Текст книги "Приключения-78"

Автор книги: Сборник Сборник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)

9

Аудиенция в великокняжеском дворце была непродолжительной, но весьма полезной для Юлиана.

Великий князь принял монаха в небольшой комнате со сводчатым потолком и узкими окнами, затянутыми разноцветной слюдой. Одет был великий князь без торжественности, по-домашнему, в чистую белую рубаху с вышивкой у круглого ворота, и только золотая цепь на груди свидетельствовала о высоком положении хозяина.

Юрий Всеволодович передал словесно венгерскому королю предостережение об опасности. Монголы будто бы днем и ночью совещаются, как бы захватить королевство венгров-христиан. У них также есть намерение пойти на завоевание Рима и дальнейшего. И еще сказал князь, что монгольский хан отправил своих послов к венгерскому королю, но послы задержаны во Владимире, потому что было подозрение, что это не послы, а лазутчики. Грамоту же, взятую у послов, Юлиан должен доставить в целости королю Беле.

Бородатый русский вельможа в длинном кафтане, украшенном большими серебряными пуговицами, с поклоном протянул Юлиану пергаментный свиток.

Позднее Юлиан узнал, что содержалось в этой грамоте, написанной языческими письменами на монгольском языке:

«Я Хан, посол царя небесного, которому он дал власть над землей возвышать покоряющихся и подавлять противящихся, удивляюсь тебе, король венгерский! Хоть я в тридцатый раз отправляю к тебе послов, ты почему-то ни одного из них не отсылаешь ко мне обратно, да и сам ни послов, ни писем мне не шлешь. Знаю, что ты король сильный и могущественный, и много под тобой воинов, и великим королевством правишь ты один. Оттого-то тебе и трудно по доброй воле мне покориться. Но было бы лучше и полезнее для тебя, если бы ты мне покорился добровольно. Рабов моих куманов, бежавших от моего гнева, ты держишь под своим покровительством. Приказываю впредь не держать их у себя, чтобы из-за них я не стал против тебя. Куманам ведь легче бежать, чем тебе, потому что они кочуют без домов, в шатрах. Ты же имеешь замки и города, как тебе избежать руки моей?»

Юлиан попросил показать ему монгольских послов, которые по приказу великого князя содержались в земляной тюрьме-порубе позади дворца.

Послы сидели на корточках у ослизлой, сочившейся влагой стены, уткнув головы в колени. Они не шелохнулись, когда с грохотом откинулась тяжелая дубовая дверь поруба и вниз хлынул яркий солнечный свет. Это были точно монголы. Юлиан достаточно насмотрелся на них за время путешествия, чтобы не спутать ни с каким другим народом. Наверное, и все остальное, о чем рассказывал владимирский князь, тоже правда...

Юлиан покинул Владимир верхом, в сопровождении дружинников великого князя. Видимо, дружинникам было велено торопиться, и они ехали почти непрерывно, меняя коней в попутных селениях.

На коротких привалах Юлиан записывал названия больших русских городов, которые стояли на пути. 15 сентября он проехал Рязань, 22 октября – Чернигов, 5 ноября – Галич, 27 декабря Юлиан благополучно перевалил Карпаты, а 8 января нового, 1237 года передал в канцелярию короля Белы грамоту монгольского хана. Круг путешествия замкнулся. Юлиан вернулся в монастырь, откуда уехал полтора года назад.

Весной 1237 года Юлиана в закрытой повозке, в сопровождении четырех рыцарей из охраны легата, повезли в Италию. В одном из пригородных римских монастырей священник Рихард, доверенное лицо папской канцелярии, подробно записал рассказ Юлиана о путешествии в восточные страны. Ему же Юлиан принес обет молчания, скрепленный крестоцелованием. Отныне и вечно Юлиан никому не мог сказать ни слова о своих странствованиях. Солдат воинства Христова доминиканец Юлиан выполнил свой долг. Пусть наградой ему будет отдохновение от трудов в тихой обители и благословение самого папы, переданное через того же Рихарда.

Мучительно тянулись знойные летние месяцы. Не отдых, но душевные терзания обрел Юлиан в сонном монастырском существовании. Юлиану казалось нелепым вынужденное бездействие, когда к рубежам Европы подкрадываются завоеватели. Грозная опасность нависла над христианским миром, нужно идти навстречу им, чтобы узнать их намерения! Он может пойти, он лучше других справится с этим опасным делом!

Осенью 1237 года Юлиан снова отправился в путь. Он спешил, очень спешил.

Тревожными ветрами встретила Юлиана половецкая степь. Казалось, в ту осень люди двигались только на запад. Пылили половецкие кибитки, покидая придонские пастбища. За стадами шли женщины и подростки – почти все мужчины погибли в сражениях с монголами, которые уже перешли Волгу. Брели по пыльным шляхам последние булгарские беженцы, оборванные, изголодавшиеся. Молчаливыми кучками сидели у костров аланы, смытые со своих плодородных полей монгольской волной.

А впереди беглецов, расходясь как круги по воде от брошенного камня, неслись устрашающие слухи. Пять великих языческих царств легли под копыта монгольских коней! Как погребальные костры, пылали наполненные трупами булгарские города! Кагир-Укуле, славный эмир ясов, умер жалкой смертью! Реки покраснели от крови! Невиданные багровые радуги поднялись над Диким Полем!

Ужас гнал людей на запад, подальше от кривых монгольских сабель.

Ужас остановил доминиканскую миссию неподалеку от рубежей русской земли. Спутники Юлиана давно уже предлагали вернуться. Все, что случилось за прошедшее лето в степях, уже записано на желтом свитке пергамента. Много людей повстречалось в пути Юлиану, и каждый оставил свой след в ровных строчках. Пора, пора возвращаться!

Но Юлиан медлил. Он еще не узнал главного, ради чего пошел навстречу урагану: куда будет направлен первый, самый страшный удар монгольского войска и сколько воинов выведет в поход предводитель монголов Батухан. Но вскоре и это стало известно Юлиану.

Последний привал на берегу Северского Донца. За холодной гладью реки дымилась степь. Всю ночь скрипели тележные колеса и ржали кони: люди шли и шли мимо палатки Юлиана на запад, надеясь на спасение в чужих далеких краях. Гонец-половчанин нетерпеливо переминался за спиной. А Юлиан, согнувшись у тусклого светильника, дописывал грамоту, которую гонец должен был спешно доставить легату апостольского престола в Венгрии епископу Перуджи:

«...находясь у пределов Руси, мы узнали действительную правду о том, что монголы, идущие в страны запада, уже готовятся к походу на русских. Одна часть монгольского войска у реки Итиль на границах Руси о восточного края подступила к Суздалю. Другая же часть в южном направлении уже нападала на границы Рязани, другого русского княжества. Третья часть остановилась против реки Дона, близ замка Воронеж, тоже княжества русских. Монголы ждут только того, чтобы земля, реки и болота с наступлением зимы замерзли, после чего всему множеству монголов легче проникнуть в землю русских...»

И еще несколько строк дописал Юлиан, прежде чем свернуть пергамент и передать гонцу. Эти строки освещали то самое тайное, что монголы оберегали от всех:

«...в войске у монголов с собою 240 тысяч рабов не их закона и 135 тысяч отборнейших воинов их закона в строю...»

Юлиан бессильно откинулся на войлок. Закрыв глаза, он мысленно прослеживал путь гонца от половецких степей до Венгрии, потом до Рима, и будто наяву видел, как по всей Европе тревожно гудят колокола, как собираются в объединенные рати знатные рыцари и простолюдины христианского мира, чтобы защитить свои домашние очаги и прогнать незваных пришельцев обратно в Азию. Милостью провидения Европа получила отсрочку. Кривые монгольские сабли надолго завязнут в русских лесах, ибо русские сильны и полны желания сражаться. Он, Юлиан, вовремя предупредил об опасности, и христианские государи успеют подготовиться к отпору. Снова, как в славные годы крестовых походов, прозвучит громоподобный призыв апостольского престола, и крестоносное воинство преградит путь завоевателям...

Но надеждам Юлиана не суждено было сбыться. Его записки были похоронены в архивах папской канцелярии и увидели свет лишь спустя четыре столетия, когда монгольское нашествие стало далеким мрачным прошлым. А в тревожные весенние дни 1241 года, когда конные тумены Батухана ворвались в пределы Венгрии, Польши и Чехии, католическая церковь ничем не смогла помочь своей пастве, кроме жалкой в своей беспомощности молитвы: «Боже, спаси нас от ярости монголов!» Знания, добытые Юлианом, не пошли на пользу его современникам.

Однако имя отважного венгерского путешественника Юлиана, прозванного «Колумбом Востока», навсегда осталось в благодарной памяти потомков.

Юрий НЕКРАСОВ
Обречено на успех?
ПОЛЕМИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ

– В этом жанре так много недостатков, что их не стоит начинать обсуждать. Может иссякнуть жанр целиком.

– Не отсюда ли, коллега, некая «жреческая» договоренность между «посвященными»?

(Диалог в кулуарах)

Не помню уж сейчас точно, о каком именно спектакле зашел как-то спор в одной из редакций. Помню лишь, что это было нечто очень модное, не в меру новаторское и более чем шумное. Очереди в кассы, на радость театральным финансистам, напоминали полузабытую картину осады стадиона «Динамо» времен футбольного бума. «Вся Москва», а точнее, немногочисленные, но горластые, как спартаковские болельщики, так называемые «ценители» не уставали придумывать эпитеты один звучнее другого. Словом, грохот стоял такой, что люди понимающие, закаленные в полемических баталиях, как-то сникли и лишь усмехались многозначительно, не рискуя обнародовать мнение.

Вот тогда-то в редакции у одного из них и спросили напрямик: а что он обо всем этом думает. «Метр» поморщился, как-то беспомощно развел руками и, словно оправдываясь, ответил:

– А что поделаешь? Это же обречено на успех...

Фраза эта не дает мне покоя каждый раз, когда в качестве читателя или зрителя приходится соприкасаться с работами приключенческого жанра, особенно с той их частью, где основными героями выступают судьи, следователи, работники угрозыска и – само собой – их антиподы, люди, преступившие закон.

Мы можем без конца ругать ходульные образы, у которых цитаты из уголовного кодекса заменяют мысли и чувства, мы, и прежде всего те из нас, кто так или иначе знаком с правовой работой, можем морщиться от обилия юридических нелепостей, от потуг авторов выдать откровенные просчеты героев, их неспособность даже элементарно поговорить с человеком о профессиональной доблести, но... Но никто из нас (или почти никто, хотя исключения лично мне неведомы) не отбросит книгу, не переключит рычажок телевизора, не покинет театрального или кинозала, пока не закроется последняя страница, не упадет занавес, не вспыхнут заключительные титры.

И снова мы сталкиваемся с этим феноменом – заданностью успеха, невзирая на полное порой отсутствие качеств, необходимых произведению литературы и искусства. Причем если в ситуации с нашумевшей постановкой успех ей сопутствовал лишь в довольно узком кругу так называемых театральных гурманов, то здесь «полные сборы» (включаю в это понятие и вечера, убитые у телевизора, и исписанные до дыр библиотечные формуляры) делаем практически все мы, вне зависимости от степени нашей правовой осведомленности.

Страшная, всесокрушающая это сила – острый сюжет. Вот ведь и чувствуешь, что автор, мягко говоря, не в ладу с правдой, но просто невозможно, остановившись на полпути, так и не узнать, куда же занесет его хитроумный замысел.

Боюсь, что читатель заподозрил во мне этакого постника, не признающего в литературе ничего, кроме крепкой добротной прозы конца минувшего столетия. Но если бы речь шла лишь о вкусах и привязанностях, право слово, не стоило бы и покушаться на такой дефицит, как печатаная площадь.

Не в том дело. Увлеченный сюжетом, читатель в массе своей почти не знающий о буднях правоохранительных учреждений, крепко уверовавший если не в качество, то в непогрешимость с точки зрения истины печатного слова, полностью усваивает как достоверную информацию юридическую «клюкву». Это не так уж безобидно. Ведь начитавшись и насмотревшись творений иных «мастеров» (только в кавычках!) приключенческого жанра, невольно придешь к ошеломляющим с точки зрения правовой действительности выводам. К каким? Ну, например, поверишь, что всю борьбу с преступностью у нас ведет лишь одна милиция, точнее – угрозыск, прокуратура где-то топчется сбоку (если не ставит палки в колеса орлам-оперативникам), а суд – канцелярия, «оформляющая» дела. Что та же милиция без санкции прокурора может обыскивать квартиры и граждан, перлюстрировать почту. Что во время допроса можно прикрикнуть на допрашиваемого, а то и топнуть ногой... Что... Впрочем, картина и без дополнений вырисовывается малосимпатичной, не имеющей ничего общего с практикой советского следствия и правосудия.

Вот почему я рискую предложить читателю эти беглые, не претендующие на всесторонний анализ заметки.

1. РУКОЯТКИНА-ТО ПРОСТИЛА...

«Рябинин вскочил и что было мощи в вялой руке ударил кулаком по столу и заорал чужим надрывным голосом:

– А ну прекрати! Гопница! Подонок! Проститутка!»

Стоп! Остановим, так сказать, «кадр». Попытаемся по приведенной выдержке угадать, кто он – Рябинин-громовержец?

Околоточный надзиратель, заскочивший на шум скандала в ночлежку наподобие костылевской?

Главарь «малины» нэповских времен, поучающий незадачливую подручную?

Или авантюрист, по чьему-то недосмотру затесавшийся в угрозыск?

Нет. Ни то, ни другое. И даже не третье.

Рябинин, наш с вами современник, следователь советской прокуратуры, человек самых высоких и личных, и профессиональных добродетелей. Сомневаетесь? Тем не менее именно такого мнения безоговорочно придерживается Станислав Родионов, автор книги «Следователь прокуратуры» (Лениздат, 1976 г.).

Так, может быть, сорвался человек, с кем не бывает?

Оставим в стороне на время известную, давно ставшую аксиомой для каждого юриста, истину о недопустимости подобного своеволия нервов для мастера расследования (а именно таким и желает его видеть Ст. Родионов).

В том-то и беда и автора и героя, что выходка (иначе ее и не назовешь) Рябинина не кажется случайной. Вскоре после столь своеобразных комплиментов, отпущенных следователем подследственной Рукояткиной, Рябинин выкидывает номер похлеще. Пытаясь во что бы то ни стало получить от собеседницы признание в том, что она одурманивала случайных знакомых наркотиками, затем обирала их, этот «служитель закона» совершает поступок, не укладывающийся ни в этические, ни в служебные нормы, ни вообще в элементарные представления о человеческой порядочности. Он врет Рукояткиной, что один из ее «клиентов» убит и что если она не скажет правды, то будет обвинена в убийстве.

Позже Рябинин попросит у подследственной прощения «за методы» (его, между прочим, выражение). И та, представьте себе, простит его. Хотя почему бы и не простить? Ведь расчувствовавшийся Рябинин, добившись своего, отпускает преступницу под честное слово до суда, одолжив ей пятерку на пропитание.

Итак, Рукояткина простила Рябинина. Но простим ли мы? Да что там мы! Закон, он-то найдет извинительные обстоятельства таким, с позволения сказать, «методам», как (это еще полбеды) путание следственных и оперативно-розыскных мероприятий[39] 39
  Этим и иным сугубо правовым «особенностям» книги Ст. Родионова совершенно справедливую оценку дал в «Литературной газете» ленинградский юрист И. Быховский. К сожалению, однако, он почему-то обошел этическую сторону «следствия по-рябинински».


[Закрыть], граничащих с откровенным хамством, «напор» во время допросов, попытки запугать собеседника? Нет. Не простит никогда. Ибо советский закон и мораль нашего общества неразделимы. Ибо закон наш стоит на страже социалистической морали, а рябининские «методы» во время допроса Рукояткиной вообще вне моральных пределов.

Не станем уподобляться иным не в меру ретивым поборникам пресловутой чистоты мундира, ратовать за его, чтобы служитель закона вставал со страниц художественной литературы, возникал на экране или сценических подмостках всегда застегнутый на все пуговицы упомянутого мундира и вещал одними лишь статьями нормативных актов. Жизнь многопланова, и в большой семье советских юристов, честных, самоотверженных, прекрасно профессионально подготовленных, беззаветно преданных общему делу, могут встретиться люди и ограниченные, и малодушные, и приспособленцы, и просто неумехи. Конечно, возбранять таким доступ в произведения литературы и искусства дело безнадежное да и ненужное, равнозначное призыву к бесконфликтности.

Ясно, что здесь от автора требуется немало такта, чтобы не представить отдельные огрехи и ошибки обыденным явлением. Но когда служебные и этические проступки даже не оставляют автора созерцателем, а восторгают его, тут уж впору развести руками. Подивиться Лениздату, поспешившему выбросить на прилавок такое небезвредное сырье, а особенно – Станиславу Родионову, бывшему старшему следователю прокуратуры. И (да простит меня писатель, но его книга сделала правомочным и такой вопрос) невольно хочется спросить: уж не прибегал ли он в свое время сам к таким «методам»?

Последнее, впрочем, сомнительно, ибо прокурорского надзора за законностью следствия никто не отменял, а при нем рябининым нелегко разгуляться.

Разве что в беллетристике. Да и это возможно лишь там, где должным образом не налажено юридическое рецензирование рукописей.

2. «САМ НАНЕС СЕБЕ СУРОВЫЙ ПРИГОВОР...»

Страницу 6 информационного бюллетеня «Новые пьесы» (№ 6, 1976) можно было бы по праву включить в сборник «Театральные пародии». Автор аннотации на пьесу братьев Вайнеров и А. Беликова «Гонки по вертикали», сам того не желая, жестоко высмеял это произведение.

А с другой стороны – что ему оставалось делать? Как иначе изложить кратко многосложную историю взаимоотношений инспектора МУРа Станислава Тихонова и вора-рецидивиста Алексея Дедушкина? Вообще-то любая масштабная вещь, пересказанная кратко, неизбежно будет смахивать на пародию. А тут еще добавились явные нелады безымянного автора аннотации с русской грамматикой. Впрочем, судите сами.

«Дедушкин же пытается доступными ему способами доказать, что «его время не вышло», что он может еще потягаться с милицией. Он совершает несколько дерзких ограблений.

Пути Тихонова и Дедушкина вновь скрестились. В аэропорту следователь столкнулся лицом к лицу с вором. Дедушкин выстрелил. К счастью, рана оказалась не смертельной.

Преступник, таким образом, сам нанес себе суровый приговор...»

Я бы не стал злоупотреблять столь обширной цитатой, если бы она не оказалась такой обобщающей, такой характерной для многих отечественных произведений о борьбе с преступностью. Сработанные по принципу побольше погонь, выстрелов, крови, эти творения как бы запрограммированы на то, чтобы ошарашить, оглушить потенциального читателя или зрителя.

А ведь в жизни каждый случай погони, не говоря уже о перестрелках, – предмет тщательного служебного разбирательства с обязательным вопросом: кто виноват? И речь идет здесь не о вине преступника – об упущениях тех, по чьему недосмотру произошла и погоня и перестрелка. Такие ситуации в практике правоохранительных учреждений за малым исключением, как правило, следствие служебной нерасторопности, откровенных упущений, пренебрежения инструкциями. ЧП, одним словом. И вот эти-то ЧП искатели не самых сложных путей к сердцу читателя и зрителя преподносят нам в качестве явлений обыденных.

Это еще полбеды. Хуже, что сюжетом, собственно говоря, и исчерпывается вся ценность произведения. Что же касается моральных выводов, то они, конечно, есть, ибо это – обязательная атрибутика. Даже автор упомянутой аннотации не рискнул обойтись без них.

«Давняя и непримиримая борьба инспектора уголовного розыска Тихонова с вором Дедушкиным – это не просто поединок опытного криминалиста с дерзким преступником, это столкновение двух взаимоисключающих мировоззрений».

Впрочем, более емкого морального капитала не вынесешь, и осилив первоисточник в полном объеме. Так что выводы-то есть, но на уровне евангельских аксиом – «не укради», «не убий», «не пожелай жены ближнего своего».

3. ПЛЕННИКИ «ЗАМКНУТОГО ПРОСТРАНСТВА»

9 апреля 1977 года многие из нас были свидетелями телепремьеры – экранизации широкоизвестного романа Чарльза П. Сноу «Смерть под парусом».

Несколькими годами ранее советский читатель получил возможность ознакомиться с литературным первоисточником в сборнике «Современный английский детектив».

А спустя примерно пару лет после выхода сборника на страницах чуть ли не полутора десятков номеров молодежного журнала «Смена» нашла приют приключенческая повесть отечественного автора (П. Шестаков. «Отпуск в Дагезане»).

Пока последние два события выглядят вроде бы разрозненно. Объединило же их выступление известного советского литератора в журнале «Человек и закон». Выдающийся писатель и поэт прямо обвинил автора публикации в молодежном журнале в заимствовании сюжета у Сноу. Оппонент крепко обиделся, пытался возразить, правда, устно.

Ответ на вопрос «кто же прав?» и поныне актуален. Более того – принципиально важен.

Понимаю, что благодаря телевидению сюжет романа Сноу ныне хорошо знаком большинству читателей, но все-таки кратко изложу его. Семеро в основном преуспевающих членов респектабельного общества проводят досуг на яхте доктора Роджера Миллза. Досуг прерван внезапным убийством самого Миллза. С первых же мгновений и читателю и членам экипажа становится ясно: убийца – один из оставшейся в живых шестерки. Но кто? Внешне среди пассажиров яхты царила едва ли не братская дружба, а убитый был вроде бы моральным стержнем, чуть ли не совестью компании.

По мере продвижения сюжета, приближаясь к истине, Сноу мастерски срывает благопристойные одежды не только с экипажа яхты, но и с общества, миниатюрным воплощением которого он является. Выясняется, что буквально у каждого из шестерых были веские основания ненавидеть Миллза, желать его смерти. И ответ на вопрос: «кто убийца?», данный в самом конце повествования, не столь уж важен. И не во имя его брался за перо Чарльз П. Сноу. Цель достигнута намного раньше формального завершения сюжета. Убийца – само общество, типичными представителями которого были и убитый, и убийца, и другие пассажиры яхты «Сирена».

Теперь о повести в молодежном журнале «Смена». Яхты там нет и в помине, все происходит на суше, в горном поселке. Наш современник, впрочем, тоже преуспевающий, собрал у себя на даче родственников и близких друзей. И... Все, конечно, догадались, что радушный хозяин оказался убитым и тоже наверняка одним из гостей. Но кем?

Выясняется, что ненавидели и могли убить его все присутствовавшие на даче, включая родного сына. Для этого, правда, автору пришлось собрать под одной кровлей более чем странное в наших условиях общество: людей, живущих не в ладах с законом, молодую женщину, вышедшую замуж за человека, годящегося ей в отцы, алкоголиков-психопатов, просто психопатов и т. п. Можно посочувствовать литератору – селекционная работа проделана им огромная. В нашей жизни такой труд вряд ли одолеешь. На бумаге оно сподручней.

Но резонен, коль скоро речь зашла о бумаге, вопрос: а стоило ли тратить ее, предназначавшуюся для молодежного издания, для упражнений, плоды которых не имеют ничего общего с правовой действительностью?

Роман Сноу принято считать классическим образцом построения детективного сюжета по принципу «замкнутого пространства»: в ограниченном пространстве произошло преступление, и преступником может быть каждый из оставшихся в живых. Сноу, пользуясь таким приемом (а в том, что для него это только прием, сомневаться не приходится), обнажает краеугольные камни, на которых покоится так называемый «свободный мир»: острую конкурентную борьбу за существование, взаимную ненависть и подозрение, заряженность на преступление, постоянную готовность к нему.

Не станем утверждать, что наш земляк списал сюжет у английского писателя, но «замкнутое пространство» он бездумно перенес на отечественную почву. И неизбежно – со всей моральной атрибутикой, которая в наших условиях, мягко говоря, неестественна. Итог – творческий крах, вещь ущербная и в литературном и в моральном отношении. Закономерный итог копирования даже лучших образцов зарубежного детектива.

А копируется, к сожалению, не только лучшее. Например, в большинстве приключенческих романов и повестей иностранных авторов поиск преступника ведет сыщик-одиночка, что выглядит архаично и для розыскных служб тех государств.

Раскрытие преступления в современных условиях – кропотливый, сложный труд коллектива специалистов. Но по воле иных авторов все еще бродит по страницам наших детективов кустарь-одиночка из угрозыска, колесит по стране вне прокурорского надзора, вне требований правовых норм, порой даже вне служебного подчинения. Решение об аресте принимает единолично, вместо санкций на обыск предъявляет неведомые нашему праву «ордера», словом, «гуляет» как заблагорассудится.

На радость автору и нетребовательной части читателей.

Во вред жизненной правде о нашем правопорядке.