Текст книги "Партизанская искра"
Автор книги: Сергей Поляков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)
Глава 8
ПОМОЩНИЦА
После побега Соня жила у бабушки Федоры и почти не выходила из дому. А если и случалось выйти, то куда-нибудь поблизости, да и то с опаской, как бы не встретили, не остановили.
Катериновская полиция знала о пребывании Сони в селе, и девушка ждала, что рано или поздно ее пригласят в жандармерию. Она уже придумала, что будет отвечать, если спросят откуда и как появилась здесь. Но опасения ее пока не оправдывались, ее не беспокоили, будто забыли о ней.
С той ночи, когда Маруся Коляндра приютила Соню, девушки сдружились и чуть не каждый день встречались. Маруся часто уходила в Крымку и по возвращении рассказывала подруге о крымских хлопцах и девчатах, а спустя некоторое время она познакомила Соню с Мишей Клименюком.
– Жить в одном селе, можно сказать, почти соседи, и не знакомы.
– В этом не она виновата, а ты, Маруся. До сих пор не познакомила, – заметил Михаил.
Соня смущенно заулыбалась. Ей понравился этот кареглазый хлопец с умной, немного лукавой улыбкой.
Так у Сони появился еще один товарищ. Теперь они уже собирались втроем, подолгу беседовали. Миша учил Соню играть в шахматы.
Бабушка была рада, что у Сони появились товарищи, и внучка стала оживленнее, веселее. Она понимала, что молодость не выносит одиночества, и гостеприимно встречала Мишу с Марусей, угощала чем могла.
Однажды Маруся уговорила Соню пойти в Крымку и там познакомила ее с Полей. Это была новая, хорошая для обеих девушек, дружба.
Так постепенно Соня вошла в родную ей комсомольскую семью. А через месяц Михаил Клименюк рекомендовал Соню Кошевенко в члены «Партизанской искры».
В это время комсомольцы-подпольщики деятельно распространяли среди населения сводки Совинформбюро. Миша Клименюк ежедневно спускался в погреб, слушал передачи из Москвы и тут же бежал к Соне, которой было поручено размножать сводки. Девушка до самозабвения уходила в работу. Она невесть где доставала бумагу и кропотливо строчила листовки, пока усталость не застилала глаза.
Члены комитета полюбили Соню. Парфентий почувствовал в этой девушке хорошего товарища. И когда подпольный комитет узнал, что агроном Николенко ищет к себе на ферму помощника, Парфентий решил во что бы то ни стало устроить туда Соню Кошевенко.
– Ты понимаешь что-нибудь в агрономии? – спросил Парфентий Соню при встрече.
– Очень мало, – призналась Соня, – а что?
– Комитет поручает тебе устроиться на ферму.
– Понимаю, но я хотела бы выполнять какое-нибудь боевое задание, – огорченно сказала девушка.
– Это и есть боевое, Соня. И очень боевое. Ты не думай, что это так просто. Я тебе все объясню. Наш бывший сельский агроном продался фашистам. Он превратил нашу школу в огородническую ферму. Теперь он получил много разных семян и собирается выращивать здесь кубанские помидоры, арбузы и дыни и потом все это разводить в Румынии у помещиков в имениях. Поняла? Что ты на это скажешь?
– Скажу, что агроном изменник и что этому подлому делу нужно помешать.
– Ну вот, а ты говоришь, не боевое задание.
– Теперь уже молчу и, кажется, даже в агрономии начинаю лучше соображать, – улыбнулась девушка.
– Твоя задача сделать так, чтобы семена не взошли. Это можно сделать?
Соня задумалась.
– Я не агроном, но думаю, что можно.
– Это нужно, – добавил Парфентий.
– А раз нужно, значит и можно, – сказала Соня.
– А мы тебе, чем можем, будем помогать. Только не проговорись, что училась когда-то в крымской школе. У бывших крымских школьников теперь плохой авторитет, – предупредил Парфентий.
Все эти дни Соня готовилась к поступлению на работу. Она сочиняла себе новую биографию, мысленно ставила сама себе возможные вопросы и придумывала на них ответы. Вместе с тем, она старалась, хоть и поверхностно, но как можно лучше усвоить азы огородного дела, как можно больше узнать.
Затем хлопцы окольными путями навели Николенко на сонин след.
Через несколько дней агроном вызвал к себе девушку.
Соня вошла в класс, напомнивший ей детство. В окна, выходящие в сад, были видны садовая калитка, наискосок-белая конюшня, где всегда стояли школьные лошади, погреб под камышовой крышей… все будто вчера, ничего не изменилось. Она оглядела класс. Кругом на скамейках, на столах в беспорядке грудами лежали пакеты всевозможных семян.
– Откуда сама? – спросил агроном девушку, нерешительно остановившуюся у порога.
– До войны жила в Полтаве с родителями.
– Кто отец?
– Мой отец был агрономом, – спокойно ответила девушка.
– Ах, вот что! По наследству вроде… А ты где училась?
– В институте садоводства и огородничества в городе Умани.
– Знаю такой, – буркнул Николенко.
Минуту помолчали.
– А как ты в Катеринку попала? Ведь ты здесь не жила? – спросил агроном, подозрительно косясь на девушку.
Соня не торопясь, как хорошо выученный урок, рассказала агроному выдуманную биографию.
– Я приехала на каникулы к тете в Доманевку погостить, и вот вернуться не пришлось, помешала война. А здесь, в Катеринке, живет бабушка, – ответила Соня, не дожидаясь этого вопроса. Не упомянула она лишь о том, что жила в детстве в Катеринке и училась в крымской школе, вот в этом самом классе, любила сидеть вон там в уголке у окна.
– Ты о ферме знаешь? – спросил Николенко.
– Слышала. Говорят, очень хорошая.
– Об этом еще рано говорить, – краем губ улыбнулся агроном. – Нам нужно будет сделать её хорошей. В общем, ты в семенах понимаешь?
– Понимаю.
– Знаешь, что такое протравка, просушка?
– Мы это учили. Потом я работала на практике в колхозе.
Агроном задал Соне еще несколько вопросов и, видимо, остался доволен.
– Так вот, мне нужна помощница. Такая, чтобы свое дело любила и знала. А главное, чтобы работать не за страх, а за совесть.
– Я понимаю.
– Об оплате мы договоримся, обижена не будешь.
– Я люблю это дело и очень рада…
– Вот и хорошо, завтра же на работу. Медлить нельзя, весна наступает, а работы пропасть. Вот видишь, – он развел вокруг себя руками, показывая на груды различных пакетов с надписями. – Все это нужно разобрать, привести в порядок. Это очень редкие и ценные семена. Поэтому с ними нужно обращаться осторожно.
«Редкие и ценные семена, – подумала Соня, – ну что же, хорошо, что они редкие, очень даже хорошо».
Глава 9
В ЛАБОРАТОРИИ
На дворе фермы, где каждый уголок так живо напоминал Соне школу, с утра гомонили рабочие, готовились к пахоте. Весь двор был завален почерневшими дышлами и ярмами, поржавевшими плугами, скрюченными боронами. Всюду валялись обрывки пеньковой упряжи, веревок, ремней.
Агроном Николенко озабоченно бегал по двору, вникал во все подробности, распекал рабочих за медлительность.
– Эту борону в кузню надо. Видишь, треснутая, – говорил он.
– Выдержит… – уверяли его.
Тогда агроном выходил из терпения, и его густой, раскатистый голос заполнял весь двор.
– Делай, тебе говорят! Что за черт! Я вас отучу от разговоров!
– Признаться, Андрей Игнатьевич, поотвыкли мы от такого снаряжения, – рыжебровый Андрей Полищук с усмешкой кивнул головой на рухлядь, валявшуюся под ногами.
– Сам вижу, – примирительно сказал агроном, – да что поделаешь. Тракторов у нас нет. Мы должны и без этого показать работу.
Он отошел.
– Тебе показать надо, ну и показывай, а нам от этого пользы мало, – заключил Андрей и, проводив агронома глазами, стал спокойно, неспеша закручивать цыгарку.
Все, что было возможно, Николенко собрал по селу. – Он облазил все чердаки, забрал все, что осталось, как память, о прежнем хозяйстве. Работал, не покладая рук. Нужно было оправдать доверие, оказанное ему начальством. Претор Благау благоволил к ферме, считая ее своим детищем, и всячески покровительствовал ей. По его распоряжению для опытного участка было выделено около двух гектаров самой лучшей земли. Этот участок, расположенный у берега Кодымы, находился недалеко от школы. Он был удобен тем, что в нижней, влажной его части можно было сажать помидоры, сахарную свеклу и другие культуры, а выше, на склоне, обращенном к солнцу, могли прекрасно вызревать бахчевые.
Николенко знал этот участок земли и верил, что ему удастся привести в исполнение намеченный план. Главное – семена. Проба, недавно проведенная, показала, что семена здоровые и обещают хорошую всхожесть. На каждом пакетике было обозначено, где выращен сорт.
Ничего не скажешь, агроном был доволен своей помощницей. Ему нравилось, что девушка быстро понимала, чего от неё требовали, и работу свою исполняла точно, аккуратно и со знанием дела.
Правда, сначала он настороженно относился к Соне, не вполне доверял ей. Уходя из лаборатории, запирал шкафы на замок и ключи уносил с собой.
«Кто её знает, эту девчонку, чем она дышит», – думал агроном. Он боялся хищения семян, которых могло не хватить для его рассадников.
О политике Николенко сейчас не думал. Он считал, что советская власть не вернется и не боялся, что какая-то девчонка будет заниматься вредительством – «побоится. А что, ей плохо сейчас тут? Работает себе».
Но все-таки первое время агроном присматривался к помощнице, наблюдал за ней. Не раз он хитро подстраивал ей всякие подвохи: уходя из лаборатории, оставлял шкафы с семенами открытыми, отмечая незаметными знаками пакетики.
Но Соня была осторожна. Друзья советовали ей постараться войти в доверие к агроному. Многие из односельчан просили её принести щепоточку тех или иных семян для своих огородов, но Соня отказывала.
– Не могу. У нас может не хватить семян для фермы.
Некоторые обижались и считали, что Соня «для румын старается». А ей это было на руку.
Не заметив за помощницей ничего подозрительного, Николенко стал доверять ей. Он теперь оставлял девушку одну в лаборатории, уходя, бросал шкафы открытыми. Поручал ей разбирать сорта семян, проращивать, вести просушку.
Видя к себе такое доверие, Соня старалась еще больше. Но, работая усердно, девушка ни на секунду не забывала, зачем она пришла на ферму. Она видела, что задание, порученное ей подпольным комитетом, выполнить будет нелегко. Тут все нужно продумать до мельчайших подробностей, чтобы в случае удачи не возбудить никаких подозрений. Тем более, что семена были испытаны на всхожесть самим агрономом, и об их непригодности нечего было думать.
И вот наступил вечер, когда Николенко сказал своей помощнице:
– Завтра придешь пораньше. Начнем протравливать семена.
Девушка почувствовала, как по спине пробежали мурашки и чаще застучало сердце.
– Завтра? – переспросила она машинально, лишь бы не молчать, лишь бы не выдать своего волнения. Завтра решалась судьба её задания.
– Хорошо, я приду рано, – не слыша своего голоса произнесла Соня. Потом на один миг у нее мелькнула мысль, что нужно о чем-то спросить, о чем-то важном, о чем же, о чем? Она мучительно напрягала память, но вспомнить не могла. Соня остро чувствовала, что без этого вопроса не обойтись.
– Что я у вас хотела спросить, Андрей Игнатьевич? – проговорила девушка, как бы про себя.
– Не знаю, что-нибудь насчет протравки, наверно?
– Да. Чем будем протравливать? – поспешила спросить Соня.
– Сулемой. Это лучшее средство. Некоторые семена, правда, придется протравливать формалином, ну, например, корнеплоды. Они очень нежны и сулемой их дезинфицировать нельзя, могут погибнуть.
Соня попрощалась и вышла. У калитки, наконец, вспомнила, что нужно взять справочник, и вернулась. Николенко закрывал уже на замок лабораторию.
– Андрей Игнатьевич, я хотела попросить у вас «Справочник агронома». Он вам не нужен до завтра?
– Нет, я и так помню, – самонадеянно улыбнулся он.
– Хочу почитать, кое-что вспомнить.
Подавая помощнице справочник, агроном покровительственно прогудел:
– Почитай, почитай. Это полезно. Когда-то и я в него заглядывал.
– Спасибо, – поблагодарила Соня и, прижав к груди серенькую книжечку, спешно побежала домой.
Весенняя безлунная ночь опустилась над Катеринкой. Темными бесформенными кучами проступают из темноты уснувшие хаты. Только в двух маленьких окошечках теплится тусклый желтый огонек. Фитиль в лампе подкручен до маленького, еле видного язычка. Соня перелистывает страницы книжечки и взгляд её останавливается на черных жирных буквах: «ДЕЗИНФЕКЦИЯ СЕМЯН».
Густые стрельчатые брови девушки нахмурены, губы сжаты, большие серые глаза бегают по строчкам:
«Раствор сулемы следует составлять таким образом: на один литр воды нужно всыпать один грамм сулемы и хорошенько помешать, чтобы порошок растворился.
Увеличение обозначенной здесь пропорции сулемы может повлечь за собой умерщвление семян, то есть потерю всхожести». Соня перестала читать. Мысль лихорадочно работала.
– Если вместо одного грамма сулемы да всыпать на литр, допустим, два. На один литр два грамма. – Она повторяла про себя эти слова несколько раз, чтобы крепко запомнить.
– Как просто: взять и вместо одного грамма всыпать два. И все в порядке. Как просто, удивительно просто, – шептала она. – Хорошо, что я догадалась взять справочник… А Парфентий говорил: «Комитет на тебя надеется». Надейтесь, товарищи!
Соня потушила лампу, но еще долго не могла уснуть в ее воображении рисовалась лаборатория, банки с раствором, семена. Пристальный взгляд холодных серых глаз агронома. И голубые смеющиеся глаза Парфентия. Потом вдруг все исчезало и открывалось черное, бесплодное поле. Ни одного ростка. И глаза агронома, в которых плещется тревога. «Два вместо одного», – подумала еще раз девушка и уронила голову на подушку.
Утром она пришла рано, как было велено. Агроном уже был на месте. На столе стояла большая стеклянная банка, на три четверти наполненная водой. Николенко сидел против окна и отсыпал из пакетика на чашечку весов кристаллический порошок. Это и была сулема.
Соню бросило в жар. Задуманное предприятие провалилось.
– Ну, давай сюда поближе, – сказал агроном, – займемся.
Девушка, с трудом сдерживая отчаяние, придвинулась к столу.
– Тут десять литров воды. И в них нужно всыпать столько же граммов сулемы. Так там написано? – ухмыльнулся он, кивнув на карман Сони, откуда торчал краешек справочника.
– Так, – пролепетала она.
Агроном положил на одну чашечку весов клочок газетной бумаги, на другую бросил два медных пятачка вместо гирек и, тщательно взвесив сулему, высыпал порошок в воду.
– А теперь хорошенько помешай, – приказал он помощнице. И, спрятав сулему в шкаф, запер на ключ.
Расстроенная неудачей, Соня начала работать. Она рассыпала по мешочкам семена, осторожно вскрывая пакетики. Их было много, с разными надписями. Тут были и помидоры, выращенные знаменитой краснодарской опытной овощной станцией «Маяк», и бирючекутские арбузы и дыни, и всевозможные семена Государственного майкопского рассадника овощных культур, рассадника, стяжавшего мировую славу.
Сердце Сони сжималось при мысли, что все эти бесценные семена должны пойти румынским помещикам. Нет, она не должна допустить этого.
Она воспользовалась моментом, когда агроном вышел, открыла справочник, нашла раздел «Дезинфекция» и быстро стала читать.
«… семена в мешочках опустить в стеклянный сосуд с раствором сулемы и держать ровно пять минут. Задержка семян в растворе может привести к умерщвлению их, к потере всхожести».
Угасший было проблеск надежды снова вспыхнул.
«Значит, если вместо пяти минут семена продержать десять, то они погибнут, не взойдут», – думала она.
Только бы представился такой случай, а она продержала бы не десять минут, а целый час, чтобы уж наверняка. Но выпадет ли такой случай? А вдруг агроном сам будет наблюдать за протравкой и не отойдет ни на шаг? Что тогда? Снова неудача и, уж кажется, окончательная.
Николенко принес пятиминутные песочные часы и поставил на стол.
– Вот точно по ним и будем. Семян много, их придется опускать партиями по несколько мешочков.
Он сам опустил в банку с раствором первую партию мешочков и по часам вынул. Затем проделал то же самое со второй партией.
– А теперь продолжай. Только следи за часами, ни минуты больше, – строго и наставительно сказал он. – И как только вынешь из раствора, сразу на промывку.
Агроном проследил, как протравила помощница еще одну порцию.
– Вот так и продолжай.
Когда Николенко ушел, Соня опустила следующую партию. И вот побежала тонкая, бесшумная ниточка золотистого песка.
Когда песок высыпался из верхней воронки в нижнюю, Соня, не вынимая из банки семян, перевернула часы. Она волновалась. Руки её дрожали. Напряженно вслушивалась она в малейшие шорохи в коридоре. Ей почему-то все время казалось, что агроном стоит за дверью и вот-вот войдет. Но, к счастью, агроном не входил. Она успела еще раз перевернуть часы, не вынимая мешочков.
Соня не помнит, сколько прошло времени. Она переворачивала песочные часики по несколько раз на каждую партию опущенных в сулему семян. И когда все приготовленные семена были протравлены, Соня опустила в раствор те мешочки, которые были протравлены в присутствии агронома.
Николенко вернулся в лабораторию, когда все уже было сделано.
Соня, подавляя волнение, возилась над просушкой рассыпанных по столам и по полу семян.
– Ну как, все в порядке?
Боясь повернуть к агроному лицо, девушка как можно спокойнее откликнулась:
– Все хорошо, Андрей Игнатьевич.
Николенко осмотрел все, одобрил работу и сказал:
– Теперь вылей раствор подальше на дорогу и ступай обедать.
Соня схватила тяжелую банку с такой легкостью, как будто она была пустая, и выплеснула раствор. Затем она быстро оделась и, только когда вышла за калитку, почувствовала, что сильно устала после огромного напряжения. В ушах стоял звон, руки и ноги дрожали от слабости. Она шла, слегка пошатываясь, но счастливая и гордая. Если верить справочнику, то семена погибли. Ферма провалится, и это сделала она, Софья Кошевенко.
О последствиях она не думала.
Глава 10
ЗНАМЯ
Они условились встретиться в лесу на серебряной поляне сегодня на закате солнца. Поля должна принести туда знамя сельсовета, на котором Парфентий поручил ей вышить название подпольной комсомольской организации «Партизанская искра».
В течение зимы, урывками, выбирая время, когда матери не было дома, девушка доставала спрятанный на чердаке сарая сверток и несла его в хату. Там, закрывшись на все дверные запоры, она букву за буквой вышивала на алом, чуть полинявшем от времени шелку, священное имя. С этим знаменем им, юным народным мстителям, предстояло пройти нелегкий путь борьбы с врагом, с этим знаменем десятки юношей и девушек Крымки и других сел связали свою судьбу и жизнь и дали клятву пронести его через все испытания, какие только встретятся на их пути.
Поэтому Поля все минуты зимнего досуга с трепетом отдавала этой кропотливой работе. Наконец, сегодня она передаст знамя Парфентию Гречаному – руководителю организации. Она представляла себе, как понравится Парфентию её работа, и ей было приятно.
И сама встреча в весеннем лесу, вдали от села, волновала девушку и заставляла сердце биться неспокойно, в неясном ожидании чего-то необычного, радостного. Может, это происходило от мысли, что сегодня она впервые наедине встретится с Парфентием. В последний раз они были вдвоем в ту памятную новогоднюю ночь, когда её, убежавшую от пьяного немца, согревал Парфентий. Последнее время их встречи происходили на людях, в разговорах о листовках, об оружии, о приеме в организацию новых комсомольцев. Иногда Поля случайно, а может и преднамеренно, кто знает, встретившись взглядом с Парфентием, чутким девичьим сердцем угадывала, что помимо мыслей и чувств для всех, у Парфентия было чувство, предназначенное только ей, и слова только для нее. Но, расходясь по домам вместе со всеми или поодиночке, они всякий раз уносили с собой невыраженные чувства и невысказанные слова. Какими должны были быть эти слова, ни Поля, ни Парфентий еще ясно себе не представляли. Да и само чувство было еще смутным, неопределеным. Но что же все-таки заставляло сердце так настойчиво биться? Почему душою овладевало непреодолимое волнение? Почему, наконец, время до заката солнца так медленно тянется?
На дворе стояла погожая весна. В буйном цветении садов, как в пене прибоя, тонуло село. Солнце, еще не жаркое, нежно по-весеннему грело. Лучи, пробиваясь сквозь густые сплетения листвы, расстилали по траве тонкие кружевные узоры, проникали даже в самые узенькие щелочки, пронизывая темноту ослепительными шпагами. И казалось, на всем, до чего дотрагивались нежные солнечные пальцы, оставался зримый след их благодатного прикосновения. И если порой налетал легкий, ароматный ветерок, то и он будто не дул, как положено ветрам, а по-детски ласкался. И люди, суровые люди, поглощенные своим горем и заботами, улыбались, подставляя лица юному ветру.
В такую чудную пору девичьему сердцу ни за что не удержать порывистого биения. Тесно ему в груди, оно стремится вырваться на простор. И невольно хочется, чтобы рядом билось другое, такое же открытое юное сердце.
А солнце, как нарочно, медленно тащится по небу. Поле кажется, что оно вовсе не движется, а стоит будто окаменелое на месте да еще посмеивается.
Девушка решила выйти из дому пораньше. Ей предстояло окольным путем, через Катеринку, пройти на остров в лес. Знамя она приготовила заранее и спрятала под подушку.
– Ты далеко собираешься? – спросила мать.
Поля знала, что этого вопроса не обойти, в семье было так заведено, и заранее приготовила ответ.
– Схожу к Марусе Коляндре в Катеринку. Что-то ее не видно давно, не заболела ли?
Дарья Ефимовна подозрительно посмотрела на дочь.
– А зачем новое платье надеваешь? Напрасно, дочушка.
– Я сверху старый жакет надену.
– И платок тоже. На вот, моим покройся.
Поля надела свой старый в заплатах жакет и надвинула по-старушечьи на глаза серый клетчатый платок матери.
– Ну, так подойдет? – засмеялась Поля.
Мать придирчиво осмотрела Полю с головы до ног и одобрила её наряд.
С тех пор как в Крымку пришли «чужинцы», Дарья Ефимовна зорко следила за дочерью. И всякий раз, провожая Полю на работу или к подругам, мать кудлатила Поле волосы, лезла рукой в печку за сажей и, как заправский художник, наносила на лицо дочери несколько грязных мазков.
Сегодня, по настоянию Поли, процедура с сажей была отменена.
– Сапоги обуй. Низом пойдешь, понад речкой, сыро там, небось, – схитрила мать.
Поля рассмеялась, разоблачив уловку матери.
– Ты у меня умница, мама.
– Больше тебя живу на свете, потому и умнее, – с напускной серьезностью сказала мать и, не выдержав, улыбнулась. Она понимала, что дочь шутит, но была рада, видя Полю сегодня веселой. Любящей матери немного нужно, чтобы быть счастливой. Что поделать, когда дети теперь так умны, и им приходится во многом уступать и радоваться, если удастся хоть чуточку настоять на своем.
– Ты надолго? – спросила мать.
– Ско-о-о-ро ве-ер-ну-усь! – весело пропела Поля и порывисто поцеловала мать.
Дарья Ефимовна оправила у Поли прядь волос, выбившуюся из-под платка, и подумала, что сегодня она, пожалуй, напрасно заставляет дочь кутаться в старый платок.
Поддерживая рукой сверток за пазухой, Поля пошла улицей села к мостику через Кодыму.
Поравнявшись со школой, где теперь была румынская ферма, девушка почувствовала, как сжалось сердце. Сколько счастливых детских и юношеских лет проведено здесь! Лучше бы не видеть.
У школьных ворот стоял агроном Николенко и разговаривал с двумя румынскими солдатами.
По привычке с детства здороваться со старшими, даже с незнакомыми людьми, она уже хотела было поклониться и сказать «добрый день», но удержалась от этого намерения. Агроном Николенко не был сейчас для неё старшим, внушающим уважение человеком. И она, решительно отвернув голову в сторону, прошла мимо. И если бы в этом момент её окликнули, она не оглянулась бы.
Перейдя через мосток, соединяющий Крымку с Катеринкой, Поля пошла вдоль берега реки к лесу. Она легко ступала по влажной земле. Мягкая шелковистая трава бесшумно никла под ногами. Из травы весело глядели на мир ослепительно желтые одуванчики.
Тишина, безмятежная гладь воды, этот пышный ковер из цветов, пробудили в душе девушки чувство необычайной радости, заставили на время забыть все тяжелое, гнетущее, что окружало её. Будто и не обрывалась счастливая жизнь, будто все это было вчера и продолжает существовать сегодня. А то тяжелое, гнетущее душу, было лишь страшным сном. И Поле захотелось вдруг перелистать книжку своей жизни обратно, всего несколько страниц. Поля без труда перенеслась в свое детство, представила себя маленькой босоногой девчонкой и принялась на ходу срывать одуванчики и плести венок. За этим занятием она даже не заметила, как вошла в чащу леса. Ласковый, юный, он встретил ее – возбужденную, с венком на голове, и заключил в зеленые, прохладные объятия, щедро расстелил на её пути ковер из трав, вытканный ландышами и незабудками. Пернатые хозяева встретили девушку, как милую гостью, приветственным хором. Они щелкали, свистели, трещали на все лады. И ощущение радости жизни хлынуло могучей волной.
– Пойте, пойте, – говорила им Поля, замедляя шаги. Она была зачарована весенней музыкой леса и не замечала, как под ногами в густой траве податливо хрустели сухие ветки, мелькали проворные ящерицы. Сейчас все существо девушки было подчинено этой могучей симфонии. Все слилось в единую песню торжества жизни. В ушах звенело, в висках стучало, гулко билось сердце, тело наливалось горячей упругой силой и, казалось, встреться кто-нибудь здесь и вздумай помешать этому счастью, Поля задушила бы его собственными руками. И тут же на память пришли строки любимого поэта:
Непроницаемой стеной
Окружена, передо мной
Была поляна. Вдруг по ней
Мелькнула тень, и двух огней
Промчались искры… и потом
Какой-то зверь одним прыжком
Из чащи выскочил и лег,
Играя, навзничь на песок.
То был пустыни вечный гость
Могучий барс.
Поля шла, медленно углубляясь в чащу. Густые кустарники протягивали к ней ветки, цеплялись за рукава и полы жакета, тихонько стегали по лицу. Поля сбросила с себя жакет, сняла старый платок и, присмотрев приметное местечко, повесила на сучок.
Она пошла дальше, сама не замечая, как все громче и громче читала пламенные строки. Не хотелось в эту минуту расставаться с юным, свободолюбивым Мцыри.
Удар мой верен был и скор.
Надежный сук мой, как топор
Широкий лоб его рассек…
Он застонал, как человек,
И опрокинулся. Но вновь.
Хотя лила из раны кровь
Густой широкою волной,
Бой закипел, смертельный бой!
– На кого это ты кричишь? – услышала Поля совсем рядом голос. Она обернулась. Перед ней стоял Парфентий и улыбался.
Вид у него был праздничный, торжественно приподнятый. Темносиний костюм, голубоватая рубашка с отложным, выпущенным поверх пиджака воротником, приятно сочетались с его голубыми глазами и светлыми волосами.
– Добрый день, – весело поздоровался юноша, протягивая руку.
– Добрый день, – смущенно ответила девушка, – напугал ты меня, – белое лицо Поли, успевшее покрыться золотым солнечным налетом, рдело не то от возбуждения, не то от плохо скрытого смущения.
– Нет, это ты меня напугала, – ответил Парфентий и, подражая Поле, с подчеркнутым пафосом продекламировал:
– «Бой закипел, смертельный бой!» Нет, у меня так не получается, таланта не хватает, – закончил он, махнув рукой. Оба весело посмеялись и замолчали.
«О чем бы спросить? – думал юноша. – Ведь неудобно молчать». Но сколько он ни напрягал мысли, тема для вопроса не приходила. – «Хоть что-нибудь сказать, начать только, а там пойдет…» И он задал первый подвернувшийся вопрос:
– Как живешь, Поля?
Девушка тоже обрадовалась, что зацепка нашлась, и ответила:
– Ничего, хорошо…
И снова молчание, мучительное, длинное.
Как назло, все выскочило из головы, а ведь шел сюда, думал, как много он скажет Поле. Поведает ей обо всем, что его так волновало, и вот… ни слова.
– Так… ничего, значит? – машинально проговорил Парфентий, чтобы только не молчать.
– Хорошо, – отозвалась Поля, чтобы что-нибудь ответить.
И опять это непрошенное заколдованное молчание.
Они тихо брели густыми зарослями, не разжимая рук, не глядя друг на друга, взволнованные встречей.
Так же молча, держась за руки, они незаметно вышли на знакомую серебряную поляну и остановились. Заросшая молодой яркозеленой травой, она пестрела одуванчиками. Цветов было так много, что казалось, будто их кто-то рассыпал нарочно к их приходу.
И радостно было на душе у юноши и девушки, и какие-то новые, совершенно неизведанные чувства охватили их. Жалко только, что слов к этим чувствам не подобрать. Но все равно, и так, без слов, было хорошо. Подольше бы так стоять вдвоем, держась за руки, среди цветов.
– Парфень, – тихо произнесла, наконец, Поля. Парфентий вопросительно взглянул на неё.
– Я принесла знамя.
– Вот это добре! – Парфентий сразу воодушевился. То ли от того, что знамя было готово, а может быть оттого, что нашлась, наконец, тема, которая выручит их, – Ну, как получилось, покажи!
– Не знаю, понравится ли тебе, – Поля развернула сверток. Алый шелк мягко упал на траву и засверкал золотыми буквами.
Парфентий с волнением рассматривал знамя, читал надпись по слогам, как первоклассник. За этими аккуратно, с любовью вышитыми буквами, он видел подвиги, победы.
А Поля, придерживая за уголок развернутое знамя, украдкой следила за тем, как Парфентий читал, и не могла понять, какое чувство владело им. То ли это было чувство восхищения её работой, или, может быть, юноша переживал торжественную приподнятость, какая бывает у человека при виде развернутого боевого знамени. Но что бы там ни было, а Поля замечала, что Парфентий охвачен волнением.
– Знаешь. Поля, я даже не думал, что так получится! – воскликнул юноша. Ему хотелось сейчас крепко обнять девушку и расцеловать, сказать ей много хороших слов. Но он сдержал порыв и только тепло, осторожно пожал тонкую руку Поли. И слова нашлись опять-таки не те, какие требовались в этом случае.
– Честное слово, ты художница, – промолвил он, взглянув в черные, светящиеся сдержанной радостью глаза девушки.
– Уж и художница! – махнула рукой Поля.
– Да, да, я не шучу. Так может вышить только…
– Так может каждая девушка, для которой это знамя – святыня. И если бы это поручили тебе, то и ты бы, наверное, вышил не хуже, я уверена.
Парфентий улыбнулся, собрав вокруг глаз мелкую рябь морщинок.
– С таким знаменем разве можно отступить назад или струсить? – сказал он.
– «Партизанская искра», – вслух прочитала Поля и задумчиво промолвила: – вокруг пламя бушует, а наша организация – маленькая горячая искра этого пламени. Хорошее, верное название.
– Это он предложил назвать так.
– Интересно, где теперь Владимир Степанович? – спросила вдруг Поля.
– Об этом даже неудобно спрашивать. Тут не один Владимир Степанович на Одесщине.
– Значит, там думают о нас?
– Там все знают, Поля… Каждый наш шаг. Внимательно следят за нами, за нашими действиями.
