Текст книги "Партизанская искра"
Автор книги: Сергей Поляков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)
Глава 6
КОМИТЕТ РЕШАЕТ
Долго рылись жандармы у Гречаных. Все перевернули, разрыли, перемешали.
Но Парфентий с отцом были спокойны. До прихода жандармов они перепрятали в более надежные места все, что казалось на их взгляд, плохо спрятанным. И только когда жандармы, забравшись на чердак, стали перерывать солому, колоть штыками крышу, отец с сыном забеспокоились за судьбу каморки.
– Ну, сынку, – тревожно шептал Карп Данилович, прислушиваясь к шумам на чердаке, – если наткнутся, нам с тобой не сдобровать.
– Да, петля, тату.
Но жандармы ничего не нашли.
– От дома никуда, ни на шаг не отлучаться обоим. Слышите? – прохрипел Семен Романенко.
– Не глухие, – сурово пробасил Карп Данилович, искоса взглянув на «бульдога».
– Пронесло, – облегченно вздохнул он, когда жандармы ушли.
– И на этот раз не нашли. А ведь как рыли. Я думал, всю крышу снесут, – заметил Парфентий.
– Плохой нюх у этих собак. Стало быть, сынку, поживем еще трохи.
Они зашли в кухню, где также царил беспорядок после обыска. В хате громыхала мать, устанавливая на прежние места кровать, стол, скамейки, опрокинутые жандармами.
– И стены, и пол – все поковыряли, испортили, будто клад искали, или тут воры какие живут… – При этих словах Лукия Кондратьевна посмотрела на мужа и на сына с легкой, примирительной укоризной.
Лукия Кондратьевна, как ни старались скрыть от нее муж и сын свои дела, чувствовала и понимала, что этот обыск был не без причины. Но вместе с тем она сознавала, что они правы. Она верила в здравый смысл всегда честного, прямого мужа, который не терпел в жизни несправедливости и всегда восставал против нее. Непоколебимо так же верила она и в правоту взглядов любимого сына и считала, что если Парфуша думает так, то, значит, – иначе думать невозможно. А если она и ворчала иногда, то ведь какая мать не тревожится, чувствуя, что сын подвергает себя опасности. «Но они, молодые, лучше нас знают, что к чему».
– Дошептались вы, как видно, – проговорила она, вздохнув.
– Эх, Лукия, ведь их собачье дело такое – гавкать и кусать. Они за этим и пришли к нам в Крымку. Хотят, чтобы все перед ними смирненькие были, чтобы во всем угождали им. А теперь они, псюги, видят, что в хозяевах им тут ходить недолго осталось, ну вот, напоследок, и кусают, как мухи по осени. – Отец прикрыл дверь в кухню. – Что дальше будем делать, сынку? – спросил он тоном, в котором слышалась все та же нарастающая тревога.
– Нужно срочно решать. Я думаю, тату, надо уходить нам всем в лес как можно скорее.
– Это правильно, но…
Парфентий понял мысль отца.
– Арестованных товарищей надо освободить.
Отец покачал головой: – «как же это можно»?..
– Трудное дело. Это уже открытый бой, но иного выхода нет. У меня такой план, тату. Сегодня ночью вооруженной группой напасть на жандармский пост и освободить Дмитрия с Михаилом.
– Ну и…
– И уходить в савранские леса.
В глубине души Карп Данилович был потрясен всем случившимся, но его несколько успокаивали смелость и решимость сына. И он так же твердо сказал:
– Да, да, сынку, это правильно. Уходить надо. Я ведь тоже с вами должен…
Великое дело, когда юноша, почти совсем мальчик, видит, что отец разделяет его мысли, идет вместе с ним плечом к плечу в борьбе. Тогда рождается чувство радости и могучая уверенность в себе и в своих поступках. Такое трепетное чувство сейчас испытывал Парфентий.
– Тату, знаешь, что я думаю? – Парфентий нежно взял отца за крутые крепкие плечи, глянул в серые отцовские глаза и сказал: – Тебе, тату, надо остаться дома.
– Почему? – вскинув брови, удивился отец.
– Так надо, тату. Жандармы сейчас нацелились на нас, комсомольцев, и к старикам не будут цепляться.
– Я не старик, я твой отец, – промолвил Карп Данилович.
– Послушай, тату, – тихо, но горячо заговорил юноша. – Если я уйду один, то тебя могут за меня арестовать, подержать в жандармерии или в тюрьме и выпустить. Но если уйдем вместе, тогда они и маму, и Маню, А так нельзя, тату…
Отец помолчал, обдумывая слова сына.
– Ты все равно будешь с нами. Борьба ведь в самом разгаре. А там наши скоро придут.
Они стояли лицом к лицу, оба белоголовые, одинаковые ростом, только рядом с коренастым, несколько грубоватым отцом Парфентий казался нежным, стройным, но крепким, как молодой дубок. Сейчас они были как боевые товарищи. Они одинаково понимали, сколь трудная наступила минута. Обоим была дорога организация и оба в равной мере были объяты тревогой за судьбу «Партизанской искры», которой грозила гибель.
– Оно, конечно, ты правильно говоришь. Но стыдно остаться в стороне и в такую трудную минуту оставить вас одних.
– Мы не одни, тату. Нас много, очень много. И в стороне ты не останешься. Будешь помогать нам отсюда. Мы еще покажем этим гадам, как лезть в чужую хату и хозяйничать на чужой земле. Ты будешь с нами. Я ведь знаю тебя. Ты любишь правду. Ты всегда любил правду.
Последние слова сына тронули отца до глубины души, задели за живое. И колебания в душе Карпа Гречаного исчезли, и совет сына он ощутил, как свое собственное решение.
– Добре, сынку, говори, что делать надо.
– Срочно нужно собрать членов комитета. Помоги мне. Передай Андрею Бурятинскому и Поле. Соне Кошевенко сообщит Маня. Пришли ко мне Юрия Осадченко немедленно. Для него у меня особо срочное задание. Все это нужно сделать срочно, тату.
Экстренное заседание подпольного комитета было назначено на острове за рекой. В самом селе собраться было уже нельзя. Повсюду шныряли жандармы, полицаи, к каждому появившемуся на улице человеку придирались.
Крымчане сидели по хатам, поэтому, если не считать жандармов и полицаев, село казалось необитаемым.
Члены комитета, получая извещения, шли на остров в лес к месту сбора. Пробирались туда дальними обходными, путями, тайными тропками, известными, может, только одним крымским подпольщикам.
Метель, бушевавшая два дня, унялась. Февральский ветер сердито сдирал с земли сухие затвердевшие снега и гнал их нивесть куда. Шипя ползли огромные злые языки, обвивая ноги, словно диковинные белые змеи.
Ни Андрей, ни Поля, ни Соня, не участвовавшие в подрыве железнодорожного пути, не знали точно, что произошло минувшей ночью там, на перегоне между Врадиевкой и Каменным Мостом. Однако арест товарищей и это экстренное заседание вдали от села в такую погоду говорили о том, что над «Партизанской искрой» нависли грозовые тучи. И каждый чувствовал, что идет навстречу суровым испытаниям.
Собрались члены комитета на серебряной поляне, молча жали друг другу руки, чувствуя при этом какую-то особую сплоченность, рожденную опасностью.
Когда все собрались, Парфентий открыл заседание.
– Говорить много нечего, потому что дорога каждая минута. Мы собрались здесь, чтобы решить…
Парфентий на секунду остановился, обдумывая, как сообщить товарищам о том, о чем так тяжело было говорить.
Поля заметила, как потянулась правая рука Парфен-тия к чёлке – его всегдашний знак волнения, услышала, как тихо хрустнули суставы пальцев в крепко стиснутом кулаке левой руки.
– Нашу организацию предал подлый изменник.
Стало тихо и жутко от сказанных слов. Но вот, в напряженной тишине стали падать другие слова, тяжелые, как камни.
– Вчера ночью на линии железной дороги в бою с жандармской засадой ранен Дмитрий Попик, комиссар нашей организации. Вчера жандармы схватили его и Михаила Клименюка. Мы уверены, что арестованные товарищи ни под какими пытками ничего не скажут. Но жандармы убедятся теперь в том, что не только этот неудачный подрыв железной дороги, но и другие диверсии в этом районе совершены нами, крымскими комсомольцами, или с нашей помощью. Нам припомнят и рощу, и листовки, и цистерну с керосином, и ферму, и многое другое.
Как невыносимо тяжело было слышать, что обрывается самое дорогое, самое святое в жизни. И трудно было вместить в себя все это внезапно обрушившееся горе, и казалось, что даже юного пылкого воображения не хватит, чтобы представить себе все происшедшее.
Несмотря на то, что дорога была каждая минута и нужно было принять какое-то твердое решение, все долго молча стояли. Навалившаяся беда давила всей своей тяжестью.
– Это он предал? – глухо, будто сама себя спросила Соня.
– Больше некому. Жандармы не могли знать место подрыва.
И каждый из присутствующих здесь подумал о Сашке Брижатом. И в душе каждого поднималось чувство гнева.
– Кулацкая кровь заговорила!
– Убить предателя!
– Смерть изменнику!
Парфентий поднял руку, прося тишины;
– Предатель не уйдет от расплаты.
– Нужно спешить, иначе он предаст остальных, – сказал Миша Кравец.
– Сейчас он не может этого сделать, потому что начальник жандармерии уехал в Первомаиск и вернется только к вечеру. Да и выследить предателя днем невозможно. Он теперь забился куда-нибудь и сидит, черная душа.
– Парфень, поручи мне это сделать. Сегодня же вечером я обещаю привести приговор в исполнение.
– Нет, Кравец, тебе будет другое задание. Выследить Брижатого, уточнить его виновность и в удобный момент застрелить предлагаю поручить командиру разведки Юрию Осадченко. Но нам нужно уходить из села, всем комсомольцам, о которых знает Брижатый. Может, он успел уже рассказать в жандармерии обо всем, что знает. А если так, то завтра утром, а может быть, и сегодня ночью, нас могут схватить.
– Что же делать? – послышался вопрос.
– Выход один. Вырвать из рук жандармов арестованных товарищей и уходить из села как можно скорее.
Связаться с Савранью у нас нет времени, а поэтому нужно решать самим. Решайте.
– Другого решения нет и быть не может, Парфень, – сказала Поля. – Уйдем и будем продолжать борьбу. Мы же комсомольцы!
Горячие слова девушки прозвучали призывом.
– Уходить и продолжать борьбу!
– До конца!
– До последнего фашиста!
– Мы вот здесь, на этом месте, дали перед знаменем клятву, и мы ее не нарушим.
Парфентий видел, что товарищи его готовы на все.
– Задание трудное и опасное.
– Мы не боимся, Парфень.
– Тогда предлагаю следующее…
– Ты командир, Парфень, не предлагай, а приказывай. Мы пойдем за тобой, – сурово отозвался Андрей Бурятинский.
Все понимали, что настала минута, когда кончаются обсуждения, высказывания, и на их место становится строгий приказ командира и беспрекословное повиновение.
– Хорошо, – тихо сказал Гречаный, и мягкая, юношеская улыбка чуть приподняла уголки губ. Но это только на короткий миг. Лицо Парфентия стало строгим и голос зазвучал решительно.
– Приказываю. Сегодня в два часа ночи совершить вооруженный налет на жандармский пост и освободить арестованных товарищей. План такой: создать две боевых четверки. Первая – Михаил Кравец, София Кошевенко, Андрей Бурятинский и Парфентий Гречаный. Вторая группа-Осадченко Юрий, Полина Попик, двух человек нужно подобрать.
– Со мной пойдет Мария Коляндра, – заявила Поля.
– Хорошо. А второго возьмет Юрий. Осадченко примкнет к нам там, на месте. Оружие чтобы было в боевой готовности. После боя всем рассыпаться по селу. Когда все утихнет, поодиночке собраться на серебряной поляне. Отсюда будем уходить. Всех комсомольцев до ночи предупредить, чтобы тоже были здесь. А сейчас разойтись по домам и приготовиться.
Дверь открыл отец.
– Ты, сынок? – слышит Парфентий голос матери из кухни.
– Я, мама, жив и невредим, – шутливо отзывается он.
– Поешь и ложись спать. Поздно уже.
– Ты спи, спи, мать, – говорит Карп Данилович и уводит сына. – Ну, какие дела, сынку?
– Дела такие, тату. Сегодня в два часа. Помоги собраться.
Отец смотрит на часы. Двенадцать.
– Скоро уже, – шепчет он про себя. – Тебе что нужно с собой?
– Полезь на горище, там достань наган и автомат. Патроны в мешочке, в ящике.
Отец выходит.
Парфентий подходит к матери.
– Что тебе? – приподнимает голову мать.
– Ничего. Спи, мама, спи. Я сам достану. Поем и лягу, а ты спи.
– Молоко на окне, коржи в миске на плите, – все-таки объясняет мать. – Ешь тут, там скатерть обляпаешь.
– Ничего, я осторожно. – А сам подумал: «Милая мама, до скатерти ли тут?»
Парфентий наливает в кружку молока. Но молоко не идет. Чувствуется неимоверная усталость от пережитых волнений. Все мысли его сейчас сосредоточены на налете. Перед глазами здание клуба, мрачный, узенький, как спичечная коробка, коридор жандармерии, камера с висячим замком на дверях. На полу избитые до неузнаваемости товарищи. Сердце Парфентия радостно забилось, когда он представил себе, как ворвется в камеру и шепнет: «Пошли!» Да не шепнет, а крикнет в голос, потому что кроме них там никого в живых не будет.
Парфентий не слышал, как вошел отец и сказал: «Все в порядке».
Оба некоторое время молчат. Карп Данилович закручивает непомерно большую цыгарку и тянется к лампе прикурить. Парфентий замечает, что рука отца слегка дрожит. Как хорошо чувствует он это отцовское волнение. Парфентий с трудом задает вопрос:
– Тату, скажи, если тебя за меня будут таскать, издеваться, ты не обидишься на меня, тату?
Отец ласково глядит на сына.
– Нет. Ведь и тебе не легко будет. Будем все делить пополам. Я горжусь тобой. Не у всякого отца есть такой сын.
Время летит. Стрелки часов скачут, как угорелые. Вот они обе перемахнули через единицу и минутная, обогнав часовую, поползла вниз. Пора уходить.
Парфентий стоит посреди хаты большой, красивый, смелый. Он откидывает со лба упрямую золотую прядь волос и, обняв отца, целует его в лоб, в губы, в небритые жесткие щеки. Потом осторожно, на цыпочках подходит к Манюшке, сняв шапку, наклоняется к сестренке и целует ее в горячую щеку.
Маня что-то бормочет сквозь дремоту.
– Спасибо, Манюшка.
Маня не понимает.
– За что спасибо?
– За все, за все, понимаешь? Прощай, сестренка, скоро увидимся, – шепчет Парфентий и бежит в кухню. Он приподнимает с подушки голову матери и осыпает ее лицо горячими поцелуями.
– Прости меня, маменька, милая!
– Что с тобой? – спрашивает мать.
– Потом все узнаешь, мама. После. Тато тебе все объяснит, – бросает он на ходу и выбегает из хаты.
Мать вскакивает с постели и, замерев, слушает, как хлопнула наружная дверь и проскрипели по снегу торопливо удаляющиеся шаги.
– Ушел, – как бы про себя произносит отец. – Так надо, мать.
Глава 7
НАЛЕТ
Первую четверку вел Парфентий. Ей надлежало снять часового и освободить арестованных Дмитрия Попика и Михаила Клименюка.
Вторая четверка, под командованием Юрия Осадченко, должна была занять круговую оборону, прикрыть подходы к зданию жандармерии.
В два часа ночи, как было условлено, группа Парфентия собралась у задней, обращенной к пустырю, глухой стены большого здания клуба.
Во всем доме окна были плотно занавешены и на улицу не пробивалось ни одного пятнышка света. Будто дом был необитаем. Кругом стояла тишина поздней зимней ночи. Только шуршали гонимые ветром снега, да изредка, чуть поскрипывая, хлопала где-то неподалеку незапертая калитка.
– Будьте здесь на углу и следите за мной, – шепнул Парфентий товарищам, – как только скроюсь за дверью, бросайтесь ко мне. Оружие проверьте хорошенько.
Пригибаясь под окнами, Парфентий вдоль стены добрался до двери. Он пристально всматривался в рощу перед клубом, жадно ища кого-то. Вот он увидел, как черный небольшой комочек промелькнул от одного дерева к другому и слился со стволом. Это был Юрий Осадченко, командир второй прикрывающей четверки.
Парфентий подал знак. Юрий приблизился.
– Что у тебя? – спросил Гречаный.
– Анушку недавно вернулся из Голты. Сейчас у себя в кабинете, – доложил Юрий.
– А Брижатый?
– Он минут десять назад пришел сюда с жандармом. Теперь у начальника.
Это сообщение обрадовало Парфентия. Значит, предатель не уйдет отсюда.
– Твои все на местах?
– Все. Я расположил их с трех сторон здания, а сам наблюдаю за этой стороной.
– Кто четвертый?
– Демьян Попик.
– Добре. Следи за дверью и за нами.
Парфентий вернулся к своей тройке. Он обрисовал товарищам обстановку и приказал:
– Ни одному гаду не дать выйти отсюда живым. Бить в упор, наверняка Теперь так: мы с Мишей в камеру, а вы, Андрей и Соня, – к кабинету начальника. Все.
Дверь была плотно прикрыта. Парфентий знал, что здесь за дверью в коридорчике, на расстоянии, может быть, протянутой руки от него, сидит вооруженный солдат. А там, в конце коридора, дверь в камеру. Там ждут очередной пытки, а может быть, и смерти товарищи. Туда можно попасть, только убрав часового, что за дверью. В коридорчике есть еще две двери: одна налево в кухню, другая направо в кабинет начальника. Там сейчас двое. Один с черными усиками и злыми глазами, наверное, сидит за столом, другой стоит перед ним и отвечает на вопросы, а скорее всего рассказывает офицеру об организации, а может, по малодушию, спасая собственную шкуру, называет имена своих бывших товарищей. И загорелась в жилах Парфентия горячая кровь. В первое мгновение юноша почувствовал необъяснимое волнение, какое обычно наступает перед каким-нибудь сложным решением. Но волнение быстро прошло, оно сменилось спокойной решимостью. Парфентий крепко сжал в правой руке рукоять нагана, а левой ухватился за мерзлую скобу двери и потянул на себя. В тусклом неверном свете керосиновой лампы что-то бесформенное, черное поднялось и двинулось навстречу. Парфентий шагнул через порог и, ткнув дулом револьвера в середину черного чучела, нажал спуск. Тяжелое тело, издав копоткий утробный звук, рухнуло Парфентию под ноги. В это же мгновение трое, ожидавших за углом, вбежали в коридор. Парфентий задул на стене лампу. В коридорчике стало совсем темно.
– Вперед, – шепнул вожак.
В этот момент дверь в кабинет начальника открылась. В желтом квадрате света стоял писарь Петре.
– Что за стрельба? И почему темно? – спросил писарь часового.
Вместо ответа из темноты блеснул огонек, грохнул выстрел, и черный силуэт в дверях упал. На короткий миг все затихло. Только там, в глубине кабинета, отстучали торопливые шаги и хлопнула дверь. То убегал в смежную комнату Анушку.
– Кругом к окну! – скомандовал Гречаный. – Не выпускать!
Андрей и Соня бросились на улицу туда, где с задней стены выходили окна из квартиры Анушку.
Парфентий с Мишей Кравцем ворвались в кабинет. В углу они увидели Сашку Брижатого. Он стоял перед товарищами, которых предал. Стоял, не смея двинуться, будто на зыбкой жердочке, перекинутой через пропасть.
Стремительно летели мгновенья. И не было для объяснения ни времени, ни слов. Парфентий только и мог сказать:
– Подойди ближе.
Сашка сделал один шаг, расслабленный и нелепый. Парфентий поднял наган и в упор выстрелил в предателя. Брижатый навзничь повалился около убитого писаря Петре.
Товарищи бросились в конец коридора, сбив замок, ворвались в камеру.
– Митя! – тихо окликнул Парфентий.
Из темноты послышался слабый, похожий на стон ответ.
– Выходи, это я, Гречаный.
Парфентий опустился на колени и стал в темноте нащупывать лежащих на полу товарищей.
– Митя, Миша, вставайте…бежим отсюда скорее! – горячо повторял Парфентий, помогая товарищам подняться.
Но Дмитрий с Михаилом настолько были измучены, что совсем не могли двигаться. Тогда, подхватив их под руки, освободители вывели их на улицу и дальше в рощу.
Едва они сделали несколько шагов, как вслед им щелкнул выстрел, затем другой…
И вдруг Парфентий почувствовал жгучую, пронизывающую боль в ноге. Но, не обращая на это внимания, он продолжал тащить Дмитрия вглубь рощи и ниже к речке. Одна мысль, одно желание поглощало его – подальше уйти, поскорее скрыться из виду. Парфентий видел, как рядом, тяжело дыша, нес на себе Мишу Клименюка Михаил Кравец.
У берега, в заснеженных камышах, они приостановились. Отсюда начинался лес.
У клуба слышались крики, выстрелы. Это, отстреливаясь от подоспевших полицейских, уходила в другую сторону прикрывающая четверка Юрия Осадченко к которой примкнули Андрей с Соней.
– Всем четверым вместе нам держаться нельзя, нужно рассредоточиваться, – сказал Гречаный. – Ты, Михаил, уводи Мишу и спрячь его понадежнее, а я пойду с Дмитрием.
– Я понесу Мишу к себе домой.
– Только подальше от села, идите стороной.
И только, когда остались вдвоем, Парфентий заметил, что Дмитрий был без верхней одежды.
– А где твое пальто, Митя?
– Осталось там, – он указал в сторону жандармерии, – Анушку сорвал его с меня. Он думал, что я так скорее все расскажу ему. Но он ошибся, Парфень.
Парфентий снял с себя ватный пиджак и укутал товарища.
– У тебя жар, Митя, ты погибнешь раздетый. В рукава можешь одеть?
Дмитрий попробовал.
– Нет, рука не действует.
– Больно?
– Горит и не слушается.
Парфентий стиснул зубы. Митину боль он ощущал сильнее, чем боль собственной раны.
– Я тоже ранен. Вот сюда, в ногу, – признался Парфентий, нащупав рукой холодное, липкое место у бедра.
Митя забеспокоился.
– Как же теперь, Парфень? Эх, еще я тут…
Не хотел говорить Парфентий товарищу о своем ранении. Он понимал, как это огорчит Митю. Но не выдержал. Хотелось в эту минуту тяжелых испытаний быть во всем ближе к своему самому дорогому другу. Ему казалось, что кровь, пролитая вместе, еще сильнее свяжет их братство.
– Пустяки, Митя, моя рана свежая и еще совсем не болит. Главное – мы на свободе. Вот только нам с тобой первым делом нужно перевязать раны да немного придти в себя.
Парфентий думал, куда можно сейчас пойти. Он видел, что Дмитрий очень слаб. Рана, ожоги от сигары на лице, холодная камера и пытки допросов довели Митю до полубредового состояния. Поэтому прежде всего нужно было дать ему помощь, тепло и хоть короткий отдых.
– Ты можешь идти?
– Могу.
– Пойдем помаленьку, – шепнул Парфентий, – а то закоченеем. Да и на улице оставаться опасно.
– А куда пойдем, Парфень? – одними губами спросил Дмитрий. Он сейчас был готов на все.
Парфентий еще сам не знал, куда идти, а идти надо было и как можно скорее спасать друга. Да и самому в суконном пиджачке становилось холодно. Теперь, когда отошел пыл боя, ослабло напряжение нервов, холод оказывал свое действие.
– Идем, Митя, – решительно сказал Парфентий.
Одна из задушевных подруг Поли, Тамара Холод, жила неподалеку. Это была хорошая, простая девушка, преданная их общему делу комсомолка, одна из первых вступившая в члены «Партизанской искры». У нее и решил Парфентий спрятать Дмитрия.
