Текст книги "Партизанская искра"
Автор книги: Сергей Поляков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)
– Здесь пока они остаются?
– До утра. А утром завтра, говорят, погонят в Первомайск. Префект приказал. Специальный отряд жандармов прибыл из города.
– Большой отряд? – спросил дед Григорий нетерпеливо.
– Человек пятнадцать.
Вечером, по прибытии в Каменный Мост, Моргуненко удалось через своего человека связаться с лагерем и сообщить о готовящемся вооруженном нападении на жандармский конвой.
Сам еще не зная подробностей, Владимир Степанович передал, чтобы группа совершила ночью побег.
Сообщив о месте сбора группы, Моргуненко направился к повороту речки, где условился встретиться с Васильком.
Всей этой группой пленных руководил Дмитрий Замурин. Это был молодой человек небольшого роста, худощавый, с живыми карими глазами.
В плен Замурин попал, будучи раненым, весной сорок второго года. Через две недели ему удалось бежать. Слабый, еще не окрепший после ранения, он от села к селу пробирался на восток, чтобы перейти через линию фронта к своим. Но в одном из сел Украины был схвачен и отправлен с эшелоном военнопленных во вражеский тыл. В дороге, на ходу поезда, он выпрыгнул из вагона, сломав еще не сросшуюся кость ноги. Измученный, голодный, он с трудом дополз до села, где был задержан и отправлен в каменномостовский лагерь.
Прибыв в лагерь, Замурин быстро сколотил вокруг себя группу единомышленников, с которыми готовился к побегу в савранские леса, к партизанам.
В лагере Замурин ничего о себе не рассказывал, и только близкие товарищи знали, что он до войны работал на одном из уральских заводов слесарем.
О предстоящем сегодня ночью побеге из лагеря и вооруженном нападении Замурин, как вожак, узнал первым и сказал товарищам.
С какой огромной, непередаваемой радостью встретила горстка пленных эту весть. В бараке никто из посвященных в тайну не думал ложиться спать. С вечера тайком начали готовиться. В барачной сутолоке, при тусклом, мигающем свете коптилки, латали изорванные шинели и гимнастерки, чинили солдатские ботинки, наматывали на ноги как можно больше тряпок. Лежа на нарах и держа перед собой осколок зеркала, в котором едва помещалась четвертая часть лица, наспех брились. Готовились, словно на большой торжественный праздник.
А разве для них это не было праздником? Нет, это было нечто больше, значительнее праздника. Это была поистине великое торжество души, то всеобъемлющее счастье, которое может прийти к человеку только после несказанно тяжелых страданий. В самом деле, каждый из них, отгороженный от жизни колючей проволокой, был истерзан, истомлен тоской по всему родному, раздавлен неволей и унижением, лишен самых простых человеческих прав.
И вот, в эту бездну мрака и отчаяния ворвался светлый, обжигающий луч надежды. И каждый из этих людей с предельной ясностью ощутил для себя возможность совершить подвиг и готов был собственной кровью смыть позор плена, искупить тяжкую, хотя, и невольную вину перед матерью-Родиной.
Глава 14
ВПЕРЕД К СВОБОДЕ
– Ну, в добрый путь, хлопчику.
Дед Григорий проводил Василька за порог хаты.
– Главное, держись подальше от жилья, а то неровен час, наткнешься на злодюгу какого. Они тут сейчас повсюду шарят. Ты иди огородами, садочками да канавками пробирайся. Как только обогнешь эту часть села, – указал он рукой, – спускайся колхозным садом прямо к речке. Понял?
Василек помотал головой.
– Не дай бог, задержат – все пропало. Да поспешай, Василечку, дело, ты знаешь, делаешь великое. – Дед Григорий помолчал короткий миг и, легонько взяв мальчика за плечо, промолвил: – Владимиру Степановичу привет передай. Скажи – все живы. А Леночка находится у меня. – Он умолк, как бы обдумывая, не забыл ли еще что и тепло, ласково пожелал: – Счастливо тебе. Иди.
Василек нахлобучил на лоб шапку-ушанку, как он делал всегда, когда нужно идти на большое и трудное дело и, махнув на прощание рукой, скрылся в темноте.
Поздний зимний вечер окутал село густо-синим покровом. В вышине просторного, очищенного после метели неба, мерцали редкие звезды. В стороне леса, словно кривой нож, занесенный над невидимой жертвой, взметнулся вверх ущербный месяц.
Василек торопил свой шаг, не замечая глубоких канав, занесенных снегом. Его юная душа горела, жаждала подвига.
Следуя советам деда Григория, Василек обогнул край села, огромным полукругом вдавшийся в степь, и, пройдя сад колхоза имени Ворошилова, вышел к Кодыме.
Отсюда к месту встречи с Владимиром Степановичем ему надо было пройти около полукилометра по реке, обратно к селу.
Он пошел по льду, заваленному толстым слоем пушистого снега. Справа, вдоль противоположного берега, тянулось фантастическое нагромождение деревьев и кустов.
Васильку не впервой приходилось идти ночью по глухим местам, открытой степью, узкими глубокими балками. И он не испытывал страха. Но в ночной дреме леса для него всегда было что-то таинственное и немного жутковатое. И сейчас, несмотря на то, что он старался не думать о боязни, он невольно косился в сторону леса с проплывающими мимо причудливыми стволами деревьев. И против воли, силой детского воображения все виденное им превращалось в различные живые существа, мерещился непомерно высокий ссутулившийся нищий с протянутой рукой, то скачущий всадник, то вдруг рогатый куст превращался в загадочного зверя, вот-вот готового прыгнуть на него. А вот уж совсем явно, в нескольких шагах от него, стояла коренастая фигура человека. Васильку показалось, что фигура шевелится. Он остановился, чтобы пристальнее вглядеться.
Перед ним действительно стоял человек. От мысли, что это мог быть жандарм, мальчика бросило в дрожь, ноги подкосились. На мгновение возникло желание бежать, но не доставало сил, ноги будто вросли в снег и, сам не зная как, он громко вскрикнул:
– Кто это?
– Человек. – густым низким голосом ответила фигура. – А ты кто?
– Нищий я, сирота, – пробормотал мальчик.
– Не бойся, хлопчик, я не трону тебя, – успокоил голос.
Плотный коренастый человек в полушубке и надвинутой на глаза папахе подошел и заглянул мальчику в лицо.
– Ты, Василек?
– Дядя Карпо! – задыхаясь от волнения, воскликнул Василек.
– Я самый, – тихо отозвался Карп Данилович.
Он был поражен, встретив мальчика в такое позднее время в глуши.
– Что ты тут делаешь?
– А вы? – вместо ответа спросил Василек. Карп Данилович нагнулся над мальчиком.
– Ушел от жандармов и вот блукаю по лесу, может, Парфушу встречу. Не знаю, где он теперь, – добавил со вздохом.
– Раз ушел, значит – не пропадет, – ободряюще промолвил Василек.
– Кто его знает, – как бы про себя проговорил Гречаный, – ночью при налете на жандармов бой у них был с румынами. Ранить могли.
До поздней ночи, охваченный тревогой, бродил Карп Данилович в надежде встретить сына. Несколько раз выходил он из чащи на опушку и, не отрывая взора, подолгу смотрел через речку на бугор, за которым виднелась крыша его хаты. И с тяжелой думой на сердце снова, уходил в лес. Не раз он подходил к серебряной поляне и искал на снегу свежие следы. Но заснеженный лес угрюмо хранил молчание.
– Далеко идешь? – спросил Карп Данилович.
В ином случае Василек не сказал бы, куда и зачем он идет. Но он знал, что дядя Карпо заодно с Парфентием. Мальчик, торопясь, как бы экономя дорогое время, рассказал о том, что было днем в квартире Шелковникова в Саврани, о посещении деда Григория Клименко, о предстоящей встрече с Владимиром Степановичем.
– А где это? – с нетерпением спросил Гречаный.
– Здесь на речке, в камышах.
Они пошли вдоль берега, держась высокой темной громады леса. Карп Гречаный был несказанно обрадован встречей с мальчиком. До этой минуты он не знал, на что решиться и что предпринять. Унеся с собой тяжелую думу о семье, схваченной жандармами, он долго бродил по лесу. Он думал уйти в савранские леса к партизанам. Но смутная надежда встретить Парфентия и уйти вместе с ним тормозила это намерение. Теперь, после рассказа Василька, ему стало ясно, что выход, который он мучительно искал, найден. Волнение сменилось успокоенностью оттого, что рядом с ним будет руководитель, представитель партии, которой он, беспартийный колхозник Карп Гречаный, был предан, в силу которой он безгранично верил.
Осторожно пробирались они по глубокому снегу вдоль берега. Миновав остров, остановились. На противоположной стороне реки были густые заросли камышей. Зимой они заметно поредели, но все же в них можно было укрыться.
Василек остановился и тихо дернул за рукав Карпа Даниловича. Некоторое время они стояли, слушая. Затем мальчик сложил ладони трубочкой, приставил к губам и два раза свистнул.
Через некоторый промежуток времени послышался четырехкратный свист.
– Есть, – еле слышно прошептал Василек и снова повторил свист.
Из камышей вышел человек и остановился.
– Владимир Степанович, – тихо позвал мальчик.
И только на голос Моргуненко решительно подошел.
– Карп Данилович?
– Он самый.
– Я сразу побоялся подойти. Вижу – двое, и не пойму, в чем дело. Думаю, не подвох ли?
– Вот, – указал Карп Данилович на Василька, – привел меня к вам. Примете?
– С большой радостью, – ответил учитель. Двое мужчин обнялись.
– Вы с нами?
– Больше мне не с кем.
Василек стоял довольный и гордый Он подробно доложил учителю обо всем, что узнал в Крымке.
– Говоришь, завтра утром в Первомайск?
Василек подтвердил.
– А конвой?
– Дедушка Григорий сказал, человек пятнадцать.
Моргуненко задумался, оценивая положение.
– Ну, добре, не будем терять времени. Тебе, Василек, нужно отправляться сейчас обратно в Крымку. – Там отдохнешь, поспишь. А рано утром постарайся держаться ближе к жандармерии. Как только заметишь, что собираются отправлять арестованных, немедленно сюда, дашь мне знать. Я буду ждать тебя здесь, хорошо?
– Хорошо, – как эхо повторил мальчик.
– Ты у нас славный разведчик. Песни о тебе будут петь хлопцы и девчата: «Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца», – сказал Владимир Степанович, погладив мальчика по голове.
Василек потупился от смущения и тихо спросил:
– Идти?
– Да, Василек. Про конвой постарайся узнать поточнее, – кивнул учитель вдогонку уходящему мальчику.
Отослав Василька, Моргуненко с Гречаным отправились в другой край леса, выходивший к полотну железной дороги.
Там, недалеко от опушки, была издавна знакомая обоим маленькая полянка с кочковатым, никогда не высыхающим болотцем посередине. Она была приметна тем, что находилась против изгиба железнодорожного полотна, и тем, что вокруг неё плотным кольцом росли молодые дубы. И если на эту поляну с болотцем посмотреть сверху, то она должна была непременно казаться круглым зеркальцем в зеленой оправе.
– Вот здесь и будем ждать их, – тихо, как бы таясь от кого-то, произнес Моргуненко.
– Сколько их? – спросил Гречаный.
– Точно не знаю. Это группа Замурина, которая готовилась к весне бежать из лагеря. Их двенадцать человек, но скольким из них удастся вырваться сегодня, сказать трудно. Дело ведь у них не простое. Там и колючая проволока, и часовые, и прочие фашистские прелести. К тому же, у них ни теплой одежды, ни оружия.
– Вот это самое главное, – озабоченно промолви Гречаный. – Конвой, наверное, будет строгий и голыми руками его не возьмешь.
– Придется нам с вами вооружать пленных. Мысль учителя совпала с мыслью Карпа Гречаного.
– Оружие у нас есть, Владимир Степанович.
– Я знаю, – подхватил учитель. – Я на него рассчитывал, когда мы обсуждали вопрос о спасении комсомольцев. План мой был одобрен. И не повстречай я вас, решил бы сам пойти за оружием. Мы ведь давно знали, что у вас на горище имеется склад, вернее – целый арсенал.
– Да, вместе с сыном устраивали. Готовились хлопцы к боям с врагом. А теперь вот самих освобождать придется. – В голосе Карпа Даниловича слышалась горечь.
– Судьба их сейчас в наших руках, – задумчиво проговорил учитель. Некоторое время молчали, прислушиваясь к спокойному дыханию леса. Где-то далеко натужно пыхтел паровоз. Оба думали об одном и том же: о завтрашнем дне.
Моргуненко достал часы со светящимся циферблатом и, сделав из ладоней темную воронку, посмотрел время.
– Половина первого.
– А когда они должны придти?
– Условлено в полночь. А там, как удастся. Лагерь, не дом – хлопнул дверью и вышел. Им придется или перехитрить часовых, или… снять. – Моргуненко помолчал; и вдруг, резко положив руку на колено собеседника спросил: – Так как же с оружием, товарищ Гречаный?
– Решение известное. Вы командир. Как прикажете, так и будет. Парфентия пока нет с нами, так разрешите мне биться и за себя, и за сына.
– И за всех, – улыбнулся Моргуненко.
– И за всех. Верно вы сказали.
В эту суровую минуту от искренних, горячих слов простого человека учителю стало тепло и радостно. Вот за таких, как Карп Гречаный, Парфентий и Митя, Поля и за многих других, он готов был пойти на любые жертвы. Ему захотелось сказать этому человеку теплое, ласковое слово.
– Счастливый вы, Карп Данилович. Не у каждого отца есть такой сын.
Чувство отцовской гордости огнем обожгло сердце Карпа Гречаного. Он в волнении провел рукой по лицу и тихо, задушевно промолвил:
– Вы, Владимир Степанович, воспитали моего сына, вы научили его быть таким. И вам за это отцовское спасибо.
Отдаленный, еле уловимый шорох достиг их слуха, прервав разговор. Они насторожились и стали прислушиваться. Потом шорох прекратился и через небольшой промежуток времени послышался негромкий протяжный свист. За ним второй и третий. Это был пароль.
– Идут, – возбужденно сказал Моргуненко, приподнявшись.
И снова тишина сковала лесное царство. Видимо, идущие ждали отзыв.
Моргуненко ответил протяжным тройным свистом.
Меж стволами деревьев замаячили приближающиеся фигуры.
Учитель из предосторожности вытащил наган. Гречаный сделал то же самое. Оба, затаившись в кустах, наблюдали за приближающимися. Подходившие остановились и повторили пароль. Моргуненко тихо ответил.
На полянку вышла горстка людей.
– Кто? – окликнул учитель.
– Дмитрий, – прозвучало в ответ.
Их было четверо. Замурин в ватнике и красноармейской ушанке подошел и поздоровался с Моргуненко.
– Это товарищ Замурин, – представил Владимир Степанович.
– Слыхал, – ответил Карп Данилович, пожимая худощавую, холодную руку Замурина. – Гречаный.
– Отец Парфентия Гречаного, – пояснил учитель. Дмитрий придержал в своей руке шершавую руку Карпа Даниловича и с чувством признательности и уважения потряс её. – Мои товарищи: Азизов, Синельников и Гафизов.
Все трое были одеты в потрепанные, почерневшие шинели. На одном была солдатская шапка, на остальных – пилотки с опущенными на уши отворотами.
– Не все еще? – спросил Моргуненко. Замурин неловко помялся, подыскивая слова.
– Остальные вряд ли вырвутся. – с трудом выговорил он.
С минуту длилось удручающее молчание.
– Почему? – спросил учитель.
– Так вышло. Нас готовилось одиннадцать. Мы должны были снять часового у ворот и уйти. Но поздно вечером в лагерь приехало какое-то большое начальство, и жандармы усилили посты. Откладывать побег было нельзя. Мы знали, что это грозит провалом всего вашего плана. Тогда я посоветовался с товарищами и мы решили перерезать проволоку и выходить по-двое. Четверо успели выбраться, а остальным, видно, помешали часовые. Мы слышали выстрелы и крики солдат. В лагере поднялся переполох, и остальным товарищам выбраться не удалось.
Рассказ Замурина встревожил Моргуненко. Он молчал, взвешивая создавшееся положение.
Все ждали, что скажет их руководитель, которому каждый из них с этой минуты вверял свою судьбу. Его решение будет их решением.
Владимир Степанович понимал, что от него ждут командирского слова. Он оглядел стоящих перед ним людей.
– Так вы сказали, товарищ Замурин, что побег, несмотря на сложившиеся трудности, нельзя было отложить?
– Да. И мы решили любой ценой уйти. Мы понимали, что на нас рассчитывают.
– Хорошо, товарищи. Вы правильно сделали. Но положение остается тяжелым. Нам предстоит неравный бой.
– Мы готовы, – твердо ответил Замурин.
– Вы сейчас бойцы за Советскую Родину, народные мстители, – сказал Моргуненко.
– Верно! Какой хороший слова! – подхватил низенький, плотный Гафизов в куцой шинели и пилотке.
– Злобы у нас накопилось у каждого на троих, – сказал Замурин.
– Правильно он говорит, – сказал Гафизов, – Драться будем, товарищ командир, голова долой жандармам, товарищи надо спасай.
– У тебя тоже злости к врагам на троих? – спросил Владимир Степанович.
– У меня четыре, пять, шесть злоста, – запальчиво ответил Гафизов, блеснув угольками черных татарских глаз.
– Тогда нас уже не шесть, а восемнадцать получается, – пошутил учитель. – Ты откуда сам-то, Гафизов?
Гафизов не сразу понял вопрос.
– Из Казани он, – ответил за него Замурин. – И Азизов из Казани, а Синельников – москвич.
– Будем драться, товарищи?
– Будем. Винтовка нет. Замурин сказал, винтовка будет.
– Будут винтовки, – подтвердил Карп Данилович. Веселого в этом разговоре было мало, но Моргуненко улыбнулся. Радостно было видеть, как непримиримы к своим врагам советские люди, какая неистребимая любовь и верность звучали в их словах. Он понимал, что шести человек против усиленного конвоя жандармов было явно мало. Но тут могла решить исход борьбы та внутренняя сила и готовность маленькой горсточки людей без колебания идти на неравный бой.
Глава 15
НЕРАВНЫЙ БОЙ
В полдень из Крымки, по дороге на Первомайск, шли две машины. Впереди, застревая в снегу и вихляясь, катилась легковая, за ней на небольшом расстоянии натужно фыркала огромная пятитонка.
Машины медленно приближались к примыкающей к дороге колхозной посадке, где засела группа, Моргуненко.
Еще издали заметили жандармов, плотным кольцом сидевших по высоким бортам пятитонки. Вверх торчали примкнутые к винтовкам плоские штыки.
– Стрелять-то нельзя, своих побьем, – с досадой шепнул Замурин.
Моргуненко в знак согласия кивнул головой, не отрывая пристального взгляда от приближающихся машин. В его голове рождался сейчас отчаянный план. Учитель понимал всю трудность положения. Будь эта машина только с врагами, как, например, легковая, можно было бы прямо стрелять. Но в кузове грузовика находились дорогие им люди, которые должны быть спасены. Окружить машину и предложить конвою сдаться – партизан слишком было мало. Но это был единственный выход. Учитель надеялся на то, что арестованные по ходу события не останутся непричастными и завяжут борьбу с конвоирами.
Машины приближались. До головной оставалось не более двухсот метров. Они двигались медленно. Жандармов на бортах грузовика было около пятнадцати.
– Легковую не пропускать! Уничтожить! – приказал Моргуненко.
– Разрешите мне, я без промаха, – сказал Замурин, отстегнув от пояса гранату. Ловким, привычным движением он вставил запал.
– Хорошо. После взрыва всем стрелять по легковой, чтобы ни один гад не выскочил.
В ответ осторожно щелкнули затворы.
– Как у вас, Синельников?
– В порядке, – ответил тот, прильнув к ручному пулемету.
– На вас надежда.
– Не беспокойтесь, не уйдет, – заверил пулеметчик.
Все четверо прижались к снегу, как-то подавшись вперед, словно стремясь этим приблизиться к дороге.
В гулких и сильных ударах сердца отсчитывались мгновенья.
Маленькая черная машина пыхтела совсем близко. Сквозь маскировочные кусты видно было, как крутились, разрезая наметанный на дороге сугробик, буксующие колеса.
Замурин привстал на колено и, широко откинув назад руку, метнул гранату. Перед радиатором с треском вырос огромный серый куст смешанного со снегом дыма. Машина подпрыгнула и, накренившись, стала.
Грянул дружный залп, поддержанный частой строчкой пулемета.
Замурин бросил вторую гранату в стекло машины, и в воздух взлетели черные клочья.
В это время задняя машина застопорила ход и сейчас же рванулась назад. Потом круто в сторону и осела в кювете. Охваченные паникой, прыгали на землю жандармы и прятались за огромный корпус грузовика.
Из кабины выскочил офицер и нырнул за машину.
– Анушку! Это Анушку! – крикнул Гречаный.
– Стрелять по низу! – скомандовал Моргуненко. Замурин со своими двумя товарищами перебежал через дорогу. Оттуда удобнее было вести огонь.
Под прикрытием колес жандармы в ответ повели бесприцельную стрельбу.
Синельников с пулеметом ползком по глубокому снегу перебрался подальше от дороги и ударил сбоку.
Жандармы растерялись. Некоторые вскочили и побежали вдоль дорожной канавы обратно к Крымке.
Синельников пустил им вслед несколько коротких очередей. Один из бежавших упал, взмахнув руками, остальные залегли.
– За Родину! – крикнул Моргуненко.
Будто вихрь подхватил людей. В одно мгновенье все шестеро очутились у машины. Пошел рукопашный бой.
Среди мелькавших фигур, рук, прикладов и штыков Моргуненко видел, как сильный, коренастый Карп Даниилович крушил направо и налево мятущихся жандармов.
Сквозь озверелые крики, сквозь хриплые стоны умирающих учитель услышал свое имя.
Он обернулся. В кузове машины стояли его ученики и кричали:
– Владимир Степанович!
– Дядя Карпо!
– Бейте их!
– Бейте гадов!
– За Родину!
В это время двое жандармов бросились на учителя, прижимая его к кузову машины.
– Куда лезешь, морда? – крикнул кто-то рядом и. вонзил штык в живот наседавшего жандарма. Это был Гафизов. Покончив с одним, он тут же прикончил и второго.
Короткая, но отчаянная схватка кончилась. Десять жандармов было убито. Остальные короткими перебежками уходили по дороге в Крымку.
– Синельников, бей по убегающим! Не давай им уйти! – крикнул учитель.
Синельников посылал вдогонку короткие прицельные очереди. Видно было, как упал один, затем второй. Остальные четверо удалялись, чернея на снегу маленькими точками.
– Прыгайте, хлопцы!
В кузове задвигались, но никто не прыгал.
– Слезайте, вы свободны! – повторил учитель.
– Мы не можем! – кричали с машины. Моргуненко схватился за борт, стал на колесо и только тут увидел, что все комсомольцы были связаны между собой по рукам крепкими веревками.
– Нож! У кого нож? Быстро?
Гафизов подал нож.
Карп Данилович прыгнул в кузов и резал веревки, освобождая затекшие, почерневшие руки связанных.
– Ишь, подлецы, как скрутили!
– Быстрее, быстрее, товарищи! – торопил учитель.
Осторожно высаживали измученных, застывших от холода комсомольцев.
– А теперь прямиком к лесу! – скомандовал Моргуненко. – Нас будут преследовать.
Когда сошли с дороги на целину, оказалось, что некоторые были настолько истерзаны и обессилены, что сами не могли двигаться.
– Берите слабых, – приказал учитель и сам взял Мишу Клименюка.
Карп Данилович подхватил на руки Соню Кошевенко.
Изнуренные в плену Азизов, Замурин и Гафизов также понесли на себе, казалось, непосильную для них ношу. Синельников с пулеметом поддерживал Михаила Кравца, зверски избитого жандармами.
Никто из спасителей не замечал ни тяжести, ни глубокого снега, по которому и с пустыми руками было тяжело идти. Одно желание – скорее добраться до леса – придавало сил. И, казалось, потребуйся еще пройти; много километров, то наверное прошли бы.
– Поспешайте, хлопцы! – торопил Владимир Степанович. – Нам надо добраться до леса как можно скорее.
– Верно, хлопчики, – поддерживал Карп Данилович. – Начальник жандармерии убежал. Теперь он там всех полицаев и жандармов на ноги поднимет. А в лесу мы вас в обиду не дадим. Бить будем гадов!
И, слушая эти ободряющие слова, некоторое время двигались быстро. Но сил нехватало, силы иссякали, а одного желания было недостаточно. И снова, измученные, приостанавливались.
Главная трудность была в том, что после метелей в степи лежал глубокий, еще не затвердевший снег. Тонкая корка его проламывалась, и ноги вязли в белой крупичатой каше.
– Еще немного, друзья, подтянитесь, – ободрял Моргуненко, с тревогой поглядывая в сторону села, – войдем в лес, там безопаснее. Верно говорит Карп Данилович. Жандармы трусливы, они побоятся войти в лес.
Моргуненко говорил это, но сам отлично понимал, что жандармы будут преследовать их и что им предстоит еще решительная схватка.
Он со скорбью в душе признался себе, что перед нападением на конвой рассчитывал, что освобожденные смогут быстро уйти в лес. Теперь он видел, что они были настолько измучены, что даже не могли сами двигаться.
Все медленнее и медленнее продвигалась группа к лесу, все чаще слышались просьбы:
– Отдохнуть…
– Не могу идти…
– Комсомольцы! Приказываю двигаться вперед! – твердо звучал голос учителя.
И, собирая последние силы, шли шаг за шагом, шаг за шагом и, если кто заявлял, что не может идти, один из освободителей, неся одного, поддерживал другого.
Леса достигли, когда уже начинало смеркаться. Вдалеке чернели на дороге брошенные машины.
– Пять минут отдохнем, – приказал учитель. – Все, кто может, ломать сучья для подстилки. На снег не садиться.
Моргуненко, Гречаный и Замурин отошли в сторону.
– Если до темноты не нагрянут, мы сможем добраться до катеринского леса. А к утру на помощь прибудет вооруженная группа из Саврани. Я послал мальчика.
Вдруг в лесу хлопнули выстрелы. Над головами, ссекая ветки, просвистели пули, затем послышались крики:
– Сдавайтесь, вы окружены!
Единственное, что оставалось окруженным, это залечь и драться до последнего патрона, до последних сил. Шесть человек из тридцати двух еще могли держать оружие.
Вшестером они залегли вокруг комсомольцев с таким расчетом, чтобы отбиваться с трех сторон леса. Четвертой стороной была степь, и враг не рискнет вылезти на открытое место.
Синельников с пулеметом залег за пень, заняв сравнительно удобную позицию.
– Сдавайтесь живьем, бандиты! – кричали жандармы. – Перебьем всех до единого!
– А это мы еще посмотрим! – крикнул в ответ Синельников, и короткая пулеметная очередь прострочила лес.
Жандармы начали беспорядочную стрельбу. Целей в темнеющем лесу не было видно, поэтому с обеих сторон стреляли наугад. Но положение было неравное. Если жандармы и полиции были рассредоточены и лучше укрыты, то окруженная горстка партизан должна была защищать большую группу комсомольцев, сбитых в кучу. Враги это понимали и методически обстреливали. И только когда Синельников давал меткие пулеметные очереди, наседавшие стихали.
Бой длился уже более получаса. Запас патронов иссякал. Все реже отвечали огнем окруженные. Жандармы смыкали круг.
Партизаны продолжали отстреливаться. Но вдруг пулемет Синельникова замолчал. Моргуненко увидел, как Гафизов бросился к пулемету и повел огонь.
Моргуненко лежал рядом с Гречаным. Расстреляв винтовочные патроны, они били из наганов.
Теперь вся оборона держалась на Гафизове. Он бил с расчетом, в самые критические моменты короткими, по два-три патрона очередями.
Но настал момент, и пулемет замолчал, приблизив страшную минуту.
Жандармы поняли, что сопротивление прекратилось, и стали обходить группу кругом.
– Сдавайтесь! – кричали они.
– Ну, Владимир Степанович, все? – спокойно произнес Карп Данилович.
После того, как Азизов и Синельников пали в бою, был ранен Замурин и смолк пулемет Гафизова, всем стало ясно, что наступила последняя минута.
Кольцо жандармов сжималось. Вот уже совсем близко, за стволами деревьев, маячили их темные фигуры.
Моргуненко прощупал барабан нагана. В нем оставалось два патрона. «Не сдаваться живым», – решил учитель и вынул один патрон, чтобы передать Гречаному, но в этот момент он как-то особенно остро подумал об учениках. «Нет, он должен быть вместе с ними до последней минуты, разделить их тяжелую, но гордую участь». С этими мыслями он вложил обратно патрон.
– Будем вместе с ними, – шепнул он Карпу Даниловичу и, дважды в упор выстрелив в приближающихся врагов, далеко отбросил в снег свое оружие.
