Текст книги "Мир приключений 1966 г. №12"

Автор книги: Сергей Абрамов

Соавторы: Александр Абрамов,Евгений Велтистов,Николай Томан,Глеб Голубев,Сергей Другаль,Александр Кулешов,Игорь Акимов,Яков Наумов,Юрий Давыдов,Яков Рыкачев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 43 страниц)

– Вы уверены, Мануэль, что покушение? А может, шофер хватил лишнего?

– Уверен, Чарльз. Он был более чем трезв. Твердый, упорный расчет. Нас спасла случайность.

– На этот раз случайность приняла ваш облик, Мануэль. Значит, выследили?

– Несомненно, Чарльз.

– Но откуда узнали они время нашего выезда? Дорогу, по которой мы решили выехать за город? Наконец… – Уоткинс вдруг прервал сам себя. – О, простите меня, фрау Шрамм! Я даже не осведомился, как перенесли вы эту маленькую аварию! Надеюсь, вы не больно ушиблись?

– Больно, – улыбнулась ему Агнесса. – Но продолжайте, пожалуйста: откуда узнали они…

– Да-да, Мануэль! Откуда узнали они…

– Вот уж на это я не могу ответить, Чарльз. Кто непосредственно связал вас с вашей спутницей? Марта. А ведь за Мартой следят…

– Нет, Марта избегает сейчас всякой прямой связи. Она направила ко мне Студентку…

– Студентку? – Шофер пожал плечами. – Но Студентка выше подозрений.

– Ну, разумеется, тут надо искать по другой линии. По всей вероятности, моя спутница находится под неустанным наблюдением…

– Можете не сомневаться, Чарльз. Я лично убедился в этом.

– Вы, Мануэль? Когда и каким образом?

– Вышло так, что сеньора по прибытии в Мадрид случайно села в мою машину. – Шофер с улыбкой оглянулся на Агнессу. – Узнаете меня, сеньора?

– О, так это вы? Значит, благодаря вам я ушла тогда от преследования? Спасибо, мой друг!

– Не стоит благодарности, сеньора. Они гнались за нами па машине от самого аэродрома, но я высадил сеньору у проходного двора, и сеньоре удалось уйти. Так, сеньора?

– Да, Мануэль, я чуть не задохнулась от бега: мне все казалось, что я не успею скрыться… Но вскоре они опять выследили меня, – печально добавила Агнесса.

– Нам известно об этом, сеньора. Итак, Чарльз?..

– Кажется, я решил эту несложную задачу, – раздумчиво сказал Уоткинс. – Дело в том, что я также нахожусь под наблюдением и они выследили сегодня и меня, и фрау Шрамм. Их ищейки видели, как фрау Шрамм подсела ко мне в такси, и немедленно дали знать об этом куда следует по телефону. Л там рассудили: Чарльз Уоткинс, представляющий в Мадриде. Можно сказать, мировую прессу, в одном такси с возможной мировой сенсацией! Похищение и увоз в Испанию молодого немецкого ученого Гельмута Шрамма, создателя могущественного химического оружия! Агнесса Шрамм летит в Мадрид, чтобы спасти своего мужа из лап американо-германо-испанской разведки, заточившей его в замок Эгуэры, филиал Пуллаха, где его стерегут бывшие эсэсовцы под бдительным надзором самого Отто Венделя, любимца и сподвижника покойного фюрера!..

– Но ведь они, кажется, считают вас своим, герр Уоткинс? – заметила Агнесса.

– Считали, фрау Шрамм! За последнее время моя репутация сильно подмокла: похоже, они усомнились в моем сочувствии идеям неонацизма, иные считают меня даже коммунистическим шпионом. Я не раз замечал, что за мной, за всеми моими передвижениями, ведется слежка; мою корреспонденцию вскрывают; неонацистские салоны, где меня прежде принимали с величайшей охотой, нередко закрывают передо мной двери; мой друг Отто Вендель явно ко мне охладел… Вот и было решено: уничтожить возможную мировую сенсацию в самом зародыше, пока она не вырвалась за пределы черепной коробки Чарльза Уоткинса! А уж заодно и самый источник беспокойства: фрау Агнессу Шрамм.

– Это похоже на правду, – отозвался из своей кабины водитель.

– Пойдем дальше. Откуда им стало известно, по какой дороге решили мы выехать за город? Очень просто: у них по всему городу расставлены посты наблюдения. Очередное сообщение по телефону: такси с драгоценным грузом проследовало в таком-то направлении! И вот навстречу нам высылают двадцатитонку…

– Но им не имеет смысла убивать меня сейчас, – заметила Агнесса. – Вы же знаете: они предложили мне свидеться с мужем в расчете, что я уговорю его…

– Ну, едва ли они сколько-нибудь серьезно рассчитывают на вашу помощь. Я знаю их мнение о вашем… характере! А когда им стало известно сегодня, что вы установили связь со мной – с прессой! – их колебаниям, надо думать, сразу при шел конец.

– Но ведь я еще в Мюнхене имела возможность сообщит в печать о похищении мужа, однако не сделала этого. Я боялась, что в этом случае они убьют его, чтобы замести следи Они сами внушили мне эту мысль через Артура Лемана…

– Что ж, в ту пору, в Мюнхене, они могли считать, что вы еще не отчаялись в судьбе своего мужа и потому не пожелали идти на риск. Иное дело теперь. Впрочем, возможно и другое они опасаются не столько вас, сколько меня. А что, если я даже вопреки вашему намерению прокричу на весь мир о похищении Гельмута Шрамма, да еще распишу это похищение во всех подробностях, какие узнаю от вас? Почему же им не покончить одним ударом со мной и с вами? Упрятали же они вас в свое время в психиатрическую больницу!

Машина уже выехала за пределы города. За ее окнами но обе стороны простерлась пустынная окрестность. Выжженная зноем земля, огромное, белесое, как бы выцветшее небо и, казалось, на самом краю земли подернутые туманом голубые Гвадараммские горы. Агнесса выглянула в окно, внимательно оглядела этот чуждый, скудный, неприютный пейзаж. На миг ей показался призрачным этот странный, грозный мир, словно бы она нечаянно неосторожно ступила из простой, привычной, доброй жизни в страшную, злую сказку и забыла заветное слово, способное вернуть ее в обыкновенный мир.

– Вот что, фрау Шрамм… – услышала она как бы из далекой дали голос Чарльза Уоткинса. – Мне только что пришли в голову одна дерзкая мысль. Не знаю, правильный ли это ход, но другого я пока не вижу. К тому же они почти разоблачили меня, и я уже ничем не рискую, разве что… высылкой за пределы владений каудильо. Так вот: от свидания с мужем вы пока воздержитесь – возможно, оно вам и не потребуется. Словом, ничего не предпринимайте, пока я не дам вам знать о себе. Мы вернемся сейчас в город другой дорогой. Вы пересядете на другое такси и поедете на квартиру к Мануэлю, где и будете ждать от меня указаний… Вы не возражаете, Мануэль?

– Ну что вы, Чарльз! Я только позвоню из города жене.

– Вот и хорошо!

СЧАСТЛИВОГО ПУТИ!

Чарльз Уоткинс велел доложить о себе сеньору Отто Венделю – представительство западно-германских металлургических фирм – и был тотчас же принят.

– А, Чарльз, нежданный гость! – приветствовал его хозяин, вставая из-за стола и протягивая руку. – Где ты блуждаешь, пропащая душа? Ну садись, садись, рассказывай! Говорят, ты подцепил какую-то красотку-немочку и раскатываешь с ней в такси по окрестностям благословенной испанской столицы. Очередная любовь? Признавайся, греховодник!

– Увы, Отто, – в тон хозяину отвечал гость, – я еще не добился взаимности, а уже какой-то ревнивец пытался отправить меня сегодня утром на тот свет. Правда, вместе с красоткой…

– Ого, это совсем в здешнем духе! – отозвался хозяин. – Кинжал? Пистолет? Яд?

– Двадцатитонка, Отто. Рыцарские обычаи отмирают и в отсталой Испании.

– Двадцатитонка? Это как же понять?

– Буквально, Отто. Человек едет в такси с молодой очаровательной женщиной, а навстречу мчится двадцатитонная грузовая машина с твердым намерением расплющить такси в лепешку. Странно, не правда ли? Грузовые машины служат, обычно, для перевозки грузов, а тут вдруг… – И Уоткинс с комическим недоумением пожал плечами.

– Может, случайность? Пьяный водитель?

– Нет, Отто. Это исключено. Тут действовала твердая, уверенная рука. И если бы не находчивость водителя…

– Но кто же этот… ревнивец? Ты кого-нибудь подозреваешь?

– Подозреваю, Отто, – сказал Уоткинс, глядя на Венделя спокойным и твердым взглядом. – Дело тут пахнет… военной химией!

– Как, как ты сказал? – со смехом воскликнул Вендель. – Военной химией?

– Вот именно, я разумею химию поражающих веществ, – с подчеркнутой серьезностью подтвердил Уоткинс. – Надо тебе сказать, что я ехал в такси с фрау Агнессой Шрамм, женой молодого бременского химика Гельмута Шрамма…

– Что-то не слыхал о таком…

– Ну что ты, Отто! Это тот самый Гельмут Шрамм, которого недавно силой доставили сюда из Мюнхена и заточили в замок дона Пабло Эгуэры.

– Не пойму я, о чем ты говоришь, Чарльз. – И без того холодные глаза хозяина будто затянуло ледком. – Я всегда считал тебя фантазером, но на этот раз…

– Да нет же, Отто, я говорю тебе сущую правду! Это сложнейшая, преступная политическая интрига, в которой замешаны Си-Ай-Си и геленовская разведка, американские и германские химические монополии, американские ультра и неонацистский сброд!

– Знаешь, Чарльз, все это очень походит на бабьи сплетни, и я не пойму, зачем ты все это мне рассказываешь. И что это за тон: неонацистский сброд? Давно ли ты сам…

– Что – сам? Посещал ваши бандитские сходки? Присутствовал на последнем съезде неофашистов, съехавшихся со всех концов света? Так я же журналист, господин Вендель, и собирал материал для книги, которая должна предостеречь мир о грозящей ему опасности! А сейчас я выступаю перед вами с поднятым забралом и объявляю вам открытую войну! И рассказываю я вам не бабьи сплетни, а неоспоримые факты. А зачем рассказываю – об этом вы сейчас узнаете… Вам стало известно, что жена Шрамма, Агнесса Шрамм, вырвавшись из психиатрической больницы, куда, по вашему указанию, ее упрятал полицейский врач, бывший нацистский убийца Ледерле, по свежему следу явилась в замок Остермарк. Тогда Гельмута Шрамма в срочном порядке переправили в Испанию, в замок Эгуэры, в это ваше эсэсовское гнездо…

– Бред, сумасшедший бред! – усмехнулся Вендель.

– А вот и продолжение бреда: на днях Гельмута Шрамма посетили в его тюрьме профессора Генри Листер и Джордж Стентон, прилетевшие для этой цели в Испанию, первый – из Мюнхена, где он находился в связи с делом Шрамма, второй – из Штатов. Оба известные американские ультра, к тому же Стентон – химик, специалист как раз в той области, в какой работает Шрамм. Насколько я знаю, им ничего не удалось добиться от Шрамма, и дело вступило в острую фазу. Я не сомневаюсь, что вы – именно вы, Вендель! – и ваши сообщники пойдете сейчас на все, чтобы вырвать у Шрамма его тайну. А пока что вы решили пристукнуть жену Шрамма, а заодно и меня из опасения, что я разоблачу в европейской печати все ваши преступления. Вот почему я сказал, что ваша двадцатитонка отдает… военной химией! – Уоткинс поднялся с кресла, как бы собравшись уходить. – Как видите, мне все-все известно, господин Вендель! К тому же я принял свои меры: подробное изложение всех обстоятельств этого грязного дела хранится в тайном и недоступном для вас месте и, если со мной что-нибудь случится, документ будет немедленно передан куда следует… Я не думаю, чтобы…

– А если с вами ничего не случится?

– Дальнейший ход событий зависит от вас, Вендель. Вот мои условия: вы немедленно освободите Гельмута Шрамма, обеспечите ему и его жене безопасный проезд на родину, гарантируете ему неприкосновенность… ну, хотя бы на ближайшие два – три года.

– Так-так… И в этом случае вы даете слово молчать?

– Даю честное слово.

– Я имею все основания не верить вам, господин Уоткинс.

– Вы не имеете никаких оснований не верить мне, господин Вендель. А впрочем, как вам угодно…

– Ладно, я поверю вам! – Вендель протянул Уоткинсу руку, и тот, помедлив, пожал ее. – Считайте сделку состоявшейся! Завтра к девяти утра, к отходу самолета, ваш подопечный будет доставлен на аэровокзал…

– Сегодня, Вендель! К шести вечера!

– Сегодня? К шестичасовому самолету? Но я должен согласовать… Ладно, пусть так, я все приму на себя! Сколько вам надо мест? Два? Для Шрамма и его жены?

– Два… а впрочем, три! Я провожу их до Бремена.

– Что, не доверяете старому Венделю? Ах, молодой человек, молодой человек, я же доверился вам! Знайте же: я прежде всего солдат, а у солдата верное сердце! Ну, да бог вам судья… Итак, в пять сорок пять будьте с вашей спутницей у главного входа на аэровокзал… Счастливого пути!

Через час Уоткинс позвонил Венделю по телефону и сообщил ему о перемене маршрута: по желанию фрау Шрамм, они полетят сейчас не в Бремен, а в Мюнхен.

– Не возражаю, – коротко ответил Вендель. – Еще раз – счастливого пути!

КОНЕЦ ПУТИ

…Агнесса и Уоткинс подъехали к главному входу аэровокзала на четверть часа раньше назначенного срока, отпустили машину – наемное такси – и стали ждать. Агнесса не раз внимательно смотрела на Уоткинса: уверен ли он в успехе своего предприятия?

– Не сомневайтесь, Агнесса, – говорил Уоткинс в ответ, угадывая ее состояние и ласково улыбаясь ей, – Вендель приперт к стене: у него просто нет другого выхода!

– Да-да, благодарю вас, Чарльз…

Между тем к аэровокзалу одна за другой подкатывали автомашины самых различных марок – высаживали пассажиров и мчались обратно. Агнесса не сводила с них глаз: в какой-то приедет Гельмут! Но Гельмута все не было. Наконец ровно в пять сорок пять несколько в стороне от входа остановился маленький, неприметный, старого выпуска “Пежо”, сразу привлекший внимание Агнессы. Дверца растворилась, чьи-то руки высадили на тротуар молодого, очень бледного человека, бережно поддерживая его за талию. Стук захлопнутой двери – и “Пежо” на полной скорости умчался прочь. Человек остался один на краю тротуара. С трудом удерживая равновесие и слегка пошатываясь, он, видимо, не сознавал, где находится и что с ним происходит. Гельмут! Это было для Агнессы как пуля в сердце. Почти обезумевшая от жалости, она бросилась вперед, а следом за ней поспешил и Уоткинс.

– Гельмут! Гельмут!

Она взяла его холодные, бессильно повисшие руки в свои, жадно заглядывала ему в глаза, говорила какие-то добрые, убеждающие, бессвязные слова, но в ответ Гельмут только странно улыбался, и Агнессе было непонятно, узнает он ее или нет.

– Гельмут, это я, твоя Агнесса! Почему ты ничего не говоришь, Гельмут? Или ты не узнаешь меня? Скажи хоть что-нибудь, Гельмут, дорогой мой! Чарльз, о Чарльз, они что-то сделали с ним! И какой ужасный у него вид…

– М-м-м… – все также странно, будто иронически улыбаясь, произнес Гельмут.

– Герр Шрамм, скажите, что с вами? – Уоткинс сильно сжал ему плечо. – Вы слышите, вы понимаете меня?

– М-м-м…

Уоткинс сунул руку в нагрудный карман пиджака Гельмута и извлек оттуда бумажник: как он и ожидал, в бумажнике оказалось три билета на самолет Мадрид – Мюнхен.

– У нас нет ни минуты времени, Агнесса. Возьмите мужа под руку с той стороны, я с этой. Вот так. И не тревожьтесь. Мне кажется, он находится сейчас под действием какого-то наркотика. Это состояние пройдет…

Они поднялись втроем на борт самолета за несколько минут до старта.

– Теперь я могу признаться вам, Агнесса, – сказал Уоткинс, когда все четыре мотора огромной машины яростно взревели и она устремилась в синюю пустыню неба. – Я и сам не очень-то верил, что мои фантастический план удастся…

***

На другое утро в газете появилось сообщение о катастрофе, постигшей самолет, вылетевший вчера из Мадрида в восемнадцать ноль-ноль. По неизвестной причине самолет взорвался в воздухе, когда летел над Пиренеями. Взрыв был так силен, что осколки самолета разлетелись на несколько километров от места катастрофы. Погиб весь экипаж и все пассажиры – всего сорок шесть человек. Двадцать восемь мужчин, двенадцать женщин, шестеро детей. В перечне фамилий погибших были супруги Шрамм и журналист Чарльз Уоткинс.

Б.Гурфинкель
ЧЕРНЫЙ ГРЕБЕНЬ ЧОЛПОНБАЯ

Не одну еще тайну Природы откроет нам луч света.

Христиан Допплер

Переход от полутемной прохлады Пограничного управления к пышущей зноем улице был подобен опаляющей атомной вспышке. Здесь, в Оше, на крайнем юге Ферганской долины, белесо-голубое небо никогда не затуманивалось и вечное солнце беспрепятственно обрушивало на город потоки света и жары. Елена еще раз перечитала документ: он гласил, что ей, Елене Каржавиной, кандидату исторических наук, разрешается въезд в пограничную Горно-Бадахшанскую область Таджикской ССР.

Перейдя на противоположную сторону, Елена перепрыгнула через музыкально журчавший мутноватый арык и поспешила в пятнистую тень высоких неподвижных тополей. До вылета было еще три часа, и она пошла в сторону базара.

В этот полуденный час на улицах не было ни души; но базар, восточный базар, даже в 1976 году был по-прежнему средоточием кипучей жизни в любое время дня. Его красочная бестолочь слегка ошеломила Елену. Горы желтых дынь громоздились, как груда черепов в Верещагинском “Апофеозе войны”, прямо на земле, перемежаясь с терриконами зеленых огурцов и целыми полями ярко-красных помидоров. Многоголосый шум, пестрота одежд и лиц, разнообразие запахов – это воспринималось всеми чувствами сразу, как праздничная пляска первобытного племени, полная торжествующего экстаза самой Жизни.

– Эй, джолдос-кызым [14]14
  Товарищ девушка (кирг.).


[Закрыть], – услышала она.

На разостланной кошме в тени наклонного навеса из молочного пластика сидел старик в черно-серебряной тюбетейке и ватном халате с вертикальными желтыми полосами.

– Ты из Москвы?

– Да, дедушка…

– А у нас что делаешь? – Коричневое лицо расплылось в улыбке, а два острых клинышка белоснежной бороды забавно сошлись вместе. – Не говори “дедушка”. Скажи: “Чолпонбай-ата”.

– Хорошо, Чолпонбай-ата. – Елена улыбнулась.

– Садись здесь. – Старик выбрал из кучи большую дыню, ловко вскрыл ее перочинным ножом и поставил перед Еленой. – У нас жить будешь?

– Нет, Чолпонбай-ата… улетаю туда. – Она показала на юг, в сторону Алая.

– На Памир летишь? Что там делать будешь?

Елена задумалась. Как ему объяснить? Там, на Памире, ей хотелось – нет, нужно было! – разыскать следы согдийско-афганской культуры, павшей некогда под безжалостным мечом ислама.

– А… я знаю, Аличур едешь, там большой дом стоит и еще… железный багатур Чон-Кулак. Ученые люди живут, звезды считают… Ты тоже ученая? Кызым-мирзо?

Елена знала об обсерватории в Аличурской долине и ее гигантском радиотелескопе, метко окрещенном местными жителями Чон-Кулак – Большое Ухо.

– Нет, Чолпонбай-ата… я еще не мирзо, учиться надо… Работать буду в Хороге, два месяца…

– А зачем по небу летишь? С неба только беркут много видит. На машине ехать нужно! Нашу землю посмотришь…

– А как ехать, Чолпонбай-ата? Автобус давно не ходит, только вертолет…

– Когда сядет солнце, мой внук Орсунбай поедет, он тоже в Аличуре работает… Автоджигит! – старик с хитринкой в умных глазах искоса глянул на Елену. Неожиданное словечко заставило Елену расхохотаться.

– Хорошо смеешься, счастливая будешь… Орсунбай за дынями приехал, обратно с ним поедешь… Он тоже немножко ученый, зимой в Киргизабаде учится… Писатель будет, как Чингиз Айтматов, по дороге тебе все покажет. Хочешь?

– Хочу, Чолпонбай-ата!

– Хорошо, молодец! – Старик потрепал ее по горячей щеке. – Иди отдыхай, а к заходу солнца приходи сюда, Орсунбай отсюда поедет… – Старик обернулся и достал небольшую шкатулку из нефрита. Открыв ее, он вынул черный полированный гребень китайской работы с четырьмя прямыми зубцами.

В верхней его части ровно белели шесть вертикальных рядов крохотных иероглифов.

– Возьми, кызым-мирзо, когда станешь ханум – в волосах носи. Он старый, как Чолпонбай, – принесет тебе счастье…

Елена бережно приняла подарок:

– Откуда это у тебя, Чолпонбай-ата?

Старик на мгновение задумался.

– Давно-давно лежит… Еще сто лет назад мой отец в Кашгар ушел, с Исмаил-беком… Потом вернулся, оттуда привез…

– Сколько же тебе лет, Чолпонбай-ата?

– Ой, много, кызым-мирзо. – Глаза старика собрались в лучистые щелочки. – Никто не считал… Худояр-хана хорошо помню…

– А что написано на гребне, знаешь?

– Нет, кызым… Ты ученая, потом прочитай, мне расскажешь…

Елена поблагодарила старика.

– Смотри не опоздай! – крикнул он вдогонку.

Очутившись в кондиционированной прохладе комфортабельного номера гостиницы “Ак Джулдуз” – “Белая Звезда”, Елена принялась изучать неожиданный подарок. Вещь, несомненно, была очень древней – вероятно, эпохи “Воюющих царств”. Прочесть надпись Елене не удалось: начертание иероглифов было незнакомым. Похожи были только “нан” и “сюэ”, но, вырванные из контекста, они не были понятными.

Она воткнула гребень в волосы и глянула в зеркало. Сочетание черного блеска с медью волос было гармонично и придало удлиненному лицу некоторую загадочность, сразу исчезнувшую, когда Елена показала язык своему отражению. Гребень был явно к лицу, но ускорять превращение в “ханум” почему-то не хотелось.

Потом она выглянула в окно. На дальнем горизонте бледно прорисовывались призрачные очертания снежных гор. Покрасневшее солнце почти касалось близлежащих скал Тахта-и-Сулейман; пора было собирать рюкзак.

***

Было около пяти утра, когда темно-зеленый “козел” Орсунбая Чолпонбаева, имея на борту “кызым-мирзо” Елену Каржавину, вскарабкался на последний серпантин перевала Талдык. После ночной гонки нестерпимо хотелось спать, и Елена то и дело клонилась влево.

– Эй, Лена-джон! – Веселый голос Орсунбая заставил ее поднять голову. – Закрой глаза, пожалуйста!

– Зачем?

– Ну закрой, прошу… Когда станем, выходи, потом открывай…

Елена послушно закрыла глаза. Когда машина остановилась, она нащупала ручку двери и сошла на перевальную площадку.

– Теперь открывай…

Она открыла глаза и тихонько ахнула. Внизу, словно изумрудное море, лежал неоглядный простор Алайской долины, вдоль которой красной коралловой нитью извивалась река. За долиной ступенями возвышались пестрые горы – выше, выше, выше, – увенчанные белыми льдами. Над ними голубело небо.

– Алай-Тоо, Заалайский хребет… Хорошо? – Орсунбай был горд красотой родного края. – Повезло нам: облаков нет и дымки нет… Это редко увидишь… Смотри хорошенько, сейчас дальше поедем… Реку видишь? Кызыл-Су, по нашему Красная река, по-таджикски Сурхоб, тоже Красная река… Она течет с перевала Кызыл-Арт, Красная спина, там земля красная… А вот там Сары-Таш, хороший лагман готовит старый Ли Чо… – Орсунбай загремел ведром, доливая воды в паривший радиатор, потом сел в машину и задернул “молнию” куртки. – Лагман знаешь? Как итальянские спагетти, – длинная лапша с мясом, очень вкусно… Есть хочешь? Потом опять быстро поедем, ночью дома будем. – Он говорил без умолку, то и дело поглядывая на Елену. У него было молодое загорелое лицо, веселые узковатые глаза и мальчишеская быстрая улыбка. – У нас остановишься, жить будешь, Чон-Кулак увидишь, как он звезды слушает… Сашу Ивантеева узнаешь…

Машина виток за витком мчалась вниз, взметая клубы белой пыли. Из кузова тянуло нежным ароматом спелых дынь.

– Но я не могу жить у вас, Орсунбай, – улыбнулась Елена. – Меня ждет работа в Хороге…

– Даже и не говори. Начальник тебя не отпустит, у нас гости бывают редко.

– А кто начальник?

– Приедешь – увидишь. – Он резко крутнул руль влево. Прозвучал громовой удар, и машину бросило поперек дороги. Орсунбай, бешено вертя баранкой, сумел удержать “козла” на самом краю кювета. Елена больно ушиблась о ручку двери, ошеломленно молчала. Мотор заглох. Орсунбай выскочил из машины, бросился к правой дверце.

– Жива, кызым-мирзо? – В его серо-зеленых глазах застыл испуг. – Задний левый скат лопнул, на полном ходу… Перегрелся на камнях… Помогай, пожалуйста…

Они вдвоем сменили тяжелый скат. Орсунбай озабоченно заглянул под задний мост.

– Сильный удар был, – сказал он, качая головой, – задний мост перекосило… Ничего, в Сары-Таш приедем, все сделаем!

***

В прохладном зале чайханы в этот ранний час было пусто. На полу стояли низенькие шестигранные помосты, устланные мягкими ковриками из разрисованного линопрена. Пока Орсунбай возился с машиной на ремонтной эстакаде, Елена заказала у старого молчаливого дунгана Ли Чо два лагмана и чайник, после чего ее мысли вернулись к гребню. Кому принадлежал он, чью прическу украшал и что гласила надпись?

Машинально она достала гребень и воткнула его в волосы.

– Порядок, Лена-джон. – Орсунбай тащил под мышкой увесистую дыню. – Как красиво! Откуда это у тебя?

– Твой дед Чолпонбай-ата подарил. – Елена скосила взгляд на висячее зеркало.

– А что там написано?

– Это по-китайски, но язык старый, я не могу прочесть…

– Дай, пожалуйста. – Орсунбай повертел гребень в руках. – Знаю! Ли Чо прочтет, он, наверно, знает старый язык.

– Правильно, – обрадовалась Елена.

Старик дунган направлялся к ним с подносом, уставленным пиалами, и Орсунбай быстро заговорил с ним по-киргизски, указывая на гребень. Поставив поднос, Ли Чо надел очки и, вглядываясь в надпись, беззвучно зашевелил губами. Потом поднял голову, и его впалые раскосые глаза заблестели. Он оживленно заговорил, адресуясь к Елене.

– Говорит, тут про звезду написано, – перевел Орсунбай. – В давние времена пришла звезда, светила по очереди всеми красками, потом погасла…

Елена оживилась, вспомнив летописи Ма Туан-Лина: тогда это называлось “звезда-гостья”.

– Скажи ему большое спасибо. – Елена пожала старику маленькую сухую руку, отчего тот просиял и погладил Елену по волосам.

Лагман старого Ли Чо был великолепен, и Елена подумала, что зеленый чай гармонирует с ним не хуже, чем итальянское кьянти со спагетти.

– Про звезды у нас тебе все расскажут. – Большая пиала Орсунбая пустела на глазах. – И про цветную звезду тоже… Теперь поехали: еще двести километров.

Машина мчалась по прямой, как линейка, дороге, среди высоких трав, стоящих как спелая пшеница. Неудержимо убегали назад белые строения Сары-Таша и стройный силуэт радиорелейной башни Транспамирской связи. Ветер гладил щеки, хлестал волосами по лбу.

Закрыв глаза, Елена запела любимое:

 
А ветер как ухнет,
Как мимо просвищет,
Как двинет волною под звонкое днище…
 

Орсунбай высоким тенором затянул древнюю путевую песню своих кочевых предков.

***

Отведя взгляд от надоевшей клавиатуры настольного суперкалькулятора, Ивантеев устало распрямился, резким движением головы отбросил назад рыжую прядь, упавшую на лицо, глянул на часы и прислушался.

Пришло время ночной вахты Чон-Кулака.

Распахнув наружную дверь, Ивантеев вышел на застекленный балкон, опоясавший круглое здание обсерватории. Темное, почти фиолетовое небо куполом накрыло простор Аличурской долины. Ровно, плоско, как на родной Кубани; но здешняя степь была бурой, голой и простиралась до горизонта, упираясь в горную гряду на юго-востоке. Неподалеку, в сгущавшихся сумерках, алюминиевым блеском мерцало что-то огромное, как амфитеатр стадиона, покоившееся на широком решетчатом основании.

– Давай! – крикнул Ивантеев сквозь раскрытую дверь куда-то в глубину аппаратной.

Послышался щелчок контактора, и на большом табло под самым потолком засветились цифры координат. Гигантская ажурная чаша с неожиданной легкостью пришла в бесшумное движение. Повернувшись вокруг вертикали и несколько наклонившись, Чон-Кулак замер, уставившись в невидимую точку над южным горизонтом. Лишь несколько редких звезд теплились в той стороне над темнеющим силуэтом Сарыкольского хребта.

– Схватил, – проговорил Ивантеев в темноту.

Покинув галерею, он прошел в круглый полуосвещенный зал. В его центре, на легком трубчатом постаменте, покоился большой панорамоскоп, с помощью которого Чон-Кулак общался со своими жрецами, не умевшими, как он, слышать шепот звезд в тысячах парсеков от Земли.

Хаотическая пляска световых точек на прямоугольном горизонтальном экране больше всего, пожалуй, походила на беспорядочную толчею снежинок или пылинок в солнечном луче. Человек, сидевший перед экраном, осторожно манипулировал рукояткой электронного визира. Зеленоватый отсвет экрана ложился на резкие черты лица с русой бородкой.

– Ну, что у тебя? – с тайной надеждой спросил Ивантеев.

– Каким он был, таким остался, – иронически протянул Шагин. – С трудом вытянул, чуть в сторону – и его как не бывало…

Среди световой суматохи на экране привычный глаз Ивантеева угадал знакомое яркое пятнышко. В этом месте световые вспышки толпились охотнее и теснее, – на этой частоте был регулярный сигнал. Все остальное было случайными помехами.

– А тонкая структура?

– На вот, гляди сам! – И Шагин поворотом рукоятки растянул пятнышко в тускло мерцающую лунную дорожку. – Ни намека на закономерность, этакое торжество хаоса… Тебе еще не надоело?

– Нет, не надоело, – сказал Ивантеев. – Старик Линтварев не поручил бы его нам так просто, ты ведь его знаешь. Длина волны растет? Растет. Закономерно? Да, закономерно. Следовательно…

– Опять за свое! На сколько она растет-то, господи? На микротютельку в месяц? Объект остывает, вот она и растет… Только такой верующий энтузиаст, как ты, может в хаосе излучений космоса усмотреть разумные сигналы…

– И это говорит старший научный сотрудник Аличурской обсерватории Комитета космических контактов! – воскликнул Ивантеев. – Строго говоря, ты заслуживаешь увольнения без выходного пособия. – Он неожиданно вздохнул. – Увы, время энтузиастов прошло. Я лишь добросовестный дневальный, один из многих… Чужой Разум существует. Рано или поздно он заявит о себе – может быть, завтра, может быть, через столетие… Но мне кажется, что тот, кто первым примет сигналы Чужого Разума, должен будет в ножки поклониться тому, кому первому пришло в голову их искать…

– Кто же, по-твоему, первый? – спросил Шагин серьезно.

– Иван Ефремов, автор “Туманности Андромеды”… Его герои были первыми искателями следов разума в космических излучениях. Помнишь “Великое Кольцо”?

– Ого! – Шагин поднял брови, глядя на собеседника с комическим уважением. – Этого аргумента, коллега, вы еще не выставляли… Читал, читал, – протянул он небрежно. – Идея изящная, но абсолютно химерическая… Но если на то пошло, в научном плане первым был астроном Кардашев, еще в шестьдесят четвертом… Помнишь его пресловутые мигающие радиоисточники на девятистах мегагерцах в созвездиях Овна и Пегаса? Он предположил, что они искусственные… Ну и мигают по сей день, а толку что?

– Но “Туманность” вышла в пятьдесят седьмом, – возразил Ивантеев, – так что приоритет за Ефремовым, что там пи толкуй насчет научного плана… А толк будет, дай срок, – сказал он твердо.

– Пока солнце взойдет – роса очи выест… Единственные разумные сигналы из космоса – это сигналы наших спутников и кораблей, облетающих планеты. – Шагин усмехнулся. – Всё остальное только голоса космического хаоса, и ничего больше…

– Хаоса? Послушай, совесть или… знания у тебя есть? Что говорят твои учителя – Колмогоров, Шаннон, Винер? Чтобы вооружить хрупкого Давида – разумное сообщение – для единоборства с Голиафом помех, нужно сделать Давида Голиафом, придать ему беспорядочную, случайную структуру… И кроме того: на Земле и на орбитах работают тысячи радиопередатчиков и иных излучателей по всему радиоспектру. Разве их суммарное излучение издалека не будет воспринято, как хаотическое?

Вместо ответа Шагин прильнул к стеклу балконной двери.

– Гляди, кто-то едет…