Текст книги "Река прокладывает русло"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

23

Лесков написал сестре короткое письмо, у него не было времени подробно расписывать. Работа, огромная, черная, радостная работа навалилась на плечи Лескова, пылала в его душе. Еще никогда он с таким увлечением не трудился. Две противоречивые линии современного технического развития удивительно сплетались и дополняли одна другую в его работе. На медеплавильном заводе он освобождал людей от тяжкого физического труда, делал труд их легким и радостным: век механизации наступил и на этом дедовском участке металлургии. А на обогатительной фабрике он отделял машину от человека – механизация превращалась в автоматизацию.

– Плевать нам на все великие шаблоны, которыми грозил Лубянский! – ликуя, говорил Лесков Закатову. – Ничто теперь не сведет нас с пути.

Но вскоре на Лескова с разных сторон стали обрушиваться тяжкие удары. Первый из них нанес Крутилин. Триста рублей взысканного штрафа карман директора не опустошили, но душу его опалили. Заступничество Бадигина, казалось, еще больше разозлило Крутилина. Не было совещания, где бы он не поминал недобрым словом лабораторию. В частных беседах он иначе и не называл Лескова, как «сопляк», «бездельник». Лесков не принимал этих слов за большую обиду и не только потому, что брань на вороту не висела: слишком уж мелка была породившая их причина. Однако за бранными словами Крутилина стояли дела: он не подписал счета за наладку регуляторов.

Наладка приборов – это область техники, где она соприкасается с искусством. Здесь все зависит от мастерства самого наладчика, и очень нелегко, пока приборы не заработали, судить, сколько осталось до завершения. Щукин проставил процент выполненных работ весьма условно и сам отправился на завод, чтоб обосновать расчеты. Но Крутилин не хуже Щукина разбирался в сметах, он в каждой процентовке легко находил слабые места. И он полностью выполнил то, чем грозил Бадигину, – взял под свой личный контроль работу лаборатории.

– Сорок пять процентов сметы выполнено? – сказал он насмешливо. – А по-моему, только пять. Ни копейки не заплачу, товарищ Щукин, пока все автоматы не заработают. Вот так, старина. Будь здоров пока!

Щукин горестно сказал Лескову:

– Не следовало вам ссориться с этим типом, Александр Яковлевич! Формально мы ничего доказать не сможем.

Лесков гневно возразил:

– Не бойтесь, и на Крутилина управа найдется. Этого мало, что он формально прав!

Лесков кинулся к Кабакову. Он поймал директора на лестнице – Кабаков ехал обедать. Лесков знал, как не просто пробиться к Кабакову на прием. Он атаковал его тут же, на ступеньках. Кабаков слушал его с неудовольствием. Он хмуро ответил: с такими претензиями нужно идти к плановикам, у директора комбината десятки тысяч человек в цехах, ему трудно судить, как сработал тот или иной наладчик.

Лесков запальчиво крикнул:

– Не в планировании дело, а в Крутилине! Этот бонза плюет на все незавершенки, ему только подавай готовое.

– Прежде всего, товарищ Лесков, никаких бонз! – холодно возразил Кабаков. – Крутилин строил заводы для страны, когда ты еще в детский сад ходил, – уважать надо! А если в чем он ошибся, другой метод есть, тоже без бонз, – производственное совещание, парторганизация. Это тебе на будущее, товарищ Лесков. А что до незавершенок, так столько хаоса с этими процентовками, что и святого допечет. В общем, об этом деле надо разговаривать с нормировщиками и плановиками, а не со мной.

Кабаков уехал. Лесков возвратился к себе раздосадованный. Щукин подсчитал выполнение за месяц, цифра получилась убийственная – 78 процентов. Но Лесков не впал в отчаяние. Ущерб, нанесенный ему Крутилиным, он, если бы и захотел, не сумел бы перекрыть срочным выполнением мелких заказов. Тем более не следовало отказываться от «концентрации сил». Лесков обнаружил, по мнению Щукина, «редкое непонимание специфики». Он повторил, что его интересуют не цифры, а материальные результаты. С результатами пока хорошо. Придет время, будут желаемые цифры. Ждать всего месяц, до следующего отчета у него терпения хватит.

– Ждите, ждите, – сказал Щукин, пожимая плечами. – Ждать придется меньше месяца.

Они в самом деле пришли скоро, эти результаты: с красной городской доски почета – «Лучшие цеха нашего комбината» – было стерто название лаборатории и аккуратно вписано на соседнюю черную доску – «Отстающие предприятия». На хозяйственном активе Лескова помянули среди тех, кто не справляется с работой; в местной газете появилась хлесткая статейка «Плоды зазнайства и неумения руководить». Даже клубная самодеятельность «прорабатывала» несчастную лабораторию в тягучих, как тесто, частушках. А завком профсоюза сообщил, что уменьшает лаборантам число путевок в санатории и дома отдыха как отстающему отряду тружеников комбината.

Потом Лескова вызвали для объяснений в плановый отдел. Он шел с тяжелым сердцем: о плановике Двоеглазове все отзывались как о черством и упрямом формалисте. «Ничего, утешал себя Лесков. – И плановики – люди, нужно только с ними обходиться, как с людьми». Он и начал так свой разговор – по-человечески:

– Прошу вас, Даниил Семенович, спокойно выслушать, как все получилось.

Двоеглазов не проявил особого интереса, махнул рукой и категорически постановил:

– Обыкновенная история, товарищ Лесков, тысячу раз слышал. Для начала простим – по неопытности вашей. А в следующий месяц спуску не ждите.

Лесков не удержался от горького замечания:

– Боюсь, вам показуха нужна, а не работа. Я же вам все основания объясняю, почему…

– Не показуха, а показатели! – невозмутимо прервал Двоеглазов, обратив на него сильные, как лупа, очки. – Придется подтянуться, товарищ Лесков, с показателями у вас неважно. А насчет оснований – тоже не ново. Хозяйственники, если их послушать, проваливают программу только на самых убедительных основаниях.

Как ни злился Лесков, он должен был признаться, что не одна формалистика была в этом рассуждении – имелась тут и правда. Забыв, что еще недавно в нем бушевало весеннее настроение, Лесков перенес самую трудную первую неделю. Вал хлынул через него – он устоял на ногах. Но дальше стало не лучше, а хуже. Снова пришел Щукин и доказал, что и в наступающем месяце они не окончат регуляторов на медеплавильном заводе. Крутилин, конечно, опять не оплатит незаконченные работы.

– Что вы советуете, Юлиан Борисович? – помолчав, спросил Лесков.

Щукин, отечный старик с седой бородкой и умными глазами, понимал мучения своего начальника и даже сочувствовал его борьбе. Но многолетний опыт подсказывал ему, что борьба эта безнадежна. Он проговорил после некоторого колебания:

– Я уже рекомендовал: отказаться от сосредоточения сил на двух участках. Нужно вести много работ с таким расчетом, чтоб в одном месяце кончалась одна, в другом – другая. Только так добьемся требуемой гибкости в планировании.

Это было то самое, что все делали, – хваленое искусство настоящего хозяйственника. Но Лесков не мог пойти на это. К чертовой матери гибкость в планировании! Хорошо, он согласен несколько сократить объем работ на медеплавильном, раз в этом месяце они не могут там все завершить. Но освободившиеся рабочие руки он бросит на ускорение монтажа на обогатительной фабрике. Как смотрит Юлиан Борисович на такое решение?

– Думаю, через месяц вас снимут с должности за систематическое невыполнение производственных планов, – честно ответил Щукин.

На это Лесков возразил с горячей уверенностью:

– Помяните мое слово, Юлиан Борисович, через месяц не меня снимут с работы, а сократят классификаторщиков и пробоотборщиц, ибо они станут не нужны рядом с нашими автоматами.

24

Лесков, возвратившись с фабрики, позвонил Галану и предложил помощь – переконструировать дифманометр. Галан сразу ответа не дал. Если бы Лескову рассказали, в чем причина колебания Галана, он не поверил бы или возмутился, до того эта причина была чужда всему, чем жил Лесков и его помощники. Когда Закатов обвинял Галана в чем-либо подобном, Лесков морщился – обвинения казались пристрастными. Сам Галан опасался раскрывать свои мысли даже таким близким людям, как жена: у нее он тоже не нашел бы сочувствия. Он хитрил с самим собою, с ней вовсе нельзя было откровенничать. Галан хорошо знал, что окружающие именно потому относятся к нему с недоброжелательством, что подозревают в жадности и равнодушии к делу, если оно не несет в себе личных выгод – нужно было поневоле сдерживаться.

Чем больше Галан вдумывался в предложение Лескова, тем меньше оно ему нравилось. Дело было не только в признании неудачного решения важного узла, хотя и к этому Галан был чувствителен. Он поеживался, представляя, как зашепчутся по углам: «Галан-то, изобретатель, глупость наконструировал!» А жена, Анюта, наверное, крикнет с гневом: «Что это, Александр Ипполитович, про тебя рассказывают – просто слушать не могу!» Помощь Лескова наносила Галану существенный материальный ущерб. Приделанный к заводскому механизму новый прибор был единственным оригинальным элементом всей схемы регулирования. А что останется его, галановского, после того, как конструкторское бюро сотрет остатки его мысли и заменит их общеизвестными деталями? Любое старье, лишь бы не твое, – таков их принцип, он этот народ хорошо изучил. И изобретения не выйдет. За ним останется техническое усовершенствование, приборы, выпускаемые для измерения больших давлений, предложил использовать на давлениях малых. А за усовершенствование платят вдвое меньше, чем за изобретение. Дело крупное, тут речь идет о миллионах рублей экономии, премия в случае удачи будет не меньше шестидесяти тысяч: аккуратный Галан все заранее высчитал. Потеря тридцати тысяч рублей – вот что означало предложение Лескова. Помощь обходилась дороже, чем драка.

Действовать, однако, требовалось с умом. Сохранить Лескова в друзьях, раз уж он набивается с дружбой, и увернуться от его опасной помощи – так складывалась эта нелегкая задача. И мало-помалу в голове Галана начал возникать хитрый план.

«Ежели Лесков пустит в ход мои приборы – размышлял Галан, – значит, закатовской электрике крышка. Чую, чую, Михаил Ефимович, не нравится это тебе, ой, как не нравится!»

Томимый сомнениями, Галан бродил по фабрике, наблюдая работу электрических регуляторов. И сомнения его рассеивались, на душе становилось легче. Он был опытным автоматчиком, он видел то, чего другие не замечали, пока оно не било их по лбу. Электрические регуляторы были ненадежны. Пока на площадке ходили люди, беды быть не могло – классификаторщик при непорядке грозил с помоста измельчителю, и тот бежал регулировать мельницу. Но без этого спасительного человека регуляторы задурят, в этом Галан не сомневался… Теперь он видел неожиданные пути к победе. Вовсе не нужно устанавливать свои приборы раньше Закатовских, что он торопился сделать еще недавно. Пусть Закатов лезет вперед – позорится. «А когда ты сядешь с головой в это самое… – со злорадством думал Галан, – мы продемонстрируем, что такое хорошо и что такое плохо».

К Лескову Галан не пошел: тот слишком прям, с таким трудно хитрить. А между тем до зарезу требовалось разузнать, как далеко зашло в лаборатории дело. Можно было, конечно, прямо спросить у Анюты, не начала ли она разработку новых приборов. Но здесь начиналась опасная область. Галан забросил осторожный намек и тут же раскаялся.

– А тебе что? – насторожилась Анюта. И, мгновенно вспыхнув, она сердито ответила: – Чем надо, тем и занимаемся, ни у кого не спрашиваемся. И знать тебе нечего!

– Да ведь я к чему, доча! – оправдывался, осветившись доброй улыбкой, Галан. – Лесков прибор мой очень хвалил и приглашал прийти побеседовать: хочет перенять опыт. А я все не выберу времени.

Все это было похоже на правду (тем более, что это и была правда), и Анюта немного смягчилась. Ей даже стало приятно, что лабораторное начальство так высоко оценивает работы мужа. Но она еще не вполне верила: правда у Галана всегда имела скрытый привкус лжи. Потом она вспомнила, каким мрачным стал в последнее время Закатов, и у нее опять поднялось раздражение.

– Так я тебе и поверю! – воскликнула она в сердцах. – О твоих приборах никто хорошо не отзывается. Признайся лучше, что сам просил помощи у Александра Яковлевича. Три конструктора только твоими диафрагмами и дроссельками и заняты, а мы простаиваем, мастерская и слышать не хочет о наших заказах. И хоть бы настоящий прибор! Я сама его проверяла на стенде – ни точности, ни чувствительности.

Это было, собственно, все, что хотел узнать Галан. Он не пошел в лабораторию, но ожидаемых результатов это не дало: Лесков не постеснялся помогать Галану и без его согласия на помощь. Не показав, как неприятно для него это сообщение, Галан постарался успокоить рассерженную жену. Для этого также имелись безошибочные средства, хотя в последнее время ему все труднее становилось прибегать к ним. Анюта с легкостью переходила от гнева к ласкам и, ласкаясь, веселилась и радовалась, как дитя. И уже через минуту, отвечая на его поцелуи, она смеялась, забыв о всех регуляторах, Закатовых и Лесковых.

Галан же думал только о них. План, им придуманный, был ловким и смелым – тут все держалось на риске, все могло повернуться не так, как ожидалось, а совсем наоборот.

На следующий день Галан появился в лаборатории, но не у Лескова, а у Закатова. Анюта сделала большие глаза и чуть было не рассердилась. Закатов, вскочив, хмуро, но вежливо поздоровался с неожиданным гостем.

– Крутишь, Михаил Ефимович? – осведомился Галан, расстегивая пальто и тяжело усаживаясь на стул.

– Крутим, Александр Ипполитович, сдержанно согласился Закатов.

– А где нам с тобой потолковать? Дело есть, монтажные вопросы.

– Давай сюда, – предложил Закатов, указывая на огороженную в комнате конторку со стеклянными перегородками, где находились контрольные приборы. Он первый прошел туда и уселся на стенд, предоставив гостю единственный стул. Галан некоторое время молчал, поблескивая глазами на осунувшегося, молчаливого Закатова. Все было обдумано, каждое слово взвешивалось заранее, но слова не шли. Слишком уж непривычен был план: хитрость его заключалась в том, чтобы говорить с Закатовым по возможности без хитростей.

– Начальству твоему моя пневматика что-то приглянулась, – начал Галан. – Говорят, вы всех конструкторов мне в помощники определили. И согласием моим не поинтересовались, а надо бы…

Оживившийся Закатов с удивлением смотрел на Галана. У того на лице медленно расплывалась улыбка, полная скрытого смысла, словно он подмигивал. Закатов обиделся. Он вспомнил, как Галан всюду подставлял ему ножку, как и в этом случае – с обогатительной фабрикой – он перебежал дорогу, тайно подготовив свои регуляторы и смонтировав их на две недели раньше, чем лаборатория сумела выпустить свой первый. И многое другое успел припомнить Закатов с нехорошим чувством: шепотом пущенные ядовитые характеристики, неровное отношение Анюты – утром она еле здоровалась, неся на своем лице следы ночных наговоров Галана, и только к концу дня расходилась и улыбалась ему, Закатову, веря в него, в его правоту и дружбу. И выражая все эти обиды в одном слове, Закатов возразил с суровой презрительностью.

– Темнишь, Александр Ипполитович! А не нужно – мы ведь с тобой насквозь один другого… Будто я не знаю, что радуешься: теперь твоя пневматика на коне.

– Не радуюсь, – покачал головой Галан. – Чему мне радоваться, рассуди? Я заявку составил на старую конструкцию дифманометра, а теперь вы ее перекореживаете. Что там останется от моего приоритета? Только слова: галановская конструкция, а по существу, автора нет – коллектив. И даже не коллектив, а литература – конструкторы-то ваши, кроме как «цельностянутых», никаких моделей не признают.

Удар Галана попал в цель. Закатов поверил. Дело было не в интонации и не в хитрой улыбке. Сама истина, голая, неприглядная, могущественная истина торчала в словах Галана, словно арматура в обвалившейся бетонной стене. На секунду у Закатова захватило дух. Какую все-таки нужно иметь смелость, чтоб вот так цинично признаваться в своем безграничном эгоизме! А потом его охватила жестокая радость: ты ставил на личный выигрыш, интриговал и путал. Где он, этот выигрыш? Идею твою похвалили и сделали не твоей, а общей?

– Неважно получается, Александр Ипполитович! – проговорил Закатов, против воли торжествуя. – Вроде не того ты ожидал!

– Не того, – согласился Галан. – Потому и пришел к тебе посоветоваться.

– А что я могу? Меня тоже не спрашивают.

– Очень можешь, Михаил Ефимович. Отчего свою электронику не защищаешь?

– Начальство у нас единоначальное. – Закатов пожал плечами. – Ему кто-то насчет «дуракоустойчивых» приборов наболтал, вот он и ищет, чтобы было попроще и понадежней. А что надежней электронной лампочки? Одна испортится, вставь другую. – Он с новым подозрением посмотрел на Галана. – А почему, собственно, ты об электронике забеспокоился? Какая тебе от этого выгода? Если наши регуляторы смонтируют, твою пневматику вовсе отставят.

Галан ждал этого вопроса и имел на него готовый ответ. Но так как это был единственный вопрос, на который ему не хотелось отвечать полной правдой, то он все же секунду помешкал.

– Как тебе сказать? Выгода есть. Ладно, раз открыто, так открыто! Если ваши лампочки пойдут в ход, конструкция моя останется при мне, и свидетельство я на нее получу. Не здесь, так в другом месте пригодится. А потом если на всю чистоту, я верю в пневматический регулятор. Это ничего, что вы всюду понасуете свои щиты, я буду потихоньку – одна секция мне отведена. Я ее доведу до точки, а потом вы сами убедитесь, что у меня проще.

Закатов задумался. И здесь все было логично и честно – Галан не скрывал, что оружия не складывает. Правда была не очень благообразна, не очень украшена, но уж таково свойство правды – быть неприятной и не рядиться в шелка. Закатов проговорил, снова пожимая плечами:

– Все-таки не понимаю, что теперь можно сделать?

– Говорю – многое! – Глаза Галана заблестели, он понизил голос. – Нужно задержать все эти конструкторские разработки и погнать полным ходом электронику. Мне Анюта вчера говорила – стенды ваши простаивают. Куда это к черту годится?

В отличие от тяжелодума Галана голова Закатова с лихорадочной быстротой производила целыми сериями разнообразные идеи. В минуты вдохновения он не успевал следить за потоком непрерывно вспыхивавших мыслей и метался от одной к другой, как бабочка между свечами. И сейчас он почувствовал, что на него накатило.

– Способы-то есть, осуществить их нелегко, – проговорил он, болтая в воздухе ногами чуть ли не перед самым носом сидевшего рядом Галана. – С планом у нас неважно. Нажмут на Лескова сверху, он никуда не денется – электронные регуляторы у нас запущены в серию, на них программу легче всего сделать. Или, скажем, пусть фабрика официально напишет, что твой регулятор ей не нравится.

Галан – размышлял вслух, оценивая проекты Закатова. Плановиков, конечно, можно настроить, этот народ и не такие крупные начинания мигом сворачивал, если что не по параграфу.

– А крепко, между прочим, они продрали вас – крику на весь комбинат!

– Ну их всех к лешему в бороду! – равнодушно высказался Закатов. Он искренне считал, что племя экономистов и плановиков – паразит на мощном стволе техники. – Выдумали акцепты, перечисления, проводки. А зачем? Перекладывают из одного государственного кармана в другой. Толчение воды в ступе и вокруг этого толчения кормятся тысячи бездельников.

В наладочную вошел Лесков. Он не заметил Галана и наклонился над стендом Анюты. Анюта подняла голову, лицо ее вспыхнуло, в нем появилось хорошо знакомое Галану выражение растерянности, стыда и радости. Закатов, замолчав, как и Галан, прислушивался к их разговору. У Галана было больше выдержки, чем у Закатова, он даже не пошевелился на стуле. Закатов, соскочив со стенда, кинул:

– Минуточку, Александр Ипполитович, – и вышел из конторки. Он раздраженно сказал Анюте: – Черт знает что, пятый раз катушку перематываете! Надо быть повнимательнее, Анна Петровна!

Теперь Галан следил за всеми троими. Анюта грубо ответила Закатову и отвернулась. Галан тяжело вздохнул: нелегка жизнь человека, который старше своей жены на двадцать четыре года и у которого к тому же жена сумасбродная, – и медленно выплыл из конторки.

Лесков пошел к нему, протягивая руку.

– Здравствуйте! – сказал он радостно. – Наконец-то вы явились! А мы сами пока кое-что придумываем. Идемте в конструкторскую!

– Не сейчас, – отговаривался Галан, дружески улыбаясь. – В другой раз, Александр Яковлевич, завтра или послезавтра.

– Так смотрите, мы ждем! – крикнул Лесков вдогонку. – Вам оставили место на чертеже для подписи.

Последнее впечатление, как последняя мелодия, покрывает своим звучанием предыдущее. Галан хмурился. Подмеченное им у Анюты выражение само по себе еще ничего не означало. От чувств до действий дорога не близкая. Но все же было неприятно, что у Анюты появились такие чувства. «Доча, доча! – мысленно говорил с укором Галан. – Глаза-то твои где? Ну, что в нем? Ни весу, ни виду, ни ума особого – так, жеваная котлетка». Потом мысли его обратились к Закатову, и он повеселел. Забавно все-таки, с какой охотой соперник его кинулся рыть себе могилу. Не так легко положить Галана, старого монтажника, на обе лопатки, нет, нелегко!

Двоеглазов уже собирался домой, когда к нему явился Галан. Плановик нетерпеливо махнул рукой.

– Что тебе, Александр Ипполитович? Если опять насчет номенклатуры продукции, так не расходуйся.

– Насчет номенклатуры, – спокойно подтвердил Галан и, не ожидая приглашения, сел и расстегнул пальто, словно устраиваясь надолго. Люди, знавшие Двоеглазова, осудили бы подобное поведение: тот допускал в своем кабинете споры любого тона – от кошачьего визга до грохота минского самосвала, – но развязности не терпел. Стекла его очков грозно заблестели. Галан, казалось, ничего этого не замечал. Он неторопливо разъяснял свою просьбу. От него требуют, чтобы он смонтировал на фабрике двадцать пневматических комплектов. Как бы это провести официально в смысле финансирования?

– Ты что-то безбожно путаешь, – начал злиться плановик, – монтируются электрические регуляторы, а не пневматика, финансирует их Промбанк. С такой чепухой можно было не ходить – справки даю по телефону.

На лице Галана появилось изумление… Как, разве Даниил Семенович не знает, что все изменено? Двоеглазов грубо прервал его:

– Ну чего ты, ей-богу, тянешь кота за хвост? Что изменено? Почему изменено?

– Да я думал, что все это с тобой согласовано, – оправдывался Галан. – Начальник лаборатории решил электрические регуляторы отставить и пустить в ход пневматические, те самые, что я по бризу…

– Ах, вон оно что! – зловеще протянул Двоеглазов. – Ну, это не так просто, голубчики! – Он сдержал возмущение и заговорил с грозным спокойствием, – Знаешь, дорогой Александр Ипполитович, ты мог бы и не так кустарно сработать это дельце. Думаешь, я не понимаю, что это ты уговорил Лескова? Тебе-то, конечно, выгодно – крупная премия. Только, боюсь, ничего у вас не получится.

Двоеглазов, не ожидая медленно поднимавшегося Галана, зашагал к двери. Оттуда он добавил с гневом:

– Утром я предупрежу Лескова, что он оставит лабораторию без зарплаты, если не прекратит партизанщину. Знаю, ты будешь науськивать его на жалобы, сам пойдешь кляузы строчить. Не советую – нет фундамента у вашего начинания!

Он ушел, хлопнув дверью. Если бы он обернулся и увидел ухмыляющегося Галана, его уверенность, что тот пойдет строчить кляузы, сильно бы пошатнулась.