Текст книги "Призрачная любовь (СИ)"

Автор книги: Саша Курги

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Иннокентий даже не дал ей задуматься, делая предложение. Но Вера солгала бы, если бы сказала, что не хотела сохранить их отношения как можно дольше, и ей было наплевать, как называть это. Если нужно было надеть на палец кольцо, она была готова.

Наконец она увидела, чем был занят Иннокентий. Психиатр отыскал в комоде собственное обручальное кольцо. Несколько мгновений он растеряно смотрел на украшение, а потом надел на палец.

– Зачем ты так долго хранил его? – удивилась Вера.

– Обручальное кольцо, – улыбнулся Иннокентий. – Это не то, от чего так просто можно избавиться после смерти. Я запер его в ящике и старался не вспоминать о том, что в следующей жизни буду обречен снова встретиться с Лилей, и хватит ли мне ума с ней расстаться вместо того, чтобы приняться за старое? Я даже не думал, что сумею забрать у нее кольцо. Она имела надо мной поразительную власть, даже мне самому до конца непонятную. Если б не твоя предшественница, я позволил бы ей уйти еще давно. И был бы навечно с ней связан. Она лелеяла надежды снова встретиться со мной, я счастлив, что, наконец, ей отказал.

Вера улыбнулась.

– Это пугало меня даже больше, чем твои заинтересованные взгляды. Но теперь я все исправил.

– А зачем тебе ее фото?

Психиатр поднял брови, но через несколько мгновений сообразил, о чем говорила ему Вера.

– Виктор проболтался и об этом? – следом Иннокентий достал из ящика старую фотокарточку и долго смотрел на нее, а потом протянул Вере.

Это была древняя коричневатая фотография с ажурными краями, немного выцветшая. На ней в кресле в белом свадебном платье сидела Лиля, позади нее стоял Григорий, ее муж.

– Хочешь, выброси ее, – предложил психиатр.

Вера еще какое-то время смотрела на фото и, наконец, осмелилась озвучить:

– Она ведь была тебе дорога?

– Конечно. Я любил жену. Но даже такие сильные чувства со временем перерождаются во что-то новое. Теперь это просто еще одни шрамы.

Тогда Вера поднялась и выкинула фотографию в раскрытое окно. Иннокентий напряженно проследил за ее действиями и выдохнул, поняв, что карточка, должно быть, упала в весенние лужи. Ее больше нет, как и боли воспоминаний. Всегда трудно рвать с прошлым. К этому нельзя полностью подготовиться.

Вера приблизилась к любимому и крепко сжала его в объятиях. А потом весь день они провели в постели, празднуя свой союз.

Глава 17. Как лучше

Наутро Вера к своему удивлению с трудом растолкала спутника. Обычно Иннокентий без проблем вставал по будильнику на час раньше ее, а тут он просто спал мертвецким сном. Когда Вера принялась тормошить его, он всячески отбрыкивался, закрывался подушкой и натягивал на голову одеяло, словно ребенок.

– Послушай, я впервые спал без кошмаров, – наконец признался Иннокентий, разлепив один глаз. – Я имею право понежиться в постели?

Вера отпрянула. Она и понятия не имела. Иннокентий действительно спал очень чутким сном и легко просыпался. Если бы хранительница знала, что ему снятся ужасы!

– Не бери в голову, – улыбнулся психиатр. – Это были последние следы безумия. Теперь я уверен, что со мной все в порядке. И этим я обязан тебе, Вера. Ты исцелила мою душу. Она, конечно, и так была уже ничего, когда мы встретились. Но мне не хватало вдохновения, чтобы отважиться жить дальше.

С этими словами Иннокентий выбрался из постели. Вера молча разглядывала свое обручальное кольцо, вспоминая слова предшественницы, которые видела в ее воспоминаниях. Тот, кто спасет его душу, получит что-то подобное сам. У нее было прескверное чувство, что здесь в этом романе должна была стоять точка. Вера не хотела это заканчивать вообще никогда.

Иннокентий закинул на плечо полотенце и направился в душ. Вера выскочила из постели и, прижавшись всем телом к его спине, зашептала:

– Не уходи. Никуда не уходи, пожалуйста.

Иннокентий аккуратно сжал ее ладони.

– Вера, я всего лишь в душ. Я скоро вернусь, ладно?

И хранительница выпустила. В конце концов, ему почти не было от нее покоя всю прошлую неделю.

Когда Вера уже приготовила для них обоих кофе, Иннокентий заглянул в кухню. Его волосы еще были мокрыми – он спешил.

– Ира зовет, – пояснил он. – Я пойду. У нее возникла какая-то идея на счет терапии. Они с Любой сдвинулись с мертвой точки. Это очень хорошо.

Иннокентий немного помедлил.

– Ты ведь больше не ревнуешь?

Вера взглянула на его кольцо и покачала головой.

– Иди.

Вера вскоре оделась и добралась до отделения. Михалыч естественно не оставил без внимания ее внеочередной отгул. Он долго с прищуром рассматривал подопечную в дверях отделения и, наконец, пропустил внутрь. Вера предусмотрительно прятала руки в карманы. Она так и не решилась перед входом снять кольцо.

Пришлось правой рукой открыть дверь ординаторской, и тут цепкий взгляд реаниматолога выхватил новое украшение. Вера ощутила, как крепкая ладонь легла ей на плечо.

– Я же сказал, что вы поженитесь, – удовлетворенно заявил заведующий. – Но я огорчен, Вера, что ты не позвала на свадьбу коллег.

Хранительница выдохнула. Интерес Михалыча к их отношениям с психиатром выходил за рамки здравого смысла. Он словно единственный из докторов отделения чувствовал, что Вера представляла для больницы нечто более важное, чем обычный врач-стажер, как и Иннокентий. И, похоже, ему нравилось совать в высшие материи свой нос. С таким настроем ведь придет следующим.

– Послушайте, Михалыч, я уже не в первый раз говорю вам, что это не ваше дело, – попробовала предупредить Вера, но старый реаниматолог лишь отмахнулся.

– Для тебя я И-и-игорь Михалыч, Верка!

Вера фыркнула. По отчеству заведующего за глаза звала вся реанимация. Это был отличный мужик, бывший со всем стационаром на короткой ноге. Больница была его жизнью, и Вера не могла не любить этого доктора. Он заботился о стационаре так же, как и хранители. Поэтому она была обязана сказать ему. Хранительница отошла в сторону и отвела Михалыча.

– Слушайте, что я буду говорить, Игорь, – прошептала Вера, опасаясь, как бы ее слова не разобрали другие сотрудники. – Вы совершенно правы, за гранью человеческого понимания существует другая реальность. Вы, видимо, слишком долго смотрели в глаза смерти, так что сумели разглядеть ее. Примите мой добрый совет: возьмите недельный отпуск, езжайте на дачу, устройте шашлыки, рыбалку с детьми и женой. Освободите голову от того, что вы, видимо, сочли великой истиной. Сейчас вы балансируете на грани, и я желаю вам никогда не пересекать ее. Дальнейший интерес к таким как я или Иннокентий Кундих столкнет вас в пропасть. Надеюсь, что вас никогда не призовут в хранители!

Михалыч выглядел напуганным, когда Вера отпрянула. В этот миг у хранительницы моргнул телефон. Сообщение от Виктора.

"Выходи на улицу".

– Наркоз, – сказала Вера заведующему и пошла наружу.

По пути хранительница недоумевала, что могло хирургу потребоваться от нее снаружи корпуса. Но едва выйдя, она все поняла. На улице чернела туча. Она уже видела такое в воспоминаниях Веры Павловны. Аномалия. Хранительница безотчетно оглянулась. Позади был ее стационар. Дорогие ей коллеги, пациенты, за которых она несла ответственность. Бежать было бы неправильно. И тут Вера полностью поняла, почему предшественница решилась на то, чтобы шагнуть навстречу Иннокентию. Она не искала способа решить свои проблемы, как многие подумали. Она готова была ценой жизни защитить свой дом, как настоящая хозяйка и мать.

Впереди стоял хирург, пытавшийся совладать с порывами ураганного ветра. Он обернулся. Время вокруг останавливалось, притормаживали люди, не чувствовавшие надвигавшейся угрозы. Вере было страшно подумать, чем аномалия обычно оборачивается для мира живых. Катастрофой? Возможно, сейчас где-то в одном из зданий зреет утечка газа и как только чудовище наберет нужную силу гнева, все рванет, сравняв с землей корпус.

– Что случилось? – спросила Вера, коснувшись рукой плеча друга.

Виктор обернулся. В лице у него не было ни кровинки.

– Я никогда бы не стал таким кошмаром, – проговорил он. – Это Люба. Психиатр только это мне успел сказать… Он…

– Где Иннокентий?! – голос Веры сорвался на крик.

Хирург указал вперед в тучу.

– Он бросился сюда, чтобы предупредить… А потом пошел обратно, ведь он единственный…

– А стражи?

– Не успеют, – повел головой Виктор.

Тогда Вера побежала в черный туман. Хирург не успел поймать ее за руку.

– Ты что?! – неслось вслед.

– Я его не брошу! – крикнула Вера. – Уходи! Уводи Леру и остальных!

Хранительница чудом разглядела впереди спину Иннокентия. Значит, он шагнул в туман совсем недавно. Она подбежала и схватила его за руку. Иннокентий обернулся к ней, вздрогнул, но ничего не сказал. Тьма душила любые проблески света, ветер выл в ушах.

– Что происходит?! – крикнула Вера.

– Так выглядит ненависть! – отозвался психиатр. – Мне надо сосредоточиться! Я должен утянуть нас в ее иллюзии, иначе…

Вспышка, другая… Так, словно моргала неисправная лампа. Вера чувствовала, что по-прежнему держит за руку Иннокентия, и от этого ей было спокойно, будто бы ей вовсе не грозило сейчас полное уничтожение.

Наконец, картинка ожила словно фильм. Появились запахи и звуки. Оказывается, когда психиатр разворачивал перед собой чужие души, все выглядело несколько иначе, чем когда он позволял Вере просматривать собственные воспоминания. Все вокруг было реальным. Хранительница взглянула на себя – она была в белом халате, рядом в таком же виде Иннокентий с атласом Синельникова в руках. Они студенты. Вера огляделась. Она знала это место.

– Мой институт, – произнесла она. – Я тут училась, только… позже…

Все выглядело немного иным, одежда студентов соответствовала девяностым годам прошлого века.

– Что мы тут делаем? – спросила Вера.

– Ждем, – выдохнул спутник. – Это последнее человеческое, что от нее осталось. Может быть, это даст нам ответ, что сделало ее такой. Как ты спасла Виктора?

В глазах психиатра блестела сталь.

– Просто поговорила, – вздохнула Вера.

– Я так и думал, – кивнул Иннокентий. – Он сам сбалансировался, я ведь твердил стражникам, что поможет простой разговор, но эти остолопы не поверили! Абарян никогда не сделался бы чем-то подобным. Не в его духе разрушать. Знаешь, как Вера привела меня в чувства?

Хранительница обернулась к спутнику.

– Она размотала мою историю до самого начала. Все, что я мог еще припомнить. Показала мне дядю, отца и мать, всех людей, которые меня когда-либо любили, и попросила представить, как им больно было бы видеть то, чем я стал. Именно это я сейчас и делаю. Беда аномалий в том, что им не за что зацепиться. В их жизни не осталось добра. Но в сердце каждого живого существа дремлет стремление к свету. Если удается до него докопаться, можно убедить человека исчезнуть, не разрушая. Спасти аномалию крайне трудно. На счастье я был всеобщим любимчиком до того как Лиля начала колоть мне морфий – прочитав мое дело, Вера рассчитывала именно на то, что моя личность распалась не до конца. У Абаряна была цель спасти дочь, да и мы с ним провели не один сеанс, работая с чувством вины. У Любы нет ничего. Она отталкивала терапевта.

– Почему это с ней случилось сейчас? – произнесла Вера.

Иннокентий выдохнул.

– Увидела мое кольцо.

– Что? – вырвалось у Веры.

Но Иннокентий поднял руку в предупреждающем жесте.

– Похоже вот.

На лестнице сидела полноватая веснушчатая девушка, Люба, и молча смотрела на свои старые разбитые ботинки. Вдалеке терлась стайка симпатичных студенток, они бросали на одинокую девушку взгляды, о чем-то перешептывались и смеялись.

– Швабра! – долетело оттуда.

Вера вздрогнула. Ведь именно так она сама Любу в мыслях-то и звала. На плечо неказистой студентке положил руку высокий брюнет.

– Ну чего, пойдем оттянемся? – предложил он.

Люба поднялась. Двое засеменили в темный коридор.

– Давай на твои, – по дороге говорил парень. – Я сегодня опять без денег.

Люба кивнула. Иннокентий и Вера пошли следом. В грязном заплеванном пролете, куда почти никто не ходил, сидели несколько студентов. Наркоманы – поняла Вера. Она слышала от старожилов института о таком. В девяностые, в разгар наркомании, дурь была в свободном доступе почти повсюду, в том числе и в институте. Тогда на одной из лестниц между парами собиралось общество укурков. Сама она эти времена не застала. В ВУЗе если и ширялись чем-то, то довольно незаметно, не так как тогда. Вера никогда не видела там обдолбанных воочию.

Люба и ее спутник пришли на место, и хранительница невольно скривилась, глядя на царившее тут разложение. Почему этих молодых людей так тянуло к пассивному способу самоубийства? Вера не обманывалась: наркомания существовала всегда, будет жива и впредь. Всегда найдется кто-то, кому нравится себя разрушать. Но здесь это было ярче, куда более отчаянно и страшно. Молодая кровь, будущие доктора… они как будто заразились странным безумием. Словно страна, распавшаяся у них на глазах, их ранила, украла смысл жизни, неспособные найти себя в новых течениях они горели как мотыльки, бросившиеся на призрачный свет не знавшей ограничений капиталистической жизни.

Иннокентий поморщился, глядя на разбросанные по полу инсулиновые шприцы и отвернулся. Вера могла его понять. Она крепко сжала руку возлюбленного.

– Если не хочешь, не смотри, – прошептала хранительница.

– Как это можно делать с собой добровольно? – сквозь зубы произнес психиатр.

– От безысходности.

Губы Иннокентия дрогнули. Он заставил себя вернуться к сцене.

Люба раскурила косяк и прислонилась спиной к стене.

– Откуда у тебя столько денег? – спросил ее товарищ, принимая из руки студентки самокрутку.

– Беру у бабки.

– Как? – усмехнулся тот.

– Просто ворую.

Вскоре студентов уже накрыло и Люба начала откровенничать.

– Эта чертова сука ненавидит меня. Ни разу я не слышала от нее доброго слова, пока росла. Она колотила меня так, что я думала мне придется расстаться с жизнью. Однажды ее хватил инсульт прямо во время драки. Теперь, когда эта тварь прикована к постели, я считаю, что ее пенсия моя зарплата… за то, что я ее еще не удушила.

Собеседник посмотрел на Любу мутным взглядом, и она приняла это движение за интерес.

– Она была большая партийная шишка. Выставила мамашу из дома, обозвав ее дурой, когда мне было три года. Сказала, что сама воспитает достойного отпрыска. Ха!

Приятель Любы тоже прыснул и произнес:

– А получилась чокнутая психопатка! – заржал он. – Вик, признайся, ведь это ты грохнула бабусю?

Губы Любови разъехались в презрительной ухмылке.

– Да ладно, я ничего нового не сказал. Тебя до усрачки боится вся группа. Твой дядя, он…

– Не говори про моего дядю.

Приятель снова заржал.

– Главный нарколог. Прикольно, что его племянница наркоманка.

Люба рывком поднялась и схватила приятеля за шиворот.

– Слышишь ты, животное, я не хочу больше никогда слышать из твоих уст о моем дяде. Это единственный нормальный человек из всех, кого я знаю. Ты недостоин произносить имя этого человека ни в каком контексте.

– Вот за это тебя никто и не любит… – выдохнул парень.

Люба вышла из пролета и пару раз молча ударила кулаком в стену с такой силой, что на костяшках выступила кровь.

– Если б не этот мужик, кто тебя вообще стал бы держать в институте! – неслось с лестницы. – Но такую, как ты, не вытянуть даже на психотропных потому, что ты ненавидишь весь мир. Все, на что ты способна с таким настроением, это старчиваться, Вика!

Следующим воспоминанием была работа. Люба числилась участковым терапевтом при рядовой поликлинике. Об этом говорил ее внешний вид: белый, накинутый под пальто халат, разбитый фонендоскоп на шее, затертая сумка и блокнот с адресами вызывающих. Девушка была уже какая-то тощая и изможденная. Под глазами залегли тени, было видно, что она выгорела. Доктор звонила в дверь. На миг из-под длинного рукава выглянуло предплечье, синие ленты вен были исколоты черными точками – следами инъекций. Люба на миг отпустила звонок и одернула рукав. Но тут открыли. В дверях стояла измученная женщина. Глаза у нее были красными, заплаканными.

– А, проходите, Виктория Игоревна, – произнесла она. – Сегодня еще хуже. Мечется от боли, не может уснуть и мы тоже не спали.

Люба молча прошла в квартиру. Сняла обувь, помыла руки и прошагала к больному. На постели лежал высохший, желтоватый мужчина, почти что скелет. Люба откинула одеяло. На животе плохо подживляющийся шрам от лапаротомии, выведена колостома. С первого взгляда Вере стало понятно, что Любовь смотрела ракового больного. Встретившая ее женщина схватила на руки маленького ребенка, по виду трех лет и вдруг заплакала.

– Ну сколько он еще будет мучиться? – произнесла она. – Врачи говорят никаких шансов. Быстрей бы уже, а. Я просто не могу слушать эти крики. У меня сердце рвется на части и не у одной меня.

Люба вернула одеяло на место, поморщившись от вида разложения, которое являл собой больной. Она обвела комнату взглядом. Две детские кровати. Как же им тесно тут с умирающим от рака.

– Что у вас там из обезболивающего? – строго спросила врач. – Золдиар? Несите сюда.

Женщина поставила на пол ребенка и метнулась за ампулами на кухню. Люба набрала несколько шприцев и ввела больному в вену один за другим, так, что ни один мускул не дрогнул на ее лице. Летальная доза. Потом она встала и молча опустила оставшуюся коробку в свою сумку.

– Теперь все, – обратилась к хозяйке Люба. – Поспит спокойно. И вы ложитесь спать.

Выходила из квартиры доктор в молчании. Почти гробовом.

Люба недалеко ушла от дома больного. Всего лишь поднялась на несколько этажей и, обнаружив незапертый ход на крышу, вышла наружу и села там на покрытый рубероидом выступ. Доктор вынула из сумки ампулы, шприцы и, набрав дозу, безупречно вколола лекарство себе в вену. Какое-то время Люба молча смотрела на оставшиеся ампулы и, видимо, решала, стоит ли ввести и себе летальное количество опиатов, так, чтобы ее мозг забыл, как дышать? Сделать то же самое, что она только что сотворила с беззащитным человеком. Но потом передумала. Вместо этого Люба достала и кармана сигареты. Наркотик, видимо, уже начинал действовать. Люба немного откинулась и обратилась к городу, над которым алело закатное небо, возможно представляя себе какого-то собеседника:

– Она ведь такая неоднозначная, эта проблема эвтаназии. Тварь я дрожащая или что? Имеет ли доктор право… тот, чьи руки призваны спасать жизни этими же самыми руками ее отнять? Мы так часто делаем это непреднамеренно. Врачебные ошибки, – Люба усмехнулась. – Я специально ушла как можно дальше от них, выбрав поликлиническую терапию. Я всегда боялась неосторожно принести вред… любому. Никто на всем свете не заслуживает страданий. Ни одна живая душа. Я вижу его не в первый раз, этого больного и каждое посещение хочу рыдать. Я не могу так… Разве это не истинное милосердие избавить его от страданий? Прекрати смеяться надо мной! Почему ты так жесток?!

Люба вскочила и указала на кого-то так, словно и в самом деле спорила с невидимым собеседником. У нее были галлюцинации.

– Почему ты, Господи, допускаешь, чтобы в мире было так много зла?! Неужели ты не видишь того, как твои дети страдают?! Почему люди вынуждены делать твою работу за тебя?! Проявлять милосердие…

В следующем воспоминании Любе позвонила та самая женщина, мужу которой доктор помогла отправиться на тот свет и просто назвала адрес.

– Ампулы вам отдадут, – прибавила женщина.

Люба собралась и поехала, отложив дневные дела.

Потом это сменилось ярко освещенным кабинетом врача. На стенах висели дипломы и грамоты. Большой стеллаж забит книгами по наркологии. Сухонький пожилой мужчина в белом халате сидел в кресле. Люба стояла напротив его стола.

– Покажи руки! – настаивал нарколог.

– Ты не захочешь видеть это, дядя, – безразличным тоном произнесла Любовь.

Мужчина вскочил и, засучив ее рукав, молча выдохнул. Затем он запустил пальцы себе в волосы.

– Почему ты ничего не сказала?! Мне хотя бы.

Люба отвела глаза.

– Извини.

– Вика, ты наркоманка!

– Да.

– Еще одна передозировка…

– Да.

Люба отвечала как заведенная кукла, глядя в сторону.

– Ты себя убьешь!

– Знаю.

– Ложись в клинику!

Тут только Люба посмотрела на родственника.

– У меня дела.

Дядя заглянул ей в глаза.

– С кем ты ширяешься?

– Одна.

Тот покачал головой.

– Вика, ты не работаешь уже полгода. У тебя нет денег на дозу. Боюсь, что ты долбишься с друзьями из одного шприца, они делятся с тобой за хату. Я слышал от милиции… Когда ты проверялась на ВИЧ в последний раз?

– Никогда.

Тогда доктор подскочил к племяннице и, схватив ее за нижнюю челюсть, принудил открыть рот. Он отшатнулся.

– У тебя кандидоз слизистых, ты высохла как мумия, я вижу на шее огромные лимфоузлы. Ты знаешь, что это значит?

– Что у меня СПИД? – с вызовом ухмыльнулась Люба.

– Ложись в клинику!

– Не собираюсь, – оскалилась Люба. – Жизнь отвратительная штука, она мне никогда не нравилась. И теперь, когда от нее остались последние… деньки я просто проведу их в свое удовольствие, дядя. Я не собираюсь цепляться за такой… тлен. Я итак все время была отверженной. На мне негде ставить клейма. Я не потяну еще и иммунодефицит.

Люба умирала от пневмоцистной пневмонии, как и многие люди, разделившие ее диагноз. Ее доставили в больницу в предагональном состоянии прямо из притона, которым стала ее унаследованная от бабушки трехкомнатная квартира в одном из престижнейших домов центра Москвы. Она лежала в той самой реанимации, в которой теперь работала Вера.

Около постели больной тогда сидела Вознесенская Вера Павловна, прошлая глава больницы. Она нежно погладила рыжую наркоманку, и когда ее прикосновение вырвало больную из забытья, произнесла:

– Ты хорошая девочка. Добрая. Тебя никто никогда не понимал. Ты так старалась для других, когда тебя только отталкивали.

Люба не могла ответить. За не дышал аппарат ИВЛ. Изо рта торчала трубка.

– Я вижу, что ты сожалеешь. Что если я дам тебе шанс все исправить?

Люба сделала едва заметное движение головой. Это можно было принять за знак согласия. Тогда Вера выключила дыхательный аппарат и деактивировала сигнал тревоги на мониторе.

– Придется потерпеть, – сказала она умирающей. – Переходить из одного состояния в другое неприятно. Теперь ты прочувствуешь тот ужас, который испытывали твои пациенты, когда ты вводила лекарство. Это расплата. Но я не соврала. Увидимся в загробной жизни. Мне нужен новый доктор, а ты дала обещание прийти в стационар.

Потом хранители увидели подсобку, в которой принимал Иннокентий.

– Я точно должна быть здесь? – буркнула Люба, кутаясь в больничный халат. – Вот прямо с реанимационной койки к психиатру? Думаешь, у меня крыша плохо прибита?

Иннокентий поднял глаза от собственных записей. Блеснули очки.

– Это не моя идея. Веры Павловны. Она наша начальница… Люба, и я бы посоветовал тебе прислушиваться к тому, что она говорит. У нее большой опыт. Как и у меня. Я знаю, что юные хранители…

– Ну и название! – Люба посмотрела в сторону.

– Находятся на грани, – закончил Иннокентий. – Мы оба о тебе позаботимся. Я со своей стороны, а она…

– Она сказала, что ты крайне интересная личность, мозгоправ. Посоветовала как следует присмотреться.

Иннокентий пару мгновений молча смотрел Любе в глаза.

– Может, расскажешь чего в тебе такого особенного? – заявила новая хранительница. – Ну, чтобы завязать знакомство, дружбу… Вы же оба с Верой в этом заинтересованы.

– Это не по правилам, – сказал Иннокентий. – Я твой терапевт. Это значит, что мы будем беседовать о тебе, твоих страхах и чувствах. Я помогу тебе разобраться в них…

– И все? – фыркнула Люба.

– Другие техники более рискованные, – кивнул Иннокентий. – Твое состояние пока не требует того, чтобы я влезал тебе в голову.

Люба фыркнула.

– А ты можешь?

– Вполне.

Тогда она встала.

– Короче, я завершаю сеанс, – определилась Люба.

Иннокентий тоже поднялся.

– Сначала давай поговорим об этом.

Люба пожала плечами.

– Меня интересуют яркие впечатления, – проговорила новая хранительница. – А жевать сопли про то, как меня в детстве не любили, я не намерена. Давай лучше так: ты объяснишь, как становишься сумасшедшим, и я останусь.

Иннокентий оскалился и тронул дужку очков.

– Виктор…

– Нет, – пожала плечами Любовь. – Вера.

Тут уж лицо психиатра отразило неподдельное удивление.

– Она сказала, что если сниму с тебя очки, узнаю много интересного.

Следующим движением Люба сдвинула волшебные очки с его носа.

– Дура… – пронеслось в воздухе, прежде чем оба хранителя застыли, напряженно глядя друг другу в глаза.

Наконец Иннокентий с видимым трудом поднял руку и вернул очки на место. Психиатр уставился в пол. На Любе не было лица.

– Извини, я не знала, – проговорила она. – Я даже не думала, что…

– Жизнь не сложилась не у одной тебя? – процедил психиатр. – Ты понятия не имеешь о том, что чуть было не натворила. Еще немного, я потерял бы контроль, и больница погрузилась бы в шизофренический бред. Не будем продолжать сеансы. Я дам другое средство, как ты и хотела. Лекарства.

– Григорий, я…

Психиатр схватился за ручку.

– Вера говорила, что если я узнаю, кто ты такой, то сумею спасти и тебя, и себя. Извини. Я поторопилась.

– С чего ты взяла, что мне нужно спасение? – отчеканил он. – Держись подальше.

Вера выдохнула. Он сказал Любе то же самое, что и ей однажды.

– Ты очень… красивый, – оставшись в одиночестве, произнесла Люба.

Наконец все погасло, как и в тот раз, когда Вера пыталась спасти Виктора. Люба и Иннокентий стояли друг напротив друга.

– Я столько раз пыталась сказать тебе, что сожалею, – проговорила Люба. – Я не хотела лезть тебе в голову. Просто защищалась. Ты ведь видел это, верно? Гриша, меня всегда отталкивали. В этот раз было еще больнее, чем всегда. Я никогда раньше не влюблялась. Жила, окруженная ненавистью, и только тут смогла расслабиться. Я увидела человека, искалеченного не меньше чем я и при этом такого красивого. Я решила, что стоит попытаться. Она так не вовремя появилась, эта Вера. Вертихвостка, как твоя жена.

Вера ощутила, что крепко сжимает кулаки. Сначала она бросилась в кошмар помогать Любе, но вот теперь уже была готова съездить по роже этой рыжей швабре. Эта девица осмелилась пускать слюни на Иннокентия! Психиатр это понимал. Вера поймала его короткий взгляд: "Не приближайся. Мы оба еще должны попытаться выжить в этом бреду".

– Мне казалось, что Вера ненастоящая, – продолжала Любовь. – Такая как она просто не может… она не спасет, а уничтожит тебя. Я потеряла всякую надежду на то, что в этой жизни хоть что-то бывает правильно. Какое-то время в больнице мне казалось, что действительно существуют высшие силы, которые заботятся о нас. Но увидев обручальное кольцо, я окончательно разочаровалась. Как они могли дать тебе в спутницы копию твоей похотливой женушки?! А ты, идиот, снова повелся на смазливую мордашку! Она же собственными руками вырвет и сожрет твое сердце!

Тьма начинала сгущаться. Вера почти уже физически ощущала ненависть, кружившуюся вокруг нее словно грозовые разряды. Иннокентий схватил Любу за руки и посмотрел ей в глаза.

– Не отводи глаз, – произнес он.

– Мне ведь всегда не хватало лишь немного тепла, – прошептала Люба. – Просто доброго слова, нежного взгляда. Я ведь не претендовала на то, чтобы оказаться с тобой в постели. Она все это присвоила. Почему… ты оттолкнул меня?

– Я покажу тебе, что случилось, Люба. Смотри мне в глаза. Смотри моими глазами…

Все стихло. Иннокентий и Люба недвижно стояли друг напротив друга, не в силах оторвать взгляда. Наконец хранительница стала оседать. Иннокентий подхватил ее под руки и аккуратно положил себе на колени. Призрачный мир рвало в клочья. Сильный свежий ветер разгонял туман ненависти. Вера бросилась к возлюбленному.

– Что ты сделал?

– Показал наш роман, – произнес Иннокентий, не отрывая взгляда от Любы. – Это техника, которую я разработал для Ирины. Вложил ей в голову свои воспоминания. Они дадут ей силы дальше жить…

Психиатр наконец-то посмотрел на Веру. Глаза его казались безжизненными.

– Это значит, что ты больше ничего не помнишь о нас? – испугалась хранительница.

Иннокентий покачал головой и несколько мгновений молчал.

– Нет. Воспоминания не стираются. Но в этот раз, у меня странное чувство. Как-будто… Не знаю, как это назвать… Будто я исчезаю.

Вера упала рядом с ним на колени и обняла за плечи.

– Говори со мной! – взмолилась она, видя, что взгляд Иннокентия становится расфокусированным. – Что случилось, Гриша? Она ранила тебя? Что с ней теперь?

Психиатр покачал головой.

– Я не знаю… Она в обмороке. Люба не хотела причинить мне зла. Вера, это что-то другое.

Девушка рывком подняла голову, заметив, что к ним приближаются несколько фигур. Хранители. Впереди всех шагал Иваныч.

– Помогите ему! – воскликнула Вера, взглянув на Михаила Петровича.

Патологоанатом ответил взглядом, полным сожаления. Он плотно сжал губы и покачал головой.

– Отойди, женщина, – приказал привратник.

– Вы… – начала осознавать Вера.

И тут Виктор крепко схватил ее за руки.

– Не мешай ему, – над ухом произнес хирург. – Так лучше.

– Нет! – воскликнула Вера.

Они пришли за Иннокентием. По правую руку от Иваныча стоял щуплый темноволосый паренек. Новый психиатр. Старому хранителю пришло время уйти.

Привратник встал перед Иннокентием и протянул ему документы.

– Поднимись, дитя, – приказал представитель высшей справедливости.

И психиатр послушно встал на ноги.

– Не думал, что вскоре отпущу тебя, – вздохнул Иваныч. – Признаться, мне даже немного грустно. Столько лет я наблюдал за твоими чудачествами и, похоже, привык. Иди, Григорий Вольфвич Курцер… Для тебя это радостная минута. Ты заслужил себе лучшую участь из возможных – ты восстанешь из мертвых. Редким самоубийцам бывает позволено стереть свою ошибку и вернуться мир живых. Ты получил обратно возможность дожить оставленную жизнь. Будь в ней осторожней, чем раньше.

Григорий посмотрел в глаза Вере, но тут Иваныч заслонил от него избранницу своей спиной.

– Не надо, – твердо произнес он. – Не трогай ее, иначе не сможешь позабыть и жить счастливо. Так ты обеспечишь себе постоянную тоску по несбыточному. Ее участь не решена. Если останетесь верными себе, ваше время однажды придет.

– И ты оставь! – это предназначалось Вере. – Ты же желаешь ему светлой участи?

Это, безусловно, было так, но хранительница теперь не представляла себе жизни без него. Позволить ему забыть… Обнимать другую женщину, пока она будет трудиться в больнице. Они одновременно рванулись навстречу друг другу. Иваныч предусмотрительно толкнул в грудь психиатра, но хранители на короткий миг все-таки встретились в воздухе кончиками пальцев. Вера почувствовала, как по телу пробежала электрическая вспышка, как и в тот миг, когда Иннокентий ее впервые поцеловал.