Текст книги "Река прокладывает русло"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

– Да ведь людей у нас почти не будет, – вставил слово Павлов. – Автоклавный процесс переработки руд допускает полную автоматизацию всех узлов, рабочие только заходят в цеха для наладочных и ремонтных работ, а постоянно там находиться им незачем.

– Выпьем пивка для очищения мозгов. – предложил Бачулин, разливая пиво по стаканам. Он старался сам не вмешиваться в споры, отдающие высокими принципами.

Пустыхин с торжеством закончил:

– Ну скажи, зачем закрытой наглухо машине, управляемой автоматами, твои головокружительные потолки, твой воздух, твой простор, твое солнечное сияние над головой? Ах, Вениамин, Вениамин, сколько лет тебя лупят, а ты глух и слеп к новому, хоть оно лезет в глаза, гремит в ушах. Бери бумагу, говорю, бери бумагу!

Обсуждение нового варианта затянулось далеко за полночь, и хотя Шур голым в пляс по комнате не пустился, как предсказывал Пустыхин, шуму в номере проектировщиков было так много, что встревоженная. Мегера Михайловна раза три подходила к их двери. Прислушиваясь, она убедилась, что жители номера кричат, как при драке, но драки, похоже, нет: голоса слишком веселы.

9

Закатов не отставал от Лескова. Мысль, что где-то Черном Бору лежит нужный ему супермаллой, жгла его. Но Лесков слушал Закатова без воодушевления. Он понимал, что поход на медеплавильный завод закончится неудачей, Крутилин попросту выставит его за дверь, даже не выслушает просьбы. Закатов доказывал, что к Крутилину и ходить незачем, всеми материалами на заводе распоряжается Шишкин, неужели к этому человеку не подобрать ключей. Лесков с сомнением качал головой.

– Директор, конечно, не дурак, но самодур, – сказал он невесело. – А завхоз у него идиот. Лучше идти к Крутилину, там хоть можно какие-то аргументы выставить, а что аргументы для Шишкина?

Он, однако, пошел к Шишкину. Закатов упросил Лескова не рисковать: вдруг как-нибудь он не так заговорит с Крутилиным, и тот сразу откажет.

Шишкин принял Лескова строго, но снисходительно, в своей любимой административной позе: стоя, с рукой, положенной на трубку телефона. Он не отрицал, что супермаллой у него есть.

– И еще многое иное, – веско добавил он. – Все, чего надо и сколько надо. Слушаю дальше.

Лесков перешел к сути. Им, лаборатории, требуется некоторое количество супермаллоя, граммов пятьсот, не больше. На мясистом лице Шишкина последовательно сменились выражения удивления, испуга, оскорбленности, негодования. Он непроизвольно поднял трубку и положил ее на рычат.

– Пятьсот граммов? – переспросил он, потрясенный. – Да ты в своем уме, товарищ Лесков? Известно ли тебе, что это дефицит? Дефицитом не разбрасываемся.

– Вы все-таки выслушайте меня внимательно, – попросил Лесков.

– Ну!

– У нас разрабатываются новые приборы, вы понимаете?

– Ну!

– Вот мы и просим помочь нашей исследовательской работе.

– Ну!

– Я не понимаю вас, товарищ Шишкин.

– Ну, говорю. Ну, чего тебе надо?

– Я же сказал: граммов пятьсот…

– Слушай, мил друг, – внушительно проговорил Шишкин. – Не в ту дверь стучишься. Здесь охраняют, а не разбазаривают государственное добро… Сколько трудов потратили, пока добыли! Думаешь, для того, чтобы ты свои эксперименты налаживал? Забудь об этом, и расстанемся друзьями.

– Да ведь он у вас без дела лежит, – возмутился Лесков. – А мы пользу получим.

Шишкин усмехнулся.

– Польза для вас, конечно, будет, это ты точно: от чужого дяди попользоваться. А знаешь ли ты, что я вообще не имею права передавать на сторону материалы, отпущенные заводу? Официально запрещено, товарищ Лесков.

Лесков попытался зайти с другой стороны:

– Мы закажем материал в Москве и столько, что сами сможем выдавать всякому, кому понадобится. Месяца через два я возвращу вам все, что брал, даже с лихвой.

Шишкин вдруг разгневался. Он вспомнил, что Галан, тоже автоматчик, выманил у него контрольный кабель и трубы. Тот подъезжал еще хитрее, наобещал златые горы, а получился пшик. Крутилин по-дружески советовал: не лезь в изобретатели, не по тебе это занятие. А он поверил Галану, отнес заявление по инстанции. Делопут же, хоть и приятель Шишкина, докопался, что штатное расписание года за два до этого составлял тот же Шишкин. «Вот как у нас получается, товарищи! – кричал Делопут на совещании. – Сами раздуваем штаты, а потом требуем премии за рационализаторское сокращение того, что перед этим раздували, хотя по инструкции премия за это не полагается». Шишкину поставили на вид недостойное поведение, а штаты урезали сверх того, что он предлагал по галановскому наущению. В результате он остался без славы и – что еще хуже – без премии, на которую так крепко рассчитывал, что и деньги под нее занимал, и Людмилу Павловну порадовал в письме: скоро, мол, отвалю вам с Сашей такую сумму, что затанцуете. Людмила Павловна теперь в каждом послании допытывается, как же с обещанием, а что ей ответить?

Предложение Лескова оживило все эти обиды.

– Слушай, товарищ Лесков, – проговорил Шишкин важно. – Ты человек с дипломом, неужели не понимаешь, что говоришь? А ведь вроде и мальчишке ясно. Ты что у нас берешь? Дефицит. А что возвращаешь? Нормальный товар возвращаешь, вот какая штука, сам говоришь, будет его сколько угодно. А где дефицит, что от нас получил? Куда делся дефицит, я тебя спрашиваю?

Лесков не устоял перед искушением выложить Шишкину все, что он о нем думал. И только когда розоватая лысина Шишкина потемнела от прихлынувшей крови, Лесков прекратил излияния и вышел, оглушительно хлопнув дверью.

Шишкин, оправившись от потрясения, кинулся к Крутилину. Крутилин с трудом разобрал в его путаной жалобе, что Шишкин не выдал Лескову какого-то материала и Лесков пригрозил дойти до Кабакова. Крутилин нахмурился. Поведение Лескова было непонятно… Крутилин, отдавая должное энергии Шишкина, в остальном сам невысоко ценил своего снабженца и, бывало, строгими взысканиями, словно дубиной, выгонял из него дурь. Когда Шишкин с кем-нибудь спорил, Крутилин, еще не зная сути, заранее становился на сторону его противников, выслушивал их внимательней. Но товарообмен между предприятиями запрещался. Если и приходили просить о такой операции, то просили вежливо, понимая, что дело это хоть и широко распространенное, но все же не совсем законное. И Крутилин знал, что к загребущим ладоням Шишкина прилипали порою вовсе не нужные заводу материалы. В таких случаях Крутилин не стеснялся: материалы отдавал в другие цеха, а Шишкина выгонял за дверь.

– Не ори! – сурово приказал Крутилин. – Сейчас узнаем у Жариковского, куда у нас идет твой дурацкий материал.

– Да пойми же, Тимофей Петрович, – с жаром заговорил Шишкин, – шагу без него нельзя, ведь сколько трудов положено!..

Крутилин покосился на него с такой угрюмой насмешкой, что Шишкин сразу осёкся.

Появился перепуганный Жариковский – этот всегда пугался при вызове к директору. Крутилин иным его, кроме как перепуганным, не видел и даже не подозревал, что лицо Жариковского может иметь другое выражение.

Крутилин сказал:

– Нашему Шишкину от трудов его праведных отломилось немного супермаллоя. Так вот, нужна эта штука в приборном хозяйстве завода?

Жариковский видел, что Крутилин чем-то недоволен, а Шишкин сидит красный и взволнованный. Улучив секунду, Шишкин состроил Жариковскому умоляющую гримасу. Жариковский поспешно ответил:

– Конечно, Тимофей Петрович, это вещь полезная.

– А сколько этой полезной вещи требуется на твою плохо работающую службу, чтоб от чужого дяди не зависеть? Килограммы, тонны?

– Ну, сколько… – Жариковский запнулся. – Килограммов десять пока хватит.

Шишкин пришел в ужас:

– Да что ты, что ты, и половины нет!

Крутилин спокойно вынес решение:

– Сегодня же забирай все, что имеется на складе. А то Лесков на наши богатства рот разинул. – Увидев, что Шишкин, ошеломленный неожиданным поворотом, готовится протестовать, Крутилин нетерпеливо оборвал его: – Ладно, все! Жалобы адресуй в ООН.

Но Шишкин еще продолжал бороться. В коридоре он остановил Жариковского. Лицо его стало умильным.

– Товарищ Жариковский, зачем тебе такая уйма первоклассного дефицита? – Он сделает так: требование оформит на весь запас, а выдаст он только треть. Остальное пусть лежит на полке: так надежнее.

Однако Жариковский имел свои представления о надежности. Он твердо знал, что сильнее Крутилина начальника нет.

– Не выдашь полняком, директору доложу! – пригрозил он.

Шишкин покорился горькой судьбе и поплелся на склад; сердце его разрывалось от скорби.

Лесков, вернувшись в лабораторию, с отвращением сказал Закатову:

– Вот вам результат: обругали – и ничего не достал. Век не ходил к этому дураку просить и еще бы век не ходить.

Закатов был подавлен. Испытания новых приборов шли трудно. Надежда на улучшение конструкции провалилась. Он обиженно пробормотал, что его участок самый сиротский в лаборатории: ни внимания, ни помощи. Был у него надежный помощник – Селиков, но и того угнали неизвестно куда, как только немного наладили регуляторы.

Лесков почувствовал, что Закатова необходимо успокоить.

– Ладно, позвоните Селикову по телефону, чтоб он явился к вам.

Селиков пришел в тот же день. Закатов так обрадовался его возвращению, что чуть не расцеловал. Селиков, открыто этого не показывая, тоже любил своего раздражительного и увлекающегося начальника. Он ознакомился с новыми приборами, прикинул на стенде, как они себя ведут. Приборы ему понравились. Услышав об истории с Шишкиным, он презрительно заметил, что Лесков и Закатов – дундуки.

– Почему дундуки? – возмутился Закатов. – Слушай, Сережа, сколько раз я тебе говорил: придержи язык. Доведет он тебя до горя.

– Дундуки! – настаивал Селиков, распаляясь. – От Шишкина добром вздумали получить дефицитный материал! А почему вы не потребовали, чтоб он с вами отражательной печью поделился? Эффект был бы тот же. Я считаю, что дело проваливается из-за отсутствия у вас технико-дипломатических способностей.

– У тебя имеются технико-дипломатические способности! – фыркнул Закатов. – Хватит говорни, Сережа, придется как-то изворачиваться.

– И не подумаю, – упрямо сказал Селиков. – В общем, так: поручите это дело мне.

Закатов с надеждой смотрел на Селикова. Он знал, что тот, входя в раж, способен горы перевернуть. – Ты это серьезно, Сережа?

– Точно, говорю вам.

– А каким способом?

– Пока секрет. По совершении акции опубликую все относящиеся к делу материалы с приложением чертежей. Что мне нужно? На два дня забудьте о моем существовании. Идет, что ли?

– Идет, конечно!

На третий день Селиков явился к Закатову и бросил на стол справку, что за эти два дня затратил четыре человеко-смены на обследование контрольно-измерительного хозяйства медеплавильного завода. Потом, священнодействуя, он вытащил из кармана рулон листового супермаллоя. Закатов с воплем восторга вцепился в бесценный рулон и потребовал объяснений.

– А ничего особенного, – сообщил Селиков с горделивой скромностью. – Пришел на завод, схватил Жариковского за горло и выжал из него потребное количество материала. Такова техническая сторона дела. Технике предшествовала дипломатия: ходил по цехам и вписывал в блокнот замеченные неполадки с аппаратурой. Пока я оформлял акт обследования, Жариковский дышал, как паровозный котел. Потом он осведомился слабым голосом, чем этот акт пахнет. Я не скрыл: рублей триста нового штрафа, строгач в приказе, а возможно, и снятие с работы. Он взмолился: как, почему? Он, мол, хороший! Я, конечно: «Не в ту сторону гнете, дорогие товарищи. Высокими исследованиями увлекаетесь, а собственную работу забросили». Он мне тут же выдал две трети своих запасов, а я обещал, что до Крутилина это не дойдет, чтоб не подводить. Вы бы посмотрели, как он радовался, что так дешево отделался! Что теперь скажете о моих технико-дипломатических способностях?

Закатов, вскочив, облобызал Селикова в обе щеки.

10

Работа кипела на всех переделах обогатительного процесса. Вся цепочка операций, от завалки руды до выдачи концентрата, представляла теперь единую автоматическую линию, и ею управлял главный регулятор, командовавший мельницей. Всюду стояли опытные приборы, они проверялись и переделывались, в конце испытаний каждый приобретал иной вид, чем вначале Лубянский для опытов отвел вторую мельницу в третьей секции, она так и называлась – «экспериментальная». Мельница эта была усыпана приборами, как старое дерево гнездами. Тут всегда толкались люди, лаборанты таскали пробы, насыпали в ведра руду, дежурили у щита: все учитывалось, все анализировалось, все записывалось. Для Закатова, руководившего испытанием, был поставлен против мельницы стол, но он не мог усидеть на одном месте, он метался от автомата к автомату, пробегая в день, по подсчетам более спокойного Селикова, больше сорока километров.

Часто наведывался Лесков. Больше всего его интересовал главный регулятор, звукомер, записывающий шум мельницы, – электроухо, как его называли еще. Этот прибор делался по книжным схемам, он не являлся новинкой. Закатов относился к нему с некоторым пренебрежением, но Лесков считал, что все автоматы подчиняются звукомеру, ни один из них не исследовался с такой тщательностью. Неделя тревог и терзаний многому научила Лескова. Он знал, что плохая работа мельницы может быстро вывести из строя всю технологическую цепочку и что неполадки на мельницах – вовсе не редкое явление. Закатов как-то сказал Лескову с раздражением:

– Удивляюсь, что за открытие вы нашли в этом дурацком звукомере! Еще дедушка Крылов описал его принцип – пустая бочка гремит громче, вот и вся мудрость.

Лесков улыбался, он уже привык к тому, что свои приборы значительно больше увлекали Закатова, чем чужие. И была правда в его остроте: пустая мельница гремела громче, чем полная. Но это была не вся правда. Шум, издаваемый мельницей, являлся самым тонким и самым верным признаком ее работы. Это знал каждый рабочий-измельчитель, он ходил вокруг мельницы и вслушивался, ухо было главным его помощником, прибор только воспроизводил – более точно и объективно – слух человека. Но прибор мог работать и лучше, чем человек, в это Лесков верил.

Многое в успехе задуманного опыта зависело от измельчителя, обслуживающего экспериментальную мельницу. Лубянский выделил двух лучших рабочих: Николая Сухова и Алексея Фесекина. Лысому Николаю Лесков не порадовался: тот не являлся другом автоматики. Алексей Лескову нравился, он был восприимчивей к новому.

В первый же день испытаний Алексей подошел к Лескову, улыбаясь самой широкой из своих улыбок. Он кивнул головой на прибор, выполнявший с сегодняшнего дня главные из его функций.

– Слышит мельницу.

– Не только слышит, ведет мельницу, – поправил Лесков. Он спросил: – Нравится тебе наш регулятор? Как ты считаешь, справится автоматика сама, без человека?

– По сегодняшней руде производительности маловато, я бы добавил, – ответил Алексей.

– Завтра сам настроишь процесс на максимальную производительность. А регулятор будет ее держать.

– Нельзя все время по максимуму работать, – объяснил Алексей, снисходительно улыбаясь. – Руда пойдет крупная – забьем мельницу.

– Ты настрой, остальное – дело автомата, – возразил Лесков.

Он пришел на другое утро к началу смены. Алексей вручную отрегулировал подачу руды. Он с разных сторон подбегал к мельнице и слушал, как она гремит, словно выслушивал больное сердце. Три раза он менял нагрузку, потом объявил: «Максимум пятьдесят три тонны». Лесков настроил автомат на тот шум, что представлялся Алексею наилучшим. Измельчитель насмешливо улыбался, он уважал приборы, но себе верил больше. Затем он побежал наверх, посмотрел, сколько руды в бункерах, и крикнул, радостно посмеиваясь:

– Держись, товарищ Лесков, скоро новая руда, пойдет, покрупнее!

Лесков приказал каждые десять минут анализировать крупность руды. Пробу – ведро руды – отбирали с транспортера две работницы фабричной лаборатории: пожилая женщина и Маша, раньше работавшая на классификаторе. Пожилая трудилась молча и уверенно, Маша на все разевала рот, руда сыпалась у нее из ведра и сита.

Лесков, зная характер Маши, предупредил:

– Ни на что сейчас не отвлекаться, Машенька!

Руда менялась на глазах, среди мелочи уже попадались куски величиною с кулак и больше. Крупную руду было труднее молоть. Когда она шла, измельчители торопились прикрыть заслонку. Ироническая улыбка Алексея стала озадаченной, потом изумленной: мельница шумела по-прежнему, это был максимум того, что она могла перерабатывать, но тоннаж плавно снижался. Ни при каких условиях сам он не сумел бы так ровно держать наилучший режим измельчения. Но он еще не хотел сдаваться. Он быстро сказал:

– Ладно, сейчас насыплем мелочи, посмотрим, как тогда…

Он понесся на самую верхотуру, на площадку главных бункеров, где ходила транспортерная тележка, распределявшая руду по отдельным мельницам. Спустившись вниз, Алексей сообщил:

– Скоро мелочишку дадут.

Мелочь появилась через час. Теперь на транспортере кусков почти не было, шла щебенка, обильно перемешанная с пылью, – такую руду молоть было совсем легко. И, послушный командам чуткого регулятора, исполнительный механизм спешно открывал заслонку – тоннаж подаваемой в мельницу руды возрос до шестидесяти тонн в час, перевалил за шестьдесят, добирался к семидесяти. Лесков весело глядел на восхищенного измельчителя: он гордился своим умным прибором. Улыбка Алексея стала ликующей: он был покорен.

– Здорово! – сказал он. – Ну, здорово! На самой крыше ведет, ничего не скажу!

Но Лесков возразил, он лучше знал возможности регулятора:

– Нет, не на крыше, еще выше можно лезть. Настраивал ты по своему умению, завтра попробуем умение регулятора. Сам увидишь, какая разница.

В это утро мельницу настраивал тоже Алексей. Он принял ее от Сухова на стандартном ходу – сорок пять тонн в час – и снова поднял переработку до пятидесяти трех. А Лесков спокойно поставил задание на малый шум, на тот самый, которого боялись все измельчители, ибо он свидетельствовал о начинающемся «завале». Мощная масса, целая река руды, неслась по транспортеру в горло мельницы. Мельница работала тяжело – в нее из двух кранов хлестали струи воды толщиной в руку. Лесков неподвижно стоял перед щитом, он не видел, что около него скапливается толпа – из диспетчерской, передав телефон оператору, выскочила Катя, подошел Лубянский, появился Савчук. Пробоотборщица Маша, забыв о своих ситах, толкалась у самого щита. Не много было в жизни Лескова таких минут, решался самый важный вопрос: только ли заменяет человека автоматика или идет дальше человека, лучше работает, чем человек? Алексей, не вынеся напряжения и взглядов начальника, заметался, бросился к песковому желобу и возвратился встревоженный.

– Опасно, – сказал он хмуро. Впервые он даже не улыбался. – Скоро выхлестнут на пол пески, а мельницу завалит.

Лубянский тронул Лескова за локоть и озабоченно прошептал:

– Чуть пониже нагрузку, Александр Яковлевич, не хочется оскандалиться у всех на глазах.

Лесков не повернулся в его сторону, не ответил. Рядом с ним; такой же молчаливый и сосредоточенный, стоял Савчук, сзади на них напирал Закатов. Все они не спускали глаз с кривой песковой нагрузки – все больше возвращалось обратно плохо измельченной руды, мельницу забивало песками. Если их станет слишком много, мельница будет вращаться с тою же неистовой быстротой, но стальные шары, завязнувшие в песке, беспомощные, как детские игрушки, потеряют свою размольную способность – все, что по транспортерам загонят в мельницу, будет выброшено ею назад. Тут была грозная грань, отделявшая нормальную работу от аварийного состояния; самый опытный измельчитель боялся подойти к этой грани, чтобы не перейти ее. В цехе сознательно недогружали мельницы. «Держи агрегат впроголодь!» – требовали технологи. Жесткий режим Лубянского был прежде всего голодным режимом: все мельницы работали с твердо заданной недогрузкой, они могли давать больше, но этого не разрешали, не веря мастерству измельчителя. Сам измельчитель себе не верил: слишком уж серьезны были последствия любого маленького просчета. Если мельница и вырывалась в область высокой производительности, ее поспешно уводили назад, ниже, спокойнее… А бесстрашный и точный автомат Лескова вел процесс на самой грани, в точке перелома: он не боялся грозящей аварии, выговоров в приказе, понижения в должности. И Лесков с молчаливым ликованием видел, что регулятор безошибочно улавливает в грохоте, наполнявшем цех, малейшие признаки начинающегося «завала»; он искусно маневрировал, не давая мельнице заглохнуть, шарам – завязнуть. Пески росли все медленнее, скоро они перестали расти, песковая нагрузка была неслыханно огромной, но стабильной – ровная линия змеилась по самому краю диаграммы.

– Черт возьми! – выругался Савчук, облегченно улыбаясь. – Не прибор, индусский фокусник – на лезвии ножа танцует. Невероятный режим!

Лесков поправил, не отрываясь от диаграммы: – Нормальный режим, такой и надо теперь держать.

Внезапно крупность руды еще упала: из бункера шла новая партия материала. Песковая нагрузка стала быстро уменьшаться, она возвращалась к обычной. Мельница загремела громче, подъедая свои запасы. Алексей покинул площадку у пескового желоба – он больше часа не решался отсюда отойти – и радостно объявил:

– Ну, порядок, норма будет!

Но регулятор не признавал его норму, у него было свое задание. Глухо зарычал исполнительный механизм, заслонка с визгом оттянулась в предельное положение, до самых краев транспортера насыпалась теперь руда, рудная река выплескивалась через берега – куски падали с ленты на пол. И опять громовой грохот почувствовавшей временное облегчение мельницы становился глухим, опять росли пески, подбираясь к краю диаграммы и там застывая, – регулятор упрямо возвращал процесс на «лезвие ножа»; отныне это был нормальный ход.

Лесков подвел итоги испытанию:

– Я думаю, мы можем спокойно уходить от приборов: режим принят, и регулятор поведет его сам. – Он обратился к Лубянскому: – Разрешите испытывать мельницу недели две на этом максимальном режиме?

– Конечно, испытывайте! – воскликнул Лубянский. Он почувствовал огромное облегчение оттого, что регуляторы не оскандалились в присутствии Савчука. Он заметил директору с почтительной иронией: – Вероятно, другие мельницы этой секции придется немного придержать: флотация наша не справится с таким количеством пульпы. Или, может, вы нажмете на флотацию?

Савчук добродушно отмахнулся от ехидного вопроса Лубянского. Шумно смеясь, директор ударил по плечу раскрасневшегося, довольного Алексея. Он пригрозил измельчителю:

– Смотри, Алексей, снимем тебя с Николаем с доски почета: автомат вас переплюнул. Помнишь, как ты на нас нападал, что мало новой техники внедряем? А сегодня аж побледнел: страшноватой показалась техника.

Алексей ответил с уважением:

– Хороша штука – неслыханно идет!

Когда начальство разошлось, Лесков сказал измельчителю:

– Парад кончился, Алексей, начинается работа. Ты видел автомат в действии, я крепко надеюсь на твою помощь. Не мешай ему регулировать, следи, чтобы всё время была руда.

Алексей ответил, по-прежнему с восхищением глядя на регулятор:

– Не сомневайся, товарищ Лесков, в моей смене порядок обеспечен. Только расскажи, что и как, хочу сам настраивать по прибору.

Лесков раскрыл регулятор и показал, как он действует.

– Устроим для рабочих курсы по автоматике, там изучим основательней, – пообещал он.

Лесков с Закатовым отправились в лабораторию, оставив Селикова дежурить. Селиков сейчас же ушел во флотационное отделение, он не любил без дела стоять у налаженных приборов.

Алексей теперь не отрывался от самописцев. Он изучал кривые, покачивая утвердительно головой, – не нужно было больше бегать вокруг мельницы и выслушивать ее, все было видно на диаграмме. Прибор видел лучше человека; глаз еще не замечал перемен, пески росли где-то в корыте под бурлящей водой; много времени должно было пройти, пока они доберутся до горла мельницы, а на диаграмме уже поднималась вверх тоненькая черточка – безошибочный знак происшедших изменений.

Досыта насладившись великолепным зрелищем диаграммных кривых, Алексей подошел к пробоотборщицам. Сегодняшнее торжество регуляторов бросило отблеск и на него. Впервые за много дней Маша отнеслась к нему без обычного пренебрежения. Она даже не рассердилась на его самоуверенную – шире лица – улыбку.

– Хоть бы помог! – упрекнула она его, показывая на тяжелые сита с рудой, которые приходилось раскачивать на весу. – Руки отломило.

– Помочь можно, – согласился он с готовностью и, отстранив обеих работниц, принялся ловко перебрасывать руду на ситах. – А ты не верила, что все в профессора перейдем, – говорил он, грохоча и поднимая пыль. – Меньше профессора никого в цеху не останется, а кто постарше, тот в академики уйдет.

Этого она не стерпела.

– Уходи! – сказала она, в запальчивости пытаясь отнять у него сита. – А я здесь останусь. Слова от тебя серьезного не услышишь! Отдай сита и проваливай в академики, слышишь!

Алексей не отдал сита, пока полностью не обработал пробу. После того как руда была взвешена, он снова заговорил о том же:

– А чего тебя, Маша, это злит, насчет профессоров?. Неужто век тебе руду разделывать? По-моему, надо только радоваться, что так поворачивается дело.

Еще ни разу он так смело и свободно и, главное, продолжительно не разговаривал с ней, и она это оценила. Кроме того, и в улыбке его появилось что-то новое – решительное и неоспоримое, как приказ. Поражало и то, что он не оглядывался испуганно на мельницу, не бежал к ней сломя голову, обрывая разговор на полуслове, как бывало уже не раз. Она напомнила, что он на работе. Алексей пренебрежительно отмахнулся.

– Успею, – пробормотал он и прихвастнул:. – Не видала разве? Машине отдал распоряжение, чтобы сама командовала. Надежная штука!

И это она выслушала с уважением. А когда он, сделав крутой переход, предложил Маше вечером пойти в кино, она не воспротивилась.

– Только раньше времени не приходи! – сказала она. – Не выношу, когда ты сидишь без дела в женском общежитии.

– Приду точно вовремя, – заверил он. – Как автомат, не сомневайся!