Текст книги "Попав в Рим (ЛП)"
Автор книги: Сара Адамс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)
Глава пятая
Амелия
Оказывается, импульсивные решения при дневном свете выглядят совсем иначе. Вернее, не иначе, как ужасно. Очень, очень ужасно.
Я в чужом доме, в глуши, с разбитой машиной, без связи, и мой кое-как-дружески-настроенный знакомый оставил мне записку с номером автомастерской – но никаких других указаний. Что ж, хоть что-то. Для меня это совершенно новый опыт. Обычно у меня странные мужчины лезут через забор, чтобы пробраться ко мне в дом, а не сбегают до рассвета, лишь бы не встречаться со мной.
– Ладно, Амелия, ты справишься, – говорю я вслух, потому что болтать с собой, видимо, теперь мой конёк.
Смешно, что я нервничаю из-за звонка в автосервис, но я давно не делала...ну, вообще ничего сама. Все записи и дела всегда вела Сьюзан или Клэр. Я не назначала себе ни одного мероприятия лет десять, и если этого мало – я даже за руль не сажусь.
Слава настигла меня мгновенно. Вчера я была обычной школьницей, выложившей на YouTube видео, где пою свою песню под пианино. А уже на следующий день я стала сенсацией. Я публиковала свои песни и каверы каждый день – и люди сходили с ума. Тогда, когда слово «вирусный» ещё было новым, я чувствовала себя аномалией. Ещё до первого студийного альбома меня узнавали по YouTube. Меня хвалили за «взрослое» звучание – голос тридцатилетней певицы в теле шестнадцатилетней.
Помню, как мне платили по двести долларов за выступления на свадьбах – и я думала, что сказочно богата. Но дело было не в деньгах. Для меня важно было наконец играть свою музыку для других. А потом, когда мне было семнадцать, мне написала менеджер Сьюзан – сказала, что во мне есть «изюминка» и она хочет вывести меня на большой уровень. И она не ошиблась. Всё произошло молниеносно. Сьюзан помогла мне подписать контракт, который сделал меня звездой мирового масштаба – и ничто не подготовило меня к тому, как это полностью изменит мою жизнь. Как это разрушит мои отношения с мамой.
Первые несколько лет были захватывающими, и мы с мамой ещё были близки. Сначала слава казалась восхитительной...пока не перестала. У меня появились «друзья»-знаменитости, но я быстро поняла, что это пустое. Ну, знаете, те, кто спрашивают «Как дела?», а ты отвечаешь «Отлично!» – даже если твоя жизнь рушится. Уж точно не те, кому можно написать «SOS» из туалета на вечеринке, признавшись, что засорила унитаз и срочно нужна машина для побега.
Со стороны кажется, что у меня есть всё.
Рэй Роуз – сильная, талантливая, уверенная в себе и невероятно успешная. Она владеет вниманием любой комнаты, а её уверенность у микрофона заставляет колени дрожать. Проблема в том, что я – не Рэй Роуз. Я не веду соцсети, не выбираю наряды для мероприятий, не звоню маме (хотя безумно хочу, но наши отношения испорчены), и даже истории, которые я рассказываю в ток-шоу, сначала проходят цензуру PR-команды. Рэй – просто персонаж, за которым я прячусь, потому что с детства усвоила: притворяться уверенной – единственный способ выжить в этом бизнесе.
Но чем чаще мне приходится надевать эту маску, тем больше я чувствую, как теряю себя. Мне не хватает Амелии. Мне не хватает времени, когда музыка и пение были главным. Сейчас я – просто исчерпанная кредитка, которую все продолжают проводить по терминалу.
И в этот момент я бы без колебаний променяла свою «звёздную» уверенность на базовые социальные навыки. Потому что мне нужно сделать обычный звонок, – а у меня дрожит рука. Что вообще говорить? Я поднимаю древний телефон (такой тяжёлый, что можно засчитать за тренировку), а в другой руке сжимаю записку Ноя, будто это спасательный круг. У него красивый почерк.
Я провожу пальцем по округлым, плавным линиям букв, понимая, как редко сейчас встретишь рукописный почерк. И что удивительно – эти буквы идеально отражают самого Ноя. Загадочно. Властно. Точно. И всё же...в них есть что-то мягкое.
Когда мне наконец удаётся оторваться от созерцания его записки, я набираю номер. И, чёрт возьми, это самое приятное, что я делала за последнее время. Неужели люди в курсе, что эти старые телефоны – как антистресс-поппер? Мой смартфон теперь кажется жалкой пародией после этого монстра. Кнопки на секунду успокаивают меня, но как только раздаются гудки, тревога накрывает с новой силой.
Неужели Ною было так сложно дать чуть больше инструкций? Эта записка – хоть и красивая, хоть и достойная рамки – катастрофически бесполезна.
«Спроси Томми. Он отвезёт твою машину в мастерскую по хорошей цене».
Не хочу звучать высокомерно, но меня волнует не цена. Я готова заплатить этому Томми миллион, если он гарантирует, что никто в его мастерской не попытается меня похитить.
После очередного гудка трубку наконец берут.
– Алё? «АвтоМуфинсын».
...Что? Что этот человек вообще сказал? Это был английский? Звучало так, будто слова пропустили через мясорубку и скормили мусоропроводу. И это идеальный пример того, почему я ненавижу телефонные разговоры. Никогда не знаешь, что услышишь на другом конце, и это редко бывает приятно.
– Эм...Здравствуйте...Томми там? – спрашиваю я, бросая взгляд на записку, хотя уже двадцать раз перечитала имя и, она, кажется, беременна от него после всех этих поглаживаний.
Я вздрагиваю, когда в трубке раздаётся оглушительный грохот, и мужчина что-то бормочет в ответ. Если я правильно расслышала, это звучало как: «Ага, ты – гудящий стол».
Не может быть.
По спине пробегает холодный пот, и я в двух шагах от того, чтобы разрыдаться, как потерявшийся в парке аттракционов ребёнок. Ничего не знакомо, и я не знаю, куда идти. Ненавижу себя за то, что жалею о побеге из Нэшвилла. Ненавижу, что не могу стоять на своих двоих. И больше всего ненавижу, что мне больше некуда принадлежать.
Я дрожу. Может, я не создана для этого? Может, пора бросить трубку и позвонить Сьюзан? Умолять её прислать за мной машину, самолёт или даже, чёрт возьми, одноколёсный велосипед – лишь бы вернуться к ужину, как ни в чём не бывало. Но когда я представляю свою жизнь там, в груди сжимается тисками. Я ещё не могу вернуться. Не могу сдаться, не узнав, зачем вообще приехала в этот город.
– Алё? – мужчина снова бросает в трубку, теперь уже с раздражением.
– Да, я здесь! Просто...я не совсем поняла, что вы...
Я взвизгиваю, когда чья-то рука протягивается через моё плечо и забирает трубку. Разворачиваюсь – и упираюсь взглядом в грудь Ноя. Я даже не слышала, как он вошёл, и теперь моё сердце не просто колотится – оно яростно лупит по рёбрам, будто пытается сбежать подальше от опасности.
Мой взгляд осторожно скользит вверх по его шее, резкому подбородку, слегка спотыкается о его плотные, недовольные губы и наконец добирается до зелёных глаз. Он не отводит взгляд, поднося трубку к уху.
– Томми? Это Ной. Тут одна женщина, ей нужно отвезти машину в мастерскую. – Пауза. Его глаза всё так же прикованы ко мне – настолько неотрывно, что мне хочется ёрзать. Из него вышел бы отличный стражник Букингемского дворца. – Мм-хм. Подойдёт. Спасибо.
Он наклоняется, чтобы положить трубку, и его грудь на мгновение касается моего плеча, оставляя за собой лёгкий ожог. Громкий щелчок трубки в тишине заставляет меня дёрнуться. Я никогда ещё не реагировала на кого-то так...остро.
– Спасибо, – мой голос звучит глухо, будто пробивается сквозь внезапно нахлынувшее влечение. – Не понимаю, как ты его вообще разобрал.
Уголок его рта дёргается – будто он хочет улыбнуться, но сдерживается.
– Томми постоянно жуёт жвачку. В сочетании с его акцентом это делает его речь...своеобразной.
– Но у тебя же не было проблем.
– Потому что я вырос здесь. Я говорю на «жвачном». Это отдельный язык.
– Биллингв, – смеюсь я и снова скольжу взглядом по его лицу: нос, губы, небритый подбородок, шея. Когда его кадык двигается, я понимаю, что уставилась. Прямо как слюнявая школьница.
Я не специально! Просто в нём есть что-то, что превращает меня в магнит. Дело не только в его дикой привлекательности (хотя, Господи, она очевидна!). В нём сочетаются грубоватая мужественность и уютная обыденность – так и хочется закутаться в его серую хлопковую футболку и жить в ней вечно. Я даже не знаю его, но рядом с ним чувствую себя в безопасности. Ной – как тот форт из одеял, в котором ты прятался в детстве. Тёплый и надёжный.
Наверное, всё потому, что он так отличается от мужчин, с которыми я обычно общаюсь. От этих артистичных типов, которые вечно переживают из-за своей причёски – или, как мой последний бойфренд, обращают на меня внимание только на людях.
Наши отношения не были фейковыми – но наши менеджеры назвали их «выгодными для обоих». Я надеялась, что всё сложится, но, как и все мои прошлые полу-серьёзные романы, они выдохлись. Как двухлитровая бутылка газировки, неделю простоявшая без крышки.
Ему нравилось публично встречаться с Рэй Роуз, ходить на вечеринки, тратить бешеные деньги в ресторанах и выжимать из нашей популярности максимум – всегда подставляясь под камеры, чтобы наши «естественные моменты нежности» попали на обложки журналов. (Кстати, он ужасно целовался. Два из десяти, не рекомендую.)
Возможно, лет в двадцать один, когда я ещё не устала от внимания, такой образ жизни меня бы устроил. Но сейчас мне просто хочется, чтобы кто-то играл со мной в «Эрудит» и кутался в плед. С ним этого добиться было невозможно, поэтому я быстро всё закончила – как и со всеми остальными, кто был ещё менее примечателен (но хотя бы целовался лучше).
Ни один из них не казался настоящим. В отличие от человека передо мной.
Ной откашлялся и отступил.
– Томми приедет в девять, заберёт твою машину и отвезёт в мастерскую.
Я киваю, чувствуя, как прохлада заполняет пространство между нами. Включаю режим «безупречные манеры».
– Отлично. Ещё раз спасибо. Мне правда жаль, что доставляю столько хлопот. Я бы хотела как-то отблагодарить тебя.
– Не стоит, – только и говорит он, и в комнате снова повисает тишина. Я завидую его умению говорить ровно то, что нужно – ни слова больше.
Тишина такая, что слышно моё дыхание. Мысли носятся в голове, как муха в банке. Интересно, где он был утром и зачем вернулся? В записке он намекал, что его не будет...
Я украдкой разглядываю его, пытаясь угадать, кем он работает. Бейсболка, футболка, сидящая на нём идеально – не мешковатая, но и не обтягивающая. Джинсы простые, но стильные, с поношенными участками – похоже, это его любимые. На ногах – рабочие ботинки. Но вот загвоздка: ненастоящие рабочие ботинки. Такие носят модники в городских кофейнях. Любопытно.
– Ты щуришься, – замечает он, и моё шекспировское расследование резко обрывается.
Меня вдруг охватывает редкая искренность.
– Я пытаюсь понять, чем занимается такой мужчина, как ты.
Он приподнимает бровь и скрещивает руки – поза настоящего ворчуна.
– Такой мужчина?
– Ну да, знаешь... – Я решаюсь на игривую улыбку. – Вся эта мускулатура, щетина и командный тон.
– И? – Его голос сух. Я ему совсем не нравлюсь. И, кажется, мне это чертовски приятно.
– И что?
Он опускает руки (больше никакого ворчливого позирования), отворачивается и начинает рыться в шкафу, доставая миску для смешивания. Я остаюсь у телефона, не решаясь лишний раз шагнуть – где мне можно стоять в его доме?
– Ну? – Он бросает мне вызов, но неожиданно мягко.
Я замираю на секунду. Не думала, что он станет играть. Он совсем не похож на человека, который играет.
Ладно. Поехали.
– Хм... – Я очевидно оглядываю его с ног до головы. Чёрт. Его тело идеально.
Он явно выше шести футов (если бы пришлось ставить, сказала бы – на три дюйма), с рельефными венами, спускающимися по бицепсам к крепким предплечьям. Судя по верхней части тела, он работает руками. А раз он в кепке, возможно, его работа на улице? Светлые волосы, выглядывающие из-под козырька, подтверждают мои догадки.
– Ранчер? – бросаю я, оставляя телефон и садясь на табурет у островка, где Ной уже раскладывает ингредиенты.
– Не-а. – Он достаёт из холодильника пахту и яйца.
– Фермер?
Следом идёт масло.
– Мимо.
– Окей...Тогда у тебя собственный газонный сервис?
На столе появляются мука, сахар, разрыхлитель. Ной бросает на меня взгляд, но тут же отводит глаза.
– Я должен обижаться, что ты не предложила юриста или врача. – Его сухой тон всё равно звучит насмешливо.
Этот намёк на игру – всё, что мне нужно, чтобы продолжать. Он ворчлив, в нём есть опасная грань(осторожно, могу укусить), но его глаза шепчут:...но буду нежен.
Какой загадочный.
Хотя...В последнее время всё для меня загадка. Будто я очнулась после криосна и теперь заново учу этот новый мир.
– Мало юристов, которые ходят на работу в джинсах, – говорю я, подпирая подбородок рукой.
– Это потому что ты ещё не встретила Ларри.
Ещё. Почему это слово заставляет сердце ёкнуть?
– Ладно, скажи мне. Я сдаюсь.
Он пожимает плечами, высыпает ингредиенты в миску (без мерных стаканов!) и начинает мешать. Его предплечье напрягается, и мой взгляд приковывает лёгкий золотистый пушок на коже.
– Значит, так и не узнаешь.
Ной разворачивается, включает плиту и растапливает масло на сковороде. Не хочу стереотипизировать, но он двигается на кухне с такой лёгкостью, которую не ожидаешь от человека, который выглядит...ну...так по-мужски.
Я молчу, наблюдая за этой загадкой с неприличным интересом. Он наливает тесто на сковороду, и до меня доходит.
– Панкейки!
И тут меня осеняет.
– Пекарь! – я вскакиваю и тычу в него пальцем. – Ты же пекарь, да? Эти шикарные предплечья – от замешивания теста!
Я вижу лишь часть его лица, когда он наклоняет голову, но этого достаточно, чтобы заметить намёк на улыбку.
И я чувствую эту улыбку.
В кончиках ушей.
В пальцах ног.
Где-то глубоко в животе.
– Попала в точку, Нэнси Дрю. – Его голос низкий, с тёплой ноткой. – У меня пекарня с пирогами.
Моя челюсть отвисает.
– Не может быть!
– Может. – Он смотрит на меня, и в его глазах вопрос: А что, это плохо?
Такой защищающийся.
– Нет-нет! – Я качаю головой, спрыгиваю с табурета и прислоняясь к стойке рядом с плитой.
Ной не смотрит на меня, но его взгляд скользит к моей ладони, лежащей на столешнице.
Может, я ему мешаю?
Я убираю руку и скрещиваю руки на груди.
– Это здорово. Просто я не ожидала. Не с твоей...ну... – Я снова жестом указываю на его мужественную фигуру, потому что мой корабль неловкости уже отплыл, и вернуть его в порт не получится. – Так какой твой любимый пирог?
– Я не люблю пироги. – Он говорит это так категорично.
Я моргаю.
– Но у тебя же пекарня с пирогами.
– Вероятно, поэтому я их и не люблю.
Я качаю головой, чувствуя себя ошеломленной. Ещё один парадокс. Что бы он сказал, если бы я призналась, что не люблю петь?
Хотя...я люблю петь.
По крайней мере, раньше любила.
И надеюсь, что снова полюблю.
– Если ты их не ешь, как ты понимаешь, вкусные они или нет?
– Я унаследовал пекарню от бабушки. Она в нашей семье поколениями. Я использую те же безотказные рецепты, что и они. – Он бросает взгляд на моё недоумённое лицо. – Ты никогда не любила что-то просто за воспоминания, с ним связанные?
Во-первых, я поражена – Ной не выглядит как сентиментальный тип. Но раз он хранит бабушкину пекарню, я ошибалась.
Во-вторых...да.
И её имя – Одри Хепбёрн.
Меня мгновенно переносит в ту ночь, когда мне было тринадцать, и я не могла уснуть. Мне приснился кошмар, я проснулась в холодном поту и вышла в гостиную к маме.
Она была совой (вероятно, потому что матери-одиночке только эти несколько часов после моего отбоя и принадлежали). Я нашла её свернувшейся на диване перед телевизором.
– Привет, сладкая, не спится? – Она приподняла край одеяла, чтобы я могла прижаться к ней.
– Мне приснилось что-то плохое, – прошептала я.
Она привлекла меня ближе, и мы обе уставились на чёрно-белый фильм.
– У меня есть идеальное лекарство от плохих снов. «Завтрак у Тиффани». Одри Хепбёрн всегда делает мне лучше, когда мне грустно.
Мы досидели до утра, смотря этот фильм, и мама была права.
В те несколько часов я не чувствовала ни страха, ни грусти.
Это стало нашей традиций – смотреть фильмы с Одри Хепбёрн, когда у кого-то из нас был плохой день.
Только теперь я смотрю их одна.
Потому что мы с мамой...
Разошлись слишком давно.
И, кажется, уже не склеимся.
Но я не могу рассказать Ною всё это. Это слишком личное.
Поэтому я беру с него пример и просто говорю:
– Да. У меня есть такое.
Он принимает мой ответ и переворачивает панкейк.
У меня тысяча вопросов, но, как и вчера, близость к нему связывает мне язык.
Сейчас он пахнет свежим бельём, мужским гелем для душа и сладкими панкейками.
Идеальный аромат.
Тишина тянется, и мне не хочется её нарушать.
Вместо этого я смотрю, как тесто шипит на сковороде, и думаю:
Когда в последний раз кто-то чувствовал себя рядом со мной настолько расслабленно, чтобы просто молчать?
Годы прошли.
– Ты не любишь панкейки? – Ной выводит меня из раздумий.
Я удивлённо поднимаю взгляд.
– Ты хмурилась на сковороду, – поясняет он.
Мне совсем не хочется признаваться, что я хмурилась из-за мыслей о маме, поэтому я ухожу от ответа.
– Эм...нет. Просто я не могу их есть.
– Глютен?
– Углеводы. У меня очень строгая диета, особенно перед туром. Мой менеджер убила бы меня, если бы я вернулась с лишним сантиметром на талии.
У меня несколько костюмов, которые должны идеально сидеть. И поверьте, Сьюзан точно скажет, если я буду выглядеть в них «дряблой». Или ненавязчиво изменит моё меню на микроскопические порции без намёка на вкуснятину.
– Понятно, – говорит он, снимая самый пушистый и золотистый панкейк, который я когда-либо видела, на тарелку.
Он наливает следующую порцию теста, и оно зашипело.
– Тогда яйца?
Я сужаю глаза.
– Ты не будешь уговаривать меня есть панкейки?
На этот раз он смотрит на меня, – растерянный и заинтригованный одновременно.
– Нет. А должен?
– Я втайне надеялась, что будешь. Тогда я бы сказала менеджеру, что ты обиделся из-за моего отказа, и мне пришлось согласиться, иначе ты разнесёшь в прессе, что я невоспитанная дрянь.
Он приподнимает бровь, переворачивает панкейк.
– Тебе нужно разрешение менеджера, чтобы поесть? – В его голосе звучит вызов.
Но больше всего меня задевает простота его вопроса.
Как же легко было бы сказать: «Нет, ха-ха, конечно нет! Это же смешно!»
Но, чёрт возьми, это правда.
Я вспоминаю, сколько раз за последние сутки я думала о Сьюзан, и меня осеняет.
А не она ли часть той проблемы, что со мной происходит?
Неужели я отдала ей все решения в своей жизни?
Мой взгляд следит за лопаткой, когда Ной перекладывает идеально золотистый панкейк на горку, которая уже напоминает произведение искусства.
Этому блинчику прямо сейчас нужно завести инстаграм, где его будут обожать со всех ракурсов.
– Так что... – говорит Ной. – Яичница для тебя?
Когда я не отвечаю сразу, он поднимает глаза и встречается со мной взглядом.
И я чувствую то самое – как вчера.
Страх и восторг.
Надежда и тревога.
Но больше всего – толчок, который заставляет меня довериться себе.
Я глубоко вдыхаю, и впервые за долгое время улыбаюсь по-настоящему.
– Нет. Сегодня я ем панкейки.
Глава шестая
Ной
– Повтори-ка, – прошу я Томми по телефону, надеясь, что ослышался в первый раз.
– Не раньше чем через две недели, – отвечает он своим обычным неразборчивым бормотанием. Но на этот раз я, к своему неудовольствию, уверен, что расслышал всё правильно. Он только недавно забрал машину, и уже успел испортить мне день?
Я бросаю взгляд на Рэй. Она уже принялась за вторую стопку панкейков и уплетает их так, будто не ела сто лет. Сегодня на ней светло-серая блузка, аккуратно заправленная в узкие темно-синие джинсы, которые заканчиваются высоко над голой лодыжкой. Блузка…обтягивающая. Сшитая из мягкого эластичного материала, она начинается у ключиц, а затем облегает, огибает, словно ласкает её грудь и торс, подчеркивая изящный, по-настоящему женственный силуэт. Рукава плотно охватывают её длинные руки, заканчиваясь чуть ниже локтевого сгиба. Единственное, что выдаёт в её образе современность, – это волосы. Каштановые, почти чёрные, если бы не отдельные пряди, которые на солнце отливают светлыми бликами. Они по-прежнему небрежно собраны на макушке, а одна её нога (с алыми ногтями на пальцах) лежит на стуле.
Она наклоняется над тарелкой, густые ресницы опущены к скулам, пока она отправляет в рот очередной кусок. Мне нравится её подводка (термин из макияжа, который я знаю благодаря сёстрам). Это чёткая чёрная линия, проведённая у основания этих красивых ресниц, слегка удлиняющая глаза и делающая её похожей на героиню из чёрно-белого фильма. Она выглядит…потрясающе.
Я хмурюсь.
– Так не пойдёт, Томми. Нам нужно поскорее. У моей подруги есть дела, которые её ждут.
Когда я произношу «моя подруга», большие голубые глаза Рэй поднимаются на меня, наполненные такой благодарностью, пока она проглатывает огромный кусок панкейка, что мне приходится отвести взгляд. Не стоило говорить «подруга». Я не это имел в виду. Просто не хотел называть её имя и оповещать весь город о том, что у меня в доме поп-звезда. Потому что, поверьте, я не хочу быть другом Рэй или кем-то ещё для неё. Всё, чего я хочу, – чтобы эта женщина как можно скорее отправилась по своим делам и исчезла из моей жизни, чтобы всё вернулось на круги своя.
– Не от меня зависит, Ной. Радиаторные шланги в дефиците, и новые будут только через две недели. Я сообщу, когда привезут.
И он бросает трубку, а моя надежда жалко шлёпается на землю.
Две недели. Неужели она задержится в городе на две недели? Конечно нет. О чём я вообще? Ты же уже сталкивался с такой женщиной, Ной, помнишь? Меррит тоже была городской, и она не могла дождаться, чтобы уехать, как только её дела здесь закончились. Уверен, Рэй Роуз рвётся обратно в свою роскошную жизнь. Мне не о чем беспокоиться.
– Всё в порядке? – спрашивает она, и я слышу, как её вилка со звоном опускается на тарелку.
– Эм… да. – Я поворачиваюсь к ней, потирая затылок. – Ну, то есть нет. Всё зависит от того, как на это посмотреть. Похоже, твою машину не починят раньше чем через две недели – ждут запчасть. Но хорошая новость в том, что ты можешь просто позвонить своему водителю или кому ты обычно звонишь, чтобы тебя отвезли…куда ты там собиралась. На пляж?
– Что? Нет, – отвечает она растерянно.
– Тогда в горы? – спрашиваю я, садясь напротив в нашем маленьком уголке для завтраков. Мне не нравится, как свет обволакивает её плечи, делая её будто сияющей. Надо бы закрыть шторы.
Она качает головой, явно расстроенная.
– Нет, я имела в виду, что не могу никого вызвать. – Вот теперь тревога. Она что, в бегах? Я укрываю беглую поп-звезду? – Не хочу звучать драматично. Я просто…прячусь какое-то время.
– Прячешься? – переспрашиваю я хрипло.
– Да. – Она почесывает шею и смотрит на пустую тарелку. – Я не от закона прячусь и не от бывшего-психопата, если ты об этом.
– Именно об этом я и подумал.
Она выдавливает грустную улыбку, опуская глаза к тарелке.
– Моя жизнь внезапно стала слишком сложной. Мне нужен был перерыв от…
Я резко встаю, заставляя ножки стула скрежетать по полу. Вышло чересчур драматично, но у меня нет времени сидеть и выслушивать, как тяжела жизнь поп-звезды. Ой, бедняжка, не может есть углеводы. Она сама выбрала эту жизнь, и у меня нет ни капли жалости. На секунду я чуть не поддался – начал гадать, почему в её оленьих глазах столько боли и печали. Но я не могу позволить себе такое с Рэй Роуз. Пусть идёт и рыдает своей свите – у меня и без неё хватает забот.
– Мне нужно на работу. Я и так уже задержался. Но я отвезу тебя в город, и ты снимешь комнату в гостевом доме Мэйбл, потому что остаться здесь ты не можешь.
Даже для меня это было резко. Но ничего не могу поделать. Что-то в ней заставляет меня отшатнуться, будто от прикосновения к открытой ране.
– О… – Она несколько раз моргает, затем встаёт. Её движения настолько мягкие, что стул даже не поскрипел. – Конечно. Да. Прости, я не хотела намекать, что останусь здесь. Это вообще не входило в мои планы. – Она берёт тарелку и несётся к раковине, на щеках у неё теперь два розовых пятна. – Я просто положу это в посудомойку и соберу вещи.
Она закатывает рукава и яростно скребёт тарелку, пытаясь отмыть сироп, и я чувствую себя тем самым мудаком, про которого говорил Джеймс. Отлично. Кто-нибудь объяснит, почему я сейчас испытываю вину, если это она ворвалась в мою жизнь?
Я наблюдаю, как её бёдра покачиваются в такт её усилиям оттереть засохший сироп руками и каплей мыла. Плечи подняты к ушам, и я почти уверен, что если бы взглянул ей в глаза, то увидел бы слёзы. Я уже говорил, что у меня три сестры? Да, я хорошо знаком с этим нервным методом «успокоиться через уборку».
Правда, Рэй, похоже, немного отвыкла от мира, где нужно мыть посуду самой.
Сдерживая рычание, я делаю два шага, забираю у неё тарелку и с помощью жёсткой губки (которую храню под раковиной) моментально оттираю её. Я чувствую, как она смотрит на меня, но отказываюсь встретиться с ней взглядом. Не потому что не доверяю себе (урок с телефоном сегодня утром я усвоил), а потому что не хочу, чтобы она здесь обжилась и решила, что мы друзья. Это я называю «чётко обозначить границы».
– Спасибо, – тихо говорит она. И затем, после лёгкой паузы: – Кстати…меня зовут…Амелия. Амелия Роуз. – Она отступает. – Рэй – это сценическое имя.
Когда она выходит из кухни, я застываю на месте, пока её имя прокручивается у меня в голове.
Амелия.
Чёрт. Лучше бы я этого не знал.
Чем быстрее Амелия Роуз исчезнет из моего дома, тем лучше.
