Текст книги "Мир приключений 1966 г. №12"

Автор книги: Сергей Абрамов

Соавторы: Александр Абрамов,Евгений Велтистов,Николай Томан,Глеб Голубев,Сергей Другаль,Александр Кулешов,Игорь Акимов,Яков Наумов,Юрий Давыдов,Яков Рыкачев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 43 страниц)

Однако прежде всего надо восстановить цепь событий, которые привели его сюда. Утром тринадцатого июля – это была среда – он, Гельмут, почувствовал себя разбитым: головокружение, сонливость – и убедил Агнессу пойти в Пинакотеку без него. Видимо, в его кофе подсыпали какое-то ядовитое снадобье: он отлично помнит, что проснулся здоровым и бодрым. Как только Агнесса ушла, он снова лег-его неудержимо клонило ко сну. Через какое-то время его разбудил незнакомый человек – потом оказалось, что их было двое, – и объявил, что с Агнессой случилась беда и ему, Гельмуту, надо немедленно ехать к ней в больницу. Теперь-то ясно, что это была ложь, – просто им надо было выманить его из гостиницы. Потом, с помощью незнакомцев, он сошел с лестницы, уселся в машину, вдохнул порошок – и дальше пропасть! Вот и все. Потом этот последний, заключительный кадр: каменный мешок, в который его сунули, когда он находился без сознания…

А что, если бы Агнесса отказалась тогда пойти одна в Пинакотеку, не захотела бы покинуть его, Гельмута? Что ж, они придумали бы какой-нибудь иной способ выманить ее на час – другой из дому… Но кто же автор этого детективного спектакля? Кому и с какой целью понадобилось похитить его, Гельмута Шрамма, и упрятать в эту дыру? Впрочем, сегодняшняя Германия буквально кишит тайными и явными организациями бывших нацистов и эсэсовцев, хроника происшествий полна загадочных исчезновений, таинственных убийств и самоубийств. Уж нет ли какой связи между этим странным приключением и враждебной нацизму деятельностью его родителей, погибших в Маутхаузене? Уж не мстят ли ему эсэсовские террористы за то, что его родители, не щадя жизни, боролись против тысячелетнего рейха? Впрочем, едва ли – через двадцать лет…

Так или иначе, но дело обстоит скверно. Конечно, и Агнесса, если только она свободна, и Артур тотчас же предпримут все, чтобы отыскать его, Гельмута, след. Правда, это не так просто: ведь бывшие нацисты командуют и в полиции и в разведке у Гелена [11]11
  Генерал Гелен – глава Федеральной разведывательной службы, иначе именуемой “Ведомство генерала Гелена”.


[Закрыть], да и повсюду есть у них своя рука…

За дверью послышался металлический звук – похоже, звякнул тяжелый засов, – дверь чуть поддалась, двинулась внутрь каморки, и в узкую щель просунулась голова. Морщинистое, острое птичье лицо. Глаза с тревожным, пристальным вниманием оглядели комнату и остановились, застыли на Гельмуте.

– Я принес вам обед, – сказал старик и медленно, настороженно втиснулся в комнату и прикрыл за собой дверь. В левой руке он держал судок – три кастрюльки, зажатые в обруче.

– Моя фамилия Шрамм, Гельмут Шрамм, химик из Бремена, – подчеркнуто сказал Гельмут. – Запомните это, почтеннейший, и передайте на волю. Меня заточили сюда насильно, и, если со мной случится здесь что-либо дурное, вы ответите за это перед законом наравне с другими. Вы поняли меня?

– Вот ваш обед. – Человек повернулся и, скосив взгляд, чтобы не терять узника из виду, шагнул к двери.

Гельмут вскочил, легко оттолкнул его, открыл дверь и бросился вперед. Три-четыре метра по узкому коридорчику – и он очутился перед другой дверью, сплошь обитой жестью, с крохотным круглым глазком посредине.

– Куда? – раздался из-за двери густой, грубый голос. – А ну назад!

Так… Все ясно. Эта короткая разведка подтвердила худшие опасения Гельмута.

– Слушайте, вы, за дверью! Моя фамилия Шрамм, Гельмут Шрамм, химик из Бремена! – громко прокричал Гельмут (его вовсе не прельщала судьба современной “железной маски”). – Передайте это на волю и знайте: за насилие надо мной вы ответите перед законом наравне с вашими хозяевами!..

– Сказано – назад! И отпусти старика!

Пререкаться с неведомым стражем, стоявшим за дверью, не имело смысла, и Гельмут вернулся в свою каменную каморку. Пока он отсутствовал, старый слуга не терял времени даром. Судок с обедом был разобран и кастрюльки с едой аккуратно расставлены на табуретке: суп, жаркое, компот. При виде Гельмута старик укоризненно покачал головой, как если бы тот повинен был в нарушении этикета: в опоздании к обеду.

– Вот ваш обед, – повторил он спокойно и удалился, заложив засовом дубовую дверь.

– Что ж, – вполголоса сказал Гельмут, – будем жить, пока живы!

И он с аппетитом принялся за вкусно приготовленный обед.

ВРАЧЕБНЫЙ КОНСИЛИУМ

– Здравствуйте, коллега Шмиц, – сказала Эвелина Петерс, входя в кабинет полицейского врача. – Я – доктор Петерс из городской психиатрической. На моем попечении находится известная вам фрау Агнесса Шрамм…

Пожилой жирный человек неопрятного вида тяжело поднялся из-за стола. Черные, явно крашенные усы, лихо закрученные кверху, придавали его чертам странную вульгарную игривость.

– Да? – сказал он выжидательно. – Что вам угодно?

– О, всего только совета, – любезно отозвалась фрау Петерс. – Надеюсь, вы не откажете мне в этом, коллега Шмиц?

– Что вам угодно? – грубовато повторил полицейский врач; ему явно не понравилось светское щебетание фрау Петерс.

– Что мне угодно? – мило улыбнулась Эвелина. – Мне угодно, уважаемый коллега Шмиц, узнать ваше мнение о нашей общей пациентке фрау Агнессе Шрамм. Я лично – да-да, лично, а не только в качестве врача! – заинтересована в ее судьбе. Это – чудесное, обаятельное существо, и страх перед врачебной ошибкой…

– Не пойму я, что вам от меня надо, фрау… фрау…

– Петерс, Эвелина Петерс.

– …фрау Петерс. Если дело идет об этой сумасшедшей Шрамм, то вы получили мое заключение: мания преследования, галлюцинаторный бред, больная представляет известную опасность для окружающих. Родных у нее в Мюнхене нет, и моей обязанностью как полицейского врача было отправить ее к вам, что я и сделал. И больше мне нет никакого дела ни до нее, ни, простите, до вас…

– Ну зачем же так резко, коллега?! – с кокетливым упреком сказала фрау Петерс. – А вдруг эта бедная Агнесса Шрамм стала жертвой каких-нибудь нехороших людей и нас с вами решили использовать, чтобы погубить ее? – Она склонилась к столу и тихо, доверительно добавила: – Скажу вам по секрету, коллега Шмиц: я подозреваю, что фрау Агнесса Шрамм вполне нормальный, душевно здоровый человек. Это и привело меня к вам: прежде чем выписать ее из больницы, я решила посоветоваться с вами…

Эвелина точно попала в цель: слова ее повергли полицейского врача в злобное смятение, он тяжело задышал, его пальцы безотчетно сжались в кулаки.

– Выпустить из больницы эту… эту сумасшедшую? Да кто дал вам право, раз я… я… полиция…

– Ну вот видите, коллега Шмиц, как хорошо, что я пришла к вам за советом! Я очень высоко ценю вашу опытность, ваш авторитет… Я же, в сущности, молодой врач – неполных восемь лет практики…

Полицейский врач, польщенный словами фрау Петерс, явно сменил гнев на милость и едва ли не впервые обратил внимание на внешность своей посетительницы. Ого, да она прехорошенькая, и притом, кажется, круглая дура. Отличное сочетание!

– А все же признайтесь, фрау Петерс: вы усомнились в моем диагнозе? А? – Доктор Шмиц игриво ухмыльнулся. – Напутал малость наш высокоавторитетный, многоопытный коллега Шмиц! Так вот же вам – не напутал! – И он оглушительно захохотал, обнажив оскал крупных неровных желтых зубов.

– Право же, коллега, вы не поняли меня, – будто в смущении возразила Эвелина. – Это такой сложный случай… Представьте себе, что должна была чувствовать эта молодая женщина, когда по возвращении обнаружила, что ее муж, которого она оставила больным, бесследно исчез из гостиницы. При этом окружающие согласно уверяли ее, что его вовсе и не было в гостинице, что она приехала в Мюнхен одна и поселилась будто бы в пятнадцатом, а не в семнадцатом номере, хотя она твердо помнила, что в семнадцатом. Создается впечатление, что ее просто решили свести с ума, сорвать ей нервную систему…

– Не болтайте чепухи! – Полицейский врач стукнул ладонью по столу. – О том, что она приехала одна, а не с мужем, свидетельствует и администрация гостиницы, и ассистент Гельмута Шрамма, которому эта сумасшедшая звонила в Бремен по телефону! Но мало того: сейчас стало известно, что этот Шрамм, пока жена его прохлаждалась в Мюнхене, удрал в русскую зону!

– Нет, коллега Шмиц, – твердо и внушительно сказала фрау Петерс, пристально глядя в мутные глаза полицейского врача, – вас явно ввели в заблуждение. Супруги Шрамм вместе прибыли из Бремена, вместе поселились в семнадцатом номере гостиницы “Старая Бавария” и вместе посещали по утрам Старую Пинакотеку. А четырнадцатого утром Гельмут Шрамм исчез из семнадцатого номера гостиницы – именно из семнадцатого, а не из пятнадцатого, – в то самое время, когда жена его находилась в Пинакотеке…

– Что? Что такое? – Полицейский врач был так ошеломлен, как если бы на месте молодой привлекательной женщины, только что сидевшей напротив него, оказался вдруг сам сатана. – Что вы такое болтаете? Откуда, позвольте спросить, взяли вы эту идиотскую сплетню? Уж не со слов ли этой сумасшедшей? Послушать вас, так все сговорились врать: и почтенный господин Герман Винкель, второй месяц проживающий в семнадцатом номере, и портье, и горничные, и даже бременский ученый, господин Артур Леман! Выходит, что одна эта сумасшедшая вещает истину!..

– Поймите же, господин Шмиц, – голос фрау Петерс звучал сейчас холодно и строго, – что эти люди, отрицая и оспаривая все правдивые утверждения Агнессы Шрамм, пытались создать впечатление, что она душевнобольная… И отправили ее в больницу…

– Надо же такое придумать! Да вы, я вижу, сами сумасшедшая!

– Не в большей мере, чем фрау Агнесса Шрамм… Так вот, господин Шмиц, я берусь доказать, что Гельмут Шрамм с одиннадцатого по четырнадцатое июля проживал в Мюнхене со своей женой Агнессой в гостинице “Старая Бавария”. У меня есть свидетели, которые видели их вместе и готовы дать необходимые показания. Это уважаемые граждане нашего города, и в истинности их показаний никто не посмеет усомниться…

Это был рискованный шаг: едва ли фрау Петерс могла рассчитывать на показания Гертруды Якобс.

– Ах вот оно что! – Полицейский врач навалился грудью на край стола и угрожающе подался к фрау Петерс: – Кто же они, ваши свидетели?

– Но, коллега Шмиц, – фрау Петерс укоризненно покачала головой, – вы же врач, целитель человеческих страданий, а эти вопросы относятся к ведению прокуратуры!

Полицейский врач в нерешительности забарабанил пальцем по столу.

– Послушайте-ка вы…

И тут фрау Петерс увидела одно из тех лиц, в которые с мучительным, страстным интересом всматривалась на судебных процессах заправил гитлеровских концлагерей и гестапо, пытаясь найти разгадку непонятной ей адской жестокости этих людей.

– Послушайте-ка вы, Петерс, что я вам скажу. Бросьте это дело… Если вам дорога ваша жизнь – бросьте! Поняли?

– О да, я все поняла, господин Шмиц. Я затем и явилась сюда, чтобы понять вас. Как видите, мне это вполне удалось. – Фрау Петерс поднялась. – Постарайтесь понять и вы: на свете есть вещи, которые для меня дороже, чем моя жизнь.

СОЮЗ ДВУХ ЖЕНЩИН

Едва только фрау Петерс закрыла за собой дверь кабинета и ступила в коридор, как услышала за собой чей-то тихий, как шелест, голос:

– Фрау доктор Петерс?

Она оглянулась. Следом за ней шел невзрачный, низкорослый человечек со странной улыбкой на худом, узком лице: серая канцелярская мышь.

– Доктор Эвелина Петерс? Не правда ли? Доктор Петерс?

– Что вам угодно?

– Вы доктор Петерс? Не так ли?

– Да, я доктор Петерс. Что из этого следует?

– О, ничего, ничего! Просто начальник просит вас зайти к нему! Очень, очень просит!

– Начальник просит? – Фрау Петерс насторожилась. – Зачем же я понадобилась вашему начальнику? И кто он – ваш начальник?

– О, сам начальник полицей-президиума! Господин Эрнст фон Штриппель! Он приказал мне: лишь только фрау Петерс закончит разговор с доктором Шмицем, пусть зайдет в мой кабинет, пусть обязательно зайдет – это в ее собственных интересах!

– Откуда же ваш начальник знал, что я нахожусь здесь?

– Но, фрау Петерс!.. – Человечек с укором всплеснул руками. – Это же полицей-президиум, а не балетная школа!

Эвелина с удивлением взглянула на маленького человечка, и он показался ей вдруг совсем иным: не серой канцелярской мышью, а добрым, разумным троллем из народной сказки; на сто худом лице горели большие черные насмешливо-умные глаза.

– Да, конечно, вы правы. И все же я не пойду к вашему начальнику, уважаемый господин…

– Герман Ангст! Господин Герман Ангст, – человечек с шутливой гордостью выпрямил свое хилое тельце, – личный секретарь господина фон Штриппеля! Я вам очень советую пойти, доктор, очень! Ну хотя бы ради меня…

– Нет, господин Ангст. Если я нужна вашему начальнику, он должен прислать мне официальный вызов. Только в этом случае…

– О, за этим дело не станет!..

Человечек извлек из кармана конверт и, чуть поднявшись на носках, протянул его фрау Петерс. В конверте лежал вызов в полицию: именно на сегодня, именно на данный час.

Фрау Петерс в задумчивости остановилась. Дело, которое она взяла на себя, все более осложняется. Странно враждебное поведение Якобсов, явная заинтересованность полицейского врача в мнимом безумии Агнессы Шрамм, а теперь еще этот вызов… Раз фон Штриппель успел узнать о ее визите к доктору Шмицу, он осведомлен, видимо, и о содержании их разговора…

– Что же, господин Ангст, ведите меня к вашему начальнику.

– Вот и хорошо! – обрадовался человечек и печально добавил: – А то я получил строгие инструкции… Очевидно, вы очень нужны начальнику, фрау доктор… Вот кабинет начальника, я сейчас доложу о вас… – И, снова подтянувшись на носках, он шепнул в плечо фрау Петерс: – Будьте начеку!

Не прошло и минуты, как фрау Петерс вошла в кабинет фон Штриппеля. Очень большая, очень светлая и очень пустая комната. Посреди комнаты, отражаясь, как в тихой воде, в зеркально-начищенном паркете, стоял громадный стол красного дерева. Из-за стола, звякнув шпорами, поднялся рослый, крупный, монументальный человек в полицейской форме – истинный оплот государства, с гладким, голым черепом, белым, холеным лицом и выкаченными водянисто-голубыми глазами.

– Прошу! – Он указал Эвелине на кресло, стоявшее по ту сторону стола. – Фрау доктор Петерс?

– Да, это я.

– Вас, верно, интересует, что побудило меня пригласить вас?..

– Вот именно.

– Как вам сказать? – Он помолчал, словно в раздумье. – Собственно говоря, мы, полиция, не имеем к вам никаких претензий. Все, что нам известно о вас, говорит в вашу пользу. Вы почтенная мать семейства, супруга уважаемого гражданина нашего города, господина архитектора Карла Петерса, лояльная гражданка нашего дорогого отечества, целитель больных человеческих душ… Да-да, больных человеческих душ… – повторил он бессмысленно и вдруг грозно выкатил на фрау Петерс свои водянисто-голубые глаза. – Что? Что скажете? – вскричал он неожиданно, как человек, потревоженный среди глубокого сна.

Фрау Петерс улыбнулась ясной, веселой и в то же время снисходительной улыбкой.

– Господин фон Штриппель, хотя я врач-психиатр, но несколько разбираюсь и в нормальной человеческой психологии. Неужели вы серьезно рассчитываете запугать или сбить меня с толку таким примитивным способом? Раз уж пытки теперь под запретом, следовало заменить их чем-нибудь более действенным: ну, душевными пытками, что ли… Скажите прямо, что вам от меня нужно, зачем вы вызвали меня?

– Пытки… – горько произнес фон Штриппель. – Вы хотите оскорбить меня, но поверьте, я не заслуживаю этого, фрау Петерс. Я отлично отдаю себе отчет, в какое время мы живем… – Он нажал кнопку на столе и откинулся на спинку кресла.

Дверь почти тотчас отворилась, и на пороге показался маленький Ангст.

– Папку триста сорок два!

– Извольте! – Человечек быстрыми, мелкими шажками пересек комнату и положил на стол папку, – Номер триста сорок два!

– Вы догадливы, как всегда, мой дорогой Ангст… Можете идти!

Как только за Ангстом закрылась дверь, фон Штриппель положил на папку широкую ладонь и многозначительно произнес:

– Вот зачем я пригласил вас, многоуважаемая фрау Петерс.

– Да что вы? Неужели из-за этой тоненькой папки?

– Вот именно, фрау Петерс, – фон Штриппель явно начинал злиться, – из-за этой тоненькой папки. Я вижу, вы и в самом деле не дорожите вашей жизнью!

– Нет, не дорожу. Ваш подслушивающий аппарат правильно информировал вас. Я утверждаю, что Агнесса Шрамм – душевно здоровый человек, что ее муж, Гельмут Шрамм, приехал в Мюнхен вместе с ней и исчез из гостиницы при очень подозрительных обстоятельствах. И вот это я постараюсь доказать вам. Вы очень скоро убедитесь, господин фон Штриппель, что мы сейчас действительно живем не в нацистские времена…

– Но, фрау Петерс, поверьте мне, в этом деле нет ничего темного! – Фон Штриппель был явно смущен. – Мы вовсе не отрицаем, что Гельмут Шрамм прибыл в Мюнхен вместе с женой, но затем он скрылся в русскую зону, и притом не с пустыми руками!

– Зачем же было Гельмуту Шрамму приезжать с женой из Бремена в Мюнхен, если у него было такое намерение? Ведь отсюда до границ Восточной Германии…

– Не наивничайте, пожалуйста, фрау доктор! – грубо прервал ее фон Штриппель. – Вам отлично известно о военных заводах под Мюнхеном… Словом, перед своим бегством этот тип рыскал по окрестностям Мюнхена, где имеется немало секретных объектов…

– За несколько дней пребывания в Мюнхене? Это, вероятно, не так просто, господин Штриппель.

– Такому пройдохе, как этот Шрамм, и нескольких дней достаточно. Да-да, представьте, более чем хватит!

– Вам, конечно, виднее… Значит, Гельмут Шрамм прибыл в Мюнхен одновременно с женой и остановился в гостинице “Старая Бавария”?

– Надо думать, что так… В Мюнхене есть достойные доверия люди, которые видели их вместе.

Эвелина мысленно похвалила себя за то, что внушила эту мысль доктору Шмицу. Следовательно, существующая версия, будто пребывание Гельмута Шрамма в Мюнхене – плод больного воображения Агнессы Шрамм, недействительна?

– Мы не создаем версий, фрау Петерс, – с достоинством сказал фон Штриппель. – Мы основываемся единственно на фактах и руководствуемся единственно правдой. И тем не менее эта женщина душевнобольная. Доктор Шмиц, опытнейший врач, самым решительным образом утверждает, что бегство мужа окончательно надломило ее психику. – Фон Штриппель поднялся из-за стола. – Я пригласил вас, фрау Петерс, затем, чтобы дать вам добрый совет: не к лицу вам брать под защиту изменника и шпиона, сбежавшего с секретными сведениями в русскую зону! У вас двое сыновей, муж, занимающий видное общественное положение. Наконец, это и небезопасно для вас…

– Я уже сказала вам, что ничего не боюсь.

– В таком случае, пеняйте на себя! – И фон Штриппель указал Эвелине на дверь.

Не успела фрау Петерс покинуть здание полицей-президиума, как сказала себе: ей не следовало так открыто объявлять войну полиции. Но теперь, по крайней мере, она твердо убедилась в душевном здоровье своей пациентки и в реальном существовании преступного заговора против супругов Шрамм. Да-да, именно заговора! Видимо, исчезновение Гельмута Шрамма и заключение Агнессы Шрамм в психиатрическую больницу – дело рук какой-то одной тайной организации…

– Дорогая фрау Шрамм, простите меня, что я усомнилась в вашем душевном здоровье! – таковы были первые слова, с какими Эвелина обратилась к Агнессе, когда вошла в ее палату и закрыла за собой дверь. – Теперь я убедилась, что все ваши утверждения – правда. Выслушайте меня внимательно: нам надо решить, что делать дальше…

И доктор Петерс подробно рассказала о своем посещении Якобсов и полицейского управления.

– Видимо, эти Якобсы очень дурные люди, – заметила Агнесса. – Гельмут говорил мне, что старый Якобс бывший нацистский судья в Бремене. Но я думала все же, что Гертруда не откажется подтвердить, что видела меня с Гельмутом в Пинакотеке… Впрочем, в этом уже нет нужды благодаря вам, дорогая доктор Петерс!..

– Вы можете и в дальнейшем рассчитывать на меня, фрау Шрамм.

– Нет, доктор, я не могу принять вашей помощи! Вы же убедились теперь: эти люди способны на все.

– Это дело моей совести, – твердо сказала Эвелина.

– Благодарю вас, доктор. – Агнесса поцеловала ее в щеку. – Зови меня просто Агнессой.

– А ты меня – Эвелиной! И расскажи мне все о себе…

ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

У Эвелины Петерс был двоюродный брат, ее сверстник, товарищ ее детства и отрочества, с которым она разошлась с тех самых пор, когда он пятнадцати лет, за год до крушения тысячелетнего рейха, вступил в гитлерюгенд и стал больше походить на злого волчонка, чем на того милого и застенчивого подростка, каким она его знала. Шли годы. Гитлеровский рейх превратился в прах и пепел, а Бруно Липгарт из волчонка вырос в матерого волка и целью своей жизни поставил верность идеалам нацизма. До Эвелины порой доходили слухи о его темной деятельности на поприще неонацизма, о его связях с эсэсовскими и другими тайными нацистскими объединениями и союзами, которых так много в Федеративной Германии.

И вот теперь, спустя двадцать лет после того, как они расстались, Эвелина Петерс решила повидать Бруно Липгарта. Ей было известно, что он работает на одном из заводов Сименса и пользуется покровительством своих хозяев, разделяющих его политические взгляды. Узнав домашний адрес Бруно, Эвелина на другой день после посещения полицей-президиума отправилась к нему в гости. Вот наконец улица, где проживает бывший товарищ ее детских игр, а ныне представитель самой ненавистной ей ветви человеческого древа. Нарядный десятиэтажный дом из красного гранита, выстроенный после войны; цельные зеркальные окна отражают печально-багряный свет заходящего солнца; за высокой узорной чугунной решеткой палисада среди аккуратно подстриженного газона горят ядовито-яркие цветы…

Дверь Эвелине открыл высокий костлявый человек с небольшой головой, сжатой в висках.

– Бог мой, Эвелина! – воскликнул он неожиданно живым, взволнованным голосом. – Вот уж кого не ждал! Какой счастливый ветер прибил тебя к моему пустынному берегу? Заходи, заходи, дорогая кузина! Да ты ничуть не изменилась, все такая же красавица! Да нет, ты стала в тысячу раз лучше!

– Здравствуй, Бруно.

Он пытался было обнять ее, но Эвелина протянула ему руку и как бы отстранила от себя.

Странное дело, при всей своей антипатии к Бруно она ощутила глубокую печаль при виде того, что сделали с ним время и жизнь, – она помнила его совсем другим.

– Вот мы и свиделись, Бруно. – В ее голосе, помимо воли, прозвучали горечь и отчуждение. – Через столько лет… и каких лет! – И она добросовестно добавила: – Не скрою, я пришла к тебе по делу…

– Что ж, по делу так по делу, – уже холоднее отозвался Липгарт. – Буду рад, если смогу хоть чем-нибудь помочь тебе, Эвелина. Известно, старая дружба не ржавеет… – И он с напряженной шутливостью распахнул дверь в одну из комнат: – Прошу вас, доктор Петерс!

Эвелина вошла в кабинет хозяина, и они уселись в глубокие кожаные кресла, стоящие по краям рабочего стола.

– Как все это странно… – лирически начал Липгарт. – Давно ли мы были детьми, а теперь ты зрелая женщина, врач, мать двоих сыновей, – как видишь, я слежу за твоей судьбой! Да и сам я инженер с десятилетним стажем, правда холостяк… А знаешь, Эвелина, ведь это ты отчасти виновница того, что я до сих пор не женат… Да-да, я искал женщину, которая напомнила бы мне тебя, а таких, надо сказать, не так-то просто найти… О, да ты, я вижу, еще не разучилась краснеть, милая Эвелина, – браво, браво!.. Ну, а как ты находишь меня – сильно я изменился?

– Да, Бруно, ты стал какой-то совсем другой…

– Что – постарел? Выгляжу старше своих лет? Это я и сам знаю. Дела, заботы – я же главный инженер мюнхенского филиала завода. Да и присмотреть за мной некому. Известно, холостяки старятся раньше женатых…

– Но у тебя, я слыхала, и помимо завода много всяких дел? Политика, не так ли?

– Да? Ты слыхала? – Липгарт оживился. – Что же ты слыхала? Что говорят обо мне?

– Говорят, ты связан с бывшими нацистами, СС… Какие-то тайные общества… Что вы стремитесь вернуть… ну, то, что было при Гитлере… нацизм… фашизм…

– Дураки говорят так! – злобно фыркнул Липгарт. – За кого они нас принимают? Что мы – идиоты? Фашизм – неудавшийся опыт! Это коммунисты продолжают называть нас фашистами, потому что мы их враги! Ты-то хоть понимаешь, Эвелина, какие высокие цели мы ставим перед собой?

– Я не интересуюсь политикой, Бруно, – я домашний, семейный человек. Ты же знаешь, политика стоила жизни моему любимому брату Курту – он погиб в Дахау…

– Курт сам был виноват в своей гибели! В годы, когда решалась судьба немецкого отечества, он пошел против самого… самого святого… – Липгарт вскочил с кресла и заходил по комнате из угла в угол, бурно жестикулируя. – Но это – прошлое, а сейчас я хочу, чтобы ты знала, Эвелина, за что борется твой кузен. О нас болтают всякую чепуху… Вероятно, обо мне тоже. Знай же, дорогая, мы объединяем людей с сильным характером, верящих в достоинство индивидуума, а не в достоинство безликой массы народа! Мы европеисты! Мы считаем, что Европа – да-да, Европа, а не только Германия! – нуждается в сильных руководителях. Она должна быть пересоздана на основе абсолютного антикоммунизма. Мы должны вооружиться, мы должны иметь возможность вести переговоры с Востоком, держа палец на спусковом крючке. Только в этом случае…

– Но, дорогой Бруно, – взмолилась Эвелина, – я пришла к тебе вовсе не для того…

– Но пойми же, Эвелина, ты растишь двух сыновей! – воскликнул Липгарт. – Они должны заниматься мужественными видами спорта! Мы верим в мускульную силу: она необходима для нервного равновесия. Нужно, чтобы человек был всегда готов вступить в бой с другим человеком…

– Нет, Бруно, – сердито перебила его Эвелина, – мои сыновья никогда не будут драчунами!

Ее голос подействовал на Липгарта отрезвляюще.

– Я и в самом деле несколько увлекся, – произнес он с вымученной улыбкой. – Так чем же я могу помочь тебе, дорогая кузина? – Он бессильно опустился в кресло. – Все, что в моих возможностях…

– Ты слыхал что-нибудь о таком человеке: Гельмут Шрамм из Бремена, химик?

– Гельмут Шрамм? – Липгарт наморщил свой узкий лоб. – А кем он приходится тебе, этот Шрамм?

– Мне?.. – Эвелина пожала плечами. – Никем, я даже не знакома с ним. Это муж моей подруги.

– Муж твоей подруги? И ты проявляешь о незнакомом тебе человеке такую заботу? Гельмут Шрамм? Нет, о таком не слыхал. А что приключилось с ним?

– Он бесследно исчез четырнадцатого июля из гостиницы “Старая Бавария”, где проживал со своей женой по приезде из Бремена…

– Так это же, наверное, уголовщина! Если хочешь, я могу позвонить… ну, в полицей-президиум… в прокуратуру… У меня повсюду знакомые!

– Нет, Бруно, здесь совсем другое…

– Что же? Он сбежал от жены? – ухмыльнулся Липгарт. – Но уж тут я бессилен!

– Все это гораздо серьезнее, Бруно. Это дело выглядит так, будто его сфабриковали на Принцальбрехштрассе. Тут и подставные свидетели, и ложный диагноз, приведший жену Шрамма в психиатрическую больницу. Словом, какой-то тайный заговор против Гельмута Шрамма и его жены.

– Заговор? Они что, эти твои Шраммы – коммунисты? – Липгарт вскочил с кресла и закричал: – Только говори правду, Эвелина! Если коммунисты или даже просто красные, я и пальцем не шевельну для них! Я сам помогу их изобличить!

– Нет, Бруно, они не красные. И пожалуйста, не кричи на меня, – добавила она строго, – я этого не терплю!

– Ты, я вижу, все такая же строптивая, как была, дорогая кузина, – умилился Липгарт. – Я всегда был у тебя под башмаком и готов пребывать там до скончания века… О, если бы ты была свободна, милая моя подружка детских лет! Если бы… Ну-ну, не сердись, я молчу! Так ты говоришь – Шраммы? Гельмут Шрамм и Агнесса Шрамм? Ладно, я попытаюсь сейчас узнать что-нибудь. Вот почитай пока…

Липгарт дал Эвелине какую-то брошюру и вышел из комнаты.

Эвелина машинально раскрыла брошюру и стала читать: “Мы создадим аристократическое общество… Наша демократия будет прямой, мистической и авторитарной… Мы пустим в ход психологическое воздействие и запугивание…”

– Что за вздор! – вслух произнесла Эвелина и брезгливо отбросила от себя брошюру.

Тут до нее донеслись обрывки телефонного разговора, приглушенного расстоянием. Встав с кресла, Эвелина неслышно, по мягкой ковровой дорожке, пересекавшей комнату, подошла к двери, через которую вышел Липгарт, и прислушалась. Ей удалось разобрать лишь несколько имен: Штиппель… Ведель… Винкель… Остмарк… Но это все: самая суть разговора от нее ускользнула.

Опасаясь быть застигнутой у двери – Эвелина впервые в жизни подслушивала чужой разговор, – она снова села в кресло, упорно повторяя про себя запомнившиеся ей имена: “Ведель, Остмарк, Ведель, Остмарк…”

– Увы, милая кузина, – заговорил Липгарт, входя в комнату, – я ничем не могу помочь тебе, кроме доброго совета: брось хлопотать об этих Шраммах, забудь их имя. Гельмут Шрамм – это подлый преступник, коммунистический шпион, он бежал в русскую зону с важными секретными материала ми. Пока неясно, какую роль сыграла в его бегстве жена. Во всяком случае, Эвелина, твое участие в судьбе этих Шраммов может причинить тебе серьезные неприятности. Пока что я убедил кого надо, что ты к этому делу не имеешь отношения, и даже поручился за тебя… Но если ты не оставишь свои хлопоты, ты поставишь меня в затруднительное положение…

Все это о Шраммах Эвелина уже слышала в полицейском управлении: очевидно, такова теперь новая официальная версия.

– Ты же знаешь, Бруно, что все это – неправда, – сказала она спокойно. – Мы не виделись с тобой двадцать лет, и вот ты смотришь мне в глаза и лжешь! Неужели в тебе и действительно не осталось ничего доброго и никакие мои слова тебя не трогают?

– Но, Эвелина, как ты со мной разговариваешь! – жалобно произнес Липгарт; было похоже, что после телефонного разговора он успел наскоро хлебнуть спиртного. – Я же готов для тебя на все… Я обожаю, я люблю тебя! – Он развел руки и собирался было подняться, но Эвелина сделала такой властный отстраняющий жест, что он снова упал в кресло.

– Мне ничего от тебя не нужно, – сказала она презрительно. – Ответь мне только на один вопрос: где Гельмут Шрамм? Ты же знаешь, что он никуда не бежал, что его захватили в Мюнхене какие-то негодяи – твои негодяи! Что вы с ним сделали? Где он находится? Жив он или мертв?

– Брось об этом, Эвелина… скучно, право же, скучно… какой-то Шрамм… – забормотал Липгарт, довольно неискусно изображая, что его развезло от выпитого вина. – Ты и сама не знаешь, до чего ты хороша, милая моя кузина… Я все скажу тебе, все открою… только будь моей… Мы очень сильны, всемогущи, скоро весь мир будет в наших руках. У нас везде свои люди… миллионы… миллиарды денег… Я все могу, Эвелина. Я все для тебя сделаю… Умоляю тебя, не уходи, не оставляй меня… Я поползу за тобой на коленях. Смотри, я целую твои следы на полу…