Текст книги "Попав в Рим (ЛП)"
Автор книги: Сара Адамс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
– Может, впустим их?
– Нет, – качает головой Ной, затем хмурится в окно, где собралось уже человек десять, жестикулируя, чтобы он открыл. – Нет! – строго говорит он. – У меня обеденный перерыв. Идите отсюда! – машет рукой, но они не уходят.
Сложно сосредоточиться, но я полна решимости услышать, к чему идёт разговор. Ной думает так же, поэтому переставляет стул, разворачиваясь спиной к окну. Я делаю то же самое. Теперь мы почти плечом к плечу. Это невыносимо.
– В общем…я, эм…подумал, и не против, чтобы ты пожила у меня, пока твою машину не починят.
– Правда? – поворачиваюсь к нему лицом. Мы так близко, что я вижу кончики его ресниц.
Он кивает, покер фейс всё ещё на месте.
– Гостевая комната твоя, если хочешь. И… – он с дискомфортом прочищает горло, – если…тебе нужен гид, я кое-что переделал и теперь у меня есть свободное время.
Я моргаю, будто кто-то только что ослепил меня вспышкой фотоаппарата.
– Всё потому что я…устала?
Мой мозг автоматически заменяет слово «устала» на «одинока», и, кажется, то же самое происходит в голове у Ноя, но он слишком добр, чтобы сказать это вслух. Он играет так, что мне становится спокойно, и я просто хочу понять – почему? Любой, услышав мою невнятную речь прошлой ночью, мог бы просто сделать вид, что ничего не заметил. То, что я сказала ему, – запутанно и сложно. Но вместо этого он протягивает мне руку помощи. Я вижу тебя.
И всё же прошлый опыт заставляет меня сомневаться в его добрых намерениях.
– Ты планируешь продать историю моего визита в таблоид? Кто-то предложил тебе эксклюзив?
Он выглядит глубоко оскорблённым. Даже, возможно, злым.
– Нет.
– Таблетка, которую я хотела принять прошлой ночью, была от мигрени. Они начались из-за стресса, и врач сказал, что мне нужно больше отдыхать, но я выбрала таблетки. Довольно сочная история, ты уверен, что не хочешь её продать?
– Зачем мне это делать? – его голос снова стал жёстким. Он раздражён тем, что я не верю его доброте.
Я резко смеюсь.
– Потому что любой другой на твоём месте сделал бы это. Моя собственная мать не раз продавала личные истории обо мне таблоидам. – Я не планировала говорить это и слегка вздрагиваю от своей оплошности. Моё каменное выражение лица дрогнуло, и, кажется, он увидел мои карты.
Когда я смотрю на Ноя, его глаза мягкие. Он едва заметно качает головой.
– Не я. Я никогда так с тобой не поступлю.
О нет. Это хорошие слова. Слишком хорошие. Я чувствую, как моё сердце жадно впитывает их. Верить ему опасно, и всё же…я верю.
Не знаю, что он прочитал на моём лице, но его выражение смягчается. Он раскрывает карты, и у него выигрышная комбинация.
– Ты можешь доверять мне, Амелия. Я не стану пользоваться твоей усталостью.
И теперь я начинаю думать, что он не ошибся с выбором слова. Я действительно устала. Устала от одиночества. Устала от недоверия. Устала от того, что мной пользуются. И устала постоянно прятаться ото всех.
– Ладно, – говорю я, опуская взгляд на пирог и подцепляя вилкой кусочек. Если скажу больше – расплачусь. И за последние сутки я и так была достаточно уязвима, чтобы добавлять к этому ещё и слёзы.
– Ладно? Значит, ты остаёшься.
– Остаюсь.
В животе лёгкий трепет.
Ной почти с облегчением выдыхает, затем достаёт из заднего кармана тот самый блокнот, в котором делал записи, и кладёт его на стол между нами.
– Тебе стоит записать, что ты хочешь сделать, пока ты здесь. Чтобы был план.
Это умилительно, как он сейчас неловок. Он избегает моего взгляда, и слишком очевидно, что столько разговоров с ним – для него пытка. Мне стоит отпустить его и сказать, что он не обязан проводить со мной время. Но скорее умру, чем сделаю это, потому что, хоть это и худшая идея на свете, я хочу провести с ним как можно больше времени, пока я здесь.
– Потому что ты мой гид, – говорю я, беря блокнот.
Он сдерживает улыбку.
– Потому что я твой гид.
Я уже перебираю в голове всё, что хочу успеть. Отдых или приключения? Прятаться или исследовать город? Пожалуй, всё вместе.
– О, но одно условие.
Вот и оно. Подвох. Разоблачение. То, что он хочет взамен. Я знала, что всё это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Ной слегка наклоняется ко мне и понижает голос, будто боясь, что подслушивающие за окном могут нас услышать или прочитать по губам.
– Той ночью…когда я сказал, что не в поисках отношений. – Щёки слегка розовеют при этом воспоминании. – Я имел это в виду. И думаю, лучше сразу расставить точки. Между нами ничего романтического не будет. Только…дружба.
Я должна была бы расстроиться, что моя летняя лагерная влюблённость ко мне не испытывает ничего. Но я не расстроена. Потому что он и не подозревает, что дружба – это именно то, чего я хочу. В чем я нуждаюсь.
– Идеально, – говорю я, чувствуя себя легче, чем за последние годы.
И тут раздается резкий стук в окно, заставляющий нас обоих вздрогнуть и обернуться. Мэйбл прижалась носом к стеклу, брови строго сведены.
– Ной Дэниел Уокер, – доносится её слегка приглушенный стеклом голос. – Лучше открой. Ты же знаешь, у меня падает сахар в крови.
Он вздыхает, глядя на отпечаток её носа на стекле.
– Полный психодром, – улыбается он, и ясно, что это сказано с самой что ни на есть нежностью.
Тут я замечаю ломтик пирога перед ним, аккуратно упакованный в пищевую пленку.
– Ты собирался это съесть?
– Нет, – он встает из-за стола. – Это для кое-кого, с кем я встречусь, как только разберусь с этими придурками.
– Знаешь, мне кажется совершенно несправедливым, что у тебя может быть столько секретов, а я продолжаю выкладывать свои.
– Звучит как твоя проблема, – в его голосе нет и тени улыбки, но сквозит явное веселье, от которого у меня в животе порхают бабочки.
Ной разрешает мне взять его грузовик, чтобы доехать до его дома. Окна опущены, на лице улыбка – и со мной происходит нечто странное. Я ловлю себя на том, что подпеваю радио. Чего мне не хотелось делать уже очень давно.
Глава пятнадцатая
Ной
Я не видел Амелию с сегодняшнего дня в «The Pie Shop». Нашу встречу прервали (чему я был только рад), потому что этот городок совсем не умеет ждать. Боже правый. Пять минут ожидания – и они уже на грани жизни и смерти. После того как Мэйбл уперлась носом в мое стекло, она сделала вид, что падает в обморок. И – о чудо! – когда я открыл дверь, аромат пирога мгновенно вернул ее к жизни.
Я разрешил Амелии забрать мой пикап, а сам взял машину Энни на обеденное свидание. Знаю, Амелия сгорала от любопытства, с кем я встречаюсь, но я еще не готов ей рассказывать. Возможно, никогда. Посмотрим. Она еще удивилась, что я одолжил ей свой пикап. Наверное, решила, что это какой-то особый жест, но на самом деле у нас тут так принято.
На днях я дал Филу прокатиться, когда ему нужно было съездить в большой город за припасами для хозяйственного магазина, а в прошлую пятницу Мэйбл взяла его, потому что устала идти пешком домой. В итоге я взял машину Энни, а потом она поменялась с…даже не помню с кем. На следующий день начался полный бардак – никто не мог вспомнить, у кого чья машина, и пришлось всем встречаться в городе, чтобы разобраться.
В общем, Энни недавно подвезла меня с работы и между делом обмолвилась, что Амелия провела день у Мэйбл в гостевом доме, помогая ей перекрасить холл. Если я знаю Мэйбл, то она и пальцем не пошевелила, а просто закинула ноги на стойку ресепшена, воткнула зонтик в коктейль и наблюдала, как Амелия весь день водит валиком по стенам. Эта картинка заставляет меня улыбнуться. Разве помогать старушкам красить их провинциальные гостиницы – обычное занятие для знаменитостей? Вряд ли.
К несчастью, моя голова и без того была забита мыслями о доброте Амелии, а когда я вернулся домой и понял, что она в душе, стало только хуже. В моем душе. В том самом, что в конце коридора, так близко, что я видел пар, струящийся из-под двери. Она поет в душе, и, поверьте, я не из тех, кто сыплет стихами, но звук ее голоса, пробивающийся сквозь дверь, заставил меня сочинять сонеты в уме. Люди платят сотни долларов за ее концерты, а мне достался бесплатный билет в первый ряд на исполнение «Tearin’ Up My Heart» от NSYNC. Несправедливо.
Мне нужно было отвлечься от ее голоса, мыслей о ее теле и аромата шампуня, наполняющего мой дом, так что я включил телевизор. Теперь вот смотрю старый черно-белый вестерн, где людей сбивают с лошадей под игривое «пью-пью-пью».
Идеальное отвлечение…до тех пор, пока…черт возьми, мне вообще не стоило возвращаться с работы. Придется переехать и оставить этот дом Амелии, потому что вид ее, выходящей из-за угла в моих синих пижамных штанах, но только в черном камизоле, сводит меня с ума. Штаны ей велики, так что она подвернула их несколько раз на талии, а камизол не совсем достает до верха. И между ними – эта дразнящая полоска обнаженной кожи, опоясывающая все ее тело.
Эта женщина – ожившая фантазия. Будто вырвана из моих самых сладких снов и помещена прямиком в мою гостиную. Какая наглость.
Я замер, пока Амелия босиком пересекает комнату. Ее влажные волосы спадают на плечо, такие длинные, что почти касаются талии. Они лежат свободно, где-то между волнистыми и прямыми. Капля воды повисла на кончике пряди, и я завороженно наблюдаю, как она падает и скатывается по ее обнаженной руке. Она должна быть на пляже где-нибудь на Гавайях, с цветком в волосах и песком на ногах, пока фотограф снимает ее для глянцевого журнала. Ей не место в моей крошечной, ничем не примечательной гостиной, где она улыбается мне так, как я точно не заслуживаю.
И все же…мне хочется обвести контур ее улыбки, чтобы запомнить ее навсегда. Хочется обвить ее густые волосы вокруг руки. Хочется провести пальцами по ее выразительным ключицам.
Чёрт, ничего хорошего.
Она открывает рот, но я первым рявкаю:
– Где верх от той пижамы?
Брови Амелии взлетают вверх. Сейчас её лицо без макияжа, и, к сожалению, она почему-то выглядит ещё красивее.
– У меня в комнате. Не волнуйся, я не потеряла твои драгоценные рождественские пижамки. – И она думает, что я об этом переживаю?
Амелия садится рядом со мной, а я вскакиваю. Выглядит, будто мы на качелях.
– Эй, куда ты? Я хотела тебе кое-что показать.
Я не знаю, что это за «кое-что», потому что стою к ней спиной. Проскальзываю за угол, нахожу термостат и выкручиваю его до 60 градусов. Мой древний кондиционер с рёвом включается, и только теперь я чувствую себя достаточно спокойно, чтобы снова сесть на диван. Подальше. Практически на подлокотник.
Если она и замечает, что я веду себя странно, изо всех сил стараясь не опускать взгляд к её груди, то не подаёт вида. Она сияюще улыбается и швыряет мне на колени блокнот, который я дал ей утром. Поворачивается ко мне, поджав ноги под себя. Слишком уж уютно устроилась, если спросить меня. Так и хочется ткнуть её в колено и медленно подвинуть на другой конец дивана.
– Я закончила! Список, – говорит она, кивая на блокнот с надеждой в голосе.
Я отрываю взгляд от её прекрасного лица. (Чёрт, не прекрасного. Просто…ладно, прекрасного.) Читаю чёртов список. Но прежде чем начать, замечаю, как её пробрала дрожь.
– Замёрзла? – спрашиваю я, слишком уж оживлённо.
– Ага. Тебе не кажется, что здесь вдруг резко похолодало?
Я пожимаю плечами с лёгкой гримасой, затем вскакиваю с дивана и хватаю плюшевое одеяло, брошенное на кресло. Возвращаюсь, накидываю ей на плечи и начинаю заворачивать, как пищевую плёнку, вплоть до шеи. Теперь она человеческая буррито. Я ещё раз крепко затягиваю угол, чтобы убедиться, что ей тепло и уютно, и засовываю кончик под «горлышко» (которое теперь где-то на уровне мочек её ушей). Её глаза расширяются от недоверия – она не понимает, серьёзно я или нет. Я серьёзен. Я создал самодельное «целомудренное» одеяло.
– Эм…спасибо? – говорит она, едва сдерживая смех.
Теперь, чувствуя себя в безопасности, я снова сажусь рядом, беру блокнот.
– Просто стараюсь быть гостеприимным.
– Да-да. Мистер Гостеприимство. Именно так я и представляю Ноя Уокера. – Я бросаю взгляд на её голову, торчащую из плюшевой буррито, и не могу сдержать улыбку. Она всё равно выглядит чертовски мило, так что я опускаю глаза и читаю её список.
1. Исследовать город.
2. Сходить на рыбалку.
3. Сделать что-нибудь захватывающее.
4. Сыграть в «Эрудит».
5. Научить меня готовить твои пайкейки.
– Сыграть в «Эрудит»? – переспрашиваю я, опуская блокнот. Она каким-то образом умудрилась ослабить «буррито», и теперь одеяло свободно лежит у неё на плечах, раскрытое спереди, как его обычно носят нормальные люди. Меня это совершенно не устраивает.
– Ага. – Она проводит пальцами по волосам, будто расчёской.
– Тебе не нужен я, чтобы играть в «Эрудит».
– Одной играть скучно. Я точно выиграю.
Я скептически хмыкаю.
– Я имел в виду, что в «Эрудит» можно играть где угодно. Это не уникально для нашего городка.
Она высвобождает ноги и обнимает колени, прижимая их к груди, и, слава богу, снова заворачивается в одеяло с головы до ног.
– Вообще-то…я не смогла найти никого, кто согласился бы играть со мной дома.
Я смотрю на её мягкое лицо и опущенные глаза, пока она делает вид, что ковыряет красный лак на ногтях ног. Но я знаю, что она избегает зрительного контакта только потому, что смущена. По телу прокатывается волна желания защитить её, и мне вдруг хочется найти всех, кто когда-либо отказывался с ней играть, и заставить их провести с ней всю ночь за партией. И вы улыбнётесь, и вам понравится! Что за кретины не хотят с ней дружить? Она добрая. Весёлая. Лёгкая в общении. Шикарная. Непостижимо, как она до сих пор одна.
– Посмотрим, – говорю я, стараясь звучать резко и уклончиво, хотя мы оба знаем, что я это сделаю. Я снова просматриваю список. – Захватывающе, да? Какое у тебя определение «захватывающего»?
– Сьюзан сказала бы – всё, что может сломать кость, заставить меня улыбнуться или вообще хоть как-то участить мой пульс.
– Ну, тогда секс со мной отпадает. – Я тут же морщусь, как только это срывается с языка. Её рот открывается от изумления. – Прости…Я хотел пошутить, но у меня всегда слишком сухая подача, и...
– Не извиняйся! – Её лицо озаряется радостью. – Ты пошутил! Мистер Классический Мужчина только что выдал похабную шутку, и теперь я обязана записать это в дневник как лучший день в моей жизни.
– Я думал, я Мистер Гостеприимство?
Она тычет меня в щёку.
– Какие ещё шутки у тебя там припасены?
Я с преувеличенной драматичностью откидываюсь в сторону, будто её сила меня опрокинула.
– Боже, не надо так грубо.
Теперь она качает головой, широко улыбаясь, глаза сияют от восторга.
– Я даже не узнаю тебя.
Я выпрямляюсь и прочищаю горло. Пора становиться серьёзным и заканчивать с играми. Игры ведут к флирту. А флирт – к неприятностям.
– Вернёмся к твоей Сьюзан. Ты сказала ей, что остаёшься в городе дольше?
– Да. И это прошло не очень хорошо.
– Она тебя за это пилила?
Она набирает полную грудь воздуха, и её губы забавно трепещут, когда она выдыхает. Мне нравится эта её сторона – неряшливая, неидеальная. Ей это к лицу.
– Она была в ярости. Пыталась убедить меня, что я безрассудна и эгоистична, потому что не сказала, где нахожусь, и сбежала от деловых обязательств, на которые даже не соглашалась! – Её голос повышается на последних словах, и мне…в каком-то смысле нравится видеть в ней этот огонь.
– А потом она вытянула из меня, что я живу с холостяком…И, пытаясь представить тебя безобидным, я сказала, что ты владелец пекарни. А потом, возможно, случайно так тебя расхвалила, что теперь она уверена: я готова бросить всю карьеру ради парня.
Я поднимаю бровь.
– Расхвалила? И что же ты сказала?
Её щёки розовеют, и она уклоняется от ответа, закатив глаза.
– Неважно. Я до сих пор не верю, что я здесь и вот так противостою Сьюзан. Я…я годами ничего не делала для себя. – Она замолкает, и я не спешу заполнять тишину. – Хотя Сьюзан не совсем неправа. Уехать из города без телохранителя, без того, чтобы кто-то из моей команды обеспечил мне безопасное жильё, – это действительно безрассудный. – На её губах играет мягкая улыбка. Будто она хочет гордиться, но не уверена, имеет ли право.
Я опускаю взгляд на блокнот в руке и беру ручку.
– Что ты делаешь? – спрашивает она, когда я вычёркиваю «Сделать что-то захватывающее» из её списка.
– Поздравляю. Ты уже сама выполнила один пункт.
Амелия смотрит на зачёркнутую строчку, и кажется, будто она хочет прижать листок к щеке, как вчера мою руку. Её глаза полны эмоций, и я вижу, как она глубже дышит, чтобы не расплакаться.
Нет. Только не слёзы, пожалуйста. Я не умею с ними справляться.
Пытаясь разрядить обстановку, я легонько стучу костяшками по её колену и тут же жалею о прикосновении.
– Не то чтобы тебе нужно моё одобрение, но я думаю, что уехать было правильным решением. Твоя Сьюзан звучит как настоящая брюзга.
Амелия смеётся и кладёт голову на спинку дивана. Мой взгляд скользит по длинной открытой линии её шеи, и когда я снова встречаюсь с её глазами, она уже пристально смотрит на меня.
– О, это точно. Эта женщина не разрешает мне ничего. Но…она хороший профессионал. Именно благодаря ей моя карьера достигла таких высот. Плюс, по-своему, она была рядом со мной чаще, чем в последнее время моя собственная мать.
– Но ты не счастлива, – говорю я, наполовину как вопрос, наполовину как утверждение.
Внутри меня всё кричит, что мне плевать, счастлива ли она. Я даже не хочу, чтобы она была в моём доме, занимала место на моём диване, заставляла меня быть добрым к ней своими щенячьими глазами и солнечным характером.
Но черт возьми, если мне все равно, то почему я спрашиваю? Почему я уже придумываю, куда еще можно сводить ее, пока она здесь? С кем ей стоит познакомиться. Что заставит ее улыбнуться. Что, возможно, заставит ее взглянуть на меня с теплотой в глазах. Я так зол на себя сейчас, что готов пнуть стену.
– Иногда я счастлива. – Она опускает глаза, снова начинает ковырять лак с ногтей и складывает кусочки в аккуратную кучку. – Или, по крайней мере, была. Наверное.
Она отворачивается, и я понимаю, что разговор для нее закончен. Это чувство мне слишком знакомо, так что я не стану давить. Она сможет поговорить со мной, когда будет готова. Или никогда, если не захочет. Мне все равно. Я здесь просто чтобы быть для нее безопасным убежищем, хоть ненадолго, потому что так велела бы мне моя бабушка.
Ее взгляд цепляется за что-то на кухне, и я вижу, как на ее пухлых губах появляется мягкая улыбка.
– Цветы, которые я тебе подарила. Ты поставил их в вазу.
Я – желе в ее руках. Бесхребетное, растекающееся, дрожащее, бесполезное желе.
– Вообще-то, это одна из старых ваз моей мамы. Отец подарил ее ей. – Я не могу оторвать взгляд от ее нежной улыбки, и меня так злит, что я не могу скрыть от нее факты своей жизни, как хотел бы. Обычно я не люблю говорить о родителях. Или вообще о чем-то, что заставляет меня что-то чувствовать. Я не из тех, кто охотно делится эмоциями. Но почему-то, когда голубые глаза Амелии обращаются ко мне, я чувствую себя обнаженным. Мне хочется рассказать ей все.
– Они оба погибли, когда мне было десять. – Я сглатываю. – Они обожали природу, любили экстремальные походы в отпуск. Произошел несчастный случай, когда они отмечали годовщину в Колорадо. Буря началась внезапно…и…было много молний, ну, они не смогли спуститься с горы. После этого моя бабушка взяла опеку над мной и моими сестрами.
Амелия кладет руку на мою и сжимает.
– Мне так жаль. – Ее голос полон нежности. И то, как она смотрит на меня…Давно уже никто не смотрел на меня так. Будто она хотела бы позаботиться обо мне. Ее кожа мягкая, от ее геля для душа веет чем-то теплым и уютным, и поскольку я вдруг ловлю себя на желании прижаться к ней и провести губами по ее открытой шее, я встаю. Выдергиваю руку и ухожу на кухню, за диван. Вот. Столь необходимая преграда.
– Это было давно. Не стоит извиняться. – Где мой металлический мусорный бак? Я с радостью залезу в него и закрою крышку, потому что мне нравится быть Грубияном Оскаром. Там уютно, и я обустроил его по-своему. Он держит незнакомцев подальше, а еще лучше – держит подальше прекрасных певиц, которые будут относиться к моему сердцу как к шведскому столу.
Она колеблется.
– Хорошо. Ты уверен, что не хочешь…
– Не-а, – обрываю я, нахлобучивая кепку, зная, что она предложит поговорить еще. Поверьте, последнее, чего я хочу – это разговоры. О чем угодно. Вообще. Слова вызывают у меня дискомфорт. И зачем мне что-то рассказывать ей, если она исчезнет, прежде чем я опомнюсь?
Она тихо смеется – но не от веселья. Скорее, от недоумения.
– Я не знаю, что о тебе думать, Ной.
Я беру ключи.
– Просто не думай обо мне вообще, и все будет в порядке. – Мне хочется взглянуть на нее, поэтому я не делаю этого. – Я вернусь поздно. В холодильнике осталось овощное рагу. Не принимай больше снотворного. И, кстати. – Я останавливаюсь и поддаюсь искушению, в последний раз сегодня глядя в ее широкие, как у щенка, глаза. – Ты не получишь мой рецепт панкейков. Это секрет.
