Текст книги "Партизанская искра"
Автор книги: Сергей Поляков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)
Глава 15
ОТЦОВСКОЕ НАСТАВЛЕНИЕ
Яков Брижатый возвращался из Первомайска, преисполненный самых радужных надежд. Сегодня он был хорошо принят и даже «обласкан» самим претором Благау.
– Будете помогать нам, честно работать, мы вернем вам все, что когда-то отняли у вас коммунисты, – сказал на прощанье претор, пожимая Якову руку.
Растроганный таким вниманием, Брижатый кланялся претору в пояс, лепетал слова благодарности и обещал служить не за страх, а за совесть.
Двуколка, в которой он ехал вместе с Семеном Романенко, подпрыгивала на ухабах. Оба хмельные и обмякшие, седоки раскачивались из стороны в сторону, отчего головы их болтались, поминутно сталкиваясь.
Но это отнюдь не мешало им вести откровенный разговор.
– Я тебе так скажу, Яков Терентьевич. Мы с тобой при этих новых добре жить будем, – с трудом ворочая языком, говорил Романенко.
– Ай, заживем! Ай, заживем! – будто из подземелья, глухо отзывался Брижатый. – Дай вот только мельницу открыть, тогда у нас пойдет.
– Пойдет, – подтверждал Семен, – в старосты тебе нужно, Яков Терентьевич, – назидательно подняв вверх куцый палец, говорил он.
– Оно-то добре. Да этот немчура Фриц на дороге стоит.
– Надо подстроить так, чтобы Фрица геть отсюда. Романенко провел ладонью, как смахивают крошки со стола.
– Фриц нам чужой человек, немец. А тут в Крымке нужен свой. Чтобы круговая порука была.
– Верно сказано, – мычал Брижатый.
– Вот, вот. Ты за меня, я за тебя, и никто нас не свалит.
– Друг за друга, ха-ха! – Яков сцепил указательные пальцы рук и старался их расцепить.
– Только тебе одно мешает.
– Что. Семен Мусиевич?
Романенко вздохнул.
– Сын у тебя на кривой дорожке. Плохо ты смотришь за ним.
– Он у меня добрый хлопец, ты это напрасно.
– Он-то добрый, да товарищи у него недобрые.
– Знаю. Слежу я за ним, стараюсь не пускать никуда. А с другого боку подумаешь-дело молодое, хлопцу погулять хочется.
– Их гулянье до добра не доведет, Яков. Они догуляются до того, что и мне влетит, что не усмотрел, и тебе ходу не будет. Начальство с этим делом шутить не станет. Уже поговаривают, что в Крымке безобразия творятся и что все село будет в ответе. Понял, куда все это идет?
Брижатый некоторое время молчал, насупив брови. Он мысленно соглашался с доводами начальника полиции, который лучше его все знает. Ведь и в самом деле, как бы сын не испортил все дело, которое, как ему казалось, начало так хорошо налаживаться.
– Что же ты мне посоветуешь сделать, Семен Мусиевич? Я ума не приложу. Совсем не пускать хлопца? На цепь посадить?
Романенко отрицательно покрутил головой.
– Зачем на цепь? Наоборот, пускать надо. Только нужно сделать так, чтобы сынок твой еще ближе к ним стал, влез бы в самую середину, все узнал, выведал и… всю эту шайку на чистую воду. Вот как надо. Понял теперь?
– Понял!
– Сыну твоему ничего не будет. А тебе корысть большая, все тебе будет открыто. А бояться их нам с тобой теперь нечего. Советы больше, слава богу, не вернутся. Обойдемся без них, хе-хе-хе!
– Обойдемся! – поддакнул Брижатый. – Тебе, Семен Мусиевич, министром быть, а не начальником полиции.
Непривыкший к похвалам Романенко хрипло засмеялся и, дружески толкнув в бок Брижатого, произнес:
– А тебе старостой сельуправы.
Они обнялись и, опрокинув шаткую двуколку, с хохотом вывалились наземь.
Весь остаток пути, разговаривая с Семеном, Брижатый думал о своей будущей жизни. В помраченной вином голове бессвязно мелькали мысли о богатстве и власти.
– Эх, как тебя развезло, – невнятно гудел нал ухом голос отца.
Потом чьи-то руки крепко ухватили его поперек и поволокли.
– Пустите!.. Я не хочу с вами… не хочу… я вас всех!.. – исступленно кричал Сашка, загребая руками мягкую, прохладную траву.
Стемнело, когда Сашка проснулся. Голова раскалывалась от боли, в висках стучало. И состояние душевное было такое, будто накануне совершил тяжкое преступление.
– Вставай, простудишься на траве, иди в хату, – тихо говорила мать.
– Иди-ка сюда, сынок, – позвал отец. – На вот, выпей и все пройдет, – сказал он, протягивая Сашке полстакана самогону.
– Ты помнишь наш разговор? – спросил отец, когда Сашка немного пришел в себя.
– Помню.
– Крепко запомни. И пойди к хлопцам. Придумай что-нибудь. Скажи, что полиция к ним принюхивается. Мол, опасность угрожает. Словом, войди в доверие.
На другой день, под впечатлением отцовских слов, Сашка явился к Парфентию. Он непринужденно поздоровался и таинственным кивком головы поманил Парфентия в сени.
– Парфень, жандармерии стало известно о вашей организации или отряде, не знаю, как назвать. Я узнал точно. Слышал, что жандармы всех вас собираются арестовать. Я пришел предупредить тебя и хлопцев.
– Меня предупреждать не о чем, – засмеялся Парфентий.
– Я передаю то, что слышал, а там, как хочешь. Мне хлопцев жалко, хотя я и не дружу с вами.
– А тебе никто не мешает дружить.
– Тут дело не в дружбе. Я хочу спасти хлопцев от беды.
– Ты что, пьяный или рехнулся?
– И не пьяный, и не рехнулся, а говорю серьезно.
Парфентий прикусил губу.
– Знаешь что? Уйди… или я.
Брижатый понял, что больше говорить не о чем.
– Кровь у тебя на губе, от злости должно, – бросил он и, повернувшись, ушел.
Настойчивость Брижатого заставила всех членов комитета насторожиться.
После долгих обсуждений Митя Попик предложил:
– Не будем обращать внимания и делать свое дело. А на все приставания Брижатого – отшучиваться.
Получив отпор, Сашка был окончательно поставлен в тупик. Он не только не добился своей цели, но окончательно убедился в том, что ему не верят, несмотря ни на какие ухищрения.
Дома Сашка рассказал о разговоре с Парфентием отцу.
– Ничего не получается, тату, – сморщился он.
– Эти бандиты хитрее тебя, – зло ухмыляясь, заметил отец, – ну, ничего, Сашко, мы другую дипломатию придумаем.
Сам Яков ничего придумать не мог и обратился за советом к Романенко.
Начальник полиции тоже ломал голову. Страсть как хотелось выслужиться перед начальством. Но голова Романенко совсем не была приспособлена к размышлениям. С тех пор как стал полицаем, он только выполнял приказания начальника жандармерии… Поэтому он и здесь решил доложить локотененту Анушку.
Чтобы оградить себя от всяких опасностей на чужой земле, среди враждебно настроенного населения, оккупанты старались привлечь к себе всякого рода предателей, отщепенцев и колеблющихся людей. Анушку с радостью ухватился за Брижатого. Он вызвал Сашку к себе, долго и ласково беседовал с ним и обещал ему помочь втереться в доверие к товарищам.
– Ты пока наблюдай за ними осторожно. Если что заметишь, говори мне, – сказал Анушку, отпуская Сашку домой.
Глава 16
ХОРОШИЕ ЛЮДИ
Многие километры исколесил Костюченко по Савранским лесам.
– Где-то в этих местах жена с детишками, – отвечал он на вопросы. – Пошукайте по селам, может найдете. Сейчас многие ищут, – советовали ему.
И никому не приходило в голову, что семья, которую ищет этот слегка угрюмый на вид путник, слишком велика и разрознена и что ему предстоит собрать ее воедино и направить на борьбу с врагами.
Костюченко часто слышал, что где-то появились листовки, призывающие не покоряться захватчикам, в другом месте кто-то вывел из строя молотилку или сеялку, там-то отравлен скот, предназначенный для отправки в Румынию.
«Значит, борьба разгорается, – думал Костюченко, – люди вредят оккупантам, делая вид, что работают на них».
Костюченко попытался устроиться на службу к оккупантам, но не вышло. Румынские власти не всем доверяли, они требовали от поступающих к ним на работу справки с места жительства и о том, что не являешься коммунистом. А кто выдаст подобную справку пришлому нивесть откуда человеку, без всяких связей и поручительства «благонадежных лиц».
Единственно, что оставалось ему, это обосноваться где-нибудь в селе, работать и делать то дело, ради которого послан сюда. Это было гораздо проще. Во-первых, в селах, из-за отсутствия мужчин, нужны были рабочие руки, во-вторых, не было той строгости, как в румынских учреждениях. Оккупанты смотрели-на пришлых, как правило, «бежавших с фронта», сквозь пальцы. Более того, они ставили себе в заслугу, что армейские люди дезертировали с советских фронтов, не желая воевать против них.
Вот так же и «бежавший с фронта» Костюченко обосновался в селе Байбузовке.
Оставаясь незаметным рядовым крестьянином, он присматривался к людям, вел с ними осторожные разговоры и подбирал верных для подпольной борьбы.
Хорошие люди – так назывались в народе все те, кто ненавидел врагов и искал пути К сопротивлению.
Перед парторгом ЦК Костюченко стояла сложная задача-узнать, в каких селах Савранского и соседних районов существовали подпольные группы, установить с ними связь и затем объединить в одну подпольную организацию.
Но в условиях режима, введенного оккупантами, это было трудно делать. Людям запрещалось без особого разрешения отлучаться от дома. Этим правом пользовались только немногие, те, кто состоял на какой-нибудь ответственной работе и пользовался доверием румынских властей.
Костюченко обдумывал, кто из крестьян мог бы помочь ему связаться с таким человеком, который пользовался свободой передвижения по селам и районам.
Старый колхозник Платон Нечитайло работал сторожем на баштане. Костюченко знал, что у старика убит на фронте единственный сын, а хату заняли оккупанты под сельуправу, выбросив его со старухой и невесткой с; двумя малыми ребятишками в комору.
Костюченко не сомневался, что Платон Нечитайло принадлежит к большой семье «хороших людей». Помимо этого, старик Нечитайло был коренной житель Байбузовки, знал эти места и людей. Костюченко решил поговорить со стариком и отправился к нему на бахчу.
– Добрый день, Платон Петрович! – поздоровался он, пожав руку старику.
– День добрый.
– Решил к вам в гости заглянуть.
– Милости просим.
– Угощайте.
– Вот все мое угощение. Выбирайте, что вам нравится.
– Нет, вы лучше меня понимаете. У вас все, наверное, по сортам?
– Это было когда-то. Теперь все как попало, потому не для себя люди работают.
Старик прошелся по бахче и выбрал арбуз.
– Этот, кажется, подходящий.
Арбуз действительно оказался сочным и сладким.
– Хорош, – похвалил Костюченко.
Разговор постепенно зашел о том, что больше всего волновало души, – о порядках, введенных оккупантами, о хороших людях.
– Таких людей много есть всюду. Но я вам скажу, хорошего человека, его не сразу узнаешь. К нему надо приглядеться как следует. Он, хороший человек, осторожный всегда, – резонно говооил дед Платон, всякий раз; подчеркивая слово «хороший». Видно, он так как нужно понимал значение этого слова.
Костюченко молча слушал, лишь изредка согласно кивая головой.
– Кругом шныряют, прислушиваются, так и норовят хорошего человека уничтожить, – старик наклонился к собеседнику и доверительно продолжал:
– Но я вам скажу, товаришок, как ни старайся, что ни делай эти гадюки, хороших людей все равно больше, и они не дадут – им тут долго хозяйничать.
Костюченко легонько положил руку на колено старика.
– Верно, хорошо вы сказали, Платон Петрович.
– А как же. Сила, она вся в народе, и он свое возьмет. Только нужно, чтобы все и чтобы вместе.
– А как же это сделать, чтобы всем собраться?
– А соберутся товаришок, – убежденно промолвил дед Платон, – в ком совесть есть и кто захочет – найдут друг друга.
– Понимаю и верю, что найдут. Но ведь трудно, и времени на это много потребуется. А ведь нужно скорее. Там гибнут люди, тут мучаются. Вот я, к примеру, хотел бы найти хороших людей. Я вижу – вы добрый человек, местный житель, места и народ здешний хорошо знаете. Укажите такого хорошего человека, который был бы и у румын в доверии.
Старик кашлянул, нахмурил брови и как бы ушел в себя.
– Вот видите, вроде мы и понимаем друг друга, а сказать боитесь. Что, мол, за человек такой?
Старик выпрямился и строго глянул на собеседника. Видно, эти слева задели его за живое.
– Вас мне бояться нечего.
– Почему?
– Вроде знаю я вас трошки.
– Откуда?
– Сдается мне, до войны я вас на областном совещании встречал. – Старик лукаво улыбнулся. – Из партийных вы товарищей… – Платон Петрович помолчал, затем тихо, приникновенно добавил: – Я хороших людей много видел. За них и хату отняли, и самого чуть не повесили.
Костюченко и до этого слыхал, что Платон Нечитайло прятал у себя патриотов, за что чуть не поплатился жизнью.
– Вижу, что вы честный и верный человек, поэтому говорю с вами прямо и открыто, как коммунист, – сказал Костюченко.
Старик беспокойно поднялся, обошел вокруг шалаша, проверил, не слышит ли кто.
– У меня был сын коммунист. Все, что нужно, я сделаю.
– Помогите мне связаться с нужным человеком.
– У меня есть один хороший человек. В прошлом году он попал ко мне раненый, и я его прятал у себя две недели.
– Где он теперь?
– Работает в Саврани лесничим.
– И фамилию его знаете?
– Знаю. Шелковников Алексей Алексеевич.
При уходе Костюченко не удержался, чтобы не обнять старика крепко, по-сыновнему.
В первый же воскресный день Костюченко ехал из Байбузовки на савраиский базар. Повозка, доверху нагруженная арбузами, тряслась по ненакатаниой после дождя шероховатой дороге.
В повозке, примостившись к переднему уголку, сидел худощавый, с небольшой реденькой бородкой, дед Платон Нечитайло. Он поминутно трогал вожжи, причмокивал губами, погоняя лошадь. Костюченко шагал рядом, держась за край повозки.
По уговору с Костюченко дед Платон накануне притворился, что разболелись зубы, и отпросился в больницу.
Повозка выехала на бугор и их взорам открылась Саврань, раскинувшаяся по просторной, плоской долине.
Лошади побежали под гору ленивой рысцой. У самой окраины села их нагнала пролетка, запряженная парой крупных гнедых лошадей.
В пролетке ехало двое. Средних лет худощавый светловолосый мужчина в белой фуражке и священник с тяжелым серебряным крестом на груди.
Дед Платон снял картуз и почтительно поздоровался. Костюченко, не питавший симпатии к попам и румынским наймитам, только слегка кивнул головой. Но не заметил, что человек с пролетки также с уважением поклонился старику.
– Откуда, сыны мои? – с напевностью, присущей служителям церкви, спросил священник.
– Из Байбузовки, – ответил дед Платон.
– Зело хорошие арбузики.
– Если нужно, можно завезти к вам. Оптом дешевле.
– А что, батюшка, давайте возьмем у них десятка два-три.
– Охотно, арбузы хороши, – согласился поп.
– А куда прикажете?
– Ко мне домой. Там за мостом. Спросите, где лесничий живет, вам скажут. Только часикам к двенадцати, не раньше.
Человек в белой фуражке тронул лошадей, и пролетка, обогнав повозку с арбузами, быстро покатила по улице.
– Кто это? – спросил Костюченко.
– Шелковников.
– Шелковников? Что же вы мне не сказали?
– А поп той?
– Да, да, верно.
Костюченко привстал на колени и долго смотрел вслед, пока пролетка не скрылась за поворотом.
– Вот он какой, Шелковников, поди, узнай.
– Я же говорил вам, что хорошего человека не сразу узнаешь, – лукаво подмигнул старик и весело чмокнул губами на лошадей.
Когда место на базаре было занято, три десятка самых хороших арбузов дед Платон отложил в сторону и прикрыл соломой.
– Вы гут, Платон Петрович, один управляйтесь с арбузами, а я пройдусь по базару, посмотрю, – сказал Костюченко.
Старик согласился.
Костюченко пошел по рядам, загроможденным бутылками с молоком и глиняными горшками с ряженкой. На земле, на разостланных тряпицах, лежали кучки лука и чеснока, картошки, моркови и прочих незатейливых сельских товаров.
Народу как будто бы толпилось много и видимость базара была налицо. Однако не чувствовалось того размаха, той веселой пестроты прежнего колхозного базара, когда поражало обилие продуктов, все играло красками яркими и многообразными, создавая праздничное настроение. Сейчас и оранжевая морковь, и лиловая свекла, кремовая ряженка и нежно-зеленая капуста, разноцветные фрукты, и даже сами люди – все, казалось, было окрашено в одну унылую серую краску. И базарный говор, всегда разноголосый и живой, звучал сейчас тускло и безжизненно.
Но вдруг, в самом центре базара, Костюченко заметил оживленную толпу и подошел.
Из середины толпы кто-то негромко выкрикивал.
Заинтересовавшись, Костюченко продвинулся вперед. В центре толпы стоял румынский солдат.
– Две марчи! – кричал он, принимая деньги и взамен совал в руку покупателю розовый квадратик бумажки, который вынимал всякий раз из-за пазухи мундира. И все это делал он быстро и с опаской.
Люди наперебой покупали розовые листки и тут же поспешно уходили. Но народ скоплялся, и желающих купить этот диковинный предмет становилось все больше.
Солдат, видя такой наплыв покупателей, приостановил торговлю, вытер пот с лица и крикнул:
– Пять марчи!
Оттого, что солдат набавил цену на свой товар, торговля оживилась еще больше. Люди прямо выхватывали из рук продавца волшебные листки, он еле успевал вынимать их из-за пазухи, с азартом повторяя:
– Пять марчи! Пять марчи!
И вдруг случилось что-то необычайное. Будто внезапно налетел вихрь и начал разбрасывать людей в разные стороны.
В поредевшую толпу ворвался румынский офицер и остановился против солдата. Маленький, тонконогий, он походил на петуха перед боем.
Словно ветром сдуло остаток толпы, и люди с интересом и боязнью за солдата наблюдали со всех сторон.
Офицер бросил несколько коротких фраз. Солдат стоял молча. Он слегка улыбался глупой, растерянной улыбкой.
«Ну, что же такого? Все здесь торгуют, зарабатывают деньги, и я тоже хочу. Чем я хуже других?» – казалось, говорил весь его вид.
Офицер шагнул к нему и молча ударил по лицу. Солдат не пошевелился и только чуть отвел голову в сторону. Офицер ударил другой рукой, и началась расправа. Он обеими руками, как заведенная машина, хлестал свою жертву по щекам. Но солдат стоял недвижно, как манекен, и только при каждой пощечине чуть поворачивал голову.
Это продолжалось довольно долго. Наконец уставший офицер дал солдату пинка и отпустил восвояси, даже не отобрав листовок, которыми торговал солдат.
Наблюдавшие за этой сценой люди сочувственно провожали солдата взглядами. А он ухмылялся, лукаво подмигивал и показывал зажатую в кулаке выручку, дескать, – «ну и что же, ну попало, это дело привычное, а денежки – вот они».
Настроение Костюченко поднялось. Возвращаясь к своей повозке, он думал о том, сколь велика у народа жажда узнать правду. Ведь многие из этих людей, может быть, отдавали последние деньги за несколько слов правды. А может, просто хотелось прикоснуться к розовому листочку, напечатанному в родной Москве.
В двенадцать часов дня, как было условлено, повозка с арбузами остановилась около маленького белого домика в два окошка с голубыми наличниками. Это была квартира Шелковникова.
Костюченко не удивился тому, что Платон Нечитайло ни у кого не спрашивал адреса лесничего. Он понимал, что старик не раз бывал здесь.
Из окна увидели повозку, и через некоторое время на пороге открытой двери показался сам хозяин.
Он был по-домашнему в белой рубашке с расстегнутым воротом. Невысокого роста, худощавый, с хохолком светлых волос на лбу, он чем-то отдаленно напоминал Суворова.
– Арбузики вам доставили, – почтительно доложил Нечитайло.
– Очень хорошо, спасибо, – ответил лесничий, мельком взглянув на незнакомого человека у повозки.
– Куда прикажете сложить?
– В колюру, там прохладнее. Заезжайте.
Они заехали за дом. Дед Платон ушел с хозяином и через несколько минут вернулся.
– Идите туда, – шепнул он.
Костюченко вошел в комору. Лесничий двинулся ему навстречу и, с непроницаемым спокойствием, присушим подпольщику, назвал себя. Он верил старику, но что-то еще сдерживало его перед человеком, которого увидел впервые. Он ждал, что скажет Костюченко.
Понял и Костюченко эту осторожность Шелковникова, который был на виду у врагов и пользовался их доверием.
«Эх, как нужен здесь пароль», – с досадой подумал Костюченко. И вдруг его осенила счастливая мысль назвать свой пароль, а может быть… И он спросил:
– Вы не скажете, где найти зубного врача?
Серые глаза Шелковникова потеплели, еле заметная улыбка скользнула по уголкам его тонких, резко очерченных губ.
– Знаю одного врача, но он уехал к теще.
– Жаль.
– Он скоро вернется.
Сердце Костюченко радостно забилось.
– Значит, мои пароли…
– Да, как видите, дошли.
– Товарищ Блажевский выполнил задание, – сказал Костюченко, в одно мгновенье вспомнив все: шелковый купол над головой, зловещий прожектор, лучик карманного фонарика и серебряное тело «Мессершмитта».
– А я, признаться, тревожился, что пароли не дойдут сюда и будет очень трудно.
– С паролями все в порядке, Василий Сергеевич. Теперь пойдет легче. Располагайте мною вполне. А теперь пойдемте ко мне, там обо всем поговорим.
– Я думаю отправить Платона Петровича домой, – сказал Костюченко.
– Да, да, это удобнее, – согласился Шелковников. – Кстати, у меня в доме люди и…
Когда арбузы были снесены в комору, оба горячо поблагодарили старика.
– Приезжайте в гости, Платон Петрович, всегда буду рад, – сказал на прощание Шелковников.
Повозка выехала со двора и покатила по улице.
– Золотые наши старики. – заметил Костюченко, вспомнив о другом старике с берегов Буга.
Они вошли в квартиру. За столом сидело двое мужчин. Один высокий, молодой, в рыжем вельветовом френче, другой средних лет, плотный, с небольшой русой бородой.
– Новый гость. Знакомьтесь. Костюченко Василий Сергеевич – парторг ЦК, – вполголоса представил Шелковников. – Это Гуртовой Иван Авксентьевич, руководитель подпольных групп Кривоозерской, Сыровской, Мазуровской и Врадиевской. Кстати, работает заместителем претора по сельскому хозяйству в Кривом Озере.
– Вот куда забрались! Что же, не плохо устроились, – засмеялся Костюченко.
– А это Овчаренко Демьян Степанович, мой помощник по лесничеству, на самом же деле – Моргуненко Владимир Степанович, руководитель подпольной комсомольской организации в селе Крымка.
– В Крымке? Позвольте… директор школы?
– Да.
– Владимир Степанович, как же, помню, хотя и не узнал вас в этом гриме лешего.
– А я вас сразу узнал, хотя и вы с бородой.
– Старые знакомые, выходит, – удивленно заметил Шелковников.
– Вот неожиданная встреча, и приятная, – Костюченко обнял учителя, – да вас не обхватить, так растолстели.
– Чистый лесной воздух благоприятно действует на Владимира Степановича, – пошутил Шелковников. – Да что же мы стоим, садитесь за стол и побеседуем. Тут у нас и вино поставлено, для отвода глаз, конечно, в случае, кто непрошенный нагрянет.
Хозяин налил в стаканы вина.
– За нашу встречу хоть чокнемся.
Все подняли стаканы, чокнулись и, едва прикоснувшись губами, поставили на стол, помня присягу не пить спиртного.
И потянулся тихий, сдержанный разговор. Но это была не просто беседа собравшихся за столом добрых приятелей. Это было выражение чувств и мыслей коммунистов, людей, для которых долг перед Родиной и Партией был превыше всего, и ради этого долга каждый из них готов был в любую минуту, не задумываясь, пойти на какие угодно жертвы.
Собравшиеся говорили о том, что разрозненность подпольных групп не позволяет по-настоящему развернуть борьбу против оккупантов и что нужно еще более укрепить веру советских людей в победу, дав понять, что борьба с врагами дело не отдельных людей или групп, а всего народа.
– Я предлагаю в ближайшее время созвать руководителей всех подпольных групп и решить вопрос с объединением, – предложил Костюченко, – как вы считаете, товарищи?
Предложение парторга было принято.
– Вся эта огромная работа по организации совещания поручается вам, Алексей Алексеевич, – сказал в заключение Костюченко.
Шелковников поднялся.
– Будет выполнено, Василий Сергеевич.
Гости прощались с хозяином, когда солнце уже клонилось к закату. На столе осталось невыпитое вино.
– Может, подвезти вас, Василий Сергеевич? – предложил Шелковников.
– Не стоит. Я засиделся и хочется пройтись, поразмяться.
Подпольщики расходились, преисполненные новых чувств. Каждый понимал, что с сегодняшнего дня начинается новый этап борьбы, более сложный, но более верный.
Через несколько дней совещание руководителей подпольных групп прибугских районов было проведено. Все разрозненные группы объединились в одну большую организацию, названную «Прибугской», и избрали подпольный партийный комитет.
Все усилия этих подпольных групп были направлены теперь на подготовку боеспособных людей, на создание продовольственных баз, складов оружия, боеприпасов и одежды, на заготовку паспортов, а также и явочных квартир.
Алексей Шелковников, пользуясь у румынских властей неограниченной свободой, под разными предлогами разъезжал по районам и селам, выполняя поручения комитета, членом которого он являлся.
Так Саврань становилась центром партийного подполья северных районов Одесщины.
Подпольная организация «Прибугская» готовилась к созданию в савранских лесах партизанского отряда.
