Текст книги "Призрачная любовь (СИ)"
Автор книги: Саша Курги
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)
– Ты что, умеешь играть?
Иннокентий снова уставился в листок, и его пальцы сделали плавное не до конца осознанное движение, так, словно он брал аккорд, а потом еще один. Умеет – поняла Вера.
– В отличие от тебя я знаю нотную грамоту с детства, – сказал Иннокентий, снова не решившись начать. – В детстве я пел в консерватории.
– Хор мальчиков-зайчиков? – хмыкнул хирург, облокотившись на рояль.
– Голос у меня посредственный, и я не сумел бы прославиться с ним. Поэтому я сделался врачом, помогать людям мне всегда нравилось. Но влечение к прекрасному осталось со мной навсегда. Ну а ты мог бы хотя бы поинтересоваться, из чего на самом деле состоит музыка, прежде чем насиловать наш слух простыми трезвучиями, – ответил коллега. – Хотя, по правде, я сам по-настоящему увлекся этим только тогда, когда впервые увидел Лилю на сцене.
Психиатр глубоко вдохнул и снова примерился, но так и не тронул рояль.
– Я выучился играть ради нее. В двадцать первом веке это называется "красиво подкатить", – и ударил по клавишам.
Играл он, и правда, хорошо. Но в движениях Иннокентия чувствовалась некоторая неловкость. Вера поняла – сто лет он не садился за рояль, с тех пор как, видимо, в последний раз играл для нее. И тогда ей стало ясно, отчего она неизменно заставала психиатра уже на месте, когда они все собирались в зале для уборки. Он тренировался играть, вспоминал, каково это, переносить ноты с листа в аудиторию. Если б Вера никогда не увидела его играющим, то, наверное, не призналась бы, что это бывает хорошо. Сама она живую музыку не любила… до этого мига. Она словно сейчас глядела глазами человека, которого полюбила и видела как это хорошо. Как завораживает мелодия, как она говорит со слушателем через музыканта.
Проникся даже, кажется, Виктор. Отрешенно хирург смотрел в потолок, витая в своих мыслях.
Переставив последний лист, психиатр взял заключительный аккорд и положил на колени руки. Пальцы слегка подрагивали и выглядел он очень напряженным. Было видно, выступление непросто Иннокентию далось. Это была разом и встреча с прошлым, и новая страница – проверка на прочность, словом. "Получилось", – встретившись с коллегой взглядом, поняла Вера.
– Вот то, что мне нравится, – объяснил Иннокентий, обернувшись к хирургу. – И я никогда не полюблю русский рок.
– Так бы сразу и сказал, – усмехнулся Виктор.
Казалось то, что друг наконец-то продемонстрировал ему свою уязвимость, крайне порадовало хирурга. Теперь и он мог над психиатром подтрунивать. Следом Виктор схватил папку и пролистал ноты.
– Вот тут слова, – сказал он, ставя бумагу обратно на подставку.
– Это романс, – объявил психиатр с таким видом, будто подобные вещи должны были быть ясны и младенцу.
– Не терпится послушать, – произнес хирург, приваливаясь к роялю. – Ты же поешь.
– Я – нет, – фыркнул психиатр и с надежной посмотрел на Веру. – Только если ты.
Хранительница вздохнула. Это было странно, почти на грани разумного. Вера отлично понимала, кто последним пел эти слова под его аккомпанемент. Лиля. Зачем это ему нужно? Чтобы прогнать ее призрак или наоборот, хотя бы на миг ощутить присутствие безумно любимой жены? Ни в одном страшном сне Вера представить себе не могла, что станет соперничать с Лилей. И все-таки, если она хотела занять ее место, нужно было сейчас попробовать… Это даст ответ на вопрос, что все это значит для них обоих.
Вера шагнула к роялю и, вглядевшись в ноты, напела мелодию. Голос у нее тоже был не особенно хороший, но зато абсолютный музыкальный слух. С такими данными девочка не стала бы солировать в хоре. Понимая, что в пении чадо не достигнет достаточно внушительных успехов, мать сразу же усадила дочь за пыльное вечно расстраивавшееся фортепиано, купленное за бесценок у соседки-старушки, и не выпускала по нескольку часов. Как же Вера его ненавидела! Но муштра не успела отравить ее занятия хором. На успехах в пении никто не настаивал и порою Вера там просто отдыхала. Сейчас она воскресила в голове ту расслабленную атмосферу хоровой студии и, совершено не стесняясь больше, запела, вступив на нужный аккорд.
Это было странно. Вера отдалась делу полностью, вспоминая что-то свое, о чем твердил ей романс. Об обманутой любви… Странно, неужели такое в ее жизни было? И очень удивилась, когда Виктор захлопал в ладоши.
– У вас здорово получается! – совершенно искренне похвалил хирург. – Вы что, оба занимались музыкой?
Вера кивнула.
– Это же отлично! Может, выступите на балу?
Иннокентий и Вера переглянулись. Обоим было ясно, что это плохая идея. В этот миг у хирурга завибрировал мобильник.
– А! – сказал он, посмотрев на экран. – Шеф.
Виктор отошел в сторону, разговаривая с Михаилом Петровичем, а психиатр и Вера застыли, опасаясь двинуться. Волшебство таяло, оседая на пол сияющими пылинками. Они только что совершенно искренне говорили, даже не по душам, это было еще тоньше. Они говорили на языке музыки. Это было то самое прекрасное, о котором упоминал Иннокентий, очаровавшее его с детства.
Вера поймала его взгляд. Так вот для чего все это было – психиатру было любопытно, сумеет ли хранительница поймать его настрой. Да он просто проверял ее! Ему было важно, чтобы его девушка имела касательство к миру искусства! Поэтому его увлекали всякие балерины и певицы. Вера разозлилась. Разве любовь это не чувство, которое просто сносит голову, как было у нее? Разве для того, чтобы влюбиться в кого-то, надо сначала его выбрать? Вера не считала нужным скрывать раздраженного взгляда.
И тут вспомнила, что после всего, что случилось с ним, Иннокентий имел право осторожничать. Его решение открыться было смелым. Но разве вот это сейчас не называлось иначе – разборчивостью?
– Ты права, – произнес психиатр, сняв с подставки ноты, он захлопнул крышку рояля и вроде бы собирался уйти.
– Ты правда читаешь мысли? – озвучила Вера давно не дававший ей покоя вопрос.
Иннокентий остался на месте.
– Не мысли. Эмоции, – ответил он, глядя Вере в глаза. – Но за сотню лет я научился их правильно трактовать. Так что… получается очень похоже на то, что ты назвала.
– Да, с психиатром и Верой, – говорил вдалеке Виктор. – Хорошо, скоро буду у вас.
– Я тоже боюсь потерять это, – вдруг признался Иннокентий, аккуратно коснувшись Вериной руки. – То, что происходит между нами.
– Ребят! Я скоро! – предупредил, выходя из зала хирург. – Не уходите! Принесу вам от Михаила Петровича гостинцы! Он забрал что-то из Управления для тебя, Вер!
Психиатр отпрянул. Пару мгновений хранители еще провели в молчании. И тут Вера решилась:
– Расскажи про Лилю.
– Что именно ты хочешь знать? – Иннокентий положил ноты на крышку рояля и выпрямился на стуле.
– Как вы познакомились. Я просто пытаюсь себе объяснить это. Ты не похож на простака. И как ты позволил ей… себя уничтожить?
Психиатр, по крайней мере, никак не выдал того, что ему было больно. Он просто опустил голову, и Вера подумала, что это победа. В прошлый раз Иннокентий валялся в отключке после того, как она напомнила ему об этой женщине. Наконец психиатр, видимо, пришел к определенному выводу. Он расправил плечи, выпрямился и откинул со лба черную прядь.
– Я был романтиком, – объяснил он. – Это было в какой-то мере модно тогда. Я же, видимо, таким родился. Веяния времени лишь лучше раскрыли во мне природные стремления. У меня… случались приключения любовного толка и до нее. Но это было по молодости и скорее из обоюдного интереса.
Иннокентий вздохнул.
– Была даже до смерти влюбленная в меня гимназистка, с которой нам нравилось вместе гулять вечерами и болтать обо всякой чепухе. Я окончил институт, пошел в клинику к одному профессору и быстро начал набирать клиентов. Вскоре я мог позволить себе семью, и в мои годы уже надо было жениться. Но мне хотелось чувства, которому я мог бы посвятить свои лучшие порывы, которое бы меня увлекло не на год, а навсегда. Я встретил то, что искал в театре, куда мы пришли с Любой одним вечером. Мою гимназистку звали Любой, – психиатр усмехнулся. – Быть может, из-за этого Вера подумала… Такое совпадение было бы слишком грубым, не находишь?
Глаза психиатра странно блеснули.
– Я увидел мою прекрасную даму. Лиля тогда была восходящей звездой, ей было семнадцать, мне двадцать один, и она блистала, купаясь в обожании очарованных ею мужчин. Я понял: это она, но не посмел тогда приблизиться. Я был всего лишь обыкновенный небогатый врач. Три года не покладая рук я трудился, думая о ней, я сделал себе имя в Москве и тогда уже имел хороший доход. Меня называли баловнем судьбы, завидовали. Они просто не знали, что меня вела путеводная звезда в виде будущей жены. В свободное время я мучил рояль. Ходили слухи о прекрасном голосе Лили, и я мечтал аккомпанировать ей.
Иннокентий посмотрел в сторону.
– Мы встретились в гостях у одного уважаемого покровителя театра, я наблюдал его жену и помог ей успешно родоразрешиться, и упомянул вскользь о том, как сильно мне нравится одна актриса. Счастливый отец тогда был готов для акушера на все. И мы подготовились. Там были наши общие с Лилей друзья, я уже тогда завел хорошие связи. Они наговорили ей про меня только лучшего. Лиля смотрела все теплей и теплей, я блистал остроумием и вот, наконец, после того как я обмолвился о том, что играю на рояле, она попросила меня аккомпанировать. Все ее романы были недолговечными. Ветреная красотка – так о ней говорили. Я же радовался тому, что никому еще не удалось занять ее сердце. Я был уверен, что мы созданы друг для друга. С Лилей что-то было не так. Она отталкивала мужчин, ей увлекавшихся. Тогда я об этом не задумался.
Психиатр тяжело вздохнул.
– Но мне она дала то, о чем я мечтал. Я был изобретателен и настойчив. Стыдно признаваться, но до сих пор мое лучшее воспоминание о том вечере, когда я впервые ей аккомпанировал в гостях. Мужчины смотрели на меня с тихой завистью, а женщины – на нее. Мы были красивой парой. В двадцать пять лет я повел ее к алтарю и думал, что жизнь теперь до самого конца будет счастливой. Я разбил сердце хорошему, никогда не делавшему мне зла человеку, Любе. Может, эхо ее судьбы отразилось на мне? Она согласилась на брак по расчету сразу же, как поняла, что потеряла меня. И ее муж оказался дурным… Я пару раз вынужден был приходить на помощь – Иннокентий прервался. – Но это другая история. Первое время мне казалось, что мы с Лилей жили как в раю. Она была моим ангелом. Но потом, года через два, меня стали смущать странные несовпадения. Она мне изменяла, но оставаясь прекрасной актрисой даже дома, умудрялась каждый раз выходить сухой из воды. Испытывая смутную тревогу, я стал опасаться, что Лиля на самом деле несчастлива со мной несмотря на то, что она сама говорила. Дело…
Иннокентий побледнел и взглянул на Веру.
– Дело, как ни странно, было в постели. Долгое время я думал, что у нас с этим все замечательно. У Лили были странные вкусы, которые она от меня скрывала. Это я понял уже, когда обколотый морфием застал их с любовником. Я знаю, почему она не озвучила свои желания мне – даже в самом страшном бреду я не смог бы причинить боль любимому существу. Лиле требовалась жестокость, чтобы чувствовать наслаждение. Ради этих ощущений она решилась на свою интригу и влипла. Выпутываясь, она предпочла увлечь на дно меня, лишь бы только самой остаться на поверхности. Она была психопаткой, не умевшей сопереживать. Со мной ей было удобно, я давал ей уют, деньги, хорошую репутацию. И она бы до смерти держала мою руку, если бы не неудачное стечение обстоятельств.
Иннокентий поднялся рывком, глаза его сверкнули. Вера поразилась тому, что психиатр, оказывается, знал правду и без чужих советов и интерпретаций.
– Но даже люди, которые причиняют нам самую сильную боль, учат нас чему-то, если, конечно, мы оказываемся достаточно крепкими, чтобы выдержать испытание. Лиля объяснила мне, что нужно уметь видеть истинные чувства собеседника, не увлекаясь при этом собственными иллюзиями, – с этими словами Иннокентий заглянул Вере в глаза и та похолодела. – Ты не похожа на нее. Я бы никогда…
В этот момент в зал ворвался Виктор. Вера обернулась.
– После всего, что произошло… – долетело до нее, и тут заговорил хирург:
– Верунь, у тебя первая увольнительная!
"Чертов Виктор", – разозлилась Вера: "Он словно чувствовал! Ворваться в такое время!". Хранительница обернулась к психиатру, но тот уже спокойно собирал ноты в папку, так, словно ничего не произошло.
– Что такое увольнительная? – произнесла растерянная Вера.
– Ты можешь пойти прогуляться в город! – объяснил хирург, размахивая в воздухе красным листком. – Нам дают по одному, когда мы выполним норму добрых дел перед обычными посетителями больницы. Я считаю, это нужно отпраздновать!
Вера взяла двумя пальцами бумагу.
– Если тебя на улице встретят стражи, – пояснил подошедший со спины Иннокентий. – А это очень вероятно, просто покажешь это им. Работает как пропуск.
Вера развернулась к психиатру.
– Я могу гулять с ним по всей Москве?
– И окрестностям, – сказал Иннокентий.
– А… – Вера посмотрела на листок. – Что вы обычно делаете с увольнительными?
– Мне они ни к чему, – пожал плечом психиатр, выйдя вперед. – Я складываю их в коробку из-под печенья. Меня и так постоянно гоняют на консультации. За два месяца я успеваю объехать почти весь город.
Вера посмотрела на хирурга.
– Ну… – заговорил тот. – Многие посещают дорогие им места. Некоторые даже навещают родственников. Родные не могут нас узнать, но понимать, что с ними все в порядке очень важно.
Вера вздохнула. У нее не было дорогих мест в Москве, по крайней мере, ничего особенного хранительница не могла вспомнить, а единственный родной человек, мама, проживала в Тобольске.
– Может, мне тогда сходить и навестить твою дочь? – предложила хирургу Вера.
– У меня есть идея лучше, – заговорил Иннокентий. – Я перепишу на Виктора одну из своих увольнительных, и мы все вместе отправимся гулять по Москве. Скоро ведь Новый Год?
Вера кивнула. Было двадцать восьмое декабря.
– Хранители его обычно не справляют, но не обычные люди. Ты сможешь купить подарков семье, – с этими словами психиатр посмотрел на Виктора. – А ты, Вер, наконец, сменишь одежду. Если ты явишься к Лере в моем пальто, она примет тебя за чудачку.
Хирург улыбнулся.
– Тогда решено. Завтра!
– У него про запас лежит увольнительная, чтобы сходить домой к дочери, – негромко сказал Вере психиатр, когда Виктор отвернулся. – Не торопи события.
Хранительница обернулась к нему и сказала:
– Я больше никогда не буду петь тебе Лилины романсы.
Иннокентий пожал плечами, а затем достал из нотной папки несколько листов, скомкал их и бросил на пол.
– Хорошо.
Глава 11. Плата за чудеса
Двадцать девятого друзья встретились в коридоре рано утром. Вера предвкушала праздник. Сейчас новогодняя атмосфера чувствовалась везде – отделения худо-бедно украсили силами сотрудников, везде по больнице стояли пластмассовые, кое-как украшенные елки, разговаривали в основном о длинных выходных, где и как их провести. И вот Вере наконец-то было позволено поучаствовать в общем веселье. Она была благодарна друзьям, что те решили составить ей компанию. Без Иннокентия и Виктора зимняя прогулка была бы совсем не такой веселой.
Михаил Петрович нахмурился, когда услышал об идее психиатра, но все-таки отпустил всех троих. Хранителям предписывалось обычно уходить только по одному. Мало ли что произойдет по больнице. Но начальство у них было доброе, а время предновогоднее.
– Но только недалеко тут, – распорядился профессор. – Чтобы если понадобится в течение тридцати минут обратно пришли.
Так что сутра все трое отправились в соседний торговый центр. Падал снег, навстречу спешили счастливые люди с елками и подарками, друзья смеялись и шутили. Все было хорошо.
Вера не стала утруждать мужчин выбором одежды с ней. Психиатр с хирургом отправились за сувенирами, а она сама по женским магазинам. Договорились встретиться через два часа наверху. По меркам прежней Веры времени было катастрофически мало. Но в этот раз она с удивлением обнаружила, что уложилась ровно в срок. В руках у нее были покупки – ровно столько и ровно то, что надо. Раньше заходя в магазин одежды, Вера остановиться не могла, все тратила и тратила, словно пыталась заполнить вещами какую-то внутри у себя какую-то дыру. Теперь пустоты не было, и одежда была нужна только для того, чтобы было уютно и тепло.
В туалете Вера надела голубой вязаный свитер с рукавами три четверти, натянула джинсы и зашнуровала удобные ботинки. Ничего особенного. Сегодня ей не хотелось выглядеть сексапильно, как она делала раньше. Ей казалось, что Иннокентий больше оценит простоту. Подвела губы яркой помадой и тронула ресницы тушью. Следом хранительница накинула недорогой, но удобный пуховик, из карманов которого уже выглядывали шапка и варежки, что подарил ей психиатр еще в конце осени. Вера посмотрела на себя. Она так изменилась. Сейчас в ней трудно было узнать ту эффектную блондинку, которой она пришла в больницу. Теперь она просто красивая девушка с большими и чистыми голубыми глазами. Настоящая.
Вера была одарена действительно выдающейся внешностью, которую можно было и не подчеркивать. Сейчас ей казалось, что именно это хотел бы увидеть в ней психиатр. Эдакую лесную нимфу, очаровывающую неподдельной, естественной красотой. Мужчины, на которых Вера раньше охотилась, были совершенно другого рода. Такое было с хранительницей в первый раз, и она трепетала как влюбленная школьница.
Вера не на шутку разнервничалась, когда появилась на последнем этаже. Иннокентий заметил ее еще издалека и указал пальцем хирургу. Виктор перебирал что-то в собственных пакетах с подарками и оживленно втолковывал нечто психиатру. Наконец, он тоже поднял голову и минуту смотрел с одобрением.
– Верунь, тебе идет, – сказал Виктор, отодвинув коллеге стул.
Вере не так уж и важна была эта оценка. Выдохнув, она села напротив психиатра. В глазах Иннокентия светились искренний интерес, радость и восхищение. Она попала в точку! Вера почувствовала, как утекает напряжение.
– Ты очень красивая, – вдруг заявил психиатр.
– Видишь, иногда стоит решиться на что-то новое, – опуская голову, сказала Вера.
"Теперь твоя очередь поменять свой чудаковатый стиль", – подумала хранительница, глядя ему в глаза: "Ты ведь, в самом деле, больше не отшельник и не сумасшедший".
Иннокентий откинулся на спинку стула. Вера предлагала ему очередной гигантский шаг вперед – признать, что двадцатый век и его неудавшаяся жизнь далеко позади.
– Хорошо, – пробормотал он себе под нос.
– Что хорошо? – не понял хирург.
– Кола, – психиатр встряхнул свой пластиковый стакан, и там стукнулись друг о друга кубики льда. – Кола хорошая.
– Это ты еще в кино не был! – усмехнулся Виктор.
– Кино? – переспросила Вера.
Тогда хирург продемонстрировал спутникам три билета.
– Я с восемьдесят четвертого года там не бывал! А психиатр так, наверное, вообще никогда! – воскликнул Виктор.
– А что за фильм? – спросила хранительница, приглядываясь. – Ты знаешь, что это в трехмерном варианте?
– Подумал, новые технологии не помешают, – с этими словами хирург озорно взглянул на психиатра.
Вера вздохнула и объяснила:
– Там дают специальные очки.
Не отправит ли это все Иннокентия в галлюциногенное путешествие в сочетании со свойствами его собственных очков?
– Я согласен попробовать, – произнес психиатр.
Ах, это он принял вызов!
– Это же "Звездные войны"! – воскликнул Виктор с радостью мальчишки, получившего любимую игрушку. – Помню, как мы всей семьей смотрели их по видику! Вот было время! И, представляешь, сегодня, Вер, я узнал, что вышло продолжение! Спасибо, что вытащили меня в город! Для меня это просто рождественское чудо!
– Ага, – психиатр выглядел скорее раздосадованным. – Пока тебя не было, битых два часа я слушал про джедаев и Империю. Только теперь, по мнению Виктора, я готов прикоснуться к священной саге. Что ж, я в нетерпении…
Вера улыбнулась.
– Без предыстории ты бы, правда, ничего не понял.
В глазах Иннокентия не было ни капли энтузиазма.
– Пойдем. Время сеанса подходит. Хотя не знаю, какая разница, смотреть фильмы на большом экране или на мониторе ноутбука. Смысл-то один и тот же.
Вера ухмыльнулась. В кинотеатре она завернула в кафе, торговавшее едой и напитками. Вскоре она вручила психиатру огромную корзину попкорна и пластиковый лоток с кукурузными чипсами.
– Что это? – удивился Иннокентий, принимая покупки из рук Веры.
– Вкус нового века, – улыбнулась девушка. – Для многих кино наслаждение вовсе не духовное, а… даже больше физическое.
Психиатр посмотрел на нее вопросительно и, наконец, выдал:
– Ладно.
После этого компания хранителей зашла в зал. Доктора расселись. Между Виктором и Иннокентием поместилась Вера, и психиатр сунул ей попкорн в руки. Дело было в том, что угощение заметил хирург и теперь раз за разом запускал свою жадную лапу в корзину, словно не мог наесться этим неизысканным лакомством, чем явно мешал разделявшей их соседке. А когда воздушную кукурузу держала Вера, всем до нее было недалеко.
Начался фильм, и Виктор на время оказался поглощен зрелищем без остатка. Он даже попкорн больше не брал и не притрагивался к коле. Как завороженный сказкой ребенок хирург взирал на экран. Похоже, он и вправду был фанатом серии. Вере показалось забавным то, что она даже не подозревала об этой стороне друга. Теперь они с Иннокентием пошутят на эту тему еще не раз.
Вере новая часть саги не понравилась. Нечто похожее творилось и с психиатром. Не то, чтобы Иннокентий был ранее оторван от современной кино культуры. У них был один на двоих с хирургом ноутбук, и как Вера поняла по коротким ремаркам соседа, сказанным во время просмотра, фильмы он время от времени смотрел, но не такого жанра. Например, ему нравилось "Молчание ягнят". Забавно, что в качестве примера Иннокентий привел Вере картину о безумном психиатре и его странных, напоминающих нездоровую увлеченность, отношениях с молодой следовательницей. Надо сказать, что хранительнице тоже этот сюжет запомнился, она читала книгу.
Ближе к концу Виктор неожиданно уснул, а Иннокентий перестал болтать с Верой по довольно странной причине: кажется, все самое главное уже было сказано. Пару раз они с хранительницей одновременно потянулись за попкорном и встретились пальцами в почти опустевшей корзине. И он не убрал руку, задержав собственную ладонь над Вериной. Тут хранительницу обдало жаром. В памяти замелькали почти затертые, оттого что были неважными картинки о студенческих временах. Вера прогуливала с однокурсником лекцию, они целовались в кино до головокружения, до обкусанных губ, они оба были молоды и горячи. Это было просто удовлетворение физической потребности и потому воспоминание не вызывало у девушки серьезных чувств. Тогда она была совсем не такой скромной… Вера выдохнула. Решилась ли бы она на что-то подобное сегодня?
Иннокентий уже убрал руку. А Вера поняла, что, так же как и в молодости, сгорает от желания. Только на сей раз к физическому влечению примешивалось духовное, что делало ощущения во много раз мучительнее и глубже. Быть рядом с ним, чувствовать дыхание, слиться в единое целое – это казалось необходимым. Вера мельком взглянула на соседа. Если бы она была студенткой, то немедленно положила бы ему руку на бедро, а потом…
Девушка выдохнула и аккуратно отвела в сторону ногу, так чтобы коснуться его колена. Иннокентий не вздрогнул, не отодвинулся. Затем Вера ощутила, как он сделал именно то, о чем думала она сама. Его ладонь легла на ее бедро, совсем недалеко от талии. Вера поняла, что слышит, как бьется ее сердце. Было удивительно понимать, что они оба с Иннокентием, похоже, испытывали одинаковые желания. Вера чувствовала, как его ладонь скользит по ее ноге, туго обтянутой джинсовой тканью. Он словно хотел почувствовать каково наощупь ее тело. И это одно уже приносило Вере наслаждение.
Однако прикосновений было явно недостаточно для того, что она сейчас испытывала. "Странно", – мимоходом подумала девушка: "Разве хранители не почти полностью лишены всего физического?". Та страсть, которую она сейчас чувствовала, была столь сильной, что практически ощущалась как нечто болезненное. Вере нужно было сейчас остаться с Иннокентием наедине, просто жизненно необходимо.
Они встретились взглядами.
– Поцелуй меня, – одними губами прошептала Вера.
И тут случилось непредвиденное. Психиатр поднялся и вышел. Несколько мгновений Вера молча смотрела на его опустевшее кресло, не в силах поверить, что это, в самом деле, случилось. Обычно когда девушка начинала кокетничать с кем-то, все всегда шло по неизменному сценарию, когда она в итоге оказывалась с этим мужчиной в постели. Ей, черт возьми, еще никто не отказывал! Но неоправданные надежды были мелочь по сравнению с тем, что Вера совершенно искренне сейчас желала физической близости, это стремление почти полностью завладело ее сознанием. Это было довольно жестоко с его стороны.
Где-то в памяти ожил хор голосов, называвших Веру не лучшими словами. Девушка закрыла глаза и приготовилась к неприятному удару. За что-то же эти люди, в самом деле, имели право звать ее шлюхой.
Но Вера, к собственному удивлению вспомнила вовсе не о прегрешениях. Нечто совсем другое. Третий курс медицинского института и кафедру общей хирургии. Вспомнила она и Успенского. Теперь Вера четко помнила, каким лучший из хирургов отделения представал перед студентами. Выглядел он, конечно же, русским под стать имени, но чем-то неуловимо напоминал себя настоящего – те же руки, тот же размах плеч, такой же уверенный взгляд. Так вот почему едва попав в больницу, Вера его узнала и ощутила странное притяжение!
Она обожествляла его умелые руки, знания и закаленный характер. Она любила его как ученица учителя, и если бы Успенский когда-либо намекнул на постель, он разрушил бы это хрупкое непорочное влечение. Вера ощущала себя рядом с ним как с отцом, который погиб, спасая кого-то из гражданских на дежурстве, он служил в милиции, и тем самым навсегда лишил семилетнюю дочь своего общества.
Всем было известно, что Успенский выбирал себе несколько студентов с очередного курса и к концу института натаскивал их так, что они были готовы идти чуть ли не в любую область хирургии. Он тренировал их к олимпиадам, помогал на конференциях выступать. Это был лучший старт в профессии. Естественно, амбициозная Вера собиралась стать одной из любимчиков. Но конкуренция оказалась по-настоящему жесткой.
В какой-то миг, усомнившись в своей ценности как специалиста, Вера почти безотчетно обратилась к проверенному оружию – красоте. Это была ее ошибка. Успенский с того дежурства перестал воспринимать ее серьезно. И Вера слишком поздно поняла, что использовала запрещенный прием. Она сделалась для хирурга просто еще одной девочкой, влюбленной в романтику больницы и ищущей любовных приключений в ней, поэтому Вера больше не стоила его времени.
Вера безнадежно крутилась на кафедре еще пару месяцев, пытаясь исправить этот промах и всерьез загрустила. Она с детства привыкла к тому, что никому и никогда не проигрывала. Должна же она была завершить и это соревнование с наилучшим возможным результатом для себя, но больше для того, чтобы доказать маме… Поэтому Вера, должно быть, получила такую чувствительную пощечину от бытия.
Горячую студентку оказались готовы взять под крыло другие хирурги отделения. "В самом деле, зачем ей этот Успенский?" – в раздражении подумала Вера: – "Ну и что, что о нем так много говорят. Сама пробьюсь. Не в первый раз". И стала дежурить с самым талантливым хирургом отделения, после Успенского, естественно. Поначалу все шло хорошо. Только этот мужчина подсел на ее неравнодушные взгляды и неоднозначные шутки, словом, ему от Веры было нужно все то, отчего пришел в негодование Успенский. Девушке новый наставник не нравился, но она продолжала давать ему то, что требовалось. Ведь ей нужно было совершенствовать навыки.
И вот однажды все зашло слишком далеко. Он запер Веру в дежурке. Вот отчего эта комната в первый визит хранительницы показалась ей такой мерзкой и грязной. С ней было связано очень неприятное воспоминание. Может, наставник и правда думал, что Вера его хотела. Она тогда еще не научилась правильно дозировать кокетство. В общем, хирург на нее набросился. Порвал блузу и чуть силой не заставил отдаться ему. Вера искусала его до крови и только тогда вырвалась. Напуганная до смерти, сгоравшая от ненависти к себе и к нему убежала прямо в медицинской форме из стационара в двенадцатом часу ночи.
Она отлично помнила, как ей неслось вслед: "Шлюха!".
Неделю Вера не казала носа из общежития, пока соседки отпаивали ее валерианой, переживая свое злоключение. Наконец, она решилась придать дело огласке. Но когда девушка явилась в администрацию, обнаружила, что неудавшийся насильник уже обо всем позаботился. Он передал историю так, чтобы выйти сухим из воды. Этот мужчина был женат. Вере всегда на несвободных везло. Он рассказал о ее неоднозначном поведении, безнадежной влюбленности и ревности. Признался даже в том, что у них были неуставные отношения. А коллеги подтвердили. А что? Уголовное дело страшнее супружеской измены.
"А что же Успенский?" – думала Вера, выйдя от декана, она чувствовала себя облитой грязью. Лучший из хирургов кафедры промолчал. Ему не было до юной вертихвостки никакого дела, у него были свои талантливые птенцы, которых нужно было готовить к вылету в большую хирургию. Вера чувствовала ненависть ко всем, кто был во всем этом замешан.
История, тем не менее, наделала прилично шума. Вера все три курса была яркой и заметной личностью на потоке – сильная, смелая, по ее глазам читалось, что и в медицину она пришла побеждать. Даже здесь, она осталась человеком, обреченным ставить рекорды. На Вере словно бы стоял штамп качества, извещавший окружающих о том, что такая женщина дорого стоит. Она и вела себя соответствующе, не подпуская простаков. Девочки Вере завидовали, но были у нее две верных подруги, ценившие студентку за целеустремленность и силу. Это были хорошие отношения до поры до времени.
Когда всплыла эта некрасивая история, что Вера спуталась с этим известным любителем баб и натворила из-за него глупостей, произошло крушение идеалов. Она больше не была для однокурсников той, кем себя заявляла. Студенты вдруг четко увидели все слабые стороны Веры, которые она умело маскировала – в глубине ее души скрывался жуткий страх проиграть. Такого общество не спускает. И в институте ее стали бить по больному, все больше распаляясь от того, как девушка, казавшаяся им практически идеалом, на глазах превращалась в обычного человека. Толпа отчаянно и безжалостно преследует тех, кто показывает ей свою боль. Вера, привыкшая бороться до последнего, слишком поздно осознала это. Не возьмись она так яростно сопротивляться, может, и не было бы этого всего.
