Текст книги "Приключения-78"

Автор книги: Сборник Сборник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц)

VII

...Фома уже давно привык к тому, что один шпик тенью следовал за ним повсюду, а другой постоянно прогуливался по Семинарскому переулку недалеко от квартиры, где он проживал. А в начале ноября он вдруг почувствовал, что слежка усилилась. Решил проверить. Придя днем домой, Фома, стараясь быть незамеченным, внимательно через кисею занавески посмотрел в окно по сторонам. Предчувствия не обманули. По соседнему Пречистенскому переулку со щегольской тростью, загребающей походкой, с явно определенными целями прогуливался третий.

«Что-то готовится», – подумал Фома и решил выйти на улицу, чтобы лучше оценить обстановку. Лишь он появился в калитке палисадника, как почувствовал оживление всех наблюдателей.

Фома широким шагом меряет улицы Затьмачья, потом через мост переходит Волгу, петляет по Заволжью, попадает на набережную Тверцы. До глубокого вечера водил жандармских фараонов Фома и, когда сгустились сумерки, на улицах зажглись фонари, возвратился на квартиру.

Не успел Фома раздеться, как услышал знакомый тихий условный стук в дверь черного входа. Это был Иван Соколов. Он из числа немногих, самых доверенных лиц знал место проживания Фомы и в редких, лишь необходимых случаях, при максимальной осторожности тайно через сад, прилегающий непосредственно к стене дома, приходил сюда.

Уже по возбужденному, встревоженному виду гостя Фома понял: что-то произошло, имеет прямую связь с оживленностью агентов возле его квартиры.

– В нашей организации Иуда, – сразу с порога сообщил Соколов. – Вам надо уходить!

– Спокойно, Ваня, – тихо сказал Фома, – что случилось?

– В мой кружок проник агент Уранова. Помните Волнухина? Такой губастый. Так он!.. Мерзавец!

– Откуда стало известно? – спросил Фома.

– Он живет с Кондратьевым и Мишкой Швецовым у мельника. Он по поручению Уранова вербовал в предатели Мишку.

– Кто сказал об этом?

– Сам Мишка.

– Может, напраслину возводит на парня?

– Сам проверил. Вчера вместе с Швецовым подкараулили, как он украдкой ходил к полковнику...

– Ясно, почему к моей персоне усиленное внимание, – усмехнулся Фома, – кто еще предупрежден о предательстве?

– Пока только Наташа.

– Оповести об этом всех наших. И как можно быстрее! Необходимо до ареста – а аресты наверняка будут! – подсказать товарищам, чтобы на допросах отрицали свою принадлежность к кружкам и организациям. Согласного стада и волк не берет.

– А Волнухина, разумеется, к ногтю?

– Ни в коем случае! – возразил Фома.

– Почему же? Из-за него сколько пострадает!

– Организация не признает никакой другой расправы с провокаторами, кроме как широкого оповещения об их предательстве.

– Жандармы переведут его в другой город, он и там будет выдавать товарищей!

– Позаботимся, чтобы во всех организациях узнали, что Волнухин провокатор.

– Ну и мягкосердечность! Он изменник! – горячился Соколов.

– За жизнь этого мерзавца можем ох как дорого заплатить! Нельзя его трогать! – Фома рукой коснулся плеча Соколова. – Все собрания, встречи отменяются. Передайте Вагжанову, чтобы спрятал литературу. Гектограф перенесите в более укромное место, свежие листовки с максимальной осторожностью распространите на фабриках. Наташе, Целии, Тетушке немедленно покинуть Тверь... Ко мне дорогу всем забыть! Ну, дружище, до лучших времен.

Фома протянул Ивану руку, Соколов как тисками сдавил его ладонь. Быстро исчез за дверью. Тем же путем через оголенные сады добрался до высокого забора, нашел в нем отбитую снизу доску, отодвинул ее, просунул в щель голову, осмотрелся, выждал подходящий момент, пролез через дыру и очутился в малолюдном переулке. Пройдя несколько шагов, Соколов заметил знакомую фигуру Мишки.

– А ты что тут делаешь? – удивился Соколов.

– Тебя поджидаю, – спокойно глядел Швецов.

– Откуда же ты знал, что я здесь?

– Догадался, что пойдешь к Фоме.

– А ты знаешь, где живет Фома? – еще больше удивился Соколов.

– Знаю, мне говорил Волнухин.

– Ну и ну, – в голосе Соколова послышались тревожные нотки, – да не останавливайся же, нас могут засечь!

Швецов убыстрил шаги:

– Больше того, Павлуха говорил, что Фома – ссыльный из Петербурга, а фамилия его Егоров, а звать Иван Иванович.

От неожиданности Соколов остановился.

– Это же провал всей организации!

Швецов согласился:

– Конечно!.. Он и про Наташу все знает. Она вовсе не Наташа, а Громова. Уранов ему сказал.

– Какой мерзавец! Что же нам делать?

– Убить, значит, гада! – с поразившей Соколова спокойностью ответил Швецов.

– Убить, говоришь? – Иван удивленно заглянул в лицо попутчика.

– Да, убить предателя!

– Пожалуй, – согласился в задумчивости Соколов и заметил, что они стоят, – идем, идем...

Швецов и Соколов быстро пошли по направлению к Тьмаке. Иван лихорадочно думал, что же предпринять. Возвратиться к Фоме и посоветоваться? Нет. Очень рискованно! При усиленной слежке сам попадешь в лапы жандармов. Надо немедленно выполнить поручение Фомы.

– Михаил! – обратился к Швецову. – Скажешь всем, кого только встретишь на фабрике, о предательстве Волнухина, передай Кондратьеву: собрания кружков отменяются.

– А Волнухина когда будем кончать? – Швецов был неукротим.

– Не спеши, – бросил Соколов. – Сейчас беги к Богатову и Петрову и скажи им, чтобы немедленно пришли к Нечаевскому валу, я там буду...

Фома выпустил Соколова в дверь, выходящую в сад, и остался стоять в сенях. Несколько минут он прислушивался к улице. Убедившись, что его гость ушел благополучно – ни полицейских свистков, ни слов команды, – вернулся в свою комнату. Мысль о предательстве Волнухина завладела Фомой. Теперь для него было совершенно очевидно, что Уранов будет брать его, петербургского политического ссыльного, возродившего Тверскую социал-демократическую организацию.

Фома разделся, взял журнал в руки, присел к столу. Подперев голову ладонью, невидящим взглядом уставился на журнальную страницу и погрузился в глубокое раздумье. Что же делать? Бежать сегодня? Но тут же другая мысль: «Раз мешкают, значит, плод еще не созрел. По-видимому, хотят накрыть всех на сходке или арестовать комитет у меня на явке. Ну что ж, господа фараоны!»

Фома лег спать. Рано утром он вышел из дома и весь день водил шпиков по мокрой осенней Твери. Несмотря на повышенную бдительность филеров, ему удалось возле ресторана «Фантазия» условленным знаком передать сигнал опасности типографам. Ради этого Фома и задержался в городе.

Вернувшись к себе в комнату, Егоров подошел к окну и через занавеску внимательно посмотрел на улицу. Филеры были на своих местах. «Да, теперь пора уходить. Завтра будет поздно».

Зажег лампу, выпустил фитиля – пусть ярче горит! – и снова тихо вышел в сени, открыл дверь, выходящую в сад, спустился с крыльца и растворился в темноте. В эту ночь Фома воспользовался конспиративной квартирой, оставленной им на самый последний случай; в ней он не был ни разу, и она была вне подозрений. Подобрав с помощью своего товарища подходящую одежду, в полночь направился к проходной Морозовской фабрики. В час ночи одна смена заканчивала работу, а другая ее начинала. Смешавшись с толпой, он вошел со стороны слободки в ворота фабрики и вышел из другой проходной с рабочими, закончившими смену и направлявшимися в сторону железной дороги. С ними Фома шагал уверенно, не вызывая ни у кого подозрения.

Сорок километров по заснеженным шпалам при крепком заморозке шел Фома в штиблетах без калош. В восемь часов утра, усталый и голодный, он постучал в дверь школьной пристройки, в которой жил учитель с семьей. Здание церковноприходской школы стояло поодаль от деревни, и в утренний час никто не заметил у Третьякова незнакомого человека.

Неделю жил Фома здесь как дома. Затем с документами на имя Брюховецкого под видом прасола, знакомого Третьякову, в модной поддевке на меху и шапке котелком отправился в крестьянских розвальнях на ближайшую железнодорожную станцию. «Прасол» без приключений добрался до станции Екатеринослав.

Затем – Москва, Женева, Нижний, Сормово. Полгода напряженнейшей работы сначала в местных комитетах партии, потом уполномоченным по подготовке III съезда партии. И вот снова Тверь...

VIII

Ротмистр Щербович с нетерпением ждал встречи с руководителем тверской социал-демократии. Дело о преступных кружках давно уже кисло из-за отсутствия главного обвиняемого – Фомы. Теперь он схвачен, и его можно судить не только как организатора кружков, но и как подстрекателя к политическому убийству.

– Ну вот и встретились! – Щербович оценивающим взглядом окинул Фому, приведенного стражниками на допрос. – Долгонько ждали мы этой встречи.

Фома промолчал. Ротмистр сел на стул и, продолжая сверлить глазами арестанта:

– Ваше исчезновение из Твери совпало с убийством рабочего Павла Волнухина. Было ли это случайным совпадением или тут есть какая-то связь?

– Господин ротмистр, – воспользовался паузой Фома, – я господина Волнухина не имел чести знать, о его убийстве мне ничего не известно.

– Господин Егоров, должен вас предупредить, год, который прошел со времени убийства, для нас не пропал даром, Нам все известно. Решительно все. И независимо от того, признаете вы себя виновным или нет.

Ротмистр не сводил глаз с Егорова, слушавшего с иронической усмешкой на губах.

– Все известно, стоит ли терять время на встречи со мной?

– Будь моя воля, я ограничился бы одним листом бумаги – приговором. Доказана вина – суд скорый и правый! Преступника в острог или на каторгу. Осмелюсь высказать крамольную мысль: если суждено погибнуть нашему строю, то он погибнет не от вашей революции, а от нашей российской любви к бумаге. Вот полюбуйтесь! – Щербович стал вынимать из ящиков стола папки. – Раз... два... три... четыре... пять... шесть... Что это? Как вы думаете? Это показания Соколова, Швецова, Богатова, Вагжанова, Кондратьева, Громовой!..

«Неужели и Наташу схватили?» – подумал Егоров.

А ротмистр продолжал:

– Записываем каждую мелочь. – Открыл одну, полистал, стал читать: – «Опись вещественных доказательств, приложенных к дознанию». Название вещей и бумаг, отобранных у обвиняемого Бусарова. Прокламации Российской социал-демократической рабочей партии под заголовком «Письмо товарища из Одессы по поводу последних событий», один экземпляр «Летучего листка» № 4 от 19 февраля. Один экземпляр брошюры «Листки жизни» № 10 от 20 сентября. Рукописное стихотворение «Невинно осужденный». А вот опись вещей, отобранных у обвиняемой Конкордии Громовой. Ну, это-то зачем? Тут вот «Список лиц, обвиняемых по дознанию о революционных кружках, организованных среди фабричных рабочих Твери Иваном Ивановичем Егоровым». Впрочем, этот документ нужен! Под номером первым значится Вагжанов Александр Петрович, 26 лет, содержится под стражей...

Ротмистр опять откинулся на спинку стула, посмотрел на допрашиваемого:

– Под 24-м номером ваша фамилия, господин Егоров. В графе «Где находится обвиняемый» тут значится: «Разыскивается». А вы перед нами.

– Я не думаю, – предупредил Егоров.

– Это почему же, смею спросить?

– Мне нечего сказать.

Щербович ястребом посмотрел на Фому.

– Рабочий Волнухин посещал один из преступных кружков, которые вы создали. Он раскаялся как грешник перед алтарем. Об этом стало известно вам. Боясь, что Волнухин выдаст вас всех, вы и приказали своим сообщникам убить его.

Щербович посмотрел в глаза допрашиваемого, но, встретив прямой суровый взгляд его, нахмурился.

– Будем, однако, продолжать допрос.

В двери появился дежурный полицейский, ротмистр приказал ему:

– Вводите!..

Конкордию Громову привели последней. «Все-таки ее схватили», – с сожалением подумал Иван Иванович.

– Вы знакомы с этой госпожой? – ротмистр уже понимал, очная ставка ничего не изменит в допросе.

Егоров долго смотрел на Наташу. И Наташа смотрела на Фому с нежностью и теплотой. Ротмистру было ясно, что в его кабинете встретились хорошо знакомые люди. Но они ему в этом не признаются.

Щербович посмотрел по очереди на допрашиваемых:

– Вы знаете друг друга?

– Нет, – замотали оба головами.

– Уведите, – ротмистр кивнул головой в сторону Громовой. – А с вами продолжим беседу.

Не получив никаких дополнительных сведений по существу дела, Щербович составил протокол. В документе говорилось: «Прозвище Фома я не носил и не слыхал, чтобы меня так называли. На все остальные вопросы, как-то: пребывание мое в Твери, мой отъезд, дальнейшая моя жизнь и местопребывание, приезд в Сормово – я отвечать не желаю, равно не хочу сказать, откуда я достал паспорт на имя Брюховецкого. Задержан я был в Copмове полицейским, когда шел ночью по улице, ни на каком собрании я в тот вечер не был. Задержали меня, видимо, случайно, разыскивая кого-то другого. И. И. Егоров».

IX

Прокурор Тверского окружного суда Николай Николаевич Киселев, внимательно ознакомившись с материалами дела, позвонил по телефону Уранову и пригласим его к себе.

– Николай Сергеевич, – сказал прокурор полковнику, – я пришел к прискорбному выводу, что вашего агента Михаила Швецова придется на суде открывать.

У полковника вытянулось лицо.

– Понимаю деликатность ситуации, но нам не обойтись без этого, – прокурор взял одну папку, – здесь тысячи страниц, сотни тысяч слов!

– Тут все доказано, – вставил Уранов.

– Согласен с вами, Николай Сергеевич! Но будем откровенны. На чем зиждется дело? На показаниях тайного агента Швецова. Он же, кстати, Антонов, он же Федоров. Уберите протоколы допросов его, и не за что будет зацепиться.

– Пусть проходит как соучастник преступных сборищ, – посоветовал полковник. – Он сам просится в кутузку. Смотрите том 1, страницу 41.

Прокурор открыл указанный том, нашел нужную страницу, вслух прочитал: «...Я весь проникся страхом за свою жизнь и убедительно прошу заключить меня под стражу. Большую перемену нашел я в себе после убийства...»

– Страх этот, Николай Сергеевич, теперь преследует Швецова. И я не уверен, что агент будет последователен, тверд в своих показаниях. Выгоднее сейчас, на предварительном следствии, сказать правду, пусть не всю, иначе она всплывет на суде. Найдется местный адвокат Плевако, который судебное заседание превратит в комедию.

– Я должен посоветоваться с Петербургом, – сказал на прощание Уранов.

А через несколько дней прокурор получил от департамента полиции с грифом «Конфиденциально» сообщение, в котором сообщалось: «Милостивый государь Николай Николаевич! По делу об убийстве рабочего Павла Волнухина командирован в Тверь делопроизводитель департамента полиции коллежский советник Н. А. Макаров. Ввиду некоторых сведений, имеющихся в распоряжении Макарова, представляется весьма желательным ознакомление его с данным делом».

Вскоре появился и сам коллежский советник. Маленький, кругленький, в штатском платье, он походил скорее на коммерсанта, чем на полицейского чиновника. Коллежский советник не проронил ни слова на беседе прокурора с Урановым.

Оставшись один, прокурор стал читать написанные рукою полковника показания: «Я, Николай Сергеевич Уранов, 45 лет, православный, начальник Тверского ГЖУ, не судим, посторонний...»

Прокурор скривил тонкие губы в усмешке, повторил! не без сарказма: «Посторонний». Читал дальше: «В настоящее время, точно не помню, в конце ли августа или в начале сентября...»

Прокурор снова прервал чтение, подумал: «Каков пассаж! В одном случае он демонстрирует феноменальности памяти, указывая, на какой странице зафиксированы отдельные фразы показания Швецова, а в другом – «точно не помню».

Киселев продолжал чтение: «...начальник Тверского отделения Щербович-Вечер при встрече со мною сказал мне, что к нему приходил какой-то молодой рабочий с Каулинской фабрики, желая сделать заявление по поводу тайного рабочего кружка, но что ротмистр сказал ему, чтобы он шел с этим заявлением ко мне. Спустя несколько дней, как-то вечером часов около девяти-десяти, точно не помню, ко мне в управление явился молодой человек, назвавшийся Швецовым и пожелавший сообщать о собраниях преступных кружков рабочих. Швецов несколько раз ко мне приходил один, а раза два-три с Волнухиным, последний же был у меня один, без Швецова, за несколько дней до его убийства. Мне было некогда, я позвал его к себе в столовую и спросил, какое он желает сделать сообщение. Волнухин мне объяснил, что во вторник к ним на квартиру должна прийти интеллигентка, и советовал за ней проследить. Я сказал Волнухину, что с таким неважным сообщением ему не следовало ко мне приходить, чтобы не рисковать лишний раз...»

Для прокурора было ясно, что Уранов многое недоговаривает, темнит. «Впрочем, бог ему судья», – подумал! Киселев.

На следующий день Уранов неожиданно позвонил по телефону прокурору и сказал, что у него есть дополнительные показания по делу.

– С ними знаком господин Макаров? – – спросил Киселев.

– Нет. Я не успел познакомить. Он сегодня утром с курьерским поездом отбыл в Петербург.

– Что же, направьте материал мне.

Уранов дополнительно сообщал следующее: «Волнухин однажды сказал мне, что какой-то молодой интеллигент, по виду и разговору похожий на еврея, очень горячо и убедительно говорил, что изменников, если таковые появятся в среде кружковцев рабочих, обязавшихся хранить тайну, нужно убивать... Предполагая предательство, Егоров лично или через кого-нибудь мог выследить Волнухина, когда он заходил ко мне в последний раз за несколько дней до убийства, хотя при посещении моей квартиры агентами я всегда предупреждал последних, чтобы они были как можно осторожнее при входе и выходе и проверяли себя всякий раз».

Молчаливый делопроизводитель из департамента полиции, оказалось, имел генеральские полномочия. Спустя две недели после его визита в Тверь прибыл новый начальник ГЖУ, а полковник Уранов был отозван в Петербург.

Следствие по делу было закончено, обвинительный акт составлен, существование «преступных кружков» доказано, виновные в убийстве Волнухина определены. Но прокурор не торопился передавать дело в окружной суд. И этим вызвал раздражение не только жандармского управления, но и губернатора. Когда в путевом дворце обсуждалось положение в губернии, новый начальник ГЖУ Александров в весьма энергичных выражениях требовал ускорения суда.

– Суд, – горячился Александров, – нужен как мера устрашающая, как красные флажки при облаве на волков.

– Красные флажки мы видим каждый день, – саркастически парировал прокурор, – они появляются над головами демонстрантов везде и даже на Миллионной!

– И будут появляться, – огрызнулся полковник, – пока люди не видят результатов нашей работы.

Прокурор усмехнулся:

– Если широкие круги общественности узнают о результатах работы вашего почтенного учреждения, поверьте мне, нам лучше не будет. Получится как при топке печи, сработанной неумелым печником: дым-то пойдет не в трубу, а в помещение.

– Но безнаказанность развращает чернь, вот послушайте. – Полковник открыл папку, взял лист бумаги, стал читать: – «В Твери создан совет рабочих депутатов, который единой истинной представительницей интересов всего угнетенного народа признает РСДРП...» Что вы скажете на это?.. На крестьянской сходке в селе Плосское Новоторжеского уезда вынесено решение – «упразднить земские учреждения, землю передать в общее пользование народа». В Мелковской земской школе Тверского уезда сборище крестьян требовало раздела помещичьей земли. Сход представителей всех волостей Старицкого уезда постановил добиваться уничтожения сословий и отдачи под суд вас, простите, – Александров посмотрел на губернатора, – да, вас, ваше превосходительство...

Губернатор словно ждал обращения к нему:

– Да, бесчинства творятся каждый день. И не только в нашей губернии. Вот послушайте, – губернатор взял со стола лист бумаги: – «Не прекращающиеся покушения и убийства должностных лиц и ежедневные дерзкие грабежи приводят страну в состояние полной анархии». Это, господа, я читаю послание государя! Император требует принятия экстренных, исключительных мер, пока не будет восстановлено спокойствие.

– Прошу прощения, ваше превосходительство, Волнухина нельзя отнести к категории должностных лиц, он был тайным агентом, – заметил прокурор.

– Он считался рабочим, – вставил полковник.

– Тайное, к сожалению, стало явным!

– Господа, – прервал губернатор, – главное не в том, был ли Волнухин должностным лицом или рабочим, тайным или явным агентом. Совершено беззаконие, виновные должны быть наказаны. Суд – это демонстрация силы государства... Враги царя и отечества не должны уйти от справедливой кары!

В начале апреля 1906 года Тверской окружной суд по уголовному отделению открыл судебное заседание по делу Соколова, Богатова, Петрова, Егорова.

Председатель суда Домашевский-Писляк, объявив, какое дело подлежит рассмотрению, приказал судебному приставу ввести подсудимых. По залу, заполненному до отказа, пронесся шумок. Дверь распахнулась, в проеме показалась фигура стражника, за ним шли обвиняемые. Их посадили на скамью перед судейским столом, возвышавшимся на высоких подмостках. Охранники встали по бокам.

Председательствующий взял колокольчик, потряс им над головой:

– Господа! Прежде чем открыть судебное заседание, я должен огласить телеграмму министра юстиции сенатора Акимова, полученную на мое имя. Вот ее полный текст: «Тверь. Председателю окружного суда. На основании статьи 62 Устава уголовного судопроизводства предлагаю вашему превосходительству распорядиться закрытием дверей судебного заседания на все время слушания дела о крестьянах Соколове, Богатове, Петрове, Егорове и мещанине Швецове, обвиняемых в преступлении, предусмотренном статьями 13 и 1454 Уложения о наказаниях. Министр юстиции и сенатор Акимов».

В зале поднялся невероятный шум. Домашевский-Писляк отдал приставу распоряжение удалить постороннюю публику. С места поднялся присяжный поверенный Муравьев.

– Господин председатель, – сказал он, – прошу слова по процедурному вопросу!

– Говорите!

– Ввиду особого значения настоящего дела и в интересах правильного разрешения его я от имени защиты прошу передать по телеграфу министру юстиции нашу просьбу об открытии дверей заседания для посторонней публики.

– Я протестую, – вскочил с места прокурор. – Ходатайство защиты об отправлении телеграммы министру следует отклонить. Распоряжение министра основано на статье 621 УУС и является актом декретированном власти его.

Защитник парировал:

– Распоряжение министра лишено точно формулированной причины. Это, во-первых, а во-вторых, если наша просьба об открытии дверей заседания не будет удовлетворена, мы не находим для себя возможным участвовать в рассмотрении дела.

Председательствующий пошептался с членами суда и объявил:

– Заседание прерывается до шести часов пополудни.

Вечером была оглашена телеграмма министра, в которой он предоставлял решение вопроса на усмотрение суда. Суд постановил допустить в зал публику.

Председательствующий спросил подсудимых, выданы ли им копии с обвинительного акта, списки судей, лиц прокурорского надзора и присяжных заседателей. Получив утвердительный ответ, Домашевский-Писляк приступил к проверке свидетелей. Оказалось, что девятнадцать из них отсутствуют. Судебный пристав стал докладывать о причинах их неявки.

– Повестка на имя Суханова возвращена неврученной из-за нерозыска его. Жандармский унтер-офицер Михаил Демидов командирован в распоряжение командующего Петербургским жандармским дивизионом и отправлен на Дальний Восток. Его брат Павел Демидов умер. Унтер-офицеру Круглову вручена повестка лично, сведений о причинах неявки нет. Полицейский из Сормова также не явился.

Попросил слова защитник Муравьев:

– Господа! Поскольку в зале заседания отсутствуют очень важные свидетели от жандармерии, я вношу предложение вызвать в качестве свидетеля бывшего начальника Тверского жандармского управления полковника Уранова.

По залу прошел шепоток. Защитник продолжал:

– Полковник Уранов мог бы сообщить суду ценный материал о взаимных отношениях между потерпевшим Волнухиным и рабочими-конспираторами.

Ходатайство защиты было принято. Слушание дела отложили. В Петербург пошла повестка о вызове Уранова в суд.

Полковник Уранов, получив повестку, сразу же направился в Николаевский военный госпиталь и попросил у врача назначить ему стационарное лечение.

В Тверь повестка возвратилась с пометкой ординатора: «Полковник Уранов по состоянию болезни явиться в назначенное число не может».

14 апреля Тверской окружной суд снова открыл свое заседание. Начало шло как в хорошо отрепетированном спектакле. Стражники ввели подсудимых, на столе разложили вещественные доказательства. Председательствующий огласил состав суда, защиты, прокурорского надзора, задал подсудимым процессуальные вопросы. Когда перешли к проверке явки свидетелей, оказалось, что на суд не явились прежние лица.

Прокурор предложил признать неявку свидетелей Уранова, братьев Демидовых законной и взысканию их не подвергать; других свидетелей оштрафовать, разбор дела начать.

Защитник Муравьев ходатайствовал перед судом слушание дела отложить до выздоровления Уранова.

– Прошу суд, – сказал Муравьев, – предупредить Уранова, что при неявке его к следующему заседанию к нему может применена статья 641 УУС о принудительном приводе.

Прокурор, не усматривая необходимости в принятии исключительных мер к вызову полковника, предложил, однако, признать явку его обязательной.

Николай Сергеевич Уранов, недавно выписавшийся из госпиталя, и его друг кавалерийский офицер князь Туманский сидели за отдельным столиком в ресторане петербургского сада «Неметти» и вели непринужденно беседу. Теплый майский вечер, доброе французское вино, гаванские сигары способствовали хорошему расположению духа. Друзья уже обменялись светскими новостями, когда мальчишка – разносчик газет звонким голосом сообщил:

– Вечерний выпуск «Биржевых ведомостей»...

Князь поманил пальцем газетчика и взял у него вечерку. Окинув взглядом первую страницу, заполненную рекламой и объявлениями, молвил:

– Где вы хотите развлечься, Николай Сергеевич? Какой огромный выбор зрелищ! Театр «Фарс»: «Первая ночь»... Ну как, подойдет? Или вот: «С рук на руки». Сад и театр «Буфф»: «Женское сердце», «Под пленительным небом Италии», «Болезнь столичного мужа», «Бедные овечки»... Репертуар, Николай Сергеевич, что надо! И это не все. Новый летний театр: «Фауст» с участием артиста императорских театров Федора Шаляпина. Крестовский сад: парижский дивертисмент знаменитостей, дебют красавицы Виолет Вегнер.

Князь поднял глаза на Уранова:

– Вы не хотите, полковник, видеть красавицу?

– Красавицы, князь, по вашей части.

– А может быть, вам известно, где лежит золотая цепочка с карандашом и ключами, утерянная 8 мая? 50 рублей тому, кто доставит ее на Галерную, дом 77... Парики-накладки, «невидимки» по умеренной цене... Хе-хе, – Туманский похлопал ладонью по собственной лысине и перевернул страницу газеты:

– А вот тут, послушайте, о нашей русской юной красавице: «18 мая в акушерском отделении одной из больниц сделалось матерью 14-летняя девица Александра К., ученица одной из белошвейных мастерских. Роды были тяжелые и потребовали вмешательства хирурга...» Бедняжка! «До появления ребенка родители и хозяйка ничего не знали о беременности девушки...» Вот это конспирация, полковник!

Уранов промолчал. Князь читал дальше:

– 14 мая со скорым поездом Варшавской железной дороги через Вержболово за границу отбыл статс-секретарь граф Витте с семейством, – Туманский, прочитав начало заметки, посмотрел на своего собеседника. – Как вы на это смотрите, Николай Сергеевич? Господин Витте покидает холодный и праздный Петербург.

– Скатертью дорога! – процедил Уранов. – Чем меньше будет таких деятелей в России, тем больше будет порядка.

– Вы несправедливы. Граф проводил гибкую политику. Ему мы обязаны манифестом 17 октября. Родилась партия кадетов.

– России нужен был не манифест! Вышедшего из повиновения лоботряса надо не пряником задабривать, а кнутом... Конституционная демократия – слишком слабый противовес социал-демократии.

– Применять и кнут и пряник. И поверьте, Витте это делал очень искусно. Кстати, у вас, Николай Сергеевич, есть любимая газета?

– Конечно.

– И какая же?

– «Биржовка».

– Интересная собеседница! Обратите внимание, какое обилие информации, разнообразие тем! «Подвиг корнета Мотева», «В одиночном заключении», «Заупокойная литургия и панихида по пяти тысячам погибших в Цусимском бою»... Я читаю только заголовки: «В рабочих кварталах и на окраинах Петербурга состоялось несколько митингов рабочих». «В Севастополе 14 мая во время парада в коменданта Неплюева брошены две бомбы»... Вот это фейерверчик! В тифлисского генерал-губернатора Тимофеева брошена бомба. Не пострадал, счастливчик!.. Читаю дальше: «По делу ограбления Душетского казначейства арестовано девять человек, при них найдено 50 тысяч рублей».

Туманский оторвал взор от газеты, посмотрел на Уранова, сказал:

– Согласитесь, Николай Сергеевич, это же зеркало нашей жизни. Господа социал-демократы твердят, что в России нет свободы слова, нет свободы печати. Тогда что же это? Все стороны нашей жизни охвачены! И тюрьма, и дума, и любовь, и убийства, и столица, и провинция...

Туманский отхлебнул из фужера глоток вина, глянул на последнюю колонку газеты, заметил информацию из Твери:

– Смотрите, тут даже сообщение из вашей родной Твери. «14 мая. Рабочие Верхневолжского завода, окрестные крестьяне и молодежь устроили в Николомалицкой роще митинг и прогулку с пением «Марсельезы». Казаки и стражники разогнали толпу. Арестованных освободили».

Туманский отпил еще несколько глотков вина, улыбнулся, шутливо произнес:

– С вашим отъездом из Твери там меньше стало порядка.

Уранов не смог оценить шутки, напоминание о Твери неприятной болью отозвалось в сердце. А Туманский в это время с еще большей заинтересованностью впился глазами в самый нижний угол газетной страницы. Через полминуты он уже воскликнул с сарказмом:

– Поздравляю, полковник, ваша любимая газета удостоила лично вас своим вниманием. Послушайте-ка, что пишут тут «Биржевые ведомости»: «Жандармский полковник занят. Тверь. 14 мая (РА). Громкое дело об убийстве фабричными рабочими сыщика Волнухина вторично откладывается Окружным судом по неявке свидетеля жандармского полковника Уранова, показания которого имеют существенное, важное значение. Прокурор и защитники настаивали на приводе Уранова через полицию. Дело перенесено на сентябрьскую сессию». Каково?

Уранов выхватил газету, перечитал заметку, зло выдавил из себя:

– Вот вам заслуги господина Витте! Вот вам последствия манифеста 17 октября! Рупор самого состоятельного сословия, газета, призванная быть на службе царя и отечества, поднимает руку на ее верных слуг, выбалтывает государственные тайны...