Текст книги "Река прокладывает русло"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

3

Пустыхин летел в Черный Бор, зная, что встретит там Лескова, что будут новые споры и, может быть, новые неприятности. Пустыхин был уверен в себе. Сейчас, после удачно спроектированного нового завода, имя его было известно не только специалистам: о нем писали в центральных газетах. Баскаев назвал на коллегии их проектную контору уже не «неделинцами», как именовал раньше, а «пустыхинцами»… Дело, однако, меньше всего сводилось к его личному возвышению. Пустыхин был уже не тот, с кем недавно столкнулся Лесков. Все развивалось в стране, он не мог отставать. Многое, на что еще год назад он обрушивался насмешками и от чего открещивался как от неосуществимого, теперь казалось ему естественным и приемлемым. Пустыхин не догадывался о собственном развитии. Другие тоже не открывали в нем особенных перемен: он разбивался не один.

Но Пустыхин помнил о столкновениях в Лесковым. Он понимал, что его противник спорил не только с ним и нападал не только на него – Лесков сражался против того уровня техники, который представлял собою Пустыхин. Такая дискуссия не могла ограничиться стенами кабинетов. И перевод в Черный Бор Лесков принял, конечно, затем, чтоб на производстве осуществить свои революционные планы. Пустыхин с нетерпением, интересом и тревогой ожидал встречи с Лесковым. Если бы Лескову в самом деле удались его начинания, это означало бы, что в прошлой их схватке Пустыхин был неправ, что бы о не ни писали в газетах, как бы его ни хвалили в министерстве. Пустыхин с удивлением ловил себя на такой странной мысли, запальчиво ругался: вздор какой, после всеми признанной победы один победитель сомневается в ней!

Но чем полнее Пустыхин знакомился с положением в Черном Бору, тем становился спокойнее. Нигде не было и следа осуществления обширной программы, на которой настаивал Лесков. На медеплавильном заводе налаживалась стандартная, давно освоенная в других местах автоматика, на обогатительной фабрике возились с одним маловажным технологическим переделом, на остальных предприятиях дремала старина. Шуму было много: как и везде теперь, в Черном Бору шумели об автоматизации, но Пустыхин привык больше присматриваться, чем прислушиваться, грохот литавр и барабанов его не оглушал. Смотреть было не на что. Одного проницательного взгляда во время обхода обогатительной фабрики оказалось для Пустыхина довольно, чтобы уяснить истинное положение вещей. Вместе с Пустыхиным шагал по площадке классификаторов Лубянский; начальник цеха деятельно наводил тень на плетень, густо все покрывал лаком. Пустыхин кивал головой, посмеивался, речи Лубянского были напрасны: новая техника в этом цехе являлась не рывком вперед, а провалом – это было для Пустыхина азбучно ясно. Противник его на бумаге, на чертеже заносился в облака, а на грешной земле, около действующих машин, оказался в нетях.

Пустыхин понял, что откладывать дальше неизбежную беседу с Лесковым уже не следует.

Скоро представился и повод для такой беседы. Они встретились в коридоре местного проектного отдела, куда Лесков пришел уточнить какие-то исправления в чертежах.

Пустыхин потащил Лескова в укромное местечко, к окну.

– Ну-с, былинный Аника-воин! – заговорил он. – Не пора ли нам подвести некоторые итоги? Смотрел я вашу автоматику. Вроде не то получилось, о чем вы распространялись всего полгода назад!

Не то, – согласился Лесков. – То и не должно было получиться.

– Это еще почему? – изумился Пустыхин. – У вас что, две автоматики? Маленькая, когда я сам ее внедряю, и большая, когда предписываю внедрять ее другим? Вообще-то удобно, слов можно говорить много, а делают пусть другие. Я, между прочим, не знал, что и автоматика является одной из отраслей психотехники.

На эту насмешку Лесков ответил:

– Нет, автоматика одна. Но производства разные. Одно – еще не существующее, проектируемо, для него можно свободно выбирать все лучшее в технике. А другое существует, к нему надо приспосабливаться. Это мы и делаем.

В быстрых глазах Пустыхина вспыхнула издевка.

– Да, я наблюдал, как вы приспосабливаетесь. Из помощника технологии ваша автоматика превратилась в ее деспота. Все работает только ради того, чтоб регуляторы могли спокойно качать воду. Неужели вы сами не видите, что маленькая ваша сегодняшняя автоматика давит и опутывает фабрику, как цепь? Неужели, вы не понимаете, что она существует лишь потому, что строжайше запрещено работать лучше, чем предписано, – сегодня то же, что вчера, завтра то же, что сегодня! Если это – развитие, то что вы называете деградацией?

Лесков стал возражать. Их автоматика – еще ребенок, без пеленок ей нельзя. Вот ее и спеленали потуже. Но от того, что ребенок не умеет ходить и бегать, как взрослый, никто не называет его деградирующим – так, с пустячка, с беспомощности начинается всякое развитие. Подождите, этот спеленатый ребенок еще побьет рекорды скорости!

И тут Пустыхин нанес свой главный удар.

–. Ну, хорошо, допустим, ребенок, а не инвалид, каким он мне кажется. Но ведь ребенок этот не вами создан, это ведь все стандартные, только слегка вами подправленные регуляторы. И вы с ними мучаетесь, всю фабрику лихорадит оттого, что на одном маленьком участке ей привита автоматика. Так что бы произошло с тем заводом, который мы с вами недавно проектировали? Вы там всюду насовывали экспериментальные, еще нигде не испробованные модели, требовали разработки новых механизмов специально для нашего завода. И вот я спрашиваю: если тут вы мучаетесь, то какой бы кошмар вы устроили там? Сколько бы лет мы потеряли на освоении? Сколько миллионов бы все это стоило?

Но если Пустыхин был не прежним, то Лесков набрался опытности. Он слушал Пустыхина с улыбкой, хотя у него не было ответа на пустыхинские жестокие вопросы. Пока тот говорил, Лесков вспоминал еще более жестокое: «Прекратите кошмар автоматики!» Что ж, он вынес тогда Надино осуждение, насмешки Пустыхина вынести легче.

Он ответил Пустыхину с вежливой рассудительностью: – Во многом вы правы, Петр Фаддеевич, я признал это раньше, признаю и теперь. Мне кажется, однако, вы не понимаете сути моей теперешней работы, как не понимали моих прежних требований.

Пустыхин предложил с задором:

– А вы растолкуйте, может, и пойму. Уверяю вас, я не такой уж тупица.

Лесков сказал холодно:

– Тогда, в проектной конторе, я требовал радикального технического скачка…

– Вот именно! Немедленной революции в технике, – на меньшее вы не были согласны. Но ведь она была неосуществима.

– Возможно. Я зарывался, и меня побили. Но требовать я должен был.

– Не понимаю все же, дорогой Александр Яковлевич…

– Сейчас поймете. Впрочем, я уже разъяснил это. Проектировщик создает совершенно новое предприятие. Надо добиваться, чтоб оно действительно было ново. Это – творчество, а творчество без полета немыслимо.

– Понятно, – сказал Пустыхин насмешливо. – А если сейчас вы нового производства не создаете, то творчества у вас нет, а одно ремесло, и нельзя от вас требовать полета. Прекрасное рассуждение, им можно любое крохоборство оправдать и облагородить!

– Вы приписываете мне свои собственные рассуждения, – спокойно возразил Лесков. – Дайте мне высказаться, и вы увидите, что дело не так просто.

– Александр Яковлевич, я уже полчаса только и прошу вас высказаться!

– Моя теперешняя работа – мелочь, спорить не буду. Но эта мелочь несет в себе революцию не меньше той, которой я требовал в чертежах проекта.

Пустыхин удивился:

– Революцию? В производстве? Побойтесь самого себя, если бога не боитесь! Та же технология, те же машины…

– Души иные, – прервал его Лесков. – Об этой революции я и говорю – о перевороте в отношении людей к производству. Регуляторы мои маловажны, согласен, но они потрясают рабочих. Труд их становится иным, легче и умнее. Они сами поднимаются на новую ступень, это – следствие моей работы. Люди начинают жить автоматикой, большего я пока не могу требовать.

Пустыхин с ироническим уважением покачал головой.

– Однако вы закрутили, не ожидал. От переворотов в технике вдруг скакнули к переворотам в психологии. Мысль, впрочем, здесь есть, надо в ней разобраться.

– Разбирайтесь, не возражаю, – поспешно сказал Лесков, обрадованный тем, что легко выпутался из трудного спора.

4

Лесков не торопился с разработкой проекта полной автоматизации фабрики. Он помнил о прежних провалах и давал мыслям устояться. Он прикидывал и рассчитывал, принимал и отвергал. Стол его был завален литературой по обогащению.

Настал день, когда он вызвал Закатова и поделился с ним идеей комплексной автоматизации обогатительного процесса.

– Всю цепочку? – переспрашивал потрясенный Закатов. – Вы это серьезно, Александр Яковлевич? От подачи руды на фабрику до контроля потерь металлов в хвостах?..

Лесков утвердительно кивал головой. Закатов долго не мог успокоиться. Он выдвинул ряд общих возражений. Знает ли Лесков, что такая работа по плечу лишь специализированному институту, а не их в конце концов жалкой лаборатории? Пусть Москва занимается мировыми проблемами, на кой черт нам лезть в это дело? И деньги! Где они возьмут миллионы, требуемые для проведения этого плана?

Лесков пункт за пунктом разбивал возражения. Дорогой Михаил Ефимович, творит не тот, кому по штатному расписанию положено ходить в творцах, а тот, кто может творить. Они способны взвалить себе на плечи подобное задание, этим все сказано. Что касается денег, – будет грамотный проект – дадут и деньги.

– Давайте подбирать аппаратуру для автоматизации каждого узла, – предложил Закатов, понемногу загораясь.

Тут затруднения вставали одно за другим. Промышленность выпускала ограниченный ассортимент приборов, среди них не было тех, что требовались.

– Черт знает что! – ругался раздраженный Закатов, расшвыривая по столу каталоги. – Самое живое и передовое дело – автоматика, а заводы выпускают ту же аппаратуру, что двадцать лет назад, – ртутные и мембранные расходомеры, допотопная пневматика. Потрясающая косность! Слушайте, мне кое-что явилось в голову.

Он схватил кусок ватмана и стал набрасывать схему придуманного тут же нового прибора. Лесков с улыбкой остановил его и отодвинул в сторону ватман. Закатов, увлекаясь деталями, часто забывал о существе. Каждый намек на затруднение, одно слово «проблема» немедленно рождали у него поток ослепительных и не всегда вздорных идей. Он лаже книги читал с трудом: мысли авторов путались с его собственными, улучшавшими только что прочитанное, это страшно мешало разбираться в изложении. Недоброжелатели острили о нем: «Дайте на вечер Закатову школьный учебник физики – утром он представит пятнадцать усовершенствований в пятнадцати областях техники».

Так, обсуждая каждую стадию и звено технологической линии – Лесков недаром в эти дни изучал обогатительную литературу, – они установили, что весь процесс на фабрике поддается автоматизации. Лесков записывал результаты обсуждения, и, когда оно было закончено, техническая революция в обогатительном процессе совершилась, пока только в карандаше, даже не в туши..

– Теперь денег и людей – все закипит! – нетерпеливо сказал Закатов.

– Будут деньги и люди, – повторил Лесков.

Он знал, что еще много дней должно пройти, пока первые автоматы заработают на дробилках и мельницах. Он гнул свою линию, не обращая внимания на подстегивания Закатова и звонки Савчука; тот тоже выражал нетерпение. Для новых споров с плановиками нужно было хорошо подготовиться. Лесков готовился тщательно. Схемы, занесенные в тетрадь, часто менялись. Лесков иногда прямо в цеху вынимал записную книжку и черкал в ней. Когда он во флотационном отделении расправлялся подобным образом с намеченной линией регуляторов, к нему подошла Надя.

– К нам подбираетесь? – неприязненно спросила она. – К вам, – подтвердил Лесков. – Не нравится?

– Если поставите такие же регуляторы, как у измельчителей, вряд ли кому это понравится, – возразила она. – Слишком уж над ними все трясутся.

Лесков стал объяснять, что новая автоматика не потребует большого ухода. Надя отговорилась занятостью и ушла, не дослушав. Лесков пожал плечами и снова, взялся за блокнот, потом с досадой захлопнул его. Он недоумевал. Надя в последнее время держала себя сухо, при посторонних говорила с ним вызывающе резко. Лесков понимал, что это отзвук споров, возникших при наладке регуляторов, но это было странно, он ведь извинился тогда перед ней, по-хорошему извинился, признал свою неправоту. И она как будто простила его, разговаривала дружелюбно и мирно. Ему казалось, что отношения у них наладились – деловые, искренние отношения, те самые, какие нужны. Но уже на другой день, после беседы на площадке, Надю словно подменили: она еле здоровалась, глядела мимо Лескова. Лескову пришло в голову, что тут сказывается влияние Селикова, тот с недовольством следил за ними, когда они вынужденно перекидывались несколькими словами. Селиков мог уверить Надю, что Лесков собирается ухаживать за нею и для этого пускается в объяснения и извинения. Мысль эта была Лескову очень неприятна.

Лесков все больше убеждался в том, что нужно снова поговорить с Надей. Скоро придется разворачивать обширные работы в ее флотационном отделении, без взаимной помощи работа эта пойдет со скрипом. Он теперь часто думал об этом, даже в лаборатории за стендом вспоминал Надю, ее недовольное лицо, хмурые ответы. «Надо, надо потолковать! – думал он. – В конце концов дело этого требует, а так чепуха какая-то, поссорились неизвестно из-за чего».

Вскоре представился и повод для объяснении.

Лесков, выйдя из цеха, увидел впереди Надю. Она, – как и он, выбрала не широкое шоссе, а кривую горную тропку. Лесков сам удивился тому, как вдруг шумно застучало его сердце. – «Дурак, ты, кажется, трусишь! – сказал он себе сердито. – Догони и ее и поговори!» Но это было нелегко – догнать Надю. Она прыгала с камушка на камушек, обычным шагом Лесков не поспевал за ней, а пуститься в бег он не осмеливался.

– Здравствуйте еще раз! – сказал он, наконец догнав ее. – Мы ведь с вами сегодня виделись?

– Здравствуйте! – сказала она, не поворачивая головы.

Некоторое время они двигались молча. Надя легко шла по тропке, а Лесков неуклюже прыгал возле нее прямо по склону. При такой нелепой ходьбе разговаривать было немыслимо, но он в нетерпении слепо ринулся в объяснение.

– Слушайте, – сказал он. – Я хотел спросить: вы что, сердитесь на меня?

Она ответила, не поворачивая головы:

– Ну вот еще! За что мне на вас сердиться?

Он продолжал, все более смущаясь:

– Может, мне показалось? Вы совсем по-другому держитесь, чем раньше.

– Не понимаю, – сказала она нетерпеливо. – Один раз вы уже извинились за грубость. А сейчас вы чего, собственно, добиваетесь?

Он хмуро ответил:

– По-честному, от вас лично я ничего не добиваюсь. Просто нам предстоит совместно работать над сложными проблемами и вот нужно установить хороший деловой контакт…

– Значит, это чисто деловая беседа? – сердито спросила она. – Тогда зачем вы выбираете такое неподходящее место? – Деловые разговоры лучше вести в кабинете Савчука при свидетелях. Если у вас имеются ко мне претензии, прошу их высказать именно там.

Он еще пытался продолжать объяснение:

– Ну, при свидетелях не обо всем можно. Мне вот кажется, что вами командуют настроения. Но почему на мою долю отпущены только плохие ваши настроения, непонятно.

– А я удивляюсь вашей проницательности, – отозвалась она еще сердитей. – Как это вы вообще разглядели, что у меня бывают настроения? Мне думалось, я для вас вроде винтика в вашем регуляторе, одна из деталей технологического процесса. Нужен этот процесс, волей-неволей приходится иметь дело со всеми его деталями, в том числе и с начальниками. Не нужен, можно и не обращать внимания, будто их и нет. Что разве не такое у вас отношение к людям?

Он даже вспотел от нелепости своего положения и раскаивался, что начал этот рискованный разговор.

– Вы, конечно, сами знаете, что сильно преувеличиваете, – заметил он, пытаясь улыбнуться. – Возможно, я суховат с людьми, но не с вами…

Надя быстро взглянула на него.

– Вам куда? – спросила она…

– Сюда, – проговорил он хмуро, показывая рукой на единственную тропку.

– А мне в другую сторону. До свидания!

И, прежде чем он успел ответить, она побежала вниз по склону. Оскорбленный, он посмотрел ей вслед и поплелся по тропинке. Так ему и надо! Раньше нужно проверить брод, а потом соваться в воду. И вообще, что ему за горе, какое у нее настроение? Он чуть ли не влюбленного из себя разыграл, она так, вероятно, и примет это.

– К чертовой матери! – мстительно сказал он вслух. – Сперва Анечка, потом Анюта, потом эта Надя, потом еще кто-нибудь. Когда ты наконец поймешь, что роль Казановы не про тебя? Оставь эти шутки Селикову. А о делах, в самом деле, можно дотолковаться и у Савчука.

Лесков давно скрылся за кустами, а Надя продолжала бежать, словно за ней гнались. Она влетела в комнату запыхавшаяся и красная. Катя, валявшаяся в постели после ночной смены, в испуге вскочила: она еще не видела подругу такой возбужденной.

– Все понимаю! – торжествующе крикнула Катя, спуская голые ноги на пол. – Был важный разговор с нужным человеком, так? Запиши под номером вторым, после Сережи, и не задавайся. Пока до десятого номера не доберешься, все равно не разрешу по-серьезному влюбляться! Рассказывай, рассказывай: кто и что?

Надя, раздеваясь, стала рассказывать. Катя жадно слушала, в нетерпении перебивала. Есть один человек; она, Надя, с ним старается не разговаривать из-за его всегдашней грубости. («Вот нахал! – вознегодовала Катя. – Еще грубить осмеливается!») Сейчас он привязался, вздумал провожать ее и извиняться. Она, конечно, отрезала: отстаньте, объяснения ваши мне неинтересны. А потом объявила: у нас дороги разные, вам – сюда, мне – туда. И сейчас же убежала. («А он? – в восторге спрашивала Катя, она любила решительные расправы с поклонниками. – Он что, Надя?») Он? он ничего, он стоял, у него было жалкое лицо. Она убежала, а он ни слова больше не сказал, все стоял на одном месте.

Катя глубоко вздохнула и поцеловала подругу.

– Вот видишь! – сказала она с ликованием. – Сколько раз я тебе говорила, что если человек по-настоящему полюбит, значит, хороший парень. По всему видно, он просто замечательный. Теперь признавайся: кто? Тот самый, о ком я говорила?

5

Развитие совершалось своим – порядком: глубинные воды катились неудержимо вперед, пена взлетала до небес Все это были разные стороны одного процесса, а заинтересованным людям казалось, что между ними непримиримое противоречие.

Лесков двинулся штурмовать крепость своих противников во всеоружии. Он вывалил на стол Двоеглазову объяснительные записки, схемы, спецификации; тот только обалдело моргал на них за толстыми, в палец, стеклами. Заговорить Лескову не удалось, Двоеглазов сразу прервал его:

– Минуточку, товарищ Лесков, бумажечка для вас, утром получили. – Он хлопал обеими ладонями по папкам, словно бумажка была пеньком и кололась при ударе. – Вот она, – сказал он, извлекая ее из нижнего ящика стола. – Ответ на наш рапорт, полюбуйтесь!

Этим, точно, следовало любоваться. Лесков в восхищении перечитывал ответ – были еще умные головы на свете! Каждый пункт взвешивался, с ними соглашались: да, пневматика в мокром цехе лучше, да, стоит менять монтаж на ходу – монтируют не на неделю, на года, ничего страшного нет в этом, в ломке плана. Одно только им предлагали: не найдете применение электронным регуляторам, сообщите – другие заводы с руками оторвут. Двоеглазов, улыбаясь, наблюдал за Лесковым. Лесков воскликнул:

– Вот видите, я был прав, даже в Москве признали, а вы не верили!

Плановик педантично возразил:

– Если бы я не верил, что вы правы, я бы этого рапорта в Москву не посылал и коэффициента на новую технику – для временной поддержки – не разрешил. Спорил я единственно затем, чтобы порядок не превратили в анархию. Ну-с, слушаю, какие еще перевороты вы задумали?

Лесков весело заметил:

– Мы, конечно, электронных регуляторов не отдадим: и у нас применение им найдется.

Двоеглазов согласился:

– Можно и не отдавать: хороший хозяин добром не разбрасывается.

Лесков наконец перешел к делу. Он поделился своими терзаниями: плохо работают его приборы, ради них на всей фабрике нужно вводить специальный режим. У него возникла мысль продолжить автоматизацию дальше, на всех звеньях установить регуляторы. Но на это нужны большие средства…

Двоеглазов, сморщившись, словно у него болели зубы, с досадой возразил:

– Удивительный вы человек, товарищ Лесков! Вечно путаете божий дар с яичницей. Представите готовую схему – будем разговаривать о больших средствах. Пока, насколько я понимаю, вас допекает только одно – разработка опытных приборов. На это много не понадобится.

– Все же не меньше миллиона, – ответил Лесков, стараясь говорить спокойно.

Двоеглазов даже подпрыгнул на месте. Привстав, он зловеще придвинул свои очки к глазам Лескова, тот отодвинулся: сквозь стекла очков глаза плановика казались огромными холодными, как у спрута.

Двоеглазов воскликнул:

– Не меньше миллиона?! Посреди года такую сумму? Да вы в своем уме, дорогой товарищ?!

На это Лесков ответил с глубокой убежденностью:

– В своем, Данил Семенович. Уж какой это ум, не знаю, но свой!

Двоеглазов негодующе фыркнул:

– Свой! А собственную работу черните!

Лесков тихо ответил:

– Я ничего не черню. Регуляторы в самом деле работают неважно.

– У меня другие сведения, – отрезал Двоеглазов. Он помолчал, потом снова заговорил, как всегда, безапелляционно: – Никакие разговоров о миллионе на новую тему, ибо темы еще нет. Будем писать в Москву доклад с просьбой ее утвердить вне очереди – можете в докладе хоть десять миллионов запрашивать. Пока начну авансировать понемногу, но не зарываться, ясно? – Он встал и пошел грудью на Лескова. Лесков тоже встал. – Вчера товарищ Савчук рассказывал о ваших новых планах, совсем иначе рассказывал, по-деловому. Вам у него учиться надо. – Он передразнил Лескова: – «Установленные регуляторы работают плохо, нужно к ним еще добавлять регуляторы». Да за одну такую формулировку влепят, и поделом. Напишем, как положено: установили регуляторы – первое крупное достижение, нужно добиваться следующего успеха, другие регуляторы внедрять. Соображаете разницу?

Лесков вышел от Двоеглазова смеющийся и веселый: первое укрепление было взято без особого боя, еще и похвалили, вместо того, чтобы обругать. На следующий форт – на самого Кабакова – он наступал уже без страха. Прорвавшись в кабинет вне очереди, Лесков положил на стол Кабакова телеграмму в две страницы на машинке. Кабаков в изумлении читал предписание от своего имени московскому представителю добиться сверх всяких фондов оборудования и материалов – всего тридцать восемь позиций без примечаний, в примечании еще семь пунктов. Он неодобрительно покачал головой.

– Беспорядок плодишь, товарищ Лесков. Ведь это что же, плюнуть на всякое плановое снабжение?

Еще недавно Лескова смутило бы такое осуждение. Именно этот аргумент, будто он отвергает плановую систему, выдвинул против него Баскаев, и Лесков отступил, не найдя возражений. Но с той поры прошло немало времени, Лесков познакомился с производством и знал, что оно вовсе не так застыло в своей плановой завершенности, каким его любят изображать. Это живой организм, производство, оно гибче и поворотливей сдавивших его норм, и задание, бывало, менялось на ходу, и планы спускали новые, и «беспорядок» можно было «плодить», если только он помогал делу.

Уверенный, что Кабаков знает все это не хуже, ёго, Лесков разъяснил с улыбкой:

– Иначе не выходит, Григорий Викторович. По плану нужно нам ждать следующего года. За это время мы горы перевернем. Придется рискнуть.

Кабаков тоже усмехнулся:

– Смотрите, чтобы горы ваши не родили мышь, бывает!

Он протянул Лескову подписанную телеграмму.

– Отправляй свое творение. Дадут мне нагоняй за него, не обижайся, честно поделюсь с тобой.

Таково было глубинное течение. А наверху разрасталась шумиха вокруг нескольких налаженных регуляторов. Автоматизированный передел стал популярен в Черном Бору. На верхней площадке появился корреспондент местной газеты, его отчет с портретами Лубянского и Закатова носил торжественное название: «Поступь новой эпохи» – и имел не менее выразительный подзаголовок: «Лиха беда – начало». Профсоюзные деятели теперь на каждом собрании говорили об автоматах, плановики вписывали внедрение автоматики в свои отчеты, бухгалтеры подсчитывали снижение себестоимости продукции от сокращения нескольких рабочих. По приказу начальника комбината на Лескова и группу его сотрудников пролилась крупная денежная премия: рычаги регуляторов приподняли заветный крючок – какую-то графу в каком-то поощрительном параграфе некоей важной инструкции по внедрению новой техники. К удивлению Лескова, шумиху возглавил Лубянский, он раздувал ее, даже предложил Лескову написать для центральной печати статью. Лесков отказался, статья появилась в техническом бюллетене министерства за подписью одного Лубянского. В ней не было ни слова о просчетах и срывах, зато подробно сравнивались старые и новые показатели. Автоматы вели процесс, каждая цифра и диаграмма кричала об этом. Лесков в негодовании сказал Лубянскому:

– Послушайте, что же это такое? Вы показуху расписываете! Это же барабанный бой и художественный свист, одни достижения!

Лубянский оправдывался:

– Некоторая показуха необходима: трудности наши относительны, завтра их не будет, а успех абсолютен, он усиливается, а не проходит. Я старался акцентировать на существенном, а не на мелочах. Неужели вы против этого?

Статья незамеченной не прошла, через некоторое время в Черный Бор со всех концов страны посыпались письма. Проблема автоматического регулирования плотности пульпы живо занимала гидрометаллуртические, химические и цементные заводы. Как-то утром Лескову позвонил Кабаков и сообщил, что министерство посылает в Черный Бор бригаду специалистов по автоматике: ленинградцы и москвичи будут изучать их достижения. Лесков в отчаянии выругался. Какие еще достижения, что за парады, кругом сплошные неполадки – голову над водой еле держим! Кабаков захохотал в телефон – Лесков впервые слышал его смеющийся голос. Что же, показывай неполадки, товарищ Лесков, раз уж нет достижений, на неполадках люди тоже учатся! В общем, готовься встречать собратьев по приборам.

Хуже всего было то, что Лескова разрывали на части по пустякам: вызывали в редакцию газеты и в клуб на собеседования, просили читать публичные лекции, требовали на совещания по соцсоревнованию, по техпропаганде, по техучебе. Тема этих бдений была неизменно одна и та же: достижения лаборатории в автоматизации производственных процессов комбината. Лесков вскоре понял, что если не отобьется от этого мутного потока ринувшихся на него популяризаторов и организаторов, то жизнь его иссякнет на заседательских стульях. Он написал в технический отдел, вызвавший его на очередное пустопорожнее совещание, дерзкую записку: «Явиться для обсуждения внедрения в производство новой техники не могу, так как занят внедрением новой техники». В Черном Бору встречались любители острого слова, записке Лескова посмеялись, но помощи от нее, оказалось, кот наплакал. Труднее всего было отделаться от руководителей черноборского научно-технического общества ОНТИ. Эти люди, два инженера – низенький, худой, и высокий, толстый, – были существами с потрясающей силой проникновения в любую щель. Они бегали по предприятиям, возникали в кабинетах, появлялись в президиумах совещаний. В кабинете Лескова каждые полчаса звонили телефоны – то низенький, то высокий упрашивали прочитать лекцию по регуляторам.

– Да ведь в тематике у нас она стоит! – умолкли они поочередно. – Все разделы выполнили, а по автоматике провал: ни одной беседы и лекции.

Чтобы покончить с этими приставаниями, Лесков дал согласие, но ужаснулся, когда ему предъявили график: лекция была на одну тему, но мест, где следовало ее прочитать, указали свыше двадцати.

Первое выступление состоялось в клубе на окраине. В назначенное время слушатели не явились, и Лескову пришлось прождать около часа, пока высокий, толстый – он был в этот день организатором – бегал собирать народ. Всего явилось семеро случайных людей, автоматика их не интересовала, они зевали и с тоской ждали конца. Лесков вышел с лекции с чувством стыда за себя и с сознанием, что три часа времени глупо потеряны. Но высокий руководитель из ОНТИ был в восторге..

– Открыли счет в графике! – ликовал он. – Вы думаете, много найдется городов, где читаются лекции по автоматике? А у нас глушь, и нате – самые передовые идеи обсуждаем!

Решение Лескова плюнуть на графики и не читать никаких лекций ошеломило его.

– Да мы оплатим вам все расходы, каждый потерянный час оплатим! – твердил он.

Больше, впрочем, ни толстый инженер, ни его тонкий напарник не звонили: Лесков с достаточной убедительностью послал их к черту.