Текст книги "Поиск-82: Приключения. Фантастика"

Автор книги: Сергей Другаль

Соавторы: Феликс Сузин,Евгений Нагорнов,Владимир Белоглазкин,Александр Генералов,Владимир Печенкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

– Не токмо частоколом да рвом города крепки, но паче того стойкостью ратников. Истинно говорю тебе: ежели о единении душ человеческих пещись не будем – рухнет твой храм справедливости, как башня Вавилонская!

– Довольно, поп! Про церковь не ко времени речи твои...

Гореванов устало закрыл глаза. Прав отец Тихон, церковь строить нужно. Частокол вокруг станицы – тоже... Комендант заворовался, поп развоевался, а атаман... Атаман во всем себе укор видит...

Очнулся, чье-то дыхание услыша.

– Прости, отец Тихон.

Но нет попа, ушел, оставя атамана с думами наедине. А на полу у двери Ахмет сидит, ноги калачиком.

– Ахмет, разве я звал тебя?

Татарин вскочил.

– Морда твоя шибко плохой стал. Айда в степь гулять. Сидеть худо, на коне скакать надо. Башка, сердце, брюхо, все здоровый будет.

– Седлай. Молодец ты, Ахмет.

Светлая ночь над степью. Звездочка в заре бессонной купается. Мчатся кони, едва касаясь копытами молодой травы. Не дай бог атаману душой ослабеть! А и чем не атаман, коли третий год живет вольная станица – искра справедливости среди беззакония российского. Дал бы бог лето доброе, и взрастут обильные хлеба сакмарские, наполнятся закрома... И приспеет время строить крепость, церковь. Прав отец Тихон, не хлебом единым города крепки.

И взросли осенью обильные хлеба. И сыта была вольная станица. Но...

4

1 ноября 1727 года Верховный тайный совет распорядился выслать на Сакмару военный отряд Казанского гарнизона и яицких казаков. Командиру отряда предписывалось:

«Беглых воротить в распоряжение управителя казенных заводов генерала де Геннина, который бы разослал их в разные слободы, где кто жил, и впредь смотреть за ними накрепко. Ивашку же Гореванова отослать к Сибирскому губернатору под караулом и велеть по исследовании дела и за показанную его в Сакмаре противность учинить указ, чему он будет достоин».

Казанское воинство в поход выступило без промедления, дорогами зимними, дабы станице беглой разгром учинить до лета, до травы молодой, пока у башкирцев кони голодны и худы, не то башкирцы, бунтовщики известные, кабы с Горевановым не стакнулись.

Горькой сиротою плачет над степью метель. Кое-где серая гривка сухой травы к белому снегу клонится, горестно припадает. Дороги замело, торить их некому. Пусто, уныло, боязно в зимней степи. Всякая живность хоронится в норы, притаилась, дремлет.

Человеку неймется, в тепле не сидится. По бездорожью сугробному, метелью укутанный, скачет калмык со стороны закатной. Либо башкирец с полунощной. Либо казак со стороны восходной. На Сакмару скачут, вести несут. Такие вести – не дай господь...

Калмык в станице не задержится – лишь есаулу торговому Овсянникову шепнет: идут-де во множестве на Сакмару люди воинские, пеши и конны, с пушками и обозами – и умчится в метель, в степь. Башкирец, с коня слезая, застучит плетью в окно есаула Ахметки, упредит: из Уфы драгуны идут! – нахлобучит малахай и прочь, прочь, не досталось бы в чужом пиру, похмелье. Казак дозорный в избу к есаулу Порохову невесело войдет: атаман Арапов яицких служивых на коня поднял, сотни их готовы на Сакмару кинуться.

Грозные вести с трех сторон. Встречай, станица вольная, незваных гостей со всех волостей. А угощать нечем: припасу воинского – противу шайки бродячей отбиться довольно, от яицких сотен – с божьей помощью устоять, но царевы полки воевать не с руки. И ни крепости, ни вала, ни рва. Соседям зла не причиняя, и от них напасти не чаяли. От заводов, дьяков, воевод, казалось, далеко ушли, не достанут. И лежала станица Сакмарская посереди степи, ничем от беды не прикрытая.

Порохов негодовал, горячился:

– Ужель за печью сидя погибели дожидаться? Слухи ловим, надобно и самим на ворога поглядеть. А как русский глазам не верит, то и пощупать, сколь он крепок. Вели, атаман, конной сотней выступить!

Репьев, обороне всей голова, с тем же в согласии:

– Для сражения генеральского сил нету у нас. Посему надлежит стратегию вести комариную: кусать неприятеля на подступах дальних. Осударь Петр Лексеич, бывалоча, под Азовом допрежь баталии...

– За царем вся держава стояла, за нами бабы да ребятенки. Рисковать возможно ли? – Гореванов сомневался. – Прослыша, что мы конницу в налет услали, Арапов нагрянуть не преминет.

– Арапов себе на уме, до приходу казанских полков с места не тронется. Коль и нагрянет, устоит противу него мужицкая пехота. Дерзай, атаман, мешкать негоже.

Знал Гореванов: не выстоять, обречены. И есаулы знали, хоть ни один про то не заикнулся. Но покорно гибели ожидать не пристало.

– С богом, Василий!

Увел Васька конную сотню на закат. И как сгинул. Ни слуху, ни духу. Да отколь и слухам быть: боятся кочевники на Сакмару ехать, откочевали в урочища дальние. Добро, хоть Арапов в Яицком городке смирно сидит, своего часу выжидает.

Ахмет с десятком соплеменников в сторону башкирскую рыскал: не видать ли, не слыхать ли уфимских карателей? Но уфимский воевода поспешал осторожно, тоже подхода казанского воинства ждал. И трудно ему с обозами, с артиллерией идти по занесенной снегами степи.

Как-то в полдень – ветер утих, солнышко проглянуло, дали прояснились – углядел Ахмет верстах в двадцати от станицы темное пятно на белом снегу. Будто таракан по праздничной скатерке ползет... Ближе подъехали – то лошадь с кибиткой.

– Кого шайтан несет? Купчишки ноне десятой дорогой Сакмару обходят. Не лазутчик ли уфимский?

Подскакали. Из кибитки малахай выглянул, под ним усы в куржаке.

– Кто таков? Куды путь?

Под усами зубы улыбкой.

– А, знакомый! Хвала аллаху! – Собачья рукавица малахай приподняла. – Не узнаешь, казак? Касым я, из улуса бая Тахтарбая. В башанлыкской тюрьме сидел, твой атаман Гореван меня отпустил...

– Помню тебя, Касым. Каким ветром занесло так далеко от улуса? Или Тахтарбай сделал тебя купцом?

– Пусть сдохнет Тахтарбай, сын свиньи! Гляди, друг. – Касым сдернул малахай, сдвинул грязную тряпицу на голове – вместо правого уха запекшаяся рана.

– Вах! Кому понадобилось твое ухо?

– Тахтарбай за провинности отрезал, сулил и башку отрубить. Я не стал того дожидаться, коня украл, кибитку украл у бая, ушел. К Горевану ушел.

– Недоброе время выбрал. Идет войско на нас царево.

– Слышал. Гореван хорош, справедливый. Пусть лучше рядом с ним мою башку рубят, чем Тахтарбай...

– Айда, коли так. Кто там у тебя в кибитке шевелится?

– Баба, малайка. Ничего, моя баба к седлу привычна, сын растет батыром, Горевану обузой не станут.

5

Держали совет: где пригоже неприятеля встретить боем, как малые свои силы расставить. Комендант Овсянников крайние избы земляными накидями укрепил, на въездах уличных поставил рогатки для заслона от конницы. Все, кто свычен ружейному бою, по местам определены, порох роздан...

Ввалился в избу человек, в куржаке весь, в снегу. Башлык развязал.

– Васька, бес копченый, жив!! Уж видеть не чаяли! За двадцать-то ден мог бы гонца прислать!

– Двоих посылал, аль не дошли? Стало быть, вечная память казакам, товарищам погинувшим... – Порохов бросил треух в угол, тулуп расстегнул, повалился на лавку. Он почернел, обморожен, щеки запали. В тепле отяжелел, голова устало склонилась.

– Сказывай, каково гулялось? Все ль, окромя гонцов, воротились?

– Осьмнадцать казаков под снегом лежат... Четверо сильно поранены. Вишь, гулянка-то с пляскою была... Но и мы им пляс развеселый наладили, под бубенцы серебряны!

Поднялся с трудом, к двери пошел.

– Васька, ты не ранен?

– Э, безделка. Пуля вскользь по ребру погладила, а я щекотки боюсь, вот и ежусь.

У порога взял кожаную седельную суму, к столу принес – звякнула тяжко сума о столешницу.

– Трофеи, знать-то! – потянулся Репьев к завязкам. – Ба, деньги!

Порохов тускло, без радости глядел, как солдат горстью загреб из сумы серебряные монеты.

– Кого пограбил? – строго спросил Гореванов.

– Трофей, солдат верно баял. – Васька тер воспаленные глаза грязными пальцами. – Вишь, господь милостив к нам был, погоду наслал самую воровскую – буран, конской гривы не разглядеть. Мы сторонкою, себя не оказывая, в зад им зашли...

– В арьергард, – поправил Репьев.

– ...Наскоками хвосты им трепали. Выскочим из бурана, шум сотворим – и ищи-свищи. Да однова на обоз и натакались. Охрана не ждала нас. Покуда очухались драгуны, мы обоз погромили изрядно! У меня на деньги нюх, что у пса на мясо: возок под железом враз приметил, конвой саблями усмирили, офицера из пистоля...

– Сколь казаков оставил за те деньги? – спросил Гореванов.

– Девятерых не досчитались... Ох, братцы мои, какую силищу противу нас кинули! Убоялась царица Сакмарской станицы! Устрашилась паче ханства Крымского! Гордитесь, есаулы! Атаман, кличь сюды Фильку Соловарова, у него в Яицком городке родня завелась, пущай потолкует хитро. За это вот серебро ихнюю старшину подкупить бы, чтоб яицкие противу нас не ходили. Ей-бо, Ивашка!.. Да чегой-то вы рожи воротите?

Репьев ответил:

– Филька семью загодя в Яицкий городок услал, а запрошлой ночью сам убег.

Порохов лицом потемнел еще больше.

Репьев серебро лямкой увязал, к атаману подвинул. Стал у Порохова распытывать, каково неприятельских региментов устроение, сколь их число, артиллерия какая, когда на Сакмару ждать. От вялых Васькиных ответов надежды, какие и были, напрочь рушились.

Принялись было сызнова решать, какой заслон от ядер, от ружейного боя скоро воздвигнуть можно, и поднялся тут молчун Овсянников.

– Дозвольте, есаулы, мне сказать.

Говорил он столь редко, что и голос его забывали.

Вздохнул широкой грудью и ушиб есаулов тихим басом:

– Станицу без боя сдать надо.

Кто-то крякнул удивленно.

– Сдать! – припечатал Ермил. – Ино крови прольем реки, а конец все один. Сила и солому ломит, Сажай, атаман, на конь всех, кто усидеть может, и уводи отсель. Мы, мужики да бабы, да ребятенки, останемся на милость божью. Понятно, что выпорют, да на заводы вернут. Бедко, обидно, да иного никоторого пути нету.

Дума такая не у Ермила одного на уме вертелась... Репьев мундир обветшалый одернул, пригладил редкие волосы.

– Диспозиция такова, что викторию одержать нету нам никакой возможности. Ретирады ж сам осударь Петр Лексеич претерпел не единожды, кхе...

Гореванов нашел взглядом отца Тихона, он в уголке сутулился зябко.

– Что скажешь, отче?

– Молю владыку всевышнего и к тебе, атаман, слезно припадаю: да не прольется кровь невинная, напрасная. Уведи от Голгофы избранных тобой. Аз же грешный молиться буду за спасение ваше, покуда жив...

– Сам здесь остаться мыслишь?

– Достойно ли покинуть в день черный паству свою?..

Стомленный теплом, Порохов спал сидя, к стене привалясь. Топорщилась все еще мокрая от талого снега борода, брови и во сне озабоченно сомкнуты на переносье.

– Пущай отоспится, – вполголоса сказал Гореванов. – Ступайте, есаулы.

Поднялись. Но не уходили. Репьев за всех вопросил:

– Пошто свои мысли прячешь? Казаков да солдат увести согласный ли?

На отца Тихона кивнул:

– Слыхали? Поп остается, а атаману бежать? Кто уходить намерился, удерживать тех не буду, смертей напрасных сам не хочу.

– Не дело говоришь. – Овсянников покачал головой.

– Ступайте.

Уходили понурой чередой. От двери по полу стлался холодный пар.

– Ахмет, извиняй, брат, забыл тебя-то спросить...

– Пошто спрашивать? Ты остался – Ахмет остался, ты пошел – Ахмет пошел.

– А тебе чего, отец Тихон?

Поп, на спящего Порохова косясь, зашептал горячо:

– Христом-богом прошу, возьми с собою супругу мою... Сбереги агницу кроткую!

– А вот ты и будь казакам замест пророка Моисея, вкупе с Репьевым их ведите, и Фрося при тебе. Я ж – один. Смерть мне – во благо, ибо мертвые срама не имут...

Отец Тихон остановил атамана:

– Размысли здраво. Знаю, готов ты на муки за люди своя. Но умерь гордыню, раб божий. Иное мужество надобно днесь – мужество с собою совладать и уйти. Есаулы к уходу зовут не ради жизни твоей – дабы дело не умерло...

Благословил троекратно, шубенку на плечи воздел, растворился в холодном тумане дверей, словно в облаке.

6

Студеный северный ветер тучи разогнал и утих к утру. Чистая и морозная вставала над снегами заря. Атаман собрал старшин.

– Уходим, есаулы. В сторону сибирскую, в леса необжитые Доведите всем жителям: кто силу в себе чает от темна до темна в седле быть, ночевать в сугробе, всяки лишенья терпеть – пущай с нами. Табун станичный врагам не оставим, каждый коня запасного возьмет. Обоз нам – обуза, в седельные сумы покласть одежу и харч. Оружие чтоб в исправности! Ермил, порохи, свинец раздай людям ружейным, а что останется, в переметны сумы...

– Я тута останусь...

– Не можно того, Ермил. Сказнят они есаула.

– В есаулах я ходил без году неделя, авось до смерти не запорют. Уйти же не можно: пахарь я, не казак. Да и не один теперь: ден с пятнадцать тому повенчал нас поп Тихон со вдовою крестьянскою, а ейные робятенки малы, слабеньки... Останусь я.

Порохов горько усмехнулся:

– Хмелен будет тебе медовый месяц. С лаской и таской.

Гореванов нагнулся, вытащил из-под стола седельную суму, Пороховым привезенную.

– Возьми, Ермил. Деньга не бог – а бережет да милует. Схорони подале, пригодится народу станичному.

– А вам?

– У нас, брат, сабли дороже золота.

Бабы не выли – плакали молча. Мужики, хошь и мороз, шапки поснимали. Отец Тихон напутственную молитву произнес. Супруга его Ефросинья свет Кузьмовна с другими бабами поодаль стояла, и атаман с трудом заставил себя не глядеть в ее сторону. Во второй раз Фросю в бедах оставлял – стыд вечный казаку Гореванову...

Ермил Овсянников уходящим поклонился в пояс.

– Исполать вам, атаман с есаулами, что роздых нам был, что воли мужик понюхал сладкой. Прощевайте, дай вам бог удачи.

И атаман ему, а потом народу на четыре стороны поклоны отдал:

– Не поминайте лихом. Коль живы будем, весть дадим.

– Храни тя бог, атаман, – отвечали ему. – Сыщешь место укромно да пашенно, не забудь!

Впереди Порохов плетью взмахнул, свистнул. Двинулись всадники. Прости-прощай, вольная станица...

Чисто небо, да короток зимний день. За спиною заря еще теплится, а впереди в морозном тумане сумерки уж грядут. И слава богу: дозоры яицкие во тьме миновать бы, исход свой не оказать, хотя б на день отдалить разгром покинутой станицы. В степи мороз, на сердце холод...

Гореванов с вьючным конем в поводу отъехал в сторону, обочь встал. Оглянулся. Ни огонька. Темна станица. Движутся конники чередою молчаливой, ровно на похоронах. Без малого полторы сотни. Казаки, солдаты, мужики. В одежах овчинных, в шапках казачьих, в малахаях. Кой-где бабьи полушалки из козьей шерсти – рисковые женки в путь отважились.

Впереди Васька Порохов, ему здешняя округа ведома, вдоль и поперек изъезжена. За Пороховым ведет Репьев солдат да мужиков. Эти к седлу менее привычны, им в середке идти. Позади Ахмет с татарами да башкирами, для обережи, чтоб вороги внезапно сзади не ударили. Дойдут до земель башкирских, тогда Ахмет с Васькой местами поменяются.

Гореванов подозвал Ахмета.

– Возьми своих десяток аль сколь пригоже будет. Скачи, друг, наобрат в станицу, вези попа с женою. Вовек себе не прощу, коль замордуют их! А и помилуют, на Башанлык воротят – комендант не простит... Гони, Ахмет! Упрется поп – силком вези! Ночь без снега быть сулит, по следу нас догонишь.

Малахай у Ахмета богатый, байский малахай. Сам осенью тупой стрелой лисиц бил, сам шил, сам носит теперь, гордится. Сверкнул улыбкой, крикнул своим – унеслась ватажка.

Шли ходко: лошади загодя вдоволь кормлены. Телег мешкотных нету. В ночи, крадучись, обтекали сонные острожки, собак не баламутя. Арапов-атаман хоть и держал коней под седлом, казаков под ружьем, а малые дороги заставами перекрыть не побеспокоился: никуды, мол, не денется голь перекатная, от казанских полков побежит к яицким куреням – лови да вяжи, государевы слуги.

Остановились на дневку подле кошар летних – плетни, глиною обмазаны, над речкой застывшей. Тут на рассвете догнал Ахмет. Гореванов с самой полуночи тревожился, их поджидая, и, увидя, просиял: у одного из татар булан жеребец в поводу, а в седле тулуп горой, а из него Фроси лицо... Но с какого угару Ахмет по морозу в тюбетейке летней щеголяет? Не поранен ли? Ахнул Гореванов: на другом-то коне отец Тихон в малахае Ахметовом, и весь арканом, ровно тюк, обвязан...

– Ахмет, пошто его повязал?

– Не уберег бы. Шибко сердит поп, ехать не хотел, крестом по башкам бил.

Отец Тихон негодовал:

– Грех тебе, атаман! Налетели в нощи, аки демоны сатанински!.. Развяжи, отпусти к пастве моей покинутой!

Гореванов аркан распутывал, уговаривал:

– Я-то развяжу, а драгуны повязали б – развязывать некому. Не серчай, лицу духовному смирение подобает.

– Смирение человека не бескрайне есть. – Успел только Гореванов освободить попа от уз, как тот на Ахмета кулак воздел в сердцах. Но опомнился – и руки в рукава. – Господи, не введи мя во искушение... Не ведают бо, что творят. А на твоей, атаман, душе грех святотатственный!

– Жив буду – отмолю с твоею помощью. Фрося... Ефросинья Кузьмовна, изволь с коня сойти, ножки поразмять. Не озябла?

Командир казанского отряда весьма обескуражен был, на Сакмаре воинской силы не найдя: против кого тут воевать?

– Наладили в поход будто на короля шведского, тыщи верст артиллерию тянули! Ай да военная кампания – из пушки по воробью! Тьфу!

Излив досаду, велел учинить беглым дознание. Мужики единодушно винились: в бегство дерзнули по наущению Ивашки, а Ивашка тот убег, а куда, того не ведают. После быстротечного дознания учинили мужикам, как всегда оно водится, битье вразумительное, дабы впредь от заводов не утекать. Однако пороли без лютости, сам генерал Геннин в письме о том радел, ибо до смерти работного мужика засекать – тоже, стало быть, казне ущерб. Работники надобны на заводах, а не в царстве небесном.

За самозваным атаманом, вором, крамольником Ивашкой Горевановым послана сотня казаков яицких под началом самого войскового атамана. А за казаками приглядывать шел эскадрон драгунский. Но поиск тот вышел бестолков: растаял Ивашка Гореванов с товарищами в степных просторах, и след их метели замели.

Но шептались по улусам бедняги-байгуши: видели будто в оттепель в туманной завесе ватажку горевановскую, слышали топот конский... И худо спалось по ночам башкирским баям.

По заводам слух: пограблен обоз провиантский, не атамана ли Гореванова озорство? И управители заводом отменяли правежные экзекуции: негоже народ злить – Гореванов близко.

Текло время. На берегу Сакмары зарастало травою пепелище порушенной станицы. Но память о вольной Сакмаре и атамане Гореванове быльем не поросла. Потому, может быть, что людишки черные все так же бежали с заводов в дали неведомые. И верили заводские окраины, приострожные выселки, деревеньки обнищалые: где-то в местах отдаленных, в урочищах потаенных основал честной атаман Гореванов новую станицу, вокруг нее. стены неприступные, а посередине храм белокаменный. И пашни окрест хлебородны, и живут мужики в сытости, правит ими атаман по справедливости...

Александр Генералов
Конец Волкодава

Глава первая

Уездный город досыпал до вторых петухов, когда на Зеленой улице раздался истошный крик:

– Караул, помогите!

В ответ прозвучало несколько выстрелов и зашлись лаем дворовые собаки. Где-то хлопнула калитка, однако на улицу никто не вышел.

Когда бригада уголовного розыска прибыла на место, ворота дома-пятистенника были широко распахнуты, двери конюшни взломаны, а на веранде в луже крови лежал труп мужчины лет пятидесяти. Это был хозяин заезжего двора Егор Савичев, у которого останавливались приезжавшие на рынок крестьяне.

В комнатах все было разбросано, стулья и табуреты опрокинуты, из комода выброшено белье. Один из сотрудников заглянул в гардероб – вещи были на месте.

– А где его жена? – поинтересовался кто-то.

Перерыли все, но ни в подполье, ни на сеновале, ни даже в колодце, в котором долго ковырялись длинным багром, тела Екатерины Савичевой не нашли.

– Опросить соседей! – приказал заместитель начальника уголовного розыска Георгий Шатров, высокий молодцеватый мужчина с темными задумчивыми глазами на чуть вытянутом лице.

По одну сторону заезжего двора жил шорник Курилин, тихий скромный человек, по другую – аптекарь Левинсон. Шорник сказал, что накануне он был в гостях, крепко выпил и спал.

– А супруга моя глуха, как тетерев, – пояснил он, показывая жестом на растерянно улыбавшуюся жену.

– Вчера вы видели Савичеву?

– В чужой двор не заглядываем, – неопределенно ответил Курилин.

– Когда в последний раз у них были заезжие?

– Какие сейчас заезжие? – махнул рукой шорник, – Крестьяне сеют...

Ничего толком не добились и от супругов Левинсонов.

– У Израиля Георгиевича был с вечера сердечный приступ, – пояснила жена аптекаря, суетливо усаживая гостей. – Я с ним всю ночь промучалась.. Только к утру и заснули оба.

– Савичеву в эти дни видели?

– Позавчера она заходила к нам, уже не помню зачем. Ах да, просила аспирину. А вчера ее что-то не видно было. – И добавила виновато: – Живем обособленно, друг другом мало интересуемся.

Через час труп Савичева увезли в морг. Взяв понятых, Шатров составил опись вещей.

– Никого в дом не пускать, чуть что – ставьте меня в известность, – приказал он двум сотрудникам и отбыл в милицию.

Там его уже ждали.

– Ну, что, Георгий, случилось? – спросил начальник уездной милиции Иван Федорович Боровков.

– Непонятное дело, – начал докладывать Шатров. – Вещи как будто все на месте, деньги, лежавшие в комоде, целы.

– А сколько их там?

– Немного, видимо, выручка с заезжих.

– Может, взяли больше, да хотели показать, что не за тем приходили?

– Возможно. А вот с конюшни трех лошадей свели.

– Так, так. Не цыгане ли хозяйничали?

– Откуда им, – возразил находившийся здесь же начальник угрозыска Парфен Трегубов. – Несколько лет ни одного табора в уезде...

– А золото могло быть у Егора Савичева? – снова поинтересовался начальник милиции.

– Могло, конечно, – ответил Шатров. – Я так думаю: тут дело рук людей Волкодава. Почерк их.

– Так его банду давно разгромили, – возразил Боровков, – а самого на десять лет осудили. В Красноярске отбывает срок.

– Разгромить-то разгромили, а кое-кто мог остаться. Простой уголовник на убийство редко идет. А тут такая пальба была.

– Постой, постой! – остановил Шатрова начальник милиции. – А сколькими пулями убит Егор Савичев?

– Одной, в голову.

– А выстрелов сколько было?

– По утверждению свидетелей – не меньше пяти.

– Закавыка, – почесал затылок Боровков. – И жинка Савичева исчезла. Может, в деревню к кому уехала?

– Выясним, – сказал Парфен Трегубов.

– Да, хлопот нам прибавилось, – вздохнул Боровков. – Ну, что ж, голов вешать не будем, надо действовать.

Шел второй год нэпа. Докатилась его волна до небольшого уездного городка на Урале. Зашевелились частники. Появились владельцы мельниц, крупорушек, кузниц, литейных мастерских, заезжих дворов. Вместе с нэпом ожил уголовный элемент. Участились ограбления. Милиция была завалена жалобами и заявлениями. К ним прибавилось дело об убийстве хозяина заезжего двора Егора Савичева и исчезновение его жены Екатерины. Розыск преступников был поручен Георгию Шатрову.

Выбор на него пал не случайно. Из тридцати лет жизни восемь он провел на войне. В семнадцатом году поручик Шатров добровольно перешел на сторону красных. Отважно сражался против Деникина и Колчака, добивал в Крыму Врангеля, подавлял антоновский мятеж на Тамбовщине. В последний год гражданской войны Георгий Шатров уже командовал полком.

Вернувшись в родной город, Георгий отца с матерью, в живых уже не застал. И он решил уехать на Урал, где жила его старшая сестра. Муж сестры, бывший политработник Пятой армии, работал теперь в уездном комитете партии. Встреча с родными и решила дальнейшую судьбу Шатрова. Время было неспокойное, росла преступность. И когда встал вопрос, где работать Георгию, то им самим выбор был уже сделан – в органах милиции. Вот когда пригодился ему опыт, накопленный в борьбе с бандитизмом на Тамбовщине.

Взявшись за дело Савичева, Шатров сразу откинул версию о том, что грабителями могли быть городские уголовники. В самом деле, зачем им лошади? Скорее они воспользуются вещами или драгоценностями. В лошадях остро нуждались крестьяне. Но те, кто останавливался у Савичева постоянно, вряд ли пойдут на убийство. Это хотя и бедный, но степенный народ, дороживший своей хлеборобской репутацией, Посланные Шатровым помощники несколько дней ездили по окружающим селам, но ничего подозрительного не выявили. Выходит, действовал все-таки кто-то из недобитых бандитов. В уезде снова поползли слухи о каких-то вооруженных людях, которых видели то на дальних дорогах, то в лесных урочищах, то на заимках. Но направленные в разные концы оперативные отряды, в которые входили сотрудники уездной милиции, работники партийных и советских органов, возвращались ни с чем. Было похоже, что кто-то стремится слухами вызвать панику среди крестьян. Не всем коммуны по нутру пришлись.

В своей мысли Шатров еще больше укрепился, когда получил по почте записку, в которой каракулями было написано: «Ищите Катерину Савичеву в Кучумовке». Георгий показал ее Трегубову.

– Может, отвести тебя хотят от настоящих следов? – сказал тот.

– Возможно, но я все равно съезжу. Кстати, проверю, как там наш пост поживает.

– Езжай, Георгий, я не возражаю. Только возьми с собой ребят.

Кучумовка прилегала к Сибирскому тракту. Ее единственная улица растянулась на семь верст, спускаясь огородами к большому озеру. Крестьяне только что отсеялись, в домах шла гульба. То и дело попадались пьяные мужики и бабы, заливисто играли гармошки. Шатров с тремя милиционерами подъехал к сельскому совету. Председатель был на месте.

– Ну, даете вы жизни, – засмеялся Георгий, показывая на окно, за которым горланили песни.

Председатель, усатый широкоплечий дядя, равнодушно сказал:

– Дня через два бросят. Зачем приехали?

– Пост проверить. Как он, действует?

– А что ему сделается.

– О бандитах не слышно?

– Вроде бы нет.

Шатров придвинулся к председателю.

– Скажите, вам имя Екатерины Савичевой ни о чем не говорит?

– Савичевой? – переспросил тот. – Нет, ни о чем... У нас в селе такой фамилии не встречается.

– А из посторонних?

– А вот этого я, товарищ, сразу не могу сказать. С этой гулянкой все перемешалось. Если надо, я выясню.

– Только о нашем приезде никому. Где у вас можно перекусить?

– Пойдемте ко мне.

– Ну нет, так не годится.

– Зайдите в потребиловку.

Через четверть часа приезжие входили в столовую потребительского общества, которая размещалась в небольшом бревенчатом доме. Здесь было шумно и накурено. Между столами сновали усталые подавальщицы.

Шатров сел в стороне от своих товарищей. Заказал борщ, жаркое и стопку водки. Водку пока отставил в сторону и принялся за борщ. Ел медленно, обдумывая план своих действий. Нужно было походить по селу, присмотреться к народу, побеседовать с сельскими активистами. Если Савичева в Кучумовке, это станет известно. Село хоть и большое, но здесь все на виду. Вокруг пасеки и заимки: и там надо побывать.

– Можно с вами?

Шатров поднял голову. Перед ним стоял широкоплечий парень лет двадцати семи с выпуклой грудью и крепкой загорелой шеей. Одет в суконную гимнастерку и галифе, сапоги ярко начищены.

– Пожалуйста, – буркнул Георгий и снова углубился в свои мысли.

– Как борщ? – спросил незнакомец.

– Так себе.

– С этим лучше идет? – кивнул он на стопку с водкой. И тут же окликнул одну из подавальщиц. – Ираида, мне борща, второе и водки.

– Сейчас, – испуганно взглянув на посетителя, быстро отозвалась та.

– Не будете возражать, если я закурю? – спросил у Шатрова незнакомец.

– Пожалуйста...

Он вынул кожаный портсигар, закурил папиросу. «Городской, – отметил про себя Шатров, уже заинтересовавшись незнакомцем. – Интересно, кто он?»

– Гуляет деревня, – продолжал тот, оглядываясь, – зажил народ. Отпустили ремень, вот и вздохнули люди. А интересно – нэп надолго?

– Не знаю: я политикой не интересуюсь.

– Вот как? – удивился незнакомец. – А по виду вы интеллигентный человек.

– Так что же? – усмехнулся Шатров. – Вы ведь не будете меня убеждать, что сами из крестьян?

– О, извините за бестактность...

Незнакомцу принесли обед. Он не торопясь налил рюмку, поднял ее и негромко сказал:

– Выпьем за знакомство.

В голосе его Шатрову послышалась ирония, и он резко ответил:

– За случайное – нет.

– Почему вы думаете – случайное? – лицо его стало серьезным. – Наша встреча состоялась отнюдь не по воле случая.

– Шутить изволите? – в тон ему проговорил Шатров.

– Могу сказать больше. Есть надежда, что и в дальнейшем пути наши, возможно, еще не раз скрестятся.

– Даже так?

– А вам бы этого не хотелось, товарищ Шатров?

– Откуда вам известно мое имя? – на мгновение Георгий растерялся.

– Мне грех не знать. У вас такая репутация...

Незнакомец рассмеялся. Но серые, слегка прищуренные глаза его смотрели с нагловатой настороженностью.

– Кто вы? – резко спросил Шатров.

– Я? – незнакомец неопределенно пожал плечами. – Может быть, даже тот, кого вы, к примеру, будете тоже в скором времени разыскивать.

– Странная рекомендация...

– Нет, не подумайте, что я идиот, товарищ Шатров. Мне просто очень хочется вам помочь.

На лице Георгия отразилось неподдельное изумление.

– Помочь? В чем?

– Давайте сначала выпьем, а потом уж продолжим разговор.

– Ну что ж, давайте, – согласился Шатров, украдкой бросая взгляд в сторону сидевших неподалеку милиционеров. По их виду он понял, что те давно заинтересовались происходящим за его столом.

Они выпили, закусили. Отставив в сторону тарелку, незнакомец, понизив голос, проговорил:

– Значит, продолжим беседу?

– Так в чем же вы хотели помочь мне?

– Вы ищете того, кто убил Егора Савичева и похитил его жену Екатерину?

– Допустим.

– Так вот. Зря вы придаете этому делу такое значение. Тут просто житейский конфликт, Егор женился на женщине, которая принадлежала не ему. Попросили вернуть, он отказался. Естественно, понес за это наказание. Вообще, товарищ Шатров, поменьше лезьте в личные дела.

– Вы думаете, можно убивать людей безнаказанно?

– Можно, – будничным тоном и с некоторой брезгливостью в голосе проговорил незнакомец и, вздохнув, добавил: – Если они заслуживают того. Для пользы общества.

– Так это вы прихлопнули старика Савичева?

– Нет, но не буду отрицать, что это сделали мои друзья.

– А Екатерина жива?

– Жива и радуется тому, что избавилась от такого ханыги, как Савичев.

– Н-да, – задумался Шатров, глядя на своего странного собеседника.

– Кстати, – оживился тот, – доброжелатель, который сообщил вам, где искать Екатерину Савичеву... умер.

– Убит?

– Совершенно верно, милейший.

Шатров медленно поднялся.