал напряженно, не раздастся ли выстрел, не заскрипят ли по жесткому снегу тяжело приближающиеся шаги, не дрогнет ли под ударами приклада наглухо закрытая дверь.
Ночь. Фитиль в лампе прикручен так, что золотистая полосочка огня почти не излучает света. Окна заставлены плотными камышовыми щитками.
Дарья Ефимовна не смыкает очей. Она думает о муже и двух сыновьях. Легко сказать – все трое на фронте. И бог весть, где они теперь. Живы ли? А может быть… И представляется ей бескрайнее заснеженное поле. У дороги под снегом одинокий холмик. Чуть выступает из снега дощечка, а на дощечке неровные, выведенные карандашом слова: «Пал смертью храбрых за Советскую Родину».
Женщина глубоко вздыхает и тихо шепчет:
– И откуда напасть такая? Ведь вот свалится этакое горе на людей. Только подумать – все трое там. Одна дочь осталась при ней, да и та вот…И ее мысли в который раз возвращаются к дочери. Где же Поля? Так поздно, а ее все нет. Ушла перед вечером, сказала – скоро вернется, и вот. Охваченная тревогой, Дарья Ефимовна поднимается с постели, выкручивает фитиль в лампе и: долго, затуманенным взглядом смотрит на часы. Ей кажется, что стрелки неподвижно стоят на половине второго…
– Что с ней? – произносит женщина вслух. – Неужели заночевала в Катеринке?
Да нет, с ней еще не было такого. Слишком хорошо она знает свою Полю. Дочь никогда не заставляла мать волноваться. И вдруг на короткий миг мелькает мысль, что дочь тоже на фронте. И может случиться… – Нет, – отгоняет она от себя эту мысль. – Не может быть такого, чтобы ее, девочку… это уж слишком.
Дарья Ефимовна чувствует, как по всему телу пробегают холодные мурашки. Она снова прикручивает фитиль до тусклой золотистой полоски и так, с неуспокоенной в сердце тревогой, ложится в постель. И снова бесконечной вереницей тянутся тяжелые, тревожные думы. Чтобы отогнать их от себя, женщина нарочно громко рассуждает: – Нет, не может быть. Просто задержалась у Маруси в Катеринке. Время позднее и погода недобрая, да и дело молодое, девичье. Как соберутся, так тут и разговоры всякие. Время ведь у молодых быстро летит. А все-таки нехорошо так поступать с матерью. Придет – отругаю, – заканчивает она весь круг своих мыслей и роняет на остывшую подушку отяжелевшую от дум голову.
В окно тихо, нервно постучали. Дарья Ефимовна, встрепенулась.
– Кто бы это мог быть? Неужели Поля?
Нетерпеливый дробный стук в окошко повторился. Мать, не помня себя, опрометью бросилась в сени и замерла перед дверью.
Поля быстро вошла в хату.
– Потуши лампу, мама.
Мать растерянно стояла посреди хаты.
– Скорее же!
– Что случилось?
– Ничего, – тихо проговорила девушка.
– Так поздно одна из Катеринки?
– Я не одна, меня провожали. – Голос Поли слегка дрожал.
– А кто это стрелял?
– Откуда я знаю? Это в том конце села. Верно, пьяные жандармы.
«Нет, не то она говорит», – подумала мать, но больше допытываться не стала, а только глубоко, беспокойно вздохнула.
– Ты, мама, не беспокойся. Ложись спать. Я тоже сейчас лягу. Только, пожалуйста, мама, ни о чем меня не спрашивай сейчас. Я тебе все сама расскажу.
Мать покорно легла. Поля присела на лавку у стола. Слышно было, как она снимала сапоги и долго, тщательно обтирала их.
– Я лягу с тобой, мама, к стеночке, можно?
– Ложись.
Несколько минут лежали молча. Дарья Ефимовна слушала, как гулко и сильно стучало рядом сердце дочери.
– Мама, если придут, скажи, что я никуда не – выходила из дому.
У Дарьи Ефимовны похолодело внутри. Эта тревога в голосе Поли, ожидание погони, выстрелы сливались в одну грозную, неотвратимо надвигающуюся беду.
– Говори же, что случилось? – с нетерпением спросила мать.
– Мама, нас выдали. Только что мы освободили из жандармерии Митю с Мишей. Был бой с жандармами. И ты знаешь, совсем не было страшно. Я выстрелила в одного из них и убила. И так просто и легко, что рука не дрогнула.
Обняв мать, прижавшись к ней всем телом и ощутив знакомое с колыбели материнское тепло, Поля не таясь рассказала о подпольной организации, о серебряной поляне, о том, как тайком от матери вышивала знамя, поведала о последнем налете на железную дорогу и предательстве Брижатого.
Мать слушала дочь и тревога в ее душе нарастала.
– Ты не сердись на меня, мама, – сказала, помолчав, Поля. – Ты не сердишься?
Мать молчала.
– Я знаю, ты не будешь сердиться. Я ведь хотела лучшего нашим людям, всем нам.
– Я не сержусь, но мне страшно за тебя. Что теперь будет с тобой? Они ведь дознаются, кто все это сделал.
– Может быть. – Поля помолчала и вдруг тихо и решительно прошептала: – Мама, мы решили уходить из Крымки.
– Кто – вы?
– Все комсомольцы. Нам теперь здесь нельзя оставаться.
– А куда же вы? В другое село?
– Нет, мама. В савранские леса, к партизанам. Там теперь много наших. Будем бороться вместе с ними. Вот только тебе без меня трудновато придется. Но ты потерпи. Теперь много матерей терпят.
– Значит, совсем уходишь?
– Зачем? Временно. Скоро наши придут и вернемся.
– За правду и потерпеть не страшно. Гораздо хуже сашкиной матери, коль сын у нее предатель.
Поля еще крепче прижалась к матери.
– Спасибо тебе, мама.
В хате стало тихо. Мать слушала, как у самой ее груди билось сердце дочери и сердцем матери понимала, что настанет минута, когда она потеряет и дочь – последнее, что осталось у нее в жизни. Ей казалось, что эта минута близка. Она прислушивалась, ожидая, что вот-вот заколотят в дверь, войдут грубые, пьяные полицаи и уведут дочь – ее единственную радость и утешение. И безмерной тоской занималась душа, и глаза заволакивал туман. И казалось ей, что из каждого угла темной хаты не нее глядят страшные глаза одиночества.
Глава 9
СПИСОК
Начальнику жандармерии удалось спастись. Воспользовавшись суматохой, он успел выскочить из кабинета и укрыться в дальней темной комнате. Все это время Ачушку сидел в углу за диваном, дрожа от страха и слушая, как треснул выстрел, кто-то вскрикнул и грохнулось на пол тело. Затем напавшие сбивали замок с двери камеры и уводили арестованных партизан. И только когда все это кончилось и в коридоре стихло, Анушку выскочил из своего укрытия. Выбежав в коридор и выглянув на улицу, он увидел четверку людей, которая уходила через рощу вниз к речке. Он выстрелил несколько раз вслед уходящим. Но в ответ совсем рядом цокнула о притолоку двери пуля, и перепуганный Анушку снова спрятался.
Когда полицейские и примкнувшие к ним жандармы, прекратив преследование шестерых комсомольцев, вернулись в жандармерию, локотенент Анушку стоял на пороге входной двери, держа в руке пистолет. Вид у него был воинственный. Черные глаза блестели из темноты.
– Где бандиты? – строго спросил он.
– Скрылись, домнул локотенент, – ответил жандарм глухо.
– Как скрылись?
– Рассыпались по селу.
– Почему дали уйти? Почему не задержали, не перестреляли, наконец, как собак?
– Мы пытались это сделать, домнул локотенент, но не могли, – оправдывался жандарм.
– Почему? – раздраженно спросил начальник.
– Силы неравны, господин локотенент, – присоединил свой хриплый голос Семен Романенко. – Партизан было человек пятнадцать и все хорошо вооружены.
– У них гранаты, домнул локотенент, – чувствуя на своей стороне перевес, доказывал жандарм.
– Есть убитые? – спросил жандарм.
– Да. Двое солдат убито.
– И нашего одного полицейского убили, и Брижатого тоже, – пробормотал Романенко.
– Война, Семен, – развел руками Анушку, – а на войне не могут не убивать.
Голос офицера дрожал, выдавая еще несхлынувшее волнение и пережитый страх. Анушку поежился, будто от холода, и каждый из стоящих на минуту представил для себя эту возможность бесславной собачьей смерти.
Стояли, переглядываясь между собой и пугливо озираясь по сторонам, будто смерть караулила их из-за угла.
– Куда же они все-таки могли деться? – прервал молчание Анушку.
– Они здесь, в селе, конечно, домнул локотенент.
– Надо что-то предпринять.
– Нашими силами их переловить невозможно, домнул локотенент. Темнота и вьюга. У них выгодное положение, они скрыты от нас.
Анушку что-то пробормотал и прошел к себе в кабинет. В темном коридоре он споткнулся о труп часового и крепко выругался.
– Внесите в кабинет солдата, – приказал он.
В темноте Анушку долго чиркал зажигалкой. Дрожащими руками зажег лампу на столе. Оглядел лежащих на полу троих убитых. На секунду он наклонился над Брижатым и, когда разглядел вьющуюся от переносицы темную полосу крови, с досадой подумал, что не успел от этого парня узнать всего, что было нужно.
На самом деле, немного успел рассказать жандармскому офицеру Сашка Брижатый. Пуля Парфентия оборвала страшные слова предательства. Однако, он успел сказать такое, что давало Анушку основания надеяться на успех. Брижатый сообщил ему о том, что руководителем подпольной организации в Крымке является Парфентий Гречаный и что список этой организации хранится у комиссара Дмитрия Попика. По слухам, список будто бы зашит в одежде Дмитрия.
Вызвать Попика и добиться у него списка локотенент Анушку также не успел. Товарищи вырвали Дмитрия из рук начальника жандармерии.
– Эх, Петре, – чуть слышно произнес Анушку и вдруг почувствовал, как страх исчез совсем, пропала жалость к убитым. На смену хлынула ярость, поднимающаяся из глубины существа. Она подступала к горлу тупо давящей спазмой, ворошила под фуражкой жесткие, короткие волосы. И с этим чувством неостывающей злобы Анушку бросился к ватному пальто Дмитрия, валявшемуся в углу на полу.
Присутствующие жандармы и полицейские не понимали, что происходит с начальником. Они решили, что локотенент сошел с ума. Иначе, почему он с таким остервенением рвет пальто в клочья.
– Всем выйти, закрыть на замок дверь жандармерии. Двое солдат и двое полицейских пойдут со мной. Остальные здесь на посту.
С опаской, озираясь по сторонам, вся группа шла огородами, направляясь к дому Никифора Попика. Анушку шел впереди, пригнувшись, будто над головой свистели пули.
У дома Попика остановились. Офицер изо всей силы ударил каблуком в дверь.
На пороге в одном белье, как белое привидение, замер перепуганный хозяин.
Анушку грубо оттолкнул Никифора и вихрем ворвался в хату.
– Свет! Лампу, живо!
Хозяйка засветила лампу.
– Где сын? – проревел Анушку, кинувшись на отца.
– У вас он… арестован… – забормотал Никифор.
– Убежал! Твой сын бандит. Все бандиты, всех застрелить надо! Ты сволочь, Никифор. Притворялся, ты все знаешь! Все большевики! Я вас всех в Голту, в тюрьму!
Анушку еще долго орал, размахивая руками и сквернословя.
Никифор Попик стоял не шевелясь. Только колени его мелко дрожали.
– Да я что же… Ведь я честно работаю… Вы сами видите, господин начальник, как я стараюсь, – растерянно бормотал Никифор.
Локотенент перестал кричать и, подойдя к Попику, ухватил его за ворот рубахи.
– Ты, Никифор, сволочь! Ты знал, что твой сын партизан и не сказал мне.
Попик хотел что-то ответить, но Анушку ткнул его кулаком в лицо, и тот умолк, осев на пол.
– Давай пальто, давай брюки, все давай! – крикнул офицер хозяйке.
Мать, трясясь от страха, кинулась доставать и стаскивать в кучу все добро, что было в доме.
– Это не нужно, давай только Митькино, – пояснил Анушку.
Не доверяя никому, офицер сам рылся в вещах Дмитрия, рвал в клочья митины рубахи, вырывал из брюк и пиджаков карманы, выдирал каждый шов, каждую складку.
В хате стояла тишина. Было слышно лишь прерывистое дыхание офицера да треск разрываемой материи.
Наконец, из полы стеганого праздничного пиджака Дмитрия Анушку извлек маленький беленький конвертик. Метнулся к лампе. Развернул его. Руки Анушку тряслись, как в падучей.
– Семен, сюда! Читай.
– Список членов подпольной комсомольской организации «Партизанская искра». Первый…
Локотенент Анушку вырвал у Романенко листок и, зажав в руке, опрометью бросился из хаты.
Словно одержимый, бежал он по улицам притихшего села. Остальные с трудом поспевали за ним. По ногам била поземка. И что-то страшное было в этом исступленном беге молчаливых, прерывисто и хрипло дышащих людей.
У входа часовые в страхе расступились перед Анушку. Не зная, в чем дело, они решили, что начальник обезумел.
– Наверное, спятил, – шепнул один жандарм другому.
– Видимо, да, – ответил тот. – Уж больно много он пьет за последнее время.
– Должно быть, белая горячка начинается.
– А может, это их партизаны турнули?
– А в самом деле, ребята. А вдруг! Давайте-ка все в коридор. А ты, Модест, обойди кругом, да посмотри хорошенько.
– Страшно, – слабо возразил солдат.
– Иди, когда приказывают.
– Идем вместе, – предложил солдат, которого назвали Модестом.
– Ну и трус же ты.
– Хватят, пожалуй, из-за угла, вот и вся храбрость в три счета слетит.
– Ну, чёрт с тобой, – равнодушно отозвался сержант, прикрыв дверь.
Тем временем Анушку, запершись в кабинете, звонил в Голту. Он сообщил префекту о том, что подпольная организация, так долго беспокоившая домнула субколонела, находится в его руках и завтра будет ликвидирована. Анушку просил у префекта солидной помощи.
– Пора, пора, локотенент, – услышал Анушку в трубку телефона. – А помощь я готов в любую минуту оказать вам. К утру ожидайте карательный отряд. Да смотрите, не прозевайте опять.
– На сей раз они не уйдут, домнул субколонел.
– Действуйте, домнул капитан румынской королевской жандармерии, – закончил Изопеску, и трубка звякнула, не дав возможности Анушку поблагодарить префекта за его благосклонность и повышение в чине. Он благоговейно положил трубку и крепко потер ладони.
– Траян, ты на пороге великих событий. Смотри, не упусти случая. Ты теперь уже капитан!
Анушку стало весело, но ему захотелось еще больше взвинтить себя. Он широко распахнул дверь кабинета и крикнул:
– Все заходите! Завтра нам предстоит большая работа, а сейчас… – Он принес из комнаты несколько бутылок цуйки и всем налил.
Жандармы с полицаями пили за капитана Анушку, за то, что подпольная организация, принесшая столько хлопот, будет наконец задушена.
Глава 10
В КОЛЬЦЕ
Парфентий и Дмитрий лежали на теплых кирпичах печки. После того, как Тамара перевязала обоим раны, Дмитрий забылся сном. Лишь по временам он пробуждался, крупно вздрагивал всем телом и с беспокойством спрашивал:
– Пора? Пойдем?
Парфентий осторожно клал на его пылающий лоб свою руку и шептал:
– Рано еще. Спи, я разбужу тебя, когда надо.
Дмитрий умолкал, бессильно ронял голову на подушку и снова погружался в тяжелый, полный странных бредовых видений, сон.
Парфентий не спал. Боль в раненой ноге усиливалась, по всему телу, будто холодная вода, прокатывался озноб. Но он сейчас не думал о боли. Страдания приносила другая боль – боль души за провал организации. «Как быть с Митей?» – думал Парфентий. Он видел, что друг не в состоянии идти. Но куда же спрятать его, куда укрыть от расправы палачей? В селе оставить было нельзя даже до следующего вечера. Вынести на себе – не хватит силы. Из-за раненой ноги он сам с трудом может двигаться. А путь впереди лежал большой и трудный. Глубокими снегами нужно было уйти в лес незамеченным. Да и холода Дмитрию не вынести. Сомнения не было, что после налета на жандармерию всполошатся враги. Может, уже сейчас озверелые жандармы рыщут но селу. Может, уже ворвались в хату, истязают отца, мать, сестренку. Но он не уйдет, пока не укроет Митю в безопасное место. Мысль лихорадочно работала. Куда-нибудь отнести в теплое место, в комору или погреб… Но эта мысль отпадала. Жандармы будут искать везде, и ясно, что они перероют все чердаки и погреба. Тогда куда же, куда?
Ночь подходила к концу. В маленькое оконце кухни начинал пробиваться непрошенный, нежеланный рассвет. Пора уходить. Парфентий слегка коснулся руки спящего товарища.
Дмитрий встрепенулся. Жажда жизни одолевала в нем бред. Он поднял голову резким движением.
– Пора, – шепнул Парфентий.
– Идем скорее! – тихо, но горячо сказал Дмитрий.
– Полежи еще минутку, я выйду, посмотрю.
Парфентий слез с печки. В хате скрипнула дверь.
– Ты обожди, Парфень, я сама выйду, – шепнула Тамара.
Прошло несколько минут. Парфентий помог Мите одеться и сойти с печки.
Тамара вбежала в кухню взволнованная.
– Парфень, на минутку.
– Посиди, Митя, я сейчас, – сказал Парфентий и вышел с Тамарой в сени.
– В селе неладно, Парфуша.
– Что ты говоришь?
– Да. Какой-то треск, крики, собаки лают… выйдем.
В стороне леса, за речкой, слышался лай собак, где-то совсем недалеко тарахтел мотор грузовика.
– Это жандармские овчарки лают, – заметил Парфентий.
– Облава? – спросила девушка.
– Должно быть. Надо скорее уходить..
– Куда?
– Не знаю, как с Митей, слаб он очень.
– Можно у меня на горище… Я вас соломой закидаю… Отлежитесь, пока все схлынет.
– Нельзя, ты комсомолка, член организации. У тебя будут крепко искать. Мы найдем другое место, побезопаснее.
Тамара помогла товарищам собраться.
– Возьми с собой, – подала она краюху хлеба. – Может, долго где лежать придется. С голоду совсем ослабеете. Одень Митю. – Она протянула полушубок. – Это Гришин полушубок.
– Я спрячу Дмитрия, а потом дам тебе знать. Может, помощь ему какая требуется.
– Я все сделаю, Парфень, не беспокойся.
– Я знаю, – улыбнулся юноша, пожав руку девушки.
Парфентий вывел Дмитрия на улицу.
– Ты скажи, идти можешь? – спросил Парфентий.
– Надо идти, – ответил Дмитрий.
Они прошли садом по глубокому снегу. Парфентий увидел, что Митя не может идти. Он попробовал поднять его, но рослый, крупный Дмитрий оказался ему не под силу. Парфентий обнял его за талию. Так прошли они с полсотни метров.
– Нет, не дойду, – признался Митя, – кружится голова и в глазах туман.
– Еще немножко, вон до того сарая, а то мы открыты и нас могут заметить.
– Знаешь что, Парфень? – Митя выпрямился. – Я останусь здесь, – решительно сказал он.
– Об этом ты не смей думать, – перебил Гречаный, – погибать, так вместе. У меня револьвер и достаточно патронов. Наши жизни дешево не отдадим.
– Нет, я не об этом. Знаешь что?
– Ну?
– Ты поможешь мне добраться до тетки Дози. Это через три хаты отсюда. Я спрячусь у неё на чердаке. Я знаю где. Там много соломы и будет тепло. А у них жандармы искать не будут.
Этот довод товарища показался Парфентию благоразумным и единственным в их положении.
– Так, я согласен. Пойдем.
Родная тетка Дмитрия была женой сельского старосты Фрица Шмальфуса.
Они добрались до сарая.
– Полежишь пока здесь. Мы скоро выручим тебя. Только не выдавай себя, потерпи. Что нужно, Тамара все сделает.
Они простились. Парфентий помог Мите взобраться на чердак, а сам пошел дальше, обдумывая, где можно до следующей ночи спастись от облавы.
На улице заметно светало. Припадая на раненую ногу, от сада к саду, от сарая к сараю, он пробирался на окраину села, где темнели высокие ажурные пирамиды тополей. Парфентий остановился на краю школьного сада. Здесь росли густые кусты сирени. Сейчас они были голы, но плотны, в них еще можно было спрятаться. Парфентий вышел к самому краю кустарника и осмотрелся кругом. Впереди, в синей предутренней дымке, лежала открытая степь. По ней, гонимые ветром, ползли большие языки поземки. Влево темнели сквозь кружево садов хаты. У одной хаты, стоящей чуть поодаль, виднелась только белая, покрытая снегом крыша. Это хата Поли. – «Где теперь Поля?» – мелькнула мысль. – «Дома ли? А может, как и он, пробирается глубоким снегом, измученная, раненая».
Вдруг слева, шагах в двухстах от себя, Парфентий заметил человека. Он стоял на месте, переминаясь с ноги на ногу, как это делают озябшие люди, чтобы отогреться. За спиной у него торчала винтовка. Теперь для Парфентия все стало ясно: и лай овчарок в лесу за рекой, и гул мотора, и этот солдат здесь, на глухой окраине.
«Стало быть, село оцеплено, – подумал юноша, – охотятся за нами». Мысль Парфентия вернулась к товарищам. Что теперь с Мишей Клименюком? А Соня, Андрей, Юрий и остальные? Он не знает, что с ними произошло после боя с жандармами. Может быть, кто нибудь также ранен или убит? Удастся ли собраться всем в условленном месте?
Парфентий прислушался. По селу шла машина. Мотор выл, видимо, машина выкарабкивалась из снежного заноса. Она приближалась, направляясь к полиной хате, и остановилась. Послышались злые хриплые голоса. Затем на несколько минут все стихло, и снова голоса и рев машины, ближе, ближе. Парфентий прижался к холодному снегу. Машина шла по улице мимо школы. В глазах Парфентия помутнело, закачались деревья и хаты, запрыгала машина, наполненная людьми. Он до боли тер глаза, чтобы разглядеть как следует. Уж не обман ли, не видение ли это. Нет, это была страшная, живая явь. В кузове огромной машины, окруженные вооруженными жандармами, были его товарищи. Он узнал Михаила Кравца, Ваню Величкова. Володю Белоуса и других. «Что же это? Хватают всех подряд?.. Неужели предатель успел?..»
Машина скрылась за школьным домом и снова вынырнула. Парфентий услышал шум голосов.
– Прощайте, родные, больше не увидимся!..
И среди голосов он различил чистый, сильный девичий голос. Это был голос Поли.
– Прощай, – шептал он, – прощайте!
«Это значит, и в Катеринке и в Петровке арестуют товарищей». И жутко стало от мысли, что он ничем не может помочь, не в силах предотвратить беду. Единственное, что он может сделать, это бежать в Каменную Балку и предупредить Надю Буревич.
Парфентий снял с себя куртку, вывернул светлой подкладкой наверх и, смешавшись с белыми языками поземки, пополз на локтях в степь.
