Текст книги "Река прокладывает русло"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

13

После разговора с Кабаковым Лесков решил ознакомиться с объектами, где предстояло работать его лаборатории. Он начал с медеплавильного завода. Лесков прошел пешком все восемь километров, отделявших завод от лаборатории. Это был район, где каждый метр дышал напряжением человеческого труда – вдоль шоссе тянулись многоэтажные дома, цеховые строения, трубопроводы и подстанции.

На заводе он прежде всего отыскал начальника службы автоматики Жариковского. Лесков уже много слыхал о нем, и только плохое. Это был рыхлый юноша, серый и подобострастный, с мелкими чертами на широком лице. Он окончил техникум без особого блеска, но понравился директору завода Крутилину – тот нашел в его хорошем поведении задатки технических дарований. Лескову показали в местной газете заметку Крутилина «Смелей выдвигать молодые кадры»: на третьей странице Жариковский тусклыми глазами угодливо всматривался в читателя. Закатов, один из инженеров лаборатории, сказал, щелкнув пальцами по газете: «Смело, но неразумно». Он же открыл Лескову, что настоящая фамилия Жариковского – Лапшин: тонкий юноша незадолго до приезда в Черный Бор принял фамилию второй жены, чтобы скрыться от алиментов. Но скрыться не удалось: исполнительный лист сразил его на новом месте, несмотря на новую фамилию.

Жариковский даже побледнел, когда Лесков представился. Он вскочил со стула, предложил отдохнуть —; в буфете есть чай и бутерброды, он мигом распорядится. Но Лесков попросил провести его по цехам.

Они начали с сердца завода – плавильного отделения. Лесков ходил по цеху со сложным чувством восхищения и негодования. Медеплавильный завод не являлся самым крупным предприятием комбината. Однако это было мощное хозяйство, оборудованное совершенными механизмами: даже при поверхностном осмотре все здесь казалось внушительным. Как утверждали технические отчеты, на огромной, как дом, отражательной печи были автоматизированы все главные технологические операции. Лесков поразился, как мало действительность походила на утверждения отчетов. В цехе было грязно, жарко и тесно, из окон печи выбивался газ, одетые в брезентовки рабочие с противогазами сновали вокруг нее. Лесков осмотрел регуляторы – это была новенькая, умная аппаратура, вполне пригодная для того, чтоб заменить усталых, измученных тяжкой работой людей. Но вся эта великолепная автоматика пылилась и ржавела. Тут было вопиющее несоответствие – на современной печи, рядом с современными аппаратами совершался черный дедовский труд.

Лесков сказал Жариковскому с гневом:

– За что вы получаете зарплату, товарищ Жариковский? В щитовой выбиты стекла, на приборах грязь, регуляторы не работают. А на собраниях, наверное, бьете себя в грудь: «Мы, автоматчики, передовой цех!».

Жариковский торопливо оправдывался, разбрызгивая мясистыми губами слюну:

– А что я могу сделать? Вы поймите, ужас, а не условия. Все, кому не лень, в приборы лезут, чуть ли не ломом ковыряются. Тут никакая электроника не выдержит.

– Идемте, к Крутилину, – решил Лесков и доставил себе удовольствие не заметить, как жалко исказилось лицо Жариковского.

По дороге Жариковский взмолился:

– Александр Яковлевич, может, лучше в технический отдел, там все утрясем?

– Заводом командует директор завода, – холодно возразил Лесков. – И, конечно, директор только похвалит, если вы предложите улучшение. Не понимаю, откуда такой страх перед вашим начальником?

Жариковский с растерянной улыбкой пробормотал:

– Тимофей Петрович, он вспыльчивый… Еще как обернется…

Лесков знал, что страшило Жариковского. Насмешливый отзыв Пустыхина о Крутилине хорошо запомнился Лескову. Крутилин прошел все ступени на производстве от ученика до директора завода, но среди культурных и знающих людей – начальников и подчиненных – бравировал поведением старого мастера. Он был энергичен и по-своему умен, любил свой завод – он строил его на клочке скалы среди безбрежной вечной мерзлоты. При оказии Крутилин мог подойти к клетке с ломиком и хорошо орудовал им, лучше любого рабочего. Но Лесков предчувствовал, что с этим человеком придется воевать: автоматизация, высшее, что имелось в технике, не терпела навыков, доставшихся от старых предприятий.

В кабинете Крутилина была тишина и важный полумрак, директор сидел над месячной сводкой. Он строго поглядел на потускневшего Жариковского – тот сразу стал меньше ростом – и кивнул головой Лескову.

– Чего тебе? – недовольно сказал он Жариковскому. – Вроде не вызывал. Авария, что ли?

Пока Жариковский путано объяснял, зачем они пришли, Лесков с интересом рассматривал самого знаменитого в Черном Бору директора. Крутилин был огромен, широкоплеч, на мощном отечном лице светились маленькие сверлящие глазки. Китель его был распахнут, и на груди виднелись седые волосы – директору было под шестьдесят. Остановив Жариковского, Лесков начал говорить сам, но Крутилин прервал его на третьем слове.

– Ну, знаю, – сказал он хмуро. – Пыль и газ. Цех как цех, не театр. Ты скажи, лучше, когда вся твоя хреномудрия заработает?

– Вы разрешите мне тоже говорить вам «ты»? – спокойно спросил Лесков.

У него от возмущения руки сами сжались в кулаки. Ему казалось, что он нашел главную причину всех бед с заводской автоматикой – она была в этом чугунном идоле, направо и налево всех тыкавшем и не желавшем даже выслушать посетителя: рыба гнила с головы. И Лесков сразу забыл, что еще недавно также на «ты» к нему обращался Кабаков и он не увидел в этом ничего оскорбительного, словно иначе и не могло быть.

– То есть как это? – озадаченно переспросил Крутилин и вспыхнул. Толстый Жариковский еще больше сжался. – Учить вздумал? – крикнул Крутилин. – Молод еще, понятно? Это тебе учиться надо порядкам на металлургическом заводе! Ты для нас, а не мы для тебя. Чистота, свежий воздух… Может, пальмы тебе в цеху поставить?

– Пальм не надо, – серьезно ответил Лесков, – а вставить стекла в щитовой придется. И вентиляцию наладить. И строго запретить посторонним лазить в приборы. Будьте добры издать об этом официальный приказ.

Ровный тон Лескова, слова его, звучавшие как распоряжения, до того поразили Крутилина, что он растерялся. Несколько секунд он изумленно рассматривал незнакомого молодого инженера, явившегося к нему с такими немыслимыми претензиями.

– Какие мне приказы издавать, я и без вас знаю, – сказал он угрюмо. Он невольно перешел на «вы», это было непривычно и стесняло. – А вам повторю еще раз – приспосабливайтесь к цеховым условиям, никто ради вас не станет переделывать заводы.

Лесков повторил, что автоматика не может работать в подобном цеху. Полусожженный, покрытый пылью регулятор неработоспособен – это надо понять.

Крутилин снова взорвался.

– Цацы у вас, а не приборы! – закричал он. – Электронных стекляшек насовали! Телевизионное ателье, а не щитовая! Ну и оборудуйте вашими нежными механизмами институты, а в цех не суйтесь! – грубо крикнул он Лескову и опять перешел на «ты». – Знаешь, какие приборы нужны на заводе? Дуракоустойчивые: чтобы их и ломком задевали, и пылью осыпали, и пламенем лизало, а они чтоб работали! – И он повторил, наслаждаясь найденным определением, точно выразившим его мысль: – Дуракоустойчивый регулятор, простой, как кувалда, только такой у нас пойдет.

Лесков был взбешен не меньше Крутилина, но сумел сдержаться. Голос его стал глухим и жестким. Что же, дуракоустойчивые приборы – вещь полезная. Но они уже известны – лом, лопата, топор. Новые машины не только умнее, но и сложнее старых.

Крутилин оборвал его, вставая:

– Ладно, дорогие товарищи, что у вас еще? Прения по данному вопросу считаю исчерпанными, лекции слушать нет времени.

Лесков тоже поднялся. Жариковский встал еще при первом крике Крутилина и больше не садился.

– Я думаю, можно подвести итоги, – проговорил Лесков, бледнея от негодования. Он решил идти напролом. Теперь речь шла не о мелких сравнительно мероприятиях, а о принципах – быть или не быть автоматике в Черном Бору. Пример Крутилина покажет всем, что старым порядкам пришел конец. Он вынул и показал Крутилину свое инспекторское удостоверение. – Я накладываю на вас и на Жариковского штраф за недопустимые условия эксплуатации контрольно-измерительного хозяйства. На вас – триста рублей, на Жариковского – двести. Даю две недели, чтобы привести все в ажур. Если ничего не будет сделано, наложу второй штраф – пятьсот и триста. Предупреждаю: штраф удерживается из вашей зарплаты, и отменить его может только суд.

Теперь он чувствовал себя сильнее: у Крутилина было возмущенное и растерянное лицо. Но Крутилин, когда это требовалось, умел владеть собой.

– Вот ты какой! – сказал он грозно. – Ну, ничего, посмотрим! – И он проговорил со злой вежливостью: – До свидания, товарищ Лесков, очень приятно было познакомиться.

В коридоре Жариковский со страхом осведомился: неужели Лесков вправду собирается оштрафовать директора завода? Ведь это Крутилин, он не привык к такому обращению.

Лесков кивнул головой. Да, конечно, штраф будет взыскан. Мало ли кто к чему не привык! Советские законы и на Крутилина распространяются, как это ни обидно для такого важного начальника.

– А при чем же здесь я? – заныл Жариковский. – Разве я один могу устранить все непорядки? Между прочим, вы знаете, сколько я получаю? Да еще такие вычеты!

– Слушайте, – сказал Лесков, теряя терпение, – вы мне больше не нужны, я выберусь с завода сам.

Жариковский отстал.

14

Лесков шел по коридору заводоуправления, всматриваясь в надписи на дверях. Закатов много рассказывал Лескову о секретаре парткома медеплавильного завода Бадигине, напирал на то, что Бадигин – инженер, окончил Московский институт цветных металлов, два года руководил конвертерным переделом и только после этого перешел на партийную работу.

– С Бадигиным можно беседовать обо всем, – уверял Закатов. – Голова, говорю вам. Такому зубру, как Крутилин, он даст ладью вперед во всех технических вопросах.

Лесков решил поговорить с Бадигиным. Партком находился недалеко от кабинета Крутилина. Бадигин сидел за своим столом, напротив разместилось несколько человек – шло заседание. Не обращая внимания на вошедшего Лескова, один из сидевших что-то горячо доказывал другим, вынимая из портфеля бумаги и бросая их на стол. Бадигин покосился на Лескова и кивнул ему головой, словно знакомому, потом молча показал на стул. Лесков присел.

Вскоре он понял, что заседание заряжено надолго – обсуждалось, как разместить в поселке завода молодежь, прибывающую по набору из центральных районов страны. Но через некоторое время Лесков с интересом стал прислушиваться к спору. Поселок медеплавильного завода был лучшим в Черном Бору. Крутилин в свое время заставил строителей возвести на площадке многоэтажные каменные дома с удобствами, разбил между ними скверы, покрыл дороги асфальтом. Ничего похожего на унылые бараки, окружавшие другие предприятия, здесь не было. В те годы на Крутилина ворчали, что он размахивается не по возможностям, требуя немедленно полного осуществления проекта. Но он знать ничего не хотел – написано, утверждено, значит, осуществляйте! Зато на медеплавильный завод шли охотнее, чем на соседние заводы, здесь быстрее сложился устойчивый коллектив рабочих, ровнее выполнялся план. Сейчас от завода требовали, чтобы он освободил один из своих пятиэтажных домов для размещения первой партии прибывающих юношей и девушек.

– Я понимаю, Борис Леонтьевич, все понимаю! – кричал выступавший, обращаясь к Бадигину. – Люди эти пойдут не к вам, а на шахты и в строительные конторы, вы непосредственно в них не заинтересованы. Но есть же, в конце концов, и общие интересы! Им придется не сладко, этим ребятам, они ведь только от папы с мамой, надо же их хоть от этой трудности – жилищной – избавить!

– Да ведь в решении горкома записано: трехэтажный дом! – возражал Бадигин, улыбаясь. – Трехэтажный дом мы освобождаем. Не понимаю, чего вам еще не хватает?

– Мне всего хватает! – спорил выступавший. – Я живу в одной комнате и не жалуюсь. Но их надо жалеть. Смотрите, это сплошь выпускники средних школ, Что они видели и знают?

Он снова протягивал свои бумаги. Бадигин с досадой отвел их.

– Ладно, пересматривать решение горкома не будем! – сказал он решительно. – Трехэтажный дом освободим через неделю, первые пароходы придут через месяц – успеете его переоборудовать. А если не хватит мест, ставьте кровати в коридорах, для ребят это не катастрофа, поспят в коридоре летние месяцы. И кончим на этом, меня ждут другие товарищи.

После ухода посетителей Бадигин повернулся к Лескову.

– Удивительные люди! – сказал он сердито. – Им приказано хорошо принять молодежь, так они от усердия теряют чувство меры. А я бы этот молодой народ поселил именно в бараках, плохого тут ничего нет – пусть испытают на себе, как жили их отцы, когда возводили эти заводы. А первые дома, которые они построят, им же и отдал бы. Вот вам плоды вашего труда, пользуйтесь!

– Да, конечно, так было бы правильнее, – вежливо согласился Лесков, внимательно разглядывая Бадигина и обдумывая, как лучше повести с ним беседу.

Бадигин был рыжеватый молодой человек с крупным спокойным лицом и пристальными, серьезными глазами. Лескову встречались такие люди, – тихони с твердым характером и ясным умом, с ними было легко вести дела, они лишнего не обещали, но, дав обещание, не подводили. «На Крутилина он, кажется, ни в чем не похож. Как они срабатываются?» – думал Лесков.

– Я вас слушаю, – сказал Бадигин.

Лесков назвал себя. Бадигин уже слышал о его приезде в Черный Бор, это облегчало разговор. Но когда Лесков начал описывать свое впечатление от работы автоматики в цехах и передал беседу с Крутилиным, Бадигин нахмурился. Он с неудовольствием прервал Лескова, не дав договорить до конца.

– Мне кажется, товарищ Лесков, вам нужно обратиться к главному инженеру или в технический отдел. Партийную организацию нашего завода и так уже обвиняют, что она подменяет то механиков, то технологов, то снабженцев – лезет в сугубо специальную область.

– По-вашему, работа регуляторов – это только специальная область? – возразил Лесков. Бадигин усмехнулся:

– А по-вашему, вероятно, нет? Мне пришлось немного поработать в плавильном цеху на конвертерах. Регуляторы и тогда и теперь действовали неважно. Плохо работающие краны мучили нас больше, чем плохо работающие регуляторы: если они стояли, останавливался весь цех. А если регуляторы выходили из строя, это никого особенно не огорчало, плавка шла и без них. Вот почему я считаю, что это вопрос чисто технический.

Лескову уже казалось, что он обманулся в своем первом впечатлении от Бадигина. Этот человек был молод, три года назад он еще сидел на студенческой скамье, ему читали лекции по новой технике, рисовали ему картину нарастающей революции в производстве. Что от всего этого осталось в его голове? Достаточно было ему попасть на завод, как он забыл все, чему его учили, и заразился от производственников худшим, что у них есть, – их консерватизмом, их неприязнью к общим проблемам: день прошел, сменные планы выполнены – ну и ладно! Нет, такому человеку нетрудно с Крутилиным, они найдут общий язык!

– Простите, может, я чего-нибудь не понимаю, – вежливо сказал Лесков, – но чем же тогда занимается партийная организация завода?

Бадигин пожал плечами.

– Вы думаете, у нас мало своей работы? Поверьте, хватает чисто политических вопросов. Я мог бы вам показать свой план на этот месяц – тут и культурные мероприятия, и жилищные дела, и подготовка к выборам в местные Советы, и вопросы снабжения трудящихся… Одними столовыми приходится заниматься каждую неделю, на заводе у нас это пока все еще отстающий участок.

Лесков язвительно усмехнулся. Он не умел убеждать, здесь же убеждения были бесполезны, – с ним разговаривал инженер. Лесков встал, встал и Бадигин – дальнейший разговор они вели стоя.

– Я все-таки считаю, что внедрение автоматики – вопрос далеко не только технический, – сухо сказал Лесков. – По-моему, он имеет политического значения больше, чем, например, ваша мучительная проблема, аккуратно ли вытирают официанты стол в цеховых столовых и хватает ли в буфете пива. Для меня наладка регуляторов – внедрение коммунистических методов труда в сегодняшний наш быт. Не могу считать это голой технической проблемой.

Он говорил нарочито зло и вызывающе, чтобы обидеть Бадигина, показать ему, что видит в нем узкого и отсталого делягу. Бадигин не обиделся, он казался скорее заинтересованным. Он снова предложил Лескову сесть.

– У нас выработалась привычка каждый пустяк поднимать на принципиальную высоту, – заметил он дружелюбно. – Я не хочу сказать, что это плохо. Но и перехлестывать в этом не стоит, правда? Неужели вы в самом деле думаете, что наступление коммунизма зависит от того, справится или не справится Жариковский с двумя-тремя вконец разлаженными механизмами на нашем заводе?

На это Лесков отвечал речью. Да, он так думает. Дело конечно не в Жариковском – в тысячах таких, как он. Им вручили новую удивительную технику, человек раскрепощается от ручного физического труда, может оторваться от машины, оглядеться по сторонам, не только орудовать ломиком. Разве это не зримые, пусть первые, пусть робкие черты коммунизма в сегодняшнем нашем труде? О коммунизме говорят всюду, читают лекции, твердят на партсобраниях… О каком коммунизме? О новом социальном строе, о новых отношениях между людьми, о новой морали. Но есть и техническая сторона дела. Коммунизм, как идеальная форма общества, как мечта человечества, известен давно. Но техническая база коммунизма начала зарождаться только сейчас. Эта база. – автоматика, без автоматики коммунизм немыслим – вот как он, Лесков, ставит эту проблему, иначе и нельзя ее ставить. И выходит, тупица и лентяй Жариковский призван у них на заводе закладывать базу нового общества! Годится ли он для этого? Не будет ли кощунством – самое передовое доверить рукам человека отсталого и косного? А Крутилин! Что понимает Крутилин в автоматике? Как он может ее развивать? Он живет прошлым днем, давно отжившей техникой времен первых пятилеток. Сегодня пятьдесят шестой год, а если судить по порядкам на медеплавильном заводе, так еще и сорок шестой не наступил, десятилетие же в наши дни – столетие. Да и что можно требовать от пожилого Крутилина, когда партийный руководитель у него, молодой инженер, мыслит так же! Новая техника? Регуляторы? Это – дело ремонтников, позовите слесарей, отдайте распоряжение дежурному монтеру – все мигом оборудуют!

Еще ни разу Лесков не раскрывался так полно, с такой страстью, убеждением и злостью. Даже в спорах с Пустыхиным он был сдержанней, тогда оба они не выходили за пределы своей привычной области – решались технические вопросы, нужно было решать их технически. Но этот Бадигин стоял на иной почве, он был политический работник, ему простительно во всем ошибаться – не в политике! И его приходится учить тому, в чем он раньше всех должен быть авторитетом, надо вторгаться в его собственные дела. В голосе Лескова звучало негодование, он не пытался его смягчать.

– Я думаю, вы сильно преувеличиваете, – сказал Бадигин. – Я мог бы многое возразить. Конечно, автоматика нас интересует не сама по себе, а как важный шаг на пути к освобождению человека от тяжелого ручного труда. Тут вы правы. Но на Жариковского нападаете напрасно: бедняга, что в его силах, делает честно.

– На Крутилина я тоже нападаю напрасно? – с возмущением спросил Лесков. Он весь сжался, вспомнив, как принял его директор завода. – Знаете, мне кажется, вы примирились с безобразиями в цехах и стараетесь не ссориться с начальством.

– Крутилин мне не начальство, – возразил Бадигин. – Кстати, мы с ним ссоримся довольно часто. Правда, из-за автоматики ругаться пока не приходилось, хватало и других поводов. Вообще вы в одном правы: мало, мало еще занимались мы этой областью.

– Можно ли так понять вас, что теперь вы займетесь ею по-настоящему? – иронически спросил Лесков: ему показалось, что Бадигин начинает отступать.

Бадигин рассмеялся – похоже, ему понравилась настойчивость Лескова. Но ответил он уклончиво:

– Что-нибудь, конечно, сделаем. Придется посоветоваться с товарищами.

Он проводил Лескова к двери и сказал на прощание:

– А все-таки свое отношение к людям вам надо пересмотреть. Очень уж это узко: хороший работник, плохой работник, передовой, консерватор – и все!

– Возможно, это узко, – холодно отозвался Лесков, – но плохих работников я не терплю.

Лесков опять пешком прошел длинный путь от медеплавильного завода до своей лаборатории. Он был мрачен, его мучили опасения – с Крутилиным в конце концов можно справиться, но как расшевелить его окружение, таких, как Бадигин? Крутилин потому и силен, что не один, он груб и косен, но, кажется, все прощают это ему, потому что он улучшает столовые и строит хорошие дома для своих рабочих. Да и так ли уж он неправ, если по-честному? «Дуракоустойчивый» прибор – глупость. Но работоспособный прибор не глупость. В самом деле, можно ли в горячем и пыльном цехе создать такие условия, чтоб все эти тонкие механизмы работали, как часы?

В лаборатории собиравшаяся уходить секретарша сообщила Лескову, что его уже три раза вызывал Кабаков. Лесков набрал номер и сразу попал на Кабакова. Голос у начальника комбината был сердитый. В чем дело, что там произошло на медеплавильном? Крутилин жалуется: Лесков ему нагрубил. И что это за штрафы? Почему такие серьезные действия не согласовываются раньше с ним, с Кабаковым? Директор крупнейшего завода не мальчишка, с ним надо по-особому.

– Ни с кем по-особому не буду! – отрезал Лесков. Он с возмущением рассказал, что видел на заводе и как встретил Крутилин его законные требования, упомянул и о том, что заходил к Бадигину.

Голос Кабакова повеселел. Да, Крутилин это может – изругает любого.

– Значит, триста рублей из зарплаты, а через две недели, если не наведет порядка, пятьсот? Вижу, товарищ Лесков, варварскими методами истребляешь варварство, как говорили о Петре. На этот раз прощаю, в дальнейшем будешь предварительно согласовывать со мной. И что в партком заходил – хорошо, Бадигин – человек серьезный, его одного Крутилин побаивается. Ладно, наводи порядок!

Лесков с облегчением положил трубку – похоже, не одному ему Крутилин не нравится.