Текст книги "Прозрение. Спроси себя"
Автор книги: Семен Клебанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Федор Степанович хорошо знал, что его ожидает впереди, если суд признает его виновным. Каныгину было не по себе: стыд преследовал его, и было нестерпимо больно сидеть за оградой, прижатой к стене судебного зала, отзываясь на суровое слово «подсудимый».
По ночам, лежа с открытыми глазами, Каныгин думал, смогут ли пятьдесят восемь лет его жизни, брошенные на чашу весов суда, перевесить нераспутанный клубок беды, обозначенный страшным словом – авария.
Ответа Федор Степанович не находил.
Иногда в коротких и тревожных снах ему виделась картина, будто писаная: шагал он средь высокой травы, искусно сшибал ее косой, и ветер задирал подол его белой рубахи. И вдруг – звонкий голос дочери:
– Папаня!
– Чего? – испуганно отвечал Федор Степанович и сразу просыпался. Томимый неизбывным горем, он опять мучился до рассвета, не надеясь на чье-либо участие.
Всю жизнь Каныгин жил просто, много работал: смолоду сплавщиком, потом бригадиром, мастером сплава, а заканчивал свою карьеру техноруком запани. Федор Степанович слыл на запани человеком, который не ест дармовой хлеб и не отворачивает спины от тяжелой ноши.
Рабочий люд его ценил, стучался в дверь запросто. «Федор Степанович, пусти в город, – бывало, канючил молодой сплавщик в самую жаркую пору, когда река стонала от обилия леса и каждый человек был на счету. – Сил нет, усохну от работы», – «Устал или погулять хочешь? – хмуро спрашивал Каныгин. – Только не ври мне, едрена палка». Парень испуганно признавался: «Погулять хочу». – «Катись! – разрешал Каныгин. – Полтора дня даю». Но кто после таких слов поедет в город? Хитрый мужик Каныгин.
Больше всего Каныгин сердился на следователя Снегирева, который предъявил ему обвинение в халатности. Это обидное слово раздражало Каныгина неожиданной разгадкой истинного, сокровенного смысла, к которому старый сплавщик в поисках ответа пришел своим умом. По его понятию выходило, что он всю жизнь проработал в халате, а не в бахилах и ватнике, с мокрой спиной и багром в кряжистых руках.
Каныгина подмывало кивком головы пригласить судью Градову в сторонку и высказать ей все начистоту, чтобы судебные власти в лице этой дамы с наманикюренными ногтями сообразили на всякий случай, с кем имеют дело.
Память
В тот день он стоял у ворот запани и, выдергивая багром бревна, пускал их в открытые ворота. Вокруг него на сплаве трудились одни женщины и юнцы – у мужиков была иная работа, фронтовая. Возможно, кто-то из них сейчас бежал в атаку или дремал после тяжелого боя, а Федор Степанович, оставив дома больную жену Антонину, четвертые сутки не уходил с запани. Зима в тот год была капризная. Снега выпало мало. Значит, и паводок будет маловодным. Да и ночные заморозки задержали снеготаяние. Река вскрылась поздно. Так что времени на сплав природа отпустила в обрез, поэтому каждый час был дорог и невосполним.
Федор Степанович знал, что должен выиграть эту атаку. И дивился одному: откуда только брались силы у молчаливых женщин, что стояли рядом с ним, еще мало обученные, не привыкшие к зыбкой тверди скользких бревен, влекомых потоком норовистой реки?
Он то и дело посматривал на свою женскую роту, и взгляд его останавливался то на одной, то на другой солдатке, чьи сердца уже были обожжены болью и холодом, – не каждой из них суждено дождаться любимых.
– Папаня! – услышал он голос своей дочери, двенадцатилетней Катюши. Она помахала ему рукой, в которой держала пестрый узелок с обедом.
И вдруг раздался пронзительный вой. Все вокруг засвистело, застонало. Каныгин понял: бомбежка. В небе шли самолеты врага.
– В укрытье! – скомандовал он и, перескакивая с бревна на бревно, бросился к берегу.
Федор Степанович подбежал к дочери, подхватил ее на руки. Желтые цветочки ее ситцевой блузки померкли в расплывшемся ярком кровавом пятне. Катюша посмотрела на отца страшным невидящим взором и, силясь что-то сказать, разомкнула враз посиневшие губы, но тут же откинула взлохмаченную каштановую головку.
– Люди! – обезумев, крикнул Каныгин. – Что же делать? Люди! Она умерла…
С кладбища Федор Степанович вернулся один. Когда на могильный холмик была брошена последняя горсть земли, Антонина не выдержала горя, сердце ее остановилось.
В доме Каныгина стало пусто и одиноко. И с тех пор всю жизнь он маялся на свете бобылем: однолюб был Федор Степанович.
* * *
В суд Каныгин явился рано.
В длинном коридоре было пустынно, только уборщица подметала пол.
– Чего дома не сидится? – спросила она.
– Нынче мой дом здесь, – ответил Каныгин и вздохнул.
– А почему без милиции гуляешь?
Федор Степанович не ответил.
– За пьянку небось взяли? – допытывалась уборщица.
– Хуже.
– Хуже не бывает. Иди в сторонку… – Она умолкла, сочла, что высказала главное.
Каныгин ушел к окну и смотрел на город, шумно и говорливо начавший еще один трудовой день.
Бывали у него минуты, когда, забыв про свои печали, он сам с пристрастием допрашивал себя: «Может быть, не по праву занимаю я место технорука?» Люди рядом подобрались грамотные, ладные. Видно, время пришло потесниться ему, раз годами состарился. Но ведь, почитай, сорок лет, как он побратался со сплавом, до сих пор глаз его зорок, рука верна, все седые тайны и законы сплава ему ведомы. А все равно ничего не попишешь – уходи в общем порядке на пенсию.
От таких раздумий становилось жутко.
В зале суда публики было мало. Верно, погожий день уходящей теплой поры потянул людей на реку.
Судья Градова постучала карандашом по столу и обратилась к Каныгину:
– Расскажите суду, что вам известно об обстоятельствах дела.
Каныгин встал, но ничего не мог сказать – со стороны это выглядело нелепо и смешно. Все нужные слова, приготовленные адвокатом и выученные старым сплавщиком, пропали, скрылись, будто их и не было вовсе.
– Оробел вот, – с сожалением сказал Каныгин. – А робеть-то не надо.
Чуть позже, когда первое волнение улеглось, он не торопливо заговорил о трудных днях, вызвавших аварию в Сосновке. Рассказывал технорук скупо, но из картины, рисуемой им, было видно, что все его распоряжения и поступки были продиктованы многолетним опытом и желанием победить стихию.
– Перетяга стала одной из главных причин аварии, – так он закончил свой рассказ и опустился на стул. И торопливо добавил, не поднимаясь с места: – Не могу признать себя виновным.
Градова начала допрос.
– Раньше ваша запань работала при высоких горизонтах воды?
– Было такое. Помню – в сорок восьмом году. Еще в пятьдесят втором. Да что там! Совсем недавно было – в шестьдесят четвертом.
– Какой был уровень?
– Четыреста двадцать.
Градова задумалась. Разные типы людей прошли перед ней за долгие годы работы в суде, и она никогда не доверяла эмоциям и сердечным привязанностям во время процессов, потому что была уверена – все это из области психологии и лирики, а не права. Показания Каныгина ее озадачили.
– Инструкция запрещает работать при таких горизонтах, – вспомнила Градова прочитанные материалы. – Чем вы объясните вашу практику?
– У нас такой закон: сплав ведут на устоявшихся горизонтах, – убежденный в своей правоте, сказал технорук. – Стало быть, если, к примеру, четыре метра – стабильный уровень, можно действовать.
– Во все годы, о которых вы говорили, сплав проходил успешно?
– Ясное дело.
Градова замолчала, собираясь с мыслями, а технорук, поняв ее молчание как предложение высказаться, заговорил:
– Вы сами посудите. Водомерный пост дает отметину четыре метра. Что делать? По домам расходиться? Зиму, весну трудились, вели заготовку леса, ждали сплавной поры, а глянули в бумажку – и домой. Так нельзя. – И, помолчав, добавил: – Так никак нельзя. Вот мы и работали. – И громко повторил: – Работали.
– Из ваших показаний видно, что вы возражали против установки перетяги. Я вас правильно поняла?
– Только так.
– Почему вы возражали?
Каныгин вдруг занемел от страха. Он ясно помнил, что уже говорил об этом. Почему же судья снова возвращается к этому вопросу? «Не иначе как хочет подловить», – решил Каныгин и посмотрел на адвоката. Но тот был занят своими делами.
Градова чутьем угадала, что подсудимый перепугался, и повела его к ответу с другой стороны.
– Вообще-то можно устанавливать перетягу?
– Были случаи, когда она спасала положение, – сразу отозвался технорук.
– Поточнее можно? – попросила Градова.
– Как вам сказать… Одному больному банки помогают. Другому – горчичники. А иной четвертинку с перцем пропустит, и простуды как не было. Так и здесь.
– Что здесь?
– Была бы наша речка метров на сто поуже, может, и обошлось. Но при таком размахе – гиблое дело.
– Кто предложил поставить перетягу?
– Главный инженер треста Бурцев.
Градова кивнула головой и спросила:
– Почему главный инженер настаивал на своем предложении?
– Про это надо его спросить.
– Вы считаете, что предложение главного инженера технически необоснованное?
– Да.
– Вы пытались доказать его неправоту?
– На своем настаивал, но убедить не смог.
– Почему не смогли?
– Было приказано ставить перетягу. Понимаете? Приказано было. И весь сказ!
– Следовательно, главный инженер воспользовался властью?
– Конечно.
– А почему вы как технорук не отказались выполнить этот приказ? Вы ведь понимали, что приказ неверный?
Каныгин помолчал, поставленный в тупик острым вопросом судьи, и неожиданно для самого себя признался:
– Испугался.
– Главного инженера? – уточнила Градова.
– Да нет, – вздохнул Федор Степанович. – Как вам объяснить… Мне ведь лет сколько? Я подумал: вдруг обманываюсь на старости лет? Ежели не прав?
– Сейчас вы утверждаете, что перетяга вызвала аварию.
Каныгин кивнул.
– А в трудный час не проявили должной настойчивости. Почему?
– Не слышали вы присказку: вешней воды и царь не уймет?
– Это к делу не относится.
– Ладно. Я сорок лет в Сосновке управлялся со сплавом, – обиженно сказал Каныгин. – А услышав приказ – задумался. Неужто Бурцеву нашей запани не жалко?
– И покачнулись в его сторону? – негромко спросила судья.
– Не я покачнулся. Бурцев меня подтолкнул. А теперь вот я здесь сижу.
– У вас какое образование?
– Лесотехнический техникум кончил.
– И больше не учились?
Каныгин долго молчал, а потом вспомнил:
– На курсах техноруков учился.
Он отчетливо понял, что вопрос судьи подтвердил его горькие раздумья.
СТРАНИЦЫ, КОТОРЫХ НЕТ В СУДЕБНОМ ДЕЛЕ
В Сосновку Бурцев приехал в полдень.
Могучие бревна, остановленные затором, столпились у открытых ворот. Сосновые лесины, создав замысловатую баррикаду, навалились всей тяжестью на провисшие лежни, затапливая тело запани. Минувшей ночью ее оснастили еще шестью стальными тросами-засорами, концы которых укрепили в береговых опорах. И все равно ясно было слышно, как запань глухо стонала от сильного натиска.
Щербак и Каныгин сидели на крылечке. Главному инженеру показалось, что происходящее на реке особенно не угнетает этих людей.
Приезд Бурцева никого не удивил – беда уже стучалась в дверь.
– Вы как добрые хозяева, – сказал Бурцев. – У порога встречаете… Здравствуйте… Телеграмму получили?
– Нет, – ответил Щербак.
– Теперь уже все равно. Сам вижу, что творится. Худо дело.
Юрий Павлович знал, что, получив солидный портфель главного инженера треста, принял на себя большую ответственность. Но будучи деятельным человеком, не пугался этого. Рассудил, что время даст возможность познать неизвестный для него круг технических проблем. Приехал он в трест зимой, когда отшумела сплавная страда, а о будущем сплаве думал с надеждой, что все у него образуется. Но время поторопилось устроить Бурцеву экзамен.
В минуты, когда страх подкрадывался к нему, он усилием воли глушил свое волнение и всячески отгонял думы о том, что опрометчиво принял должность, на которую не имел еще достаточных прав. Он находил утешение в простенькой, расхожей мысли – не боги горшки обжигают – и стал с видимой безупречностью утверждаться в новой роли.
Обо всем этом ему с тоской думалось всю дорогу, пока он ехал в Сосновку. Сейчас, когда он сидел в конторе Щербака и слушал рассказ о случившейся беде, эти мысли забеспокоили снова. Временами Бурцев бросал беглый взгляд на график горизонта воды, где острые пики взметнулись над ровной синей чертой нормального режима. Бурцев с досадой отводил взгляд от графика, заставлял себя слушать Щербака и вникать в суть разыгравшейся драмы.
Щербак обстоятельно рассказал о последних днях сплава. Говорил он спокойно, за его словами Бурцев угадывал бродившую в нем злость и ясно чувствовал, что капризы норовистой реки и характер хлынувших ливней Щербак хорошо знал и трезво оценивал. Потом, развернув на столе схему запани, он рассказал о возможных мерах, которые могут предотвратить угрозу аварии.
Бурцев ни разу не перебил Щербака, мысленно подвергал анализу и сомнению каждое его предложение. Ему становилось страшно, едва только он представлял, что случится, если они проиграют схватку с природой.
Потом говорил Каныгин. Хрипловатый голос выдавал волнение технорука.
– Что предлагаете, Федор Степанович? – спросил Бурцев.
– Раз в Загорье ливень – нам в заостровье запань-времянку надо ставить. Тогда перехитрим! – ответил Каныгин.
– А что мастера думают? – Главный инженер поднял глаза на Щербака.
– Многие поддерживают это предложение, другие толкуют, что ливень скоро утихнет и запань устоит, – ответил Алексей. – Мое мнение – срочно ставить в заостровье запань-времянку. Другого выхода нет.
– Слушал я вас и думал: все вроде правильно говорите, а беда-то за окном. Кто виноват? – И Бурцев выразительно подчеркнул: – Кто? – Загибая длинные пальцы на левой руке, стал перечислять: – К началу подъема воды ворота запани не закрыли. Раз. Алексей Фомич покинул запань и улетел в Осокино. Два. Вы не сообщили в трест об угрожающем положении. Три. Да это же прямая безответственность! Я понимаю, – помолчав, добавил Бурцев, – признать себя виноватым трудно. Но надо.
– Юрий Павлович, я в Осокино не к теще на блины ездил. В трест сегодня утром телеграмму отправили. Без паники, а в порядке информации. Думали, что и ваш приезд – ответ на нашу телеграмму. Теперь, почему не закрыли ворота запани? Когда их закрывать? Вчера было триста семьдесят, а одиннадцатого июня, когда обнаружили приток воды, закрыть не удалось. Виноватых ищете? Дело ваше. Через неделю тоже не поздно будет. Если есть у вас что по делу – говорите, будем обсуждать.
Бурцев слушал, склонив голову. Слова Щербака задели его, но не время было сейчас выяснять отношения.
– Вы, Алексей Фомич, верите в свою непогрешимость. Убежденность – хорошее качество, но ваши доказательства внушают серьезные опасения.
– В чем именно?
– Вы и технорук предлагаете в заостровье поставить запань-времянку. А где расчеты? Где план необходимых работ? Все поспешно и мало обоснованно.
– Юрий Палыч, – вмешался Каныгин, – вы ставили запань-времянку? Бывало такое или нет?
– Не приходилось…
– А мне приходилось. – И, протянув свои натруженные руки, Федор Степанович заключил: – Им ничего не страшно!
– Будет, Федор, – попытался успокоить его Алексей. – А вы, Юрий Павлович, не торопитесь с выводами. Расчеты можете проверить. Мы уже в заостровье технику направили. Что вы предлагаете?
– Надо подумать. – Бурцев посмотрел на чертеж и расчеты, переданные Щербаком, и добавил: – Надо серьезно подумать.
– Ладно, думайте. А мы пойдем, нас люди ждут.
Когда Бурцев остался один, он понял, что приезд его в Сосновку стал ненужным и бессмысленным. Из-за того, что он не смог взять инициативу в свои руки. И неуверенность, охватившая его, вдруг выплеснулась наружу, привела в замешательство. «Сегодня не только они, но и я сдаю экзамен, – подумал Юрий Павлович. – И мой экзамен куда посложней, чем у них. А зачет нам поставит стихия».
Бурцев постоял у окна, вглядываясь в мятежную реку, потом решил пойти к запани. Он очень хотел предотвратить беду.
В высоких бахилах, тяжело переставляя ноги, по берегу шел Щербак. Бахилы матово поблескивали от воды. Только что мастера снова пытались закрыть ворота. Но и на этот раз не смогли преодолеть натиск бревен и напор поднявшейся реки.
Увидев Бурцева, Щербак сказал:
– В Загорье горизонт уже шестьсот сорок сантиметров. И ливень хлещет, – Алексей протянул сводку.
Бурцев задумчиво прочитал ее.
– Сын у меня сегодня родился, – словно про себя, сказал он неожиданно. – Из родильного дома зашел в трест, а оттуда – прямо к вам. – В голосе Юрия Павловича радость была смешана с горечью, и весть о рождении сына прозвучала словно оправдание. – Пойдемте в контору, помозгуем, – предложил Бурцев.
Войдя в кабинет Щербака, он снял пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула и, вспомнив про сводку, сказал:
– Водяной вал скоро домчится сюда…
В это время скрипнула дверь, вошел Каныгин:
– Что делать-то будем?
– Садитесь. Вместе и решим, – Бурцев настороженно посмотрел на технорука и, стараясь сдержать волнение, сказал: – Есть три предложения. Разберем их по порядку. Так вот – надо еще поставить по две-три засоры на каждом берегу. Это не кардинальное решение, но хуже от этого не будет. Согласны?
– Тут спору нет, – одобрительно сказал Щербак. – Для этого и трос найдется.
– Теперь по поводу запани-времянки. Соорудить дополнительную преграду в заостровье – придумка заманчивая. Но для этого потребуется минимум три дня. Есть у вас гарантия, что стихия подарит нам семьдесят два часа? Нет! Нынешний горизонт – плохой предвестник. Теперь другое. Для сооружения времянки нужен трос.
– Есть тысяча метров. И диаметр подходящий, – сердито пояснил Каныгин.
– Ну хорошо. А где взять время? – с печальным хладнокровием спросил Бурцев.
За окном Сначала глуховато, потом все звонче и раскатистей заухал, заволновался гром.
– Сами видите, что времени нет, – продолжал Бурцев. – Есть одно решение, которое может уберечь запань от беды. Надо ставить перетягу.
– Перетягу, значит? – уточнил Каныгин.
– Для этого потребуется один трос. Он у нас есть. Перетягу поставим в пятистах метрах от запани.
– Что это даст? – спросил Алексей.
– Она примет на себя первый натиск бревен и ослабит их давление на запань. Соорудить ее можно часов за пять-шесть. В этом я вижу наше единственное спасение, – заключил Бурцев.
– Что вам сказать? – неодобрительно начал Каныгин. – На словах вроде все складно получается. И трос есть, и времени хватает. А вот пользы не будет. В этом я уверен.
– Почему?
– Не выдержит!
– Ты поясни, Федор, – попросил Алексей.
– Река широкая. Двести семьдесят метров. Горизонт высокий. А трос один. Откуда ему взять силы, чтоб пыж удержать? – Каныгин удивленно пожал плечами и закурил. – Пока мы тут разговариваем, вода из Загорья мчится к нам.
Гром продолжал грохотать за окном. Доносились чьи-то тревожные крики; испуганно фыркая, проскакала лошадь.
– Два года назад на Каме была такая же история, – горячо заговорил Бурцев. – Ну может, чуть слабее, чем сейчас. Но выстояла перетяга. Выстояла!
– А ежели пыж оторвется и всей своей мощью нажмет на запань? – спросил Каныгин. – Костей не соберем.
– Эдак мы сами обрушим динамический удар на запань, – с тревогой предупредил Щербак.
– Почему вы решили, что произойдет удар? – спросил Бурцев. – Тогда обошлось. Надо рисковать!
– Риск предполагает ответственность, – резко сказал Алексей.
Под гулкие раскаты грома хлынул дождь.
– Я понимаю вашу осторожность. Но не могу ее объяснить.
– Вы, Юрий Павлович, отвечаете морально, а мы с ним – головой, – Алексей кивнул в сторону Каныгина.
Дождь с шумом забарабанил по пустым фанерным ящикам, стоявшим у конторы, словно лишний раз хотел напомнить о надвигавшейся беде.
– Будем ставить перетягу, – решительно сказал Бурцев.
– Сходи, Федор, проверь, какой сейчас горизонт, – попросил Щербак.
Каныгин понял, что Алексей Фомич хочет остаться с глазу на глаз с Бурцевым, и вышел из комнаты.
– Значит, приказ? – спросил Алексей.
– Да!
– Уезжайте, Юрий Павлович, – неожиданно предложил Алексей. – Уезжайте!
– Как вы смеете?!
– Мы акт составим, что к моменту вашего приезда ворота запани не были закрыты. Отсюда и все беды. Вы ничем не рискуете.
Бурцев переждал минуту и, потемнев, заявил:
– Между прочим, я мог бы и не приезжать – любого инженера послал бы из треста.
Вернулся мокрый Каныгин. Он молча передал сводку Бурцеву. Возле его бахил сразу натекли лужицы.
– Сейчас четыреста восемьдесят, могло быть и больше. Торопится водяной вал.
И Бурцев спросил:
– Трос далеко лежит?
– Его отсюда видно… Решили перетягу ставить? – Технорук с удивлением поднял глаза на начальника запани.
– Решили. – Бурцев произнес это слово уверенно и твердо, как клятву.
В комнате стало тихо.
– Я не дам такого приказа! Понимаете, не дам! – вдруг взорвавшись, сказал Алексей.
– Тогда это сделаю я.
– Здесь не кулачный бой. Где разумная гарантия предотвращения аварии? Вы требовали от нас расчетов – мы их дали. Где ваши расчеты? Я должен знать, почему я отдаю такой приказ. Вы подумали о последствиях неудачи?
– Ведь всю округу разнесет, – с болью сказал Каныгин.
– Неудача исключена. Увидите. – Бурцев торопливо открыл портфель, вынул бумаги, логарифмическую линейку и толстый справочник. – Все, можете идти!
Бурцев остался один. Он видел, как мимо раскрытого окна прошли Щербак и Каныгин. Хотел окликнуть начальника запани, вернуть его в контору, продолжить разговор, но понял, что сейчас это ни к чему путному не приведет.
«Я должен доказать свою правоту. Вот как все обернулось. Они хотят получить от меня расчеты, они меня экзаменуют. Щербак вдруг стал экзаменатором. А ведь ему самому достался очень трудный вопрос. А я чего-то испугался. Чего? Не знаю… Не знаю. А должен знать. Стоп! Я теряю время. – Юрий Павлович посмотрел на часы, подсчитал: – Сыну пошел десятый час. Он уже спит. А Наташа? Как она там? Ждет мою вечернюю записку. А я не дома. – Он полистал страницы справочника, но мысли уводили его к пережитому. – «Уезжайте отсюда»… Легко это у него получилось! И вроде по-доброму, а в сердце заноза… Хватит об этом! Хватит». Бурцев потер руками виски и, взяв карандаш, стал чертить схему перетяги. Чем больше он углублялся в поиск нужного решения, тем тверже и уверенней становилось его желание осилить навалившуюся беду. Перебрав несколько вариантов расчетных формул, он остановился на оптимальном, по его мнению, дающем полную гарантию прочности. Сверил свой ответ с примером, обозначенным в справочнике, и с чувством облегчения откинулся на спинку стула.
– Ну вот и все! – Бурцев постучал карандашом по столу, потом взял лист с расчетами, беглым взглядом пробежал вычисления и, не без удовольствия перевернув исписанную страницу, четким почерком вывел:
«Алексей Фомич! Принимаю ответственность на себя».
И поставил подпись.
В комнату без стука вошел крепкий молодой человек, снял мокрую кепку и сказал хрипловатым голосом:
– Здравствуйте, начальник!
Юрий Павлович молча кивнул головой.
– Нас тут Щербак по тревоге поднял. На реку гонит, – объяснил парень. Потом закурил и добавил: – Тимофей Девяткин. Тутошний моторист.
– Сильный дождь, – огорчился Бурцев.
– Это у вас, городских, все дождь да дождь, – весело заговорил Девяткин. – А их, дождей, семь. Извини-подвинься.
– Как это семь? – удивился главный инженер.
– Давай посчитаем, начальник, – предложил Девяткин. – Начнем с ливня. Это проливной дождь. Самый мелкий – ситничек. А еще есть помельче. Его моросью величают.
– Слышал.
– Может быть. А вот про сеногной не знаете. Есть и такой – дождь во время покоса. Добавим косохлеста и подстегу.
– Мудреные названия, – отозвался Бурцев, прислушиваясь к далекому реву тракторов, догадавшись, что Щербак собирает технику.
– Это дожди по направлению ветра. Ну, а продолжительное ненастье – мокрые дожди. Вот семь штук и насчитали. Понял, начальник?
– Теперь разобрался, – ответил главный инженер. – Спасибо за науку.
Из тишины долетел чей-то раздраженный крик.
– Опять орет наш хозяин, – осуждающе сказал моторист. – Его голос среди тысячи других различу.
– Кто это? – не понял Бурцев.
– Щербак. Как такому злыдню запань доверили? Не понимаю! Извини-подвинься.
– Первый раз слышу про Щербака такое, – сказал Бурцев.
– В страхе рабочий люд держит. Лишнего никто не скажет. Да чего тут сомневаться?! Ну ладно. Пора мне. Рад был познакомиться.
– Вы вот что, Девяткин. Найдите Щербака, пусть сюда придет.
Вскоре появились Щербак и Каныгин.
Федор Степанович, хмуро посмотрев на Бурцева, сел в угол, снял бахилы и стал перематывать портянки.
Юрию Павловичу так и хотелось напомнить ему, что здесь кабинет, а не раздевалка. Но Щербак, видимо, почувствовал раздражение Бурцева.
– У тебя, Федор, бахилы худые, – сказал он. – Возьми в кладовке новые.
Каныгин что-то буркнул и вышел из комнаты, оставив мокрые следы на полу.
Юрий Павлович взял листок с расчетами и протянул его Щербаку.
– Вот вам гарантия. Изучайте.
– Вы хоть к словам не цепляйтесь. Будет время – объяснимся.
– Согласен, – стараясь выдержать дружеский тон, ответил Бурцев. – Если что непонятно, поясню.
Алексей внимательно ознакомился со всеми расчетами и сказал:
– На бумаге все сходится.
– К сожалению, других способов изложить свои доказательства у меня нет. К тому же мы не на маневрах, а в бою. Вам, военному человеку, это должно быть хорошо понятно. Менять условия игры нельзя. Есть жестокая данность. И она определяет характер сражения. Пригласите технорука, его это тоже касается.
Алексей приоткрыл дверь и крикнул в коридор:
– Федор Степанович!
Каныгин, очевидно, давно управился со своей обувкой и ждал, пока его позовут. Он вошел в кабинет и спросил:
– Что решили?
– Юрий Павлович обосновал свое предложение. Вот расчеты по установке перетяги. Посмотри.
– Расчеты – это хорошо, – думая о своем, заметил Каныгин. – Дай-ка я гляну.
Покуда он изучал длинные строчки и столбцы вычислений, Щербак и Бурцев молча следили за выражением его лица. И никто из них не мог угадать, что скрывается за неожиданно возникшей ухмылкой технорука.
– Я чего вспомнил? – отложив листок, сказал Каныгин. – Когда я на курсах техноруков у доски стоял и задачку по формуле решал, мне комиссия пятерку поставила. А потом вернулся на запань, и река мне свой экзамен устроила. Я по той формуле действовал и обмишурился.
– Это почему же? – заинтересовался Бурцев.
– Все было бы складно. Только еще не все повадки природы в таблицы загнаны. Так что научность бумаги, – он ткнул пальцем в цифры, – отвергать не собираюсь. Но без опыта ваша формула цены не имеет.
– Я взял максимальные величины, сделал нужные допуски, а вы, Федор Степанович, между прочим, меня к сохе тянете. Странно слышать такое от технического руководителя запани.
– Для вас соха, а для меня жизнь. Я давно по земле топаю, обязан знать, что до меня было.
Юрий Павлович понял, что Каныгина ему не переубедить. Он резко повернулся в сторону Щербака:
– Ваше решение?
Щербак медлил, не торопился сказать последнего слова.
– Хорошо. Я вам помогу. Принимаю ответственность на себя.
Алексей почувствовал в словах Бурцева горечь унижения и с нескрываемой обидой сказал:
– Разве в этом сейчас дело, Юрий Павлович?
– В этом! Кончились маневры.
– Ладно, – невесело согласился Алексей. – Будем ставить перетягу. Я вашим расчетам поверил. Должности вашей – главного инженера – поверил. А вот насчет ответственности, то снять ее с себя могу только я сам.
Из конторы вышли все вместе. Бурцев свернул к домику для приезжих.
И тогда Каныгин сказал:
– Ты сам командуй, Фомич. У меня духу не хватит. – И, посапывая, спустился к реке.
Темная ночь была во власти дождя.
Только в нескольких местах по берегу и у самой запани желтел свет в дождевой мути. Лампочки раскачивались от ударов водяных струй.
Алексей прошел к сторожевой будке у запани, где стояла скамейка под фанерным навесом.
На скамейке сидели трое в куртках с капюшонами, накинутыми на головы. Алексей приблизился и осветил фонариком лица.
– Не спится, полуночники? – спросил он, узнав мастеров.
– А сам чего бродишь? – спросил Башлыков. – Я перед сном покурить люблю у речки.
– А ты, Евстигнеев? Ты ж некурящий.
– За компанию.
Третьим был длиннорукий Павел Пахомчик.
– Меня сон не берет. Дождь отвлекает.
Чувствовал Алексей, что они скалят зубы неспроста. Понял, что караулят запань. Интересно, сами надумали или Каныгин посоветовал?
– А главный где? – поинтересовался Евстигнеев. – Вроде вы не поладили?
– Всякое было, – уклончиво ответил Алексей.
– Договаривай. Тут все свои, – настаивал Евстигнеев.
– Будем перетягу ставить, – коротко сообщил Алексей.
– А поможет? – усомнился Евстигнеев.
– По расчетам Бурцева, перетяга сдержит напор.
– А ты как считаешь?
– Мы с Федором возражали.
– Ему по должности положено знать, что к чему, – заметил Павел Пахомчик. – Какой же он главный инженер, если расчета не знает?
– А нас почему не спросили? – Евстигнеев встал со скамейки. – Или нам только багром ворочать? Помяните мое слово, не будет добра от этой затеи. Ты, Фомич, делай по-своему.
– По-своему нельзя. Не в карты играем. Сам же говорю вам: возражал, до хрипоты спорил. А он все рассчитал и доказывает: будет порядок. Теперь поздно толковать. На рассвете подымайте людей. Сбор здесь. А теперь, караульщики, идите, я сам подежурю.
– Не обижайся, Фомич. Я не приду. Если прикажешь – явлюсь. Только руки мои к перетяге не прикоснутся. – Евстигнеев тяжело вздохнул. – Вот так. А кто меня трусом назовет, я стерплю. Потом поговорим.
– Ладно, Кирилл, отдыхай. Не береди душу, – сказал Алексей.
Мастера переглянулись и ушли.
Алексей подставил ладони лодочкой под дождь и плеснул в усталые, бессонные глаза.
На рассвете ливень сменился моросью. Серые тучи низко пластали свои мокрые космы. Ветер разносил смолистый запах костров, тускло мерцавших на берегах реки.
По дороге шумно двигались тракторы. Один тянул волоком бухту троса. Проскрипела длинная телега, груженная баграми. Торопились к реке сплавщики, толкуя на ходу о предстоящей авральной работе.
На левом участке бригада Пахомчика стала рыть котлован для мертвяка. Башлыков увел свою бригаду на другой берег.
Работали быстро, слаженно. Изредка поглядывали в небо, надеялись, что уплывут тучи и поголубеет небо.
Подошел Щербак, распорядился:
– Первым пойдешь ты. А за тобой – цепочка. Людей ставь так – через каждые два метра по двое. Один с багром, страхует, другой трос тянет. Понял, Башлыков?
– Ясно, Фомич, – сказал мастер и громко свистнул. Это была его команда.
Башлыков шагнул на пыж и цепко ухватился рукавицами за конец троса. До другого берега людям предстояло пройти двести семьдесят метров, укротив бревенчатый настил реки, который затаенно поджидал непрошеных ходоков, норовя сбросить их в воду.
Когда сплавщики ступили на бревна, скользкие тяжелые лесины начали ворочаться, пытаясь выскользнуть из-под ног людей, которые метр за метром продвигались к левому берегу.
