Текст книги "Мир приключений 1966 г. №12"

Автор книги: Сергей Абрамов

Соавторы: Александр Абрамов,Евгений Велтистов,Николай Томан,Глеб Голубев,Сергей Другаль,Александр Кулешов,Игорь Акимов,Яков Наумов,Юрий Давыдов,Яков Рыкачев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 43 страниц)

Белая лента дороги, прямая и тонкая, как игла, растворялась во тьме. Где-то на ее конце сверкали два дрожащих огонька.

– Со стороны Мургаба… кто бы это мог быть?

– Давненько не было начальства из КОККАНа [15]15
  Комитет космических контактов Академии наук.


[Закрыть]. – Шагин ухмыльнулся. – Я предпочел бы Орсунбая с дынями.

– Наверняка это он и есть, давно пора, – сказал Ивантеев. – Включай автозахват, и пошли встречать…

Машина приближалась быстро, и в подпрыгивающих лучах засияла часть опорной решетки Чон-Кулака. Раздался ровный высокий аккорд звукового сигнала.

– Везет, что ли, кого?

– Извещает о прибытии…

– Оркестра у нас нет, обойдется. Да что он, сдурел, что ли?

Звук продолжал стелиться ровно и монотонно, будоража привычную ночную тишь. Тон его заметно понижался, а громкость по мере приближения становилась оглушающей. Огромные слепящие глаза уставились прямо на Ивантеева, и машина резко затормозила против входной двери. Орсунбай соскочил и бросился поднимать капот.

– Это что, салют? – осведомился Шагин.

– Заклинила кнопка звукового сигнала. – Грудное контральто принадлежало женщине.

Орсунбай отключил клемму аккумулятора, – погасли фары, и звук резко оборвался.

– Привет, Орсунбай, – сказал Ивантеев, пожимая ему руку. – Кого это ты привез?

– Гостя привез, хорошего гостя… Сам смотри! Ивантеев зажег ручной фонарик. В его луче возникла молодая женщина в брюках и сером вышитом свитере.

– Добрый вечер, – сказал он. – Ночевали у Кара-Куля?

– Нет, едем прямо из Оша. – Руки Елены повисли, а грудь тяжело вздымалась.

– Передохнете, у нас тут высота 4200… Почему так поздно, Орсунбай?

– У Сары-Таша скат на ходу лопнул… тогда же, наверно, заклинило и кнопку. Мы после ни разу сигнал не давали, правда, Лена-джон?

– Правда, – сказала Елена. После суток сумасшедшей езды слегка сводило икры ног, побаливала голова и хотелось пить. – А вы чьи?

– Так вы не из КОККАНа?

– Нет, я из ИНКИДАНа [16]16
  Институт комплексного изучения древностей Академии наук.


[Закрыть]… – и, переглянувшись, все трое рассмеялись.

В просторном холле первого этажа с треугольным столом в “диванном” углу было уютно.

– Здесь наша кают-компания, а вон там, – Шагин указал на дальнюю дверь, – ваша комната. Тринадцатый номер, если вы не суеверны…

– Нисколько, – улыбнулась Елена. – Я родилась тринадцатого.

– Тогда все в порядке… А сейчас подкрепитесь. – Ивантеев подал ей поднос с небольшим тибетским чайником.

Ничто сейчас не могло быть лучше, и, с наслаждением осушив чайник, Елена почувствовала себя в состоянии задавать вопросы.

– Чем живете, добры молодцы, на что силушку свою тратите? – Она подбоченилась, тряхнув головой.

– От КОККАНа всея Руси поставлены идолу служить басурманскому, Чон-Кулак зовется, матушка… – пропел Шагин.

– Осмелюсь доложить, следим за объектом сто шестнадцать дробь зет шестьдесят один, – отрапортовал Ивантеев.

– Господи! А если по-русски?

– Радиотуманность Центавра в шестнадцать раз больше Солнца по своей излучающей площади, – сказал Шагин наставительно. – Но Чон-Кулак выделил на ее фоне точечный источник.

– А в каком диапазоне?

– Сегодня тысяча сто восемнадцать миллимикрон, – сказал Ивантеев.

– Сегодня? А вчера?

– Вчера было чуть меньше… Волна день ото дня удлиняется…

– Удлиняется? – Елена поднялась с места. – На сколько?

– Ерунда, в месяц полмиллимикрона…

Елена, чуть прищурившись, внимательно поглядела на Ивантеева. Что-то мелькнуло в сознании, – какая-то неясная, еще бесплотная идея, смутно связанная с черным гребнем.

– Но почему?

– Я уверен, что это… – Ивантеев смолк, наткнувшись на иронический взгляд Шагина.

– Уселся на своего конька! – Шагин комически махнул рукой. – Ладно, примите ванну и отдыхайте. Ежели не очень устали, к десяти просим в кают-компанию. До свиданья, Звезда-Гостья!

– Так вы знаете летописи Ма Туан-Лина? – Елена оживилась.

– Китайской грамоте не разумею, но… есть тут у нас один грамотей… – Он искоса показал глазами на Ивантеева. – Старается изо всех сил…

Ивантеев молча кинулся на Шагина, тот ловко увернулся.

– А вы что, китаевед?

– Нет, я – историк… с примесью астрофизика, – ответила Елена.

– Ух какая редкая комбинация, – сказал Ивантеев.

– Кстати, а кто из вас начальник?

– Не я, – сказал Шагин.

– И не я, – сказал Ивантеев.

***

Приоткрытая дверь кают-компании бросала на пол косой параллелограмм света.

– А, Звезда-Гостья. – Шагин привстал, указал Елене место за столом. – Милости просим… У нас тут обычный вечерний матч научного бокса – Шагин против Ивантеева, равные весовые категории… Болельщиками будете вы и Орсунбай. (Тот, выбритый и гладко причесанный, весело улыбнулся Елене). А вот и судья, прошу познакомиться…

Узкое матово-бледное лицо с высоким чистым лбом и косым разрезом черных блестящих глаз, ореол смоляных волос, крупный медальон характерной формы в квадратном вырезе вечернего платья (это же соёнбо, национальный символ Монголии!) – такой была Цыреннадмид Цультэм, доктор астрофизических наук, заведующая обсерваторией. Она спокойно и дружелюбно пожала Елене руку, задержав внимательный взгляд на черном гребне, украшавшем ее прическу.

– Еще Дрейк делил разумные сигналы из космоса на несколько видов, – говорил между тем Ивантеев, – сигналы внутренней связи – это вроде суммарного излучения всех приборов Земли, затем “дальние вызовы” тем, кто уже известен, и, наконец, сверхдальние сигналы космического контакта в адрес тех, кто еще неизвестен, – кстати, Шагин, это и есть “Великое Кольцо” Ефремова. Мне думается, что Чон-Кулак принимает сигнал именно из этой последней категории – космический “позывной”, адресованный всем-всем-всем. Сигнал, возможно, имеет форму “зубьев пилы”: медленное нарастание длины волны, за которым следует быстрый спад. Сейчас мы наблюдаем нарастание… Как еще можно его объяснить?

– Если вы не возражаете, попытаюсь я. – Елена вынула из волос черный гребень. В мягком свете плафона на нем четко проступило белое хитросплетение иероглифов. – Эта вещь мне досталась в Оше совершенно случайно. – Она рассказала историю неожиданного дара. – Содержание надписи приблизительно известно благодаря Орсунбаю.

– Смотри какой дед, – сказал Орсунбай. – Мне никогда не показывал гребень…

– Быть может, в столь компетентном собрании это покажется наивным, – Елена повела глазами в сторону Ивантее-ва, – но мне почему-то кажется, что надпись на гребне имеет отношение к вашей проблеме…

– Дайте мне! – Карие глаза Ивантеева загорелись. Взяв гребень, словно драгоценную камею, он начал читать: – “В период Чжун-Пин, во второй год, в десятую луну, в день Гуй-Хай…”, это мне непонятно, “…появилась звезда-гостья посредине… Нан-Ман”. Что это?

– Центавр, – подсказала Цыреннадмид глубоким напевным голосом.

– Наш Центавр! – Ивантеев привскочил с места.

– Да. А все предыдущее означает седьмое декабря сто восемьдесят пятого года нашей эры. Но читайте дальше, Саша.

– “Она была как глаз Синего Дракона”… – Он помедлил, соображая. – “…потом последовательно показывала… пять цветов…” – Он вопросительно посмотрел на Елену.

Та кивнула.

– “Постепенно она слабела и к шестой луне следующего года угасла”. Всё… Нет, погодите, вот еще, помельче: “Созерцал досточтимый господин Яо Чжи-Тун, Хранитель Небесного Спокойствия”.

– Шестая луна следующего года, это спустя восемь месяцев, не так ли? – Голос Цыреннадмид поразил Елену. – Если я вас правильно поняла, – она обращалась к Елене, – вы отождествляете наш объект со звездой-гостьей Яо Чжи-Туна?

– Да, я думаю… Волна удлиняется теперь, удлинялась и тогда.

– Елена права! – Ивантеев вскочил, с грохотом отодвинул стул. – Удлинение световой волны, ведь это и есть пять цветов… синий, зеленый, желтый, красный!

Орсунбай восхищенно посмотрел на Елену.

– Как красиво, – сказал он мечтательно. – Ты придумала, как художник… Об этом надо написать стихи…

– Поистине вы посланы нам провидением, Елена Владимировна. – Ивантеев уселся на место.

– Буйство красок. – Шагин вручил Елене сочный ломоть дыни. – А если первым был, скажем, желтый?

– А глаз Синего Дракона? Разве это прямо не указывает, что вначале звезда была синей?

– Ни чуточки не указывает. – В тоне Шагина была небрежная самоуверенность, бесившая Ивантеева. – Это обычная новая, постепенно остывающая. Вначале она была, скорее всего, голубовато-белой. Потом пропало излучение высокой энергии – она пожелтела. Исчезли зеленые лучи – звезда стала красной. Остывая дальше, она стала уже невидимой, инфракрасной, и продолжает остывать… Вот тебе и пять цветов и удлинение волны.

– Ничего подобного! – Ивантеев вышел из себя. – Такой поток не может излучаться просто горячим телом, спектральная линия слишком узка, ты же сам жаловался, – а интенсивность постоянна.

– Вы правы, Саша. Интенсивность излучения ведь пропорциональна четвертой степени температуры и к нашему времени упала бы до ничтожной величины… – Цыреннадмид немного помолчала. – Причиной удлинения волны может быть также эффект Допплера, если предположить, что объект движется, и притом ускоренно.

– Ускоренно? Значит, это искусственный объект! Возбуждение Ивантеева росло на глазах.

– Астрокорабль. – Шагин усмехнулся. – Интеллигентные существа, ищущие собратьев по разуму… И летят они, конечно, только к нам, на Землю, – больше некуда… Да мало ли в космосе может быть ускоренных объектов, ну, хотя бы разбегающиеся галактики…

– Эффект Допплера? Я это читал, но хорошо не понял. – Орсунбай вопросительно посмотрел на Шагина. – Объясни, пожалуйста!

– А разве у вас в литературном этого не преподают? Жаль… – Шагин снисходительно улыбнулся. – Допустим, ты очень быстро едешь на красный огонь светофора… Он покажется тебе зеленым. Проскочив светофор и оглянувшись, ты его не увидишь совсем, он станет невидимым, инфракрасным… Но тут тебе свистнет ОРУД, ты остановишься, снова увидишь красный свет – и… получишь прокол в талоне…

– Ай-ай-ай. – Орсунбай иронически покачал головой. – Сколько езжу – ни разу не видел…

– Не мудрено. Для этого нужно развить одну пятую скорости света…

– Слушай, не надо, – обиделся Орсунбай. – Ты что, меня за школьника считаешь? Саша, объясни, пожалуйста, суть, почему меняется цвет?

– Причина вот в чем. – Ивантеев наморщил лоб, стараясь избежать тривиального примера. – Луч света – это струя фотонов, частиц чистой энергии… Представь себе… – он ерошил свою рыжую шевелюру, пытаясь найти выразительный образ, – крохотную пылинку, летящую со скоростью света и при этом пульсирующую в объеме, знаешь, как “уйди-уйди”, но неимоверно часто и быстро. На лету мимо тебя он будет выглядеть как волна. Отбери у фотона часть энергии: скорость его не изменится, но пульс станет реже, волна удлинится, свет покраснеет. Прибавь энергии – пульс участится, длина волны уменьшится, свет посинеет. Так вот, если светящий в твою сторону фонарь удаляется, – Ивантеев уже говорил увлеченно и уверенно, – то его луч, направленный на тебя, подталкивает фонарь силой реакции, то есть отдает ему часть энергии фотонов. Пульс их становится реже, и волна удлинится, а видимый цвет покраснеет… – Ивантеев смолк, переводя дух.

– Точнее, он сдвинется в сторону красного, и тем больше, чем больше скорость расхождения… А если эта скорость со временем нарастает, то волна будет непрерывно удлиняться. – Цыреннадмид завершила описание улыбкой, от которой ее лицо сразу потеплело. – Поздравляю, Саша. Вы нашли образ фотона и совсем по-новому объяснили эффект Допплера.

– Понял! – торжествующе воскликнул Орсунбай. – Значит, цвет может меняться из-за изменения скорости!

Елена зарумянилась от волнения. А что, если это действительно…

– Это корабль Неизвестных, удаляющийся от нас. – Ивантеев горячился, барабаня кулаком по столу. – Его разгоняет реактивная сила светового луча невиданной мощности. Может быть, это сродни нашим лазерам. Луч, конечно, сам по себе ультрафиолетовый, невидимый. Но во времена Яо Чжи-Туна скорость удаления возросла уже настолько, что эффект Допплера сдвинул длину волны в видимую часть спектра. Луч прошел пять цветов от синего до красного, а когда стал инфракрасным, звезда-гостья угасла. Теперь скорость настолько велика, что Чон-Кулак воспринимает его уже в дальней инфракрасной области… – Ивантеев стоял, упершись в стол руками. – А что, если вообще вспышки новых звезд – это движущие лучи чужих звездолетов, случайно задевшие Землю?

– Дальше – больше, – насмешливо протянул Шагин. – Смотри также Тунгусское чудо, древние продырявленные кости, бога в скафандре из сахарских фресок и так далее. Если это звездолет, – он продолжал уже серьезно, – то его ускорение должно быть небольшим и постоянным, иначе твоих небожителей давно превратила бы в лепешку исполинская перегрузка. Во избежание этого они должны были бы со временем непрерывно уменьшать силу своего луча, так как масса их корабля с расходом горючего уменьшается. А наш сигнал постоянен по интенсивности!

– К этому надо добавить ослабление с квадратом расстояния… Нет, Саша, вряд ли он искусственного происхождения. – Цыреннадмид сочувственно взглянула на Ивантеева.

Изящная гипотеза, в которую так хотелось верить, рассыпалась в прах, и на глазах Елены выступили слезы.

– Ну, а если он не удаляется, а приближается? – Ивантеев не выносил женских слез.

– Тогда бы его движущий луч был обращен от нас и мы бы его не видели вовсе. Если же это специальный сигнальный луч, то волна не удлинялась бы, а укорачивалась. – Шагин был неумолим. – Доедай-ка свою дыню, да на боковую, а то проспишь смену… Спокойной ночи, девицы-красавицы. – Его шаги послышались возле лифта, ведущего наверх, в аппаратную.

***

Ивантеев ворочался в постели, машинально прислушиваясь к шорохам ветра снаружи. Взбудораженное сознание не успокаивалось: из неимоверной дали наплывали пульсирующие фотоны, увеличиваясь до устрашающих размеров… Если они приближаются и сигнализируют лучом, так этот луч их уже не подталкивает, а притормаживает, отбирает часть энергии движения. Пульс учащается, и волна укорачивается… А она удлиняется! Здесь крылась какая-то зацепка…

***

Распахнувшаяся дверь с маху ударила ручкой по стене, и Ивантеев ворвался в аппаратную.

– Саша, что с вами? – Его лихорадочно сверкавшие глаза встревожили Елену.

– Шагин, старая лошадь… – Ивантеев неровно дышал, – звук!

– Какой звук?

– Вчера, когда приехал Орсунбай с Еленой… Помнишь, заела кнопка звукового сигнала? Вдали звук был высоким, а потом понижался в тоне, пока они не остановились. Тот же эффект Допплера, только наоборот!

– Ну и что же?

– А то, что за полминуты “газик” сбавил скорость с семидесяти километров до нуля… Нормально звук низкого тона, но при сближении на большой скорости звуковая волна укоротилась и тон повысился… При торможении эффект Допплера сошел на нет и тон понизился до нормального. Они, – Ивантеев указал вверх, – летят прямо в нашу сторону, но не ускоренно, а замедленно… То, что слышит Чон-Кулак, – это контрпар, тормозящий луч, понимаете? С каждым мгновением скорость уменьшается и луч отбирает у корабля все меньше кинетической энергии. Пульс фотонов становится реже, и волна удлиняется… Ясно?

На минуту Шагин задумался, облокотившись на стол и упершись большим пальцем правой руки в верхний ряд зубов. Этот признак замешательства был хорошо знаком Ивантееву.

– Но тогда яркость луча должна была бы со временем расти, – сказал он наконец.

– Сэр, – Ивантеев был предельно вежлив, – вчера вам угодно было просветить нас, что ускорение нужно поддерживать постоянным, постепенно уменьшая интенсивность луча. При торможении, к вашему сведению, нужно проделать тоже самое. А так как они приближаются, то принимаемая нами интенсивность остается постоянной.

– Что же, Саша, давайте проверим. Тогда собственный луч вашего звездолета должен быть не ультрафиолетовым, а инфракрасным. – Цыреннадмид взялась за свой медальон-соёнбо, нажимом невидимой кнопки откинула крышку: медальон оказался миниатюрным вычислителем. – Объект начал торможение более двух тысяч лет назад, начиная со субсветовой скорости около девяти десятых, – она нажала несколько миниатюрных кнопок на овальной шкале, – при которой инфракрасный луч воспринимался бы на Земле как ультрафиолетовые фотоны большой энергии… При снижении скорости до семи десятых луч стал видимым – сине-фиолетовым: появилась звезда-гостья Яо Чжи-Туна. При дальнейшем торможении луч сделался зеленым. Это при скорости пять десятых, затем, – она опять посоветовалась с соёнбо, – красным, при скорости тридцать шесть сотых… Так как для постоянства перегрузки темп торможения должен со временем уменьшаться, за последующие тысяча восемьсот лет удлинение замедлилось… А сейчас волна удлинилась почти до исходной, порядка тысячи миллимикрон…

– Браво, Саша! – Елена, вскочив с места, в экстазе чмокнула огорошенного Ивантеева.

– Торможение в течение тысячи восемьсот лет! – воскликнул Шагин. – Ну что же, сейчас им самое время начать сигнализацию, запросить у КОККАНа разрешения на посадку, что ли…

– Тысяча восемьсот наших лет, – поправила его Елена. – Кто знает, какое у них там время?

– Чушь, не верю я в это! – Шагин, вскочив, заходил по комнате, нервно жестикулируя. – Космос не может повторяться, и ничего похожего на себя мы не встретим никогда! Довольно иллюзий из научной фантастики! Сколько времени и сил затрачено на разведку на волне двадцать один сантиметр? И до сих пор ничего! Кто возьмется подсчитать многообразие Вселенной? Да кто мы такие, черт подери, чтобы служить для нее универсальной моделью? Не слишком ли…

Его взволнованную речь прервал сильный мелодичный звон, в котором слышалось что-то маняще тревожное. Ивантеев бросился к панорамоскопу.

– Чон-Кулак потерял след! – крикнул он на бегу.

На обширном экране яркое пятнышко сигнала исчезло: лишь помехи продолжали свою бестолковую пляску.

Подскочив к пульту, Шагин нажал кнопку размыкателя, и звон оборвался.

– Сигнал исчез! – сказал он.

– Они запрашивают посадку! – съязвил Ивантеев. Не отвечая, Шагин завертел маховичками ручной наводки, направляя Чон-Кулак в прежнюю точку небосвода.

– Но откуда они? – Елена уцепилась за руку Ивантеева. – Не с Проксимы ли Центавра? Она ведь ближайшая…

Внезапно прозвенело снова: излучение возобновилось. Что-то необыкновенно радостное обожгло душу Ивантеева: этот перерыв был сигналом!

– Ты, бородатый скептик… если это не сигнал, то… то… – слово не находилось.

Шагин включил автозахват и молча подошел к черному прямоугольнику балконной двери. Минуту простояв, он отворил ее и скрылся во тьме. За ним последовали остальные.

И опять прозвучал звон сброса, и снова на экране засияло пятно. Сомнений не оставалось!

Разбушевавшийся ночной ветер неистово набрасывался на решетчатые фермы Чон-Кулака, и тот весь гудел, – басовито и торжественно, – словно орган в Домском соборе Риги. Четверо на балконе углубились в свои мысли: ничто не могло потрясти сильнее, чем это неоспоримое свидетельство, – здесь, сегодня, в этот вечер в Аличуре… Этого долго ждал мир, и они оказались первыми.

– Итак, они идут. – Ивантеев нарушил молчание. – Но что принесут они нам? Разум – высочайший, совершеннейший, – но нечеловеческий, быть может, как марсиане Уэллса?

– Нет, Саша, – Цыреннадмид полуобняла Елену за плечи, – высший разум не может быть нечеловеческим… Они поделятся с нами знанием, которого у нас еще нет…

Периодические звонки не прекращались.

– Но когда они придут?

– Им лететь еще долго… лет сто двадцать. Их встретит грядущее Земное Братство, – проронила Цыреннадмид задумчиво.

– Они? Нет, не они… скорее Нечто, – сказал Шагин серьезно и торжественно. – Нечто, о котором предупреждали многие… Мир должен узнать немедленно. – Он исчез в двери.

В темноте ярко засветилось круглое окно рубки радиорелейной связи.

Николай Томан
СИЛЬНЕЕ СТРАХА

ПРИЗНАНИЕ

Вкоридоре надрывается телефон, а Валентина никак не может оторваться от книги. Странно, однако, что и Михаил не спешит к телефону. Он всегда бросается к нему опрометью.

А звонок не умолкает, Валентина бросает взгляд на часы – уже половина двенадцатого. Ну, это определенно Михаила; так поздно ей никогда еще никто не звонил.

Она с досадой отрывается от книги и идет в коридор.

– Ты разве не слышишь, Миша? – спрашивает она брата, заглядывая в его комнату. – Это ведь тебя кто-то.

– Если меня, скажи, что нет дома, – почему-то испуганным голосом отзывается Михаил.

– Так поздно? Кто же этому поверит?

– Придумай тогда что-нибудь. Я к экзаменам готовлюсь… Некогда мне…

Валентина удивленно пожимает плечами и снимает трубку.

– Да, я слушаю… Мишу? Он спит уже… А откуда вы знаете, что не спит? Ну хорошо, я посмотрю, может быть, он и в самом деле не спит.

Она кладет трубку на столик и идет к Михаилу.

– Это какой-то твой товарищ. Он звонит из телефонной будки на другой стороне улицы и видит тебя через окно. Поговори с ним.

Она замечает, как нервно дергается вдруг лицо брата.

– Да, я слушаю, – говорит он в трубку каким-то чужим, робким голосом. – А, Тарзан, здравствуй! Это сестра почему-то решила, что я уже сплю. Все еще маленьким считает. Выйти к тебе? Поздно ведь… С чего ты взял, что боюсь? Ничего я не боюсь! Ладно, сейчас…

Но тут Валентина выхватывает у него трубку:

– Никуда я его не пущу так поздно! А если он вам очень нужен – зайдите к нему сами. Потерпите до завтра? Ну вот и хорошо. Спокойной ночи!

Она кладет трубку и торопливо оборачивается к Михаилу.

– Может быть, ты объяснишь мне, какому Тарзану понадобился так поздно? И вообще – что это с тобой происходит в последнее время?

Михаил молчит, понурив голову.

– Кто такой этот Тарзан? Что ему нужно от тебя?

Михаил, не отвечая ей, медленно уходит в свою комнату.

Валентина идет за ним следом. Она давно уже собиралась поговорить с ним серьезно.

– Почему ты не отвечаешь, Михаил?

– Я не могу тебе ответить, – произносит он наконец чуть слышно. – Не спрашивай меня ни о чем… Не вынуждай врать.

– Но я вижу, что с тобой случилось что-то… Ты попал в беду? Расскажи, может быть, я помогу тебе…

Она берет его за руки, но он отстраняется от нее и просит дрогнувшим голосом:

– Помоги мне уехать куда-нибудь…

– Но ведь у тебя экзамены!

– Для меня сейчас это важнее, чем экзамены… Поверь мне на слово и помоги…

Валентина хорошо знает его упрямый характер и решает ни о чем его больше не расспрашивать.

– Ладно, ложись спать, я подумаю о твоей просьбе.

Михаил послушно ложится, но Валентина знает, что он не скоро еще заснет. Не удастся, наверно, заснуть и ей…

Что случилось с парнем? Почему он стал таким нервным, замкнутым? Ведь совсем недавно был дерзок, самоуверен… Любил говорить о сильных личностях, о Фрейде и его теории агрессивности человеческих существ. А теперь вдруг присмирел, будто боится чего-то. Опять, значит, какой-то в нем перелом?..

А когда-то был вполне нормальным, обыкновенным мальчишкой. Увлекался футболом, читал запоем приключенческие книги, любил ходить в цирк.

Когда же случилось с ним это впервые? Кажется, после того, как ушел отец…

Да, именно тогда, когда отец ушел к другой женщине. Мише было в тот год четырнадцать. Он не плакал, не возмущался поступком отца, но за один день стал совсем другим и всё, что любил до этого, возненавидел. Любимого своего кота Тигрика сбросил с подоконника, ударил девочку, с которой давно дружил и даже, кажется, по-мальчишески тайно любил. Все книги, подаренные отцом, выбросил в мусоропровод. А потом вообще убежал из дому, и мама нашла его лишь на третий день на даче у знакомых.

Но что такое, он бредит, кажется?

Валентина вскакивает с дивана и спешит к брату. Не зажигая света, останавливается на пороге его комнаты. Прислушивается…

– Не убивал я ее, не убивал!.. – невнятно бормочет Михаил. – Не ее это кровь…

И снова долгий, мучительный стон. Валентина бросается к брату, тормошит его.

– Проснись, Миша, проснись!.. Что за кошмары тебе снятся?

– Оставь меня, Джеймс… – молит Михаил.

– Какой Джеймс? Это я, Валя. Проснись же наконец!

Михаил испуганно вскакивает и бросается к окну. Валентина преграждает ему путь.

– Опомнись, Михаил! Куда ты?..

Узнав сестру, Михаил обессиленно повисает у нее на руках. Валентина сажает его на диван, зажигает свет и бежит на кухню. Когда возвращается, видит его широко открытые, испуганные глаза и покрывшийся испариной лоб.

Не считая, дрожащей рукой Валентина капает в стакан валерьянку.

– Выпей, тебе станет легче.

Михаил покорно пьет и постепенно успокаивается.

– Ну вот и хорошо, Мишенька, – ласково, как маленькому, говорит ему сестра. – Ложись теперь поудобнее. Это ты в неудобной позе лежал и потому, наверно…

– Нет, Валя, не потому… – перебивает ее Михаил. – Они меня все равно разыщут и убьют, куда бы я ни поехал. И не смотри на меня так – это уже не бред.

– Господи, да кто это они? Что ты говоришь такое?..

– Не могу сказать кто, но они ни перед чем не остановятся и убьют, как ту девушку…

– Какую девушку? Да ты просто нездоров, наверно…

– А то, что я украл у них улику против меня, – не отвечая сестре, продолжает Михаил, – ничем мне уже не поможет…

– Какую улику?

– Они хотели меня запутать… Сделать причастным к убийству той девушки. А я украл у них эту улику, и они, должно быть, хватились ее теперь. За этим, наверно, и вызывал меня Тарзан…

– Какой Тарзан? Тот, что звонил тебе?

– Да, тот. Он мог убить меня тут же, на улице, прямо перед нашим домом. Он и мать родную не пощадит, если Джеймс ему прикажет. Кто такой Джеймс? Я и сам не знаю. Этого никто из нас не знает. Джеймсом Бондом мы сами его между собой называем по имени главного героя английского писателя Яна Флемминга. Джеймс познакомил нас с его романами.

Михаил говорит это очень спокойным, бесстрастным голосом, а Валентина с ужасом думает:

“Боже мой, неужели он попал в лапы шпионов?.. Что же теперь делать, как его спасти?..”

– Некоторые из нас тоже мечтали быть похожими на знаменитого Джеймса Бонда с номером ноль-ноль-семь, дающим право убивать… Наверное, тот, кому мы дали кличку Джеймса Бонда, может не только убить, но и заставить сделать это любого из нас. Девушку убили по его приказу…

– Какую девушку?

– Я ее не знал, но они ее убили, и Джеймс хотел, чтобы я был к этому причастен. И он сделал меня причастным…

– Нет, ты просто бредишь, Михаил! Ложись сейчас же в постель – смотри какой у тебя холодный лоб. Я ведь все-таки врач, и ты слушайся меня…

– Э, какой ты врач, – вяло усмехается Михаил. – А что всё это не бред, я тебе сейчас докажу.

Он торопливо нагибается, ищет что-то под диваном, достает бобину с магнитной лентой и дрожащими руками вставляет ее в магнитофон. Неестественно громко щелкает кнопка воспроизведения записи.

Затаив дыхание Валентина слышит пьяные выкрики каких-то мальчишек, грубую брань, произнесенную чьим-то более низким голосом, и душераздирающий девичий крик:

“Куда вы меня тащите, мерзавцы!.. Помогите, помогите же, ради бога!..”

“Заткните ей глотку!” – командует властный голос, принадлежащий, видимо, вожаку этой банды.

Теперь слышно лишь приглушенное хрипение, а потом чей-то озлобленный выкрик:

“Ой, кусается, зараза! До крови укусила!..”

“А ну, пырни ее, Малыш!”

Раздается такой душераздирающий вопль, что Валентина невольно закрывает уши.

И снова крик девушки (ей удалось, наверно, освободить рот):

“Помогите… Помогите… Убивают!”

“Кончай ее, ребята! А то еще услышит кто-нибудь”.

“Чего испугались-то? – слышится насмешливый низкий голос. – Пусть себе орет – тут в лесу никто ее не услышит. А вы привыкайте к этому, закаляйтесь… Чего трясешься, Малыш? На-ка финку, будь мужчиной!..”

– Выключи эту мерзость! – протягивает руку к магнитофону Валентина. – Я не могу больше…

– Подожди, сейчас и меня услышишь, – останавливает ее Михаил.

“Ну, а ты чего опустил руки, Ясенев? – снова слышится властный голос вожака. – Тоже мне супермен!”

“За меня не бойтесь, – хрипло смеется Михаил. – Моя рука не дрогнет. Я…”

И опять душераздирающий крик девушки…

Но Валентина уже не в силах слушать. Она выдергивает шнур из розетки, и магнитофон захлебывается на полуслове.

– Правда, здорово сфабриковали мое участие в убийстве? – с нервным смешком спрашивает Михаил.

Валентина молчит, с трудом переводя дыхание.

– Уж если и ты готова в это поверить, то…

– Но откуда же там твой голос? Ведь это действительно твой голос! Пьяный, озверевший, но твой…

– Да, верно, пьяный. Это Тарзан меня спаивал в притоне Джеймса, который мы называли “колледжем”. Подзадоривал, чтобы я целый фужер водки выпил. Вот я и ляпнул, что моя рука не дрогнет, и опрокинул фужер себе в рот. А потом без сознания под стол свалился. Ну, а Джеймс записал мои слова на магнитофонную ленту, а потом к той, что ты слышала, подмонтировал. Вчера они продемонстрировали мне это, и получилось, будто я в самом деле участвовал в убийстве. А когда я стал возражать, Тарзан меня оборвал: “Просто слушать противно, как этот герой выкручивается! Ты же таким пьяным был, что и вообще-то ничего не помнишь”. А Джеймс добавил: “Это и понятно. Все вы только в пьяном виде супермены, а в трезвом ходите с поджатыми хвостами”.

Страшась взглянуть в глаза сестре, Михаил завершает свою исповедь деланно равнодушным тоном:

– Я все теперь тебе рассказал. Хочешь верь этому, хочешь не верь…

Валентина долго молчит, видимо, не в силах произнести ни слова, потом спрашивает чуть слышно:

– А зачем им это?

– Джеймс хотел какое-то дело мне поручить. Сказал даже – выполнишь, отдам тебе тогда эту пленку.

– А ты знаешь кого-нибудь из тех, кто действительно в убийстве участвовал? Этого Малыша, например?

– Нет, не знаю. Он, наверно, из числа подопечных Тарзана, которые в “колледже” Джеймса никогда не бывали. Их даже сам Тарзан считал подонками. А в “колледже” собирались подонки другого рода… Образованные хлюпики, вроде меня, мечтающие стать суперменами…

– А где же находится “колледж” этого Джеймса?

– Не знаю…

– Как не знаешь?

– А так. Меня туда в пьяном виде возили… Не совсем, конечно, бесчувственным, но в таком состоянии, когда уже на очень соображаешь. И потом поздно вечером, да еще по каким-то темным улицам.

– И тебя это не настораживало?

– Нет. Нравилось даже. Таинственно, как в романах Флемминга.

– Что же мы теперь делать будем?

– Не знаю…

– Может быть, попробуешь заснуть?

– Не удастся, наверно…

ВАЛЕНТИНА ПЫТАЕТСЯ СПАСТИ БРАТА

Валентина хотела сначала пойти в Комитет госбезопасности, но Михаил сказал, что лучше в уголовный розыск на Петровку.

В комендатуре ей выписали пропуск к полковнику Денисову. И вот она сидит теперь в его кабинете и рассказывает все, ч го узнала вчера от брата. Полковник не перебивает ее, слушает очень внимательно, записывая что-то в настольный блокнот.

Кончив свой сбивчивый рассказ, Валентина спрашивает:

– Может быть, об этом нужно было не вам, а работникам Комитета госбезопасности рассказать?..