Текст книги "Мир приключений 1966 г. №12"

Автор книги: Сергей Абрамов

Соавторы: Александр Абрамов,Евгений Велтистов,Николай Томан,Глеб Голубев,Сергей Другаль,Александр Кулешов,Игорь Акимов,Яков Наумов,Юрий Давыдов,Яков Рыкачев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 43 страниц)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

КОНЕЦ СВАДЕБНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ

Первой остановкой в своем свадебном путешествии по родной стране супруги Шрамм избрали Мюнхен. Они дав но мечтали ознакомиться с художественными сокровищами Старой Пинакотеки, собравшей в своих стенах множество шедевров. Гельмут и Агнесса Шрамм остановились в недорогой маленькой гостинице “Старая Бавария” на левом берегу Изара, в старинной части Мюнхена с ее узкими средневековыми улочками. Решено было пробыть в городе неделю и все утренние часы посвятить осмотру музея. Но на третий день Гельмут отказался сопровождать жену в Пинакотеку.

– Мне что-то нездоровится, – сказал он после кофе. – Кружится и болит голова, хочется спать… Вероятно, переутомление – ведь я последние три года работал без отдыха, а тут еще мелькание картин…,

– Ты и в самом деле очень бледен, – встревожилась Агнесса. – Я останусь с тобой и вызову врача.

– Нет-нет, я еще посплю часок-другой и уверен, что все пройдет. А ты иди, обязательно иди, как раз сегодня посетителей сопровождает профессор Кунц, крупнейший знаток голландской живописи!

– Нет, Гельмут, я буду беспокоиться…

– Умоляю тебя, святая Агнесса! – Гельмут театрально преклонил колено. – Умоляю тебя, отправляйся в Пинакотеку, внимательно слушай профессора Кунца, потом расскажешь мне о своих впечатлениях. А я, со своей стороны, обязуюсь полностью поправиться к твоему возвращению!

– Да будет так! – со смешливой торжественностью произнесла Агнесса и возложила свою маленькую руку на голову мужа. – Пусть исцелит тебя, любимый, мое святое прикосновение!

Агнесса вернулась в гостиницу к двум часам дня. Она подошла к двери своего номера и осторожно постучала: вдруг Гельмут еще не проснулся? Послышались твердые шаги, и дверь резко, наотмашь распахнулась. На пороге стоял высокий, плотный, бравой выправки человек лет тридцати, в шелковой голубой пижаме, левая щека в мыле, в руке бритва, через плечо полотенце, в углу рта дымящаяся сигарета.

– Да?!

– Простите, – растерянно произносит Агнесса. – Мой муж…

– Ваш муж? – в недоумении повторяет молодой человек.

– Ведь это семнадцатый номер, не правда ли?

– Совершенно верно, фрейлейн…

– Фрау Шрамм…

– Совершенно верно, фрау Шрамм, семнадцатый.

– Но ведь тут живем… жили… мы с мужем…

– То есть?!

– Сегодня утром эту комнату занимали мы с мужем…

– Утром? Вы с мужем? Но, фрау Шрамм, я живу здесь уже второй месяц!

– Этого не может быть… мы с мужем…

– Вы, вероятно, ошиблись номером, тут все комнаты одинаковые.

– Нет-нет, это наша комната, я хорошо помню: она единственная на отлете, возле лестницы! – уверяла Агнесса. – И затем, я твердо помню: семнадцатый номер…

– И все же, фрау Шрамм…

Молодой человек предупредительно стоит в дверях; он уже стер полотенцем мыльную пену со щеки и терпеливо выжидает, когда же выяснится это странное недоразумение.

– Но как же так… где же мой муж?..

– Простите, фрау Шрамм, – на лице молодого человека недоумение, готовое перейти в досаду, – я не могу знать, где находится ваш муж. Потрудитесь зайти в комнату и убедиться: это не ваша, а моя комната. Прошу вас!

Молодой человек посторонился, пропуская Агнессу. Нет, конечно, это не их комната. Тут все иное: мебель, занавески, постель – и нет ни единой из их вещей; облака табачного дыма – Гельмут некурящий – плавают под потолком, на столе пепельница с окурками, бритвенный прибор, кисть со свежей мыльной пеной… Мысли Агнессы путаются, она, шатаясь, выходит из комнаты, чувство предельного одиночества сжимает ей сердце.

Молодой человек, видимо, понял ее состояние: он набрасывает на себя пиджак и идет вслед за ней.

– Пройдемте, пожалуйста, к портье, фрау Шрамм, здесь явное недоразумение.

Портье услужливо достает книгу для приезжающих.

– Фрау Шрамм спрашивает, какой номер она занимает? Пятнадцатый. Нет-нет, именно пятнадцатый. Господин Гельмут Шрамм? Такого постояльца у нас не значится. Разве фрау не помнит, что приехала одна? Да, фрау Шрамм, я твердо помню, что вы приехали в гостиницу одна в понедельник 11 июля. Я сам записывал вас и принимал ваши вещи. Семнадцатый номер. Но, право же, фрау ошибается – там уже второй месяц проживает господин Герман Винкель!.

– Нет-нет, я приехала не одна…

Агнессе кажется, что она сейчас лишится рассудка, медленная бледность заливает ее лицо. Очнулась она через полчаса на диване в комнате номер пятнадцать, куда ее бережно, под руки, отвели господин Герман Винкель и портье. Агнесса огляделась: эта комната действительно ничем не отличается от той, где поселились они с Гельмутом. Но, странное дело, в ней нет никаких следов пребывания Гельмута: ни его книг, ни его двух чемоданов, ни знакомых ей предметов обихода. Зато ее, Агнессы, вещи остались на тех же местах, что и прежде. Пожилой усатый врач слушает ее пульс.

– Скажите-ка, фрау Шрамм, не страдаете ли вы галлюцинациями, выпадениями сознания?

– Где мой муж, Гельмут?..

– Опять муж! – поморщился врач. – Своей нелепой выдумкой вы всполошили администрацию гостиницы, без всякой надобности обеспокоили господина Винкеля…

– О, какое же беспокойство? – деликатно отозвался господин Винкель. – Я только сожалею…

– Должны же вы понять наконец, что приехали в Мюнхен одна! Совершенно одна!

– Гельмут… Но где же Гельмут?

– Сколько раз вам повторять? – В голосе врача звучит нетерпение. – Никакого Гельмута…

– Подождите, доктор, – строго сказал Герман Винкель. – Скажите, фрау Шрамм, нет ли у вас родных в нашем городе?

– Н-нет…

– А откуда вы приехали в Мюнхен?

– Из Бремена.

– Где работает ваш муж?

– В Институте химической кинетики, в лаборатории номер семь…

– Так, так… – Винкель взглянул на свои ручные часы. – Сейчас три часа. Быть может, вы хотели бы позвонить в Бремен по телефону? Справиться, не знают ли там что-либо о вашем муже?

– Но это же нелепо… мы приехали вместе… они не могут знать…

– А все же?

– Хорошо, я позвоню.

– С кем хотели бы вы говорить, фрау Шрамм?

– Леман. Ассистент мужа, Артур Леман…

Герман Винкель берет телефонную трубку, и через несколько минут телефонистка соединяет его с Бременом, с Институтом химической кинетики.

– Лабораторию номер семь! Благодарю. Господина Артура Лемана! Господин Леман? С вами желает говорить фрау Агнесса Шрамм. Передаю трубку…

Приподнявшись с дивана, Агнесса нетвердой рукой прижимает трубку к уху: наконец-то свой, близкий человек, друг Гельмута.

– О, Артур! Здесь такое творится… – Она умолкает, спазм перехватывает ей горло.

– Что с тобой, Агнесса, дорогая?

– Гельмут…

– Что – Гельмут?

Молчание. Слышен только сдержанный плач.

– Но Агнесса… Пусть Гельмут возьмет трубку.

– Гельмута нет… он исчез… я не знаю, где он…

– Что значит – исчез? Он же вылетел к тебе третьего дня па самолете! Что же он – не прилетел в Мюнхен?

– Что ты говоришь, Артур? – Агнесса мгновенно пришла в себя. – Ты же знаешь, что мы с Гельмутом выехали в воскресенье из Бремена, – ты же сам провожал нас на вокзале! Мы вместе приехали в Мюнхен и прожили здесь три дня! Слышишь ли ты – вместе! – почти исступленно кричит Агнесса в трубку. – А сегодня… сегодня… он исчез!

– Ты, наверное, нездорова, Агнесса, – послышался в трубке тихий, печальный голос Лемана. – Выслушай меня внимательно, постарайся восстановить в памяти ход событий… Десятого числа, в воскресенье, я и Гельмут проводили тебя на вокзал, Гельмут купил в кассе билет, мы усадили тебя в вагон, простились… Было решено, что Гельмут вылетит в Мюнхен дня через два, лишь только закончит начатый ранее опыт. Во вторник, двенадцатого, в семь утра я проводил Гельмута на аэровокзал. Самолет взлетел на моих глазах…

– Ты с ума сошел, Артур! – холодно сказала Агнесса и положила трубку. Ей надо было как-то разобраться во всем, чтобы овладеть собой, жить и действовать дальше.

Молчание длилось уже несколько минут, его прервал Герман Винкель.

– Фрау Шрамм, что сказал вам Леман?

– Леман сумасшедший. – В голосе Агнессы звучало спокойное ожесточение. – Вы все сумасшедшие… – Она внимательно оглядела Винкеля и врача и неожиданно добавила: – А может быть, негодяи.

– Но фрау Шрамм!..

– Я прошу вас, господин Винкель, и вас, доктор, оставить мою комнату! Я жду, господа!

– Если вам угодно…

Винкель кивнул доктору, и они направились к двери.

– В случае если вам понадобится моя помощь, фрау Шрамм, – обернулся на пороге Винкель, – я всегда к вашим услугам…

Агнесса не ответила.

Примерно через час к подъезду гостиницы “Старая Бавария” подкатила закрытая машина. В номер пятнадцатый поднялся тот же врач в сопровождении двух дюжих санитаров, и Агнессу Шрамм увезли в городскую психиатрическую больницу.

ДИАЛОГ В БОЛЬНИЧНОЙ ПАЛАТЕ

Что испытывала Агнесса Шрамм, запертая в одиночной палате городской психиатрической больницы?

Маленькая комнатка была обставлена лишь самой необходимой стандартной мебелью: сиротского вида кровать, застеленная тонким серым одеялом, низкорослый шкаф для платья, стол, стул, умывальник. Небольшое окошко, сродни тюремному, было расположено так высоко, что Агнесса, даже встав на стул – она уже раз предприняла такую попытку, – не могла дотянуться до него рукой. Массивная дверь, выходившая в коридор, была снабжена круглым окошком, позволявшим видеть извне все, что творится в палате…

Есть слабые, на поверхностный взгляд, натуры, обнаруживающие истинную свою суть лишь под давлением крайних обстоятельств. Мера испытаний, выпавших на долю Агнессы, уже переступила за черту, где таилась скрытая до времени сила ее характера, к которому жизнь не предъявляла до сих пор сколько-нибудь суровых требований. Несчастья сообщали ей сейчас твердость духа, побуждали ее к действию.

Агнесса еще с вечера решила, что должна как следует выспаться в эту первую ночь своего заключения, иначе у нее не будет сил, чтобы тем или иным путем вырваться на свободу. А дорог каждый день, каждый час; как знать, что замыслили они против Гельмута? Агнесса ничуть не сомневалась теперь, что исчезновение Гельмута и ее заключение в больницу – дело рук каких-то преступников, хотя и не представляла себе, какую цель они преследуют.

– Как вы спали? – приветствовала Агнессу утром пожилая женщина, принесшая скудный завтрак.

– Благодарю вас, отлично.

– Ну и слава богу, – стереотипно сказала женщина. – И вид у вас свеженький. Приготовьтесь, милая, – скоро будет врачебный обход.

Не успела Агнесса позавтракать, как в палату вошла стройная женщина лет тридцати. У нее было овальное чистое бледное лицо, гладко зачесанные назад черные волосы, собранные в пучок на затылке, черные, вразлет брови, прекрасные темные глаза.

– Доброе утро, фрау Шрамм! Я – Эвелина Петерс, ваш лечащий врач. Как вы себя чувствуете?

– Благодарю вас, отлично.

– Как вы спали эту первую ночь?

– Не хуже, чем дома, доктор, – Агнесса заставила себя улыбнуться, – да еще в далеком детстве. Право, я даже ни разу не проснулась!

– Вот и хорошо. Если так пойдет дальше, вы быстро оправитесь… А теперь дайте-ка мне взглянуть на вас! – Она маленькими, крепкими руками ласково взяла Агнессу за плечи и повернула лицом к свету. – Во-первых, фрау Шрамм, вы очень красивы, – сказала она серьезно. – Во-вторых, вы несомненная умница, а в-третьих, добрая душа. Такое сочетание встречается не столь уж часто.

– Все это я подумала о вас, доктор, лишь только вы вошли.

– Не надо так говорить, – отозвалась доктор Петерс. – Я в том возрасте, когда человек уже знает себе настоящую цену… А теперь скажите, фрау Шрамм, что предшествовало вашему заболеванию? Душевное потрясение?

– Я совершенно здорова, доктор.

– Так считают все больные, – улыбнулась доктор Петерс. – Во всяком случае, заболевание у вас легкое, и я охотно берусь вылечить вас. Готовы ли вы пройти у нас курс лечения?

– Нет, доктор! – твердо сказала Агнесса. – Я слыхала, конечно, что душевнобольные склонны считать себя здоровыми, и тем не менее считаю себя здоровой. Что делать, – добавила она с ироническим вздохом, – ведь и здоровые считают себя здоровыми! Разве не так, доктор?

– Конечно, так… К сожалению, это ничего не говорит о данном случае, фрау Шрамм.

– Какой же выход? – продолжала Агнесса (она хотела убедить доктора в своем душевном здоровье безупречной логикой своих доводов). – Ведь в вашем распоряжении нет ни метода, ни аппарата, способного отличить здорового человека от душевнобольного. А вдруг меня заточили сюда какие-то злые люди?

– Вот видите, дорогая фрау Шрамм, – печально сказала доктор Петерс, – злые люди, которые заточили вас…

– Я знаю, доктор, это именуется манией преследования.

– Увы, да.

– Но разве преследование ни в чем не повинных людей, заточение их в тюрьму, в психиатрическую больницу, наконец, угрозы смертью – это только плод воображения? Вспомните времена нацизма, доктор. Да и сейчас нередко бывает…

– Верно, фрау Шрамм. Но ведь это и есть та почва, которая питает разного рода неврозы и психозы…

Две слезы медленно скатились по лицу Агнессы.

– Как же найти мне путь к вам, доктор? – В голосе звучало отчаяние. – Как пробиться сквозь стену из врачебных терминов и предубеждений, которой вы оградили себя от всех случайностей и невероятностей живой жизни? Лишь только вы вошли и я увидела вас – ваше лицо, ваши глаза, – я почему-то сразу решила: этот человек все поймет! Я так поверила в вас, доктор Петерс…

Доктор Петерс тоже поверила в Агнессу Шрамм, но она не достигла еще того уровня опытности, когда каждый отдельный случай существует для врача сам по себе, вне усвоенных теорий и представлений, и предъявляет к его разуму всю полноту требований.

– Но, милая фрау Шрамм, поймите же…

– Я не обязана понимать вас, доктор! – резко прервала ее Агнесса. – Это вы… вы обязаны понять меня! Неужели вы не способны допустить, что за всю вашу практику могли столкнуться хоть раз – один-единственный раз! – с исключительным случаем, требующим отказа от привычных суждений? Неужели человек, попавший в это здание, тем самым уже является для вас душевнобольным?

– Но, фрау Шрамм, мне не раз приходилось слышать все это от больных. Я встречала людей с высоким, сильным интеллектом, которые до известной границы…

– Замолчите, доктор! – яростно крикнула Агнесса. Она сознавала, что совершает, быть может, непоправимую ошибку, но не могла остановиться: ей казалось, что она ополчается сейчас, в лице доктора Петерс, против всего мирового зла. – Я еще раз спрашиваю вас: может ли ваша наука доказать, что я сумасшедшая? Если нет, вы обязаны отпустить меня! Иначе я буду считать, что вы подкуплены – да, да, подкуплены теми, кто загнал меня в эту больницу!..

– Прежде всего успокойтесь, фрау Шрамм… – с привычной интонацией, которой почему-то стыдилась сейчас, сказала доктор Петерс. – Прошу вас, успокойтесь…

– Успокоиться? Нет, я не успокоюсь, пока не буду свободна! Слышите ли, я должна получить свободу сегодня, сейчас же, мне дорога каждая минута, бессердечный вы человек! Малейшее промедление может стоить жизни моему мужу, если только он еще жив!..

Агнесса чувствовала, что все глубже увязает в какой-то дурной декламации, которая со стороны, в стенах психиатрической больницы, вполне может быть воспринята как выспренность речи, какой нередко выражает себя безумие.

– Но почему вы решили, что вашему мужу грозит опасность? Согласитесь, что, если ваш муж не прибыл из Бремена в Мюнхен, это еще не значит…

– Не прибыл в Мюнхен? Так вы заодно с ними?

– Дорогая фрау Шрамм, сделайте над собой усилие, постарайтесь понять меня. Ваш муж не был с вами в Мюнхене. Поймите же – не был! Я внимательно изучила препроводительный акт, составленный полицейским врачом, и могу вас уверить: вы прибыли в Мюнхен и остановились в гостинице одна… одна! Вспомните, вы же сами звонили в Бремен и ассистент вашего мужа подтвердил… Только не надо волноваться…

Агнесса почти физическим усилием воли подавила в себе новый приступ ярости, и эта победа над собой уверила ее, пусть на время, в своих силах.

– Да, я действительно звонила в Бремен и ассистент моего мужа, Артур Леман, действительно сказал, что я уехала в Мюнхен одна… – Агнесса наслаждалась сейчас спокойной деловитостью своей речи. – Мне еще не ясна цель, какую преследовал Леман своей ложью, но он несомненно причастен к заговору, который затеян против Гельмута.

– Значит, и господин Леман, и господин Винкель, и полицейский врач, и даже портье…

– В этом нет ничего невероятного. Если это заговор, то он, естественно, предполагает сговор… Но почему вы так странно Смотрите на меня, доктор? Впрочем, мне понятен ход вашей мысли. Ощущать себя жертвой заговора, думаете вы, – это, конечно, крайнее, классическое проявление мании преследования, и теперь уже нет сомнений, что эта Шрамм сумасшедшая… Обстоятельства в самом деле против меня, доктор. Я и сама убедилась теперь, что предъявила слишком большие требования к вашей проницательности…

– Нет, зачем же, фрау Шрамм…

– Не надо жалких слов, доктор! Я вижу, мне приходится рассчитывать только на себя. Но если вы действительно хотите помочь мне, я облегчу вам задачу. Я вспомнила сейчас один эпизод… Вам, вероятно, известно, что мы с мужем в течение первых двух дней пребывания в Мюнхене посещали Старую Пинакотеку…

– К сожалению, фрау Шрамм, но мне не известно, что вы посещали Пинакотеку с мужем.

– Ну, разумеется, я не так выразилась: вам, во всяком случае, известно, что таково мое утверждение. Не правда ли?

– Да-да, в полицейском акте…

– А что, если я докажу вам, доктор, со всей очевидностью докажу, что в среду тринадцатого июля я находилась в Старой Пинакотеке вместе с мужем – именно вместе с мужем? Поверите ли вы тогда, что я вовсе не сумасшедшая и что люди, заточившие меня сюда, заведомые негодяи?

– Но это же невозможно доказать, милая фрау Шрамм. Не лучше ли вам отказаться от такой попытки, успокоиться – возбуждение только вредит вам…

– Доктор Петерс, не отделывайтесь от меня пустыми словами. Дело идет сейчас не только обо мне.

– Я слушаю вас, фрау Шрамм, – кротко отозвалась доктор Петерс, снисходя к безумию своей пациентки.

– Это произошло на третий день после нашего приезда в Мюнхен, в среду тринадцатого июля около полудня, в одном из залов Старой Пинакотеки. Мы с Гельмутом стояли около небольшого полотна Рибейры, когда меня окликнула моя школьная подруга фрейлейн Гертруда Якобс. Мы никогда не были с ней дружны, не виделись много лет, и я с трудом узнала ее. Все же мы обрадовались друг другу. Я представила ей Гельмута. Гертруда просила нас посетить ее – она живет с родителями в Мюнхене. Затем мы расстались, и я вскоре забыла об этой встрече…

– Адрес?

– Адрес остался у Гельмута в записной книжке. Но вам ничего не стоит отыскать отца Гертруды: по ее словам, он известный мюнхенский адвокат. Согласны ли вы сделать это для меня, доктор?

– Конечно, конечно… Не обижайтесь на меня, фрау Шрамм, но ведь фрейлейн Якобс не сможет удостоверить, что видела вас именно с вашим мужем, а не с кем-либо другим. Насколько я поняла, они не были раньше знакомы…

– Вы правы, доктор. – Агнесса взяла свою сумку и достала оттуда небольшой листок. – Вот последний портрет моего мужа, доктор, – я вырезала его из химического журнала. Видите, под ним напечатано “Гельмут-Гейнрих Шрамм, Институт химической кинетики”. Вы можете предъявить этот портрет фрейлейн Якобс.

МОЛОДОЕ ПОКОЛЕНИЕ СЕМЕЙСТВА ЯКОБС

Семья адвоката Якобса жила на Поссартштрассе в небольшом двухэтажном каменном особняке, украшенном по краям затейливыми башенками; стрельчатые, под готику, высокие окна были до половины забраны чугунными решетками; внутрь дома вела высокая двустворчатая дверь, выложенная ярко начищенными медными пластинами. На звонок доктора Петерс тяжелая дверь приотворилась на ширину цепочки, и оттуда выглянула юная горничная с белоснежной наколкой на волосах.

– Что угодно, фрау?

– Мне надо видеть фрейлейн Гертруду Якобс.

– Прошу вас. – Дверь широко открылась, пропуская доктора Петерс в вестибюль. – Как доложить?

– Фрау Эвелина Петерс.

Горничная вскоре вернулась и предложила посетительнице следовать за собой. Пройдя через анфиладу доброго десятка богато обставленных комнат и не встретив ни живой души, доктор Петерс вслед за горничной поднялась на второй этаж. Здесь навстречу ей вышла женщина лет двадцати пяти, видимо сама Гертруда Якобс, и остановилась с вопросительным видом.

– Фрейлейн Гертруда?

– Да, это я.

– Доктор Эвелина Петерс.

Доктор Петерс быстрым, опытным взглядом оглядела школьную подругу Агнессы Шрамм: некрасивое, золотушное, густо припудренное лицо, настороженные, недобрые, узкие зеленоватые глаза, твердый, почти безгубый рот. “Старая дева, – сказала себе доктор Петерс, – вечная, с самой юной поры, старая дева!”

– У меня к вам личное дело, фрейлейн Якобс. – Она чуть приметно повела глазами на горничную.

– Пройдемте ко мне.

Гертруда распахнула одну из дверей, выходивших на площадку второго этажа, и доктор Петерс шагнула, ослепленная, в настоящий девичий рай. Это было царство белого цвета: диван, кресла и стулья в белых чехлах, отороченных белым кружевом; кровать светлого дерева, застланная белым одеялом; белый пушистый ковер на полу; стены, отделанные белыми панелями с золотыми крапинками. Вся эта белизна была к тому же освещена яркими лучами полуденного солнца, бившими сквозь широкое окно.

– Фрейлейн Якобс, – сразу приступила к делу доктор Петерс, не без трепета усевшись в непорочно-белое кресло, указанное ей хозяйкой, – знакома ли вам фрау Агнесса Шрамм из Бремена, урожденная Доберт? Она утверждает, что вы ее школьная подруга и что она встретила вас третьего дня, в среду, в Старой Пинакотеке, где находилась со своим мужем Гельмутом Шраммом…

– А кто вы, собственно, такая, фрау Петерс? – Фрейлейн Гертруда сощурила свои и без того узкие глазки. – На каком основании задаете вы мне вопросы? Что вам от меня нужно?

– Видите ли, в интересах вашей подруги…

– В интересах моей подруги? Но я еще не сказала вам, знакома ли мне эта… как ее?

– Шрамм, фрау Агнесса Шрамм.

– Эта Шрамм. Почему же вы решили, что она моя подруга?

– В таком случае разрешите повторить вопрос: знакома ли вам фрау Агнесса Шрамм из Бремена, урожденная Доберт?

– Все это очень странно… И самый ваш приход, и эти расспросы… Быть может, эта Шрамм натворила что-нибудь?

– Нет, уважаемая фрейлейн Якобс, – гневно сказала доктор Петерс, – фрау Шрамм ничего не натворила. Я врач городской психиатрической больницы, куда вчера была доставлена Агнесса Шрамм. И вот я хотела удостовериться, насколько помрачен ее рассудок, соответствуют ли действительности некоторые ее утверждения. Это и привело меня к вам. Но если вы не желаете… – Эвелина поднялась. – Если вы не желаете отвечать…

– Нет уж! – воскликнула фрейлейн Якобс и тоже встала с кресла. – Потрудитесь обождать: я позову сейчас моего брата – в этом деле надо разобраться!..

Фрейлейн Якобс быстро вышла из комнаты, прикрыла за собой дверь и заперла ее.

Доктор Петерс растерянно огляделась. Другого выхода из комнаты не было, ей оставалось только ждать. Вот уж действительно странное приключение! И какая же неприятная эта Якобс: что-то нацистское есть в ее повадках… Конечно же, она знакома с Агнессой Шрамм и виделась с ней в Пинакотеке, это чувствуется в каждом ее слове. Нет-нет, Агнессе не померещилась встреча с Гертрудой Якобс! Но была ли она тогда в Пинакотеке со своим мужем Гельмутом Шраммом? Вот что следует выяснить во что бы то ни стало…

Эвелина так углубилась в свои мысли, что не сразу заметила, как в комнату вернулась Гертруда Якобс в сопровождении рослого, атлетически сложенного человека лет тридцати, одетого в домашний костюм. Лицом он походил на Гертруду: то же недоброе, брюзгливо-надменное выражение, твердый, безгубый рот, нечистая, как бы золотушная кожа.

– Вот, Альберт, это она! – заговорила Гертруда, чуть не пальцем указывая на сидящую в кресле Эвелину. – Пристает, выспрашивает…

– Разрешите представиться, – важно произнес вошедший и пристукнул домашними туфлями. – Альберт-Иоахим Якобс! Что вам угодно от моей сестры?

Доктор Петерс спокойно изложила цель своего прихода.

– Так, так… – протянул Альберт Якобс. – А почему эту Шрамм направила к вам именно полиция, полицейский врач? Она в чем-нибудь замечена? Красная? Коммунистка?

– Фрау Шрамм прибыла в Мюнхен из Бремена, где проживает со своим мужем Гельмутом Шраммом, молодым ученым-химиком. Она остановилась в гостинице “Старая Бавария”, и там у нее были обнаружены некоторые признаки психического расстройства. Естественно, что администрация вызвала к ней полицейского врача, который и направил ее в нашу больницу. Вот и все, что мне известно.

– Все, что вам известно… – с подчеркнутым недоверием повторил Альберт Якобс, усаживаясь в кресло напротив Эвелины. – По-вашему выходит, что эта Шрамм обыкновенная сумасшедшая. Почему же вы проявляете к ней такой интерес, тревожите ради нее незнакомых людей, требуете от них ответа на какие-то вопросы? Мало того: выдумываете, будто она приехала в Мюнхен вместе с мужем, когда твердо установлено, что она приехала одна! Не находите ли вы, что это, по меньшей мере, странно и наводит на некоторые размышления?

– Я не понимаю, что вы имеете в виду, господин Якобс.

– Ах не понимаете? А я вот только что узнал по телефону, что одно весьма осведомленное учреждение считает мужа вашей сумасшедшей, Гельмута Шрамма, подозрительным субъектом, связанным с восточными коммунистами. Что вы на это скажете? Оказывается, родители его тоже были красными и в свое время понесли заслуженное наказание в Маутхаузене. Мало того: имеются сведения, что Гельмут Шрамм бежал на днях па Восток, к своему возлюбленному Ульбрихту. Как видите, доктор Петерс, – Альберт Якобс нагло усмехнулся, – ваш визит к нам пахнет довольно скверно. Вы что, заметаете следы за этой коммунистической парой?

– О, неужели муж фрау Агнессы действительно бежал в Восточную Германию? – с притворным волнением воскликнула доктор Петерс. – Боюсь, что в этом случае она окончательно лишится рассудка… Вы уверены в правильности ваших сведений, господин Якобс? А может быть, Шрамм исчез уже по приезде в Мюнхен, из гостиницы “Старая Бавария”, когда жена его находилась в Пинакотеке? Есть еще и такая версия: будто он вылетел из Бремена в Мюнхен на самолете…

– Да что вы меня допрашиваете, черт подери! Сначала сестру, теперь меня! Сказано – удрал в русскую зону!

– Дорогой господин Якобс, – проникновенным голосом заговорила Эвелина, – вы, право же, ошибаетесь, приписывая мне такое намерение. У меня лишь одна цель – помочь этой несчастной, брошенной мужем в чужом городе, среди чужих людей. Я убеждена, что вы не можете желать зла одинокой, покинутой женщине, к тому же лишенной рассудка…

– Не верь ей, Альберт, – запальчиво крикнула фрейлейн Гертруда, – она все врет!

– Помолчи, Трудхен! – строго сказал Альберт Якобс, явно польщенный словами доктора Петерс. – Разумеется, я не желаю зла этой Шрамм, но и не хочу, чтобы наша семья была замешана в такое грязное дело. – Он встал с кресла. – Я считаю наш разговор оконченным, доктор Петерс.

Очутившись на улице, Эвелина радостно улыбнулась: она не рассчитывала так легко отделаться от этих людей. Они пробудили в ней старые, двадцатилетней давности, воспоминания, и ей стали уже мерещиться призраки Принцальбрехтштрассе [10]10
  На Принцальбрехтштрассе в Берлине помещалось Главное управление гестапо – фашистской государственной тайной полиции.


[Закрыть], бродившие некогда по ее родному Берлину: допросы под пыткой, истошные крики, прерываемые резкими, лающими голосами. И еще: у нее сложилось впечатление, почти уверенность, по в деле Агнессы Шрамм есть что-то темное, возможно преступное…

В ЗАМКЕ ОСТЕРМАРК

В то самое время как Альберт-Иоахим Якобс уверял Эвелину Петерс, что муж Агнессы Шрамм бежал в Восточную Германию, Гельмут Шрамм находился в шестидесяти километрах от Мюнхена, среди лесистых Баварских Альп, в родовом замке баронов Остермарк.

Все произошло просто и быстро: то ли заговорщики были лишены воображения, то ли считали наилучшим традиционный, многократно испытанный способ действия. Гельмут крепко спал в своем номере гостиницы “Старая Бавария”, когда в дверь громко постучали. Он не услышал стука и проснулся оттого, что кто-то сильно тряс его за плечо.

– Несчастье, господин Шрамм, вставайте! Ваша жена попала под автомашину! Она тяжело ранена, ее отвезли в больницу! Фрау Агнесса выразила желание немедленно видеть вас! Вставайте же!

– Что? Что? Агнесса?

Гельмут отчетливо осознал лишь одно: с Агнессой случилось несчастье.

– Придите же в себя, вставайте! – настойчиво твердил незнакомец, бесцеремонно тормоша Гельмута. – Фрау Шрамм доставлена в больницу в очень тяжелом состоянии, нельзя медлить ни минуты! Торопитесь!

С помощью второго незнакомца – Гельмут поначалу не заметил его – первый поднял его с постели, затем они быстро одели его, свели с лестницы и усадили в поджидавшую у подъезда машину. Гельмут не только не сопротивлялся, но всячески способствовал их усилиям…

– А ну понюхайте вот это: сразу придете в себя! – уже в машине сказал первый незнакомец (второй сидел за рулем) и поднес к лицу Гельмута открытую коробочку с белым порошком.

Гельмут глубоко вздохнул и почти мгновенно погрузился в беспросветную тьму, откуда вынырнул – через час, через день, через месяц? – в небольшом квадратном помещении с каменными стенами, лишенном окна и лишь слабо освещенном электрической лампочкой, торчавшей посреди высокого сводчатого потолка.

Гельмут никак не мог связать это странное настоящее со своим прошлым. Да и само прошлое было окутано сейчас как бы завесой тумана, сквозь которую смутно проступали очертания его былой жизни. Агнесса!.. Вот единственная реальность, какую сохранила и донесла до сознания его неустойчивая и, странно, зыбкая память. С ней было связано для Гельмута что-то мучительно-горестное и страшное. Что же именно? И тут какая-то сила, призванная охранять от губительного поражения драгоценнейшее создание природы – человеческий мозг, вдруг выключила сознание Гельмута, и он впал в глубокий сон. А когда проснулся, ощутил себя прежним Гельмутом. Прошлое накрепко связалось с настоящим, память восстановила все утраченные связи. Ясно, что все это время – сколько длилось оно? – его мозг был отравлен каким-то ядом, действие которого прекратилось только сейчас. Агнесса!.. Что же случилось с Агнессой? Да-да, какой-то человек – Гельмуту отчетливо вспомнился его внешний облик – сказал ему, что Агнесса будто бы попала под автомашину и ее в тяжелом состоянии увезли в больницу…

Но как же сам он, Гельмут, очутился здесь, в этой каменной дыре, на раскладной кровати из гнутых алюминиевых труб? Одежда на нем была прежняя, только сильно помятая, но ботинок не было, одни носки. Гельмут огляделся: не было их и на полу. Так-так, традиционный способ затруднить узнику побег… Он поднялся с кровати – ноги крепко держат его, голова не кружится! – и подошел к двери. Массивная, старинного дуба дверь как бы впаяна в такую же крепкую раму: ни единой щелочки. Гельмут всем телом налег па дверь – она даже не поколебалась. Итак, никаких сомнений: он в заключении. Но где же именно? Здание несомненно старинное, замковой стройки. Во всяком случае, тут не тюрьма: это странное помещение ничем не походило на тюремную камеру…