Текст книги "История шпионажа"

Автор книги: Санш Де Грамон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 36 страниц)

Барбара Пауэрс не была готова к длительной разлуке с мужем, и когда он уехал в Турцию, она решила поехать к нему сама. Она переехала в Европу и получила место секретаря в управлении американских ВВС в Греции. Муж прилетал навестить ее один или два раза в месяц.

В начале 1958 года, когда первый контракт Пауэрса подходил к концу, представители «Локхида» устроили так, что их семья стала жить в небольшом доме в пригороде Аданы. К Пауэрсу приехала жена, он зарабатывал больше денег, чем мог себе представить, полеты стали обычным делом, поэтому он решил продлить контракт. Вскоре после этого все подразделение «10/10» переехало в трейлерный городок около базы, так как остальные пилоты также просили, чтобы к ним приехали их жены. У семьи Пауэрса был трейлер № 1356, в самом конце ряда, с видом на горы Торос. Семьи пилотов «10/10» были изолированы от базы как своего рода индийская каста, и жизнь Барбары Пауэрс в отсутствие мужа состояла из бриджа и скуки. Она, как и жены других пилотов, была уверена, что ее муж летает на реактивных учебных самолетах Т-33, перегоняя их в Германию для обслуживания и ремонта. Ее не тревожило то, что муж летал в Германию и обратно всего за один день. Время от времени монотонность их жизни нарушалась приездом высокопоставленных чиновников. Особенно часто в подразделение «10/10», которым руководил полковник Уильям Шелтон, приезжали несколько конгрессменов, генерал Фрэнк Ф. Эверест, командующий ВВС Соединенных Штатов в Европе, генерал Томас Д. Уайт, начальник штаба ВВС в Европе, и Фрэнсис Спеллман.

«Обманные» полеты У-2 для Пауэрса продолжались до августа 1958 года, когда ему приказали лететь на У-2 на базу Будё в Норвегии, не пересекая территории СССР. Этот полет должен был познакомить Пауэрса с окрестностями Будё на случай полетов в будущем. Маршрут лежал через Афины, Рим, Франкфурт и Ставангер (Норвегия). Этот маршрут был короче и безопаснее того, которым ему пришлось лететь позднее.

В июне 1959 года Пауэрсу поручили роль прикрытия в полете У-2. Когда была разработана программа полета, два самолета У-2 были переброшены на базу в Пешаваре, в Пакистане. Один У-2 вылетал из Пешавара в направлении озера Ван, изучая погоду, а второй отправлялся в полет над территорией СССР и должен был приземлиться в Будё. На этот раз Пауэрс летел на самолете прикрытия, а второму пилоту предстояло пролететь 3000 миль (4800 км) в воздушном пространстве Советского Союза.

Программа полетов была усилена с началом весны 1960 года, в это время они стали ежемесячными. В апреле 1960 года, за месяц до катастрофы самолета Пауэрса, один У-2 совершил удачный полет над СССР. Об этом полете Хрущев говорил: «Нужно было сбить самолет-разведчик еще в апреле. Но наши военные его, мягко говоря, проспали, за что и были наказаны».

Поскольку вся жизнь базы касалась и Барбары Пауэрс, она поняла, что ее мужу предстоит очередной полет, когда он пришел домой 27 апреля 1960 года и попросил ее приготовить «плотный обед». Она налила в один термос картофельный суп, в другой – кофе с сахаром и сливками, приготовила шесть бутербродов, печенье.

Той же ночью Пауэрс вылетел из Турции в Пешавар на транспортном самолете американских ВВС, на котором также летели полковник Шелтон и двадцать человек обслуживающего персонала. На специально оборудованном У-2 в Пешавар прилетел еще один летчик компании «Локхид».

Когда Пауэрс прибыл в Пешавар, он еще не знал, что ему придется лететь над Советским Союзом. Для этого полета готовили двух пилотов, но кто из них полетит, стало известно только за два часа до вылета. Этим пилотом стал Пауэрс. Последние указания поступили из ЦРУ, которое руководствовалось долгосрочными прогнозами погоды и стратегическими соображениями. Позднее агентство упрекали за то, что полет был назначен слишком близко к встрече руководителей нескольких стран. Но этот фактор не принимался во внимание ЦРУ, оно решило, что другие обстоятельства важнее, чем предстоящая встреча. Государственный секретарь Гертер сказал, выступая перед Комиссией по международным отношениям: «В другое время года погодные условия могли бы сорвать получение очень ценной информации. Нельзя отказываться от успешной разведывательной миссии. Мы полагаем, что было бы неразумно понижать нашу активность в связи с этими переговорами».

В решении назначить дату вылета на 1 мая 1960 года большую роль сыграли три фактора:

1. Прогноз погоды говорил о хороших условиях, что означало получение качественных снимков. (На самом деле Пауэрсу пришлось лететь над облаками).

2. 1 Мая для русских почти то же самое, что День независимости для американцев. Это национальный праздник, посвященный солидарности всех трудящихся. В Москве это повод для показа военной мощи во время парада, когда советские руководители, включая Хрущева, наблюдают за движением солдат и военной техники около Кремля. В Вашингтоне полагали, что в праздничный день снизится бдительность советских частей, которые будут отмечать его.

3. У ЦРУ были данные о том, что 1 мая на испытательный полигон поступит новая советская ракета, по размерам превосходящая американские ракеты почти в два раза (самая большая ракета в США 108 футов в длину (32 м)). Было известно, что полигон находится на новой ракетной базе около Свердловска. Вице-президент Никсон, посетивший СССР в 1959 году, говорил, что в районе этого города видел новый ракетный комплекс, он также отмечал, что у новых ракет типа «земля-воздух» была совершенно другая конструкция.

Ранним утром 1 мая, примерно в 2 часа по московскому времени, Пауэрса вызвал полковник Шелтон, который сообщил ему, что в тот день полетит он. В это же время разбудили другого пилота, и их отправили дышать кислородом, что было обязательным при подготовке к полету на большой высоте. Вскоре после этого Пауэрсу сказали, что его выбрали для полета над СССР, в то время как второму пилоту предстоит полет к озеру Ван в качестве прикрытия.

Летчику выдали карты полета, сказали, что его основной задачей будет огромная ракета на полигоне под Свердловском. Другими целями Пауэрса были площадка для запуска ракет к востоку от Аральского моря и базы военно-морского флота и ВВС в Архангельске и Мурманске, до которых Пауэрс так и не долетел. Кроме того, полковник Шелтон отметил на карте участок, на котором, по его словам, «что-то было, но что это – неизвестно». Обязанности Пауэрса были просты. Ему предстояло лететь по маршруту Аральское море – Свердловск – Киров – Архангельск – Мурманск– Будё, и над обозначенными на карте районами он должен был включать фотокамеры.

Пауэрсу выдали обычный спасательный набор, в который входила надувная лодка, комплект топографических карт Европейской части СССР, спички, сигнальные ракеты, фонарик, компас, пила, удочка, нож и полуавтоматический пистолет с глушителем, к нему прилагалось 200 патронов.

После того как Пауэрс надел свой костюм и белый шлем с номером 29, полковник Шелтон дал ему еще несколько вещей «на всякий случай».

Это были: 7500 рублей, несколько французских золотых монет, завернутых в целлофан, что позже было описано Хрущевым как «типично американская упаковка», немецкая и итальянская валюта, золотые часы и семь женских золотых колец. (Хрущев потом с иронией спрашивал: «Что он собирался делать со всем этим в стратосфере? Может быть, ему было приказано подняться еще выше, на Марс, и там совращать марсианок?» (Смех и аплодисменты членов Верховного Совета СССР).

В качестве последней меры предосторожности Шелтон дал Пауэрсу капсулу с ядом. При этом сказал: «Никакой опасности нет, потому что ни один русский самолет или ракета не может подняться на высоту твоего полета. Но если что-нибудь случится, тебя возьмут в плен и будут пытать, можно воспользоваться этой капсулой».

Пауэрсу рассказали и о взрывчатке, которую он должен был привести в действие, перед тем как покинуть самолет с парашютом. Он, кажется, не получал конкретных указаний на тот случай, если его захватят. Государственный департамент заявил после его ареста, что «самоубийство было только одним из нескольких вариантов». Пауэрс выбрал свой вариант.

Позывным пилота стал «Паппи 68», ему сказали, что на связь над территорией СССР можно выходить только в случае непредвиденной ситуации. Лад территорией Норвегии позывной должен был предупредить базу Будё о скорой посадке. Его предупредили, что на всем протяжении полета за ним будут наблюдать станции слежения союзных стран, которые также будут получать данные о радиолокационных станциях Советского Союза.

Утром 1 мая, в 4.30 по московскому времени, Фрэнсис Гэри Пауэрс, испытывая страх, отправился в полет, который был описан ему как «обычный» и которому суждено было стать одним из наиболее сенсационных моментов холодной войны. Полет должен был занять не более восьми часов, и Пауэрс полагал, что будет обедать в Норвегии.

Первый участок полета, от Пешавара до советской границы, занял один час, самолет летел на крейсерской высоте более 60 000 футов (18 км). Как только он пересек границу СССР, за ним начали наблюдать станции АНБ, следили все то время, пока самолет находился над территорией Советского Союза. У-2 засекли и на советских станциях. Были подняты по тревоге все подразделения войск ПВО и истребителей, которые находились на возможном пути следования самолета. Подлетая уже к первой цели, Пауэрс понял, что из-за плохой погоды ему с трудом удается сохранить верный курс, а также включать камеры в нужных местах. Большая часть его маршрута была скрыта облаками, и он не мог ориентироваться по земле.

Около Свердловска Пауэрс почувствовал мощный толчок, как будто от удара, а оранжевая вспышка у хвоста самолета известила его о том, что с ним случилась основная неприятность, подстерегавшая пилота У-2, – срыв пламени. Срыв пламени сопровождался звуком взрыва.

Пауэрс отправил в Будё свой позывной, извещая о нестандартной ситуации. Двигатель У-2 заглох в самое неподходящее время, когда пилот приближался к своей основной цели. Он снизил высоту полета, надеясь на то, что богатый кислородом воздух вернет двигатель к жизни. В это время он был в двадцати милях от Свердловска, промышленного города, возле которого располагались части войск ПВО, имевшие на вооружении противовоздушные ракеты. Поскольку двигатель не запускался, Пауэрс опустился на высоту 30 000 футов (10 км), и в это время вокруг самолета начали разрываться ракеты. Американские станции слежения потеряли У-2 на этой высоте, и считается, что именно в этот момент одна из ракет повредила самолет, хотя на его обломках нет свидетельства прямого попадания.

Это был не первый случай, когда программа полетов У-2 оказывалась на грани рассекречивания. Есть сведения, которые, однако, никем не подтверждаются, что по крайней мере один пилот, чей У-2 был засечен в чужом воздушном пространстве, нажал кнопку уничтожения, взорвав себя вместе с самолетом. Эти сведения говорят только о том, что часовой механизм на взрывчатке не работал, и уничтожение самолета подразумевало и уничтожение пилота. Кроме того, русский эксперт, выступавший на суде над Пауэрсом, сказал, что «невозможно было установить время взрыва, так как в обломках не было обнаружено никаких следов часового механизма».

В протоколе выступления Госсекретаря Гертера перед Комиссией по международным отношениям вычеркнуты его замечания о потерях У-2. (Вопрос. Были ли потери самолетов при подобных условиях до 1 мая? Г е р т е р. (вычеркнуто) Не над территорией Советского Союза.)

В любом случае, Пауэрс получил однозначное приказание взорвать самолет, но нарушил этот приказ. На суде он объяснял: «Я не мог воспользоваться катапультой из-за нарастающего давления падающего самолета. Я помню, что я был на высоте 30 000 футов (10 км), когда понял это. Я открыл кабину и ослабил ремни. Центробежная сила была так велика, что половина моего тела оказалась прижатой к приборной доске, а другая уже была снаружи. Я забыл отсоединить кислородные шланги, и они мешали мне выбраться. Парашют открылся автоматически, как только я покинул самолет. В это время я был на высоте 14 000 футов (4,2 км)». Пауэрс сказал, что он может определить высоту так точно потому, что его парашют был настроен именно на эту высоту.

Советская сторона настаивала, что самолет Пауэрса был сбит на высоте 68 000 футов (20 км). Хрущев неоднократно заострял на этом внимание, а на суде главный прокурор СССР Роман Руденко, известный своей проницательностью во время допросов, сделал все возможное, чтобы убедить людей в правильности советской версии. Сам Пауэрс высказывался по этому поводу довольно неясно. Он не противоречил советскому прокурору, заявляя, что был сбит на меньшей высоте, но и сам не сказал, что ракета поразила У-2 именно на высоте 20 км.

«Р у д е н к о. На какой высоте был Ваш самолет во время попадания ракеты?

П а у э р с. На максимальной – 68 000 футов».

Существует огромная разница между утверждением и выводом. Позже Руденко задал тот же вопрос еще раз, «для прояснения». Ответ Пауэрса был другим.

«Вопрос. Именно на этой высоте, 68 000 тысяч футов, Вас и сбила советская ракета?

Ответ. На этой высоте в самолет что-то попало.

В о п р о с. Вы сказали, что в Вас что-то попало?

Ответ. Да, но я не знаю, что это было. Я не видел.

Вопрос. Но высота была эта?

Ответ. Да».

Затем Руденко зачитал доклад майора Воронова, командира установки, сбившей У-2: «Когда самолет вошел в зону поражения на высоте более 20 км (около 68 000 футов), была выпущена одна ракета, которая и уничтожила цель. Попадание в цель было зафиксировано приборами, а несколько позже и на постах визуального наблюдения заметили падающие обломки и парашютиста. О результатах запуска было доложено командованию, и были предприняты меры по задержанию пилота».

Доклад майора, выразительно прочитанный Руденко, был прекрасной пропагандой силы советских ракет, которые могли поразить цель на высоте 68 000 футов с первого запуска. Эксперты, однако, не доверяют теории об одном запуске, отмечая, что зенитные ракеты запускаются не по одной, а залпом. С технической точки зрения, тот факт, что У-2 был сбит на высоте полета, не представляется невозможным. В США есть ракеты класса «Найк-Геркулес», которые могут поразить цель на высоте 100 000 футов (30 км). Более старая модели, «Найк-Аякс», может поражать цель на высоте 70 000 футов (21 км). В Советском Союзе тоже есть такие ракеты, и вполне возможно, что ими и был сбит самолет Пауэрса. Но остается фактом, то что Пауэрс сообщил на базу о срыве пламени, то что за его самолетом наблюдали до того момента, как он снизился до высоты 30 000 футов (10 т. м), а также то, что обломки самолета были настолько в хорошем состоянии, что русские даже боялись их показывать.

Фальшивые обломки У-2, сначала показанные русскими, были обломками самолета Ту-104, потерпевшего катастрофу под Свердловском тремя месяцами раньше. В катастрофе погибли члены официальной китайской делегации. Конструктор У-2 Джонсон уличил на фотографиях подделку, указав на разницу между тяжелыми обломками самолета и легкой конструкцией У-2. Позднее обломки настоящего У-2 были выставлены на обозрение в московском парке имени Горького. Большинство разведывательного оборудования было не повреждено, не пострадала и хвостовая часть, за исключением отсутствия руля направления. Больше всего повреждений было на крыльях. Американские эксперты, видевшие обломки, утверждали, что крылья были отделены от самолета уже на земле.

Желание советской стороны доказать, что самолет Пауэрса был сбит на высоте 20 км, было снова продемонстрировано уже после суда над ним. Отец пилота, Оливер Пауэрс, присутствовавший на суде, сказал в Нью-Йорке, что он пришел к выводу, что его сына вообще не сбивали. Через несколько недель газета «Нью-Йорк таймс» опубликовала письмо, якобы написанное Пауэрсом, в котором он опровергал сказанное своим отцом:

«Очевидно, отец неправильно понял ответы, которые я давал на вопросы, задававшиеся мне на суде. Я хотел бы прояснить это недоразумение, сказав, что, хотя я и не видел предмета, вызвавшего взрыв, я уверен, что это не был взрыв самолета. Показания всех приборов в кабине были в пределах нормы до того момента, когда я почувствовал и услышал взрыв. Когда я оглянулся, я увидел оранжевую вспышку. Я не могу быть полностью уверен, но я полагаю, что взрыв произошел сзади и справа от самолета. Я не почувствовал какого-либо удара о самолет, поэтому я полагаю, что повреждения были вызваны взрывной волной».

Может быть, это письмо не было инициативой Пауэрса, а он только расписался под документом, приготовленном в интересах советской пропаганды.

Гораздо ближе к истине тот факт, что в 8.30 утра майор Воронов и его отделение, состоявшее из восьми человек, находились в актовом зале военной базы под Свердловском. В это время раздался сигнал тревоги. Вскоре был замечен У-2, и из Кремля поступил приказ открыть огонь. Отделение открыло огонь в 8.53, и взрыв одной из ракет скорее всего нанес повреждения падающему самолету. Позднее всему подразделению были вручены ордена Красного Знамени.

Когда Пауэрс выпрыгивал из самолета на высоте 4 километров, то совершал первый в своей жизни прыжок с парашютом. Он неумело приземлился на спину на берегу ручья, миновав, к счастью, линию высоковольтной передачи. Он приземлился на территории совхоза, в двадцати милях от Свердловска. Работники совхоза, слышавшие взрывы, увидели спускающегося Пауэрса и подобрали его, когда он приземлился.

Один из них, Владимир Сурин, сказал, что услышал шум во время завтрака. В небе он увидел белый дым, а позже заметил «белый круг, который опускался все ниже и ниже, белый зонт с черной фигурой под ним». Леонид Чужакин, работавший в совхозе водителем, присоединился к Сурину, и они отправились к тому месту, где должен был приземлиться Пауэрс. Сурин вспоминал: «В этом месте поля, лес и река. Мы боялись, что он упадет на провода». Когда Пауэрс приземлился, там было уже 6–7 человек. Один из них, ветеран ВВС, помог Пауэрсу свернуть парашют. Остальные помогли пилоту встать на ноги и сняли с него большой шлем. У Пауэрса был кровоподтек на лице и небольшая царапина на лодыжке; в целом, он не пострадал.

Частью его экипировки был шелковый шарф с надписями на четырнадцати языках, включая русский, с помощью которого Пауэрс мог выражать такие мысли, как: «Вы получите вознаграждение, если поможете мне». У него также были деньги, нож, пистолет и капсула с ядом. Он, однако, ничем этим не воспользовался, сказав вместо этого, по словам одного из крестьян, «какую-то фразу на непонятном языке».

Сурин вспоминал: «Мы спросили его, кто он, но он не ответил. Мы поняли, что он иностранец. Это встревожило нас, и Анатолий Черемисин забрал пистолет, висевший у него на поясе. Знаками мы спросили его, один ли он. Он ответил, тоже знаками, что он был один. Поняв это, мы решили задержать его». Позже Сурин говорил: «Когда мы узнали, кем он был, мы удивились нахальству империалистов».

Рабочие посадили Пауэрса в машину и повезли в правление совхоза. Пауэрс жестами показал, что хочет пить, и задержавшие его попросили какую-то женщину принести воды. Ему задавали вопросы на немецком, но он их не понимал и качал головой. Никто из русских не говорил по-английски, и в тот же день Пауэрса доставили в Москву, где он был допрошен на Лубянке. В то же время были собраны обломки У-2, которые, как сообщается, были разбросаны на территории 12 квадратных миль (19 кв. км). Они были доставлены в Москву, чтобы Пауэрс мог опознать их.

В Москве тем временем было в полном разгаре празднование 1 Мая. На Красной площади шел четырехчасовой парад. С трибуны Мавзолея проходивших военных приветствовал Н. С. Хрущев. Он аплодировал, когда мимо трибуны проезжали тягачи с ракетами, и громко смеялся, когда в небо были выпущены воздушные шары с надписью «Мир».

Кроме Хрущева на трибуне стояли Р. В. Малиновский, министр обороны, К. Е. Ворошилов и почетный гость Отто Гротеволь, руководитель ГДР. Малиновский опоздал к началу парада, но в качестве извинения принес новости, которые не мог не сообщить Хрущеву. Он сказал, что был сбит американский самолет-разведчик У-2, а его пилот взят в плен. После этого Малиновский выступил с заранее подготовленной речью о бдительности.

Пауэрс признал свою вину. В обвинительном акте, составленном главой КГБ А. Н. Шелепиным, отмечается, что Пауэрс сказал следующее: «Я признаю свою вину в том, что я летел над территорией СССР, а над местами, обозначенными на карте, включал специальное оборудование, установленное на моем самолете. Я полагаю, что это делалось с целью сбора разведывательных данных о Советском Союзе».

Дежурившие на базе Будё члены отряда «10/10» знали, что с самолетом Пауэрса что-то произошло, но в Вашингтон ничего не сообщали вплоть до полудня, когда в самолете Пауэрса должно было кончиться горючее. Из-за задержки по времени Даллес узнал об исчезновении самолета практически в то время, когда об У-2 узнал Хрущев. Поскольку инцидент прямым образом касался ЦРУ, не объявлялось ни о пропаже самолета, ни о самом полете.

В Вашингтоне о пропаже самолета были извещены все министерства, имевшие к этому отношение. Было воскресенье, поэтому потребовалось довольно много времени, чтобы найти часть руководителей. Первыми об исчезновении узнали Даллес, Гейтс и Хью Л. Драйден, заместитель директора НАСА.

Они решили ничего не предпринимать, но тем не менее приготовили подходящую историю. В то время президент Эйзенхауэр был на своей ферме в Геттисберге. Госсекретарь Гертер был в Стамбуле на встрече руководителей стран – участниц НАТО. У него были свои проблемы, так как студенческие волнения в городе достигли такой степени, что 3 мая там было введено военное положение.

В 5.30 утра 2 мая Барбару Пауэрс разбудили друзья, которые сказали: «У нас плохие новости. Пропал Гэри. Мы отправили поисковые самолеты, но ничего не нашли». Барбара упала в обморок, и ей потребовалась помощь врача. Ей посоветовали вернуться в Соединенные Штаты. Когда начался скандал, она была у себя дома в Джорджии.

События следующей недели были похожи на шахматную партию, разыгранную главами двух сильнейших государств мира. В этом классическом примере кригшпиля Хрущев начал с итальянской атаки, расположив фигуры так, чтобы контролировать ключевые клетки доски. Эйзенхауэр начал игру с защиты, поскольку у русских были самолет и летчик, а США об этом не знали. Оказавшись в более выгодной позиции, Хрущев начал расставлять ловушку. 5 мая он сделал заявление, в котором сказал, что советские войска сбили американский самолет, не указывая при этом место, где он был сбит, и не говоря о судьбе пилота. Эти недомолвки были приправлены обилием обвинений против «воинствующих империалистов».

Президент сделал ход слишком быстро и попал в ловушку. Обнародование заведомо ложной истории было похоже на попытку закрыться в замке, защищая свою жизнь.

Когда инцидент с У-2 стал международным скандалом, в игру вступил Государственный департамент. Пресс-секретарь Госдепартамента Линкольн Уайт повторил версию НАСА от 3 мая, в которой говорилось о пропаже исследовательского самолета, базировавшегося в Адане. Упоминалось также, что пилот сообщал о проблемах с подачей кислорода и о том, что самолет «мог случайно нарушить воздушное пространство СССР». В это время НАСА обнародовала данные о программе по изучению погоды, о количестве У-2, занятых в ней, и о маршрутах, пролегавших над Турцией. Эта искренность должна была смягчить подозрения и снять секретность с У-2.

5 мая, в четверг, от американского посла в Москве поступило сообщение, которое давало Госдепартаменту повод для изменения политики. Томпсон сообщал, что пилот сбитого У-2 арестован, но сам летчик не пострадал. Однако, даже получив это сообщение, Соединенные Штаты продолжали придерживаться своей версии.

7 мая Хрущев сделал ход, которым намеревался поставить американцам мат. На заседании Верховного Совета СССР он сказал: «Товарищи! Я должен открыть вам секрет. Во время своего доклада я намеренно опустил тот факт, что в наших руках находится пилот и обломки самолета. Это было сделано намеренно, так как, если бы мы рассказали все сразу, американцы бы выдумали другую историю». Затем Хрущев рассказал об У-2 все, что стало известно от Пауэрса.

Однако в самый разгар скандала Хрущев сделал удивительную вещь – вместо того, чтобы завершить игру, он продолжил ее, предоставив президенту Эйзенхауэру возможность оградить себя от скандала. Думал ли Хрущев в тот момент о предстоящей встрече на высшем уровне? Или он пытался дискредитировать Эйзенхауэра тем, что военные действовали без его разрешения? Какими бы ни были причины, побудившие Хрущева сделать это заявление, он признал возможность того, что президент мог и не знать о полетах самолета-разведчика:

«Я готов поверить в то, что президент мог и не знать о запуске самолета, который не вернулся. Но это должно волновать нас еще больше».

Это великодушие давало Эйзенхауэру возможность окончить игру гамбитом. В шахматах этот термин обозначает положение, когда игрок, находящийся в невыгодных условиях, жертвует одной из фигур, обычно пешкой или конем, для получения более выгодной позиции. Хрущев предоставил Эйзенхауэру возможность заявить, что он не знал о проведении полетов, что позволило бы президенту участвовать во встрече на высшем уровне без груза обломков У-2. Но цена такого заявления была слишком высока, на что, возможно, и была рассчитана щедрость Хрущева.

Ценой могла быть отставка Даллеса, именно он должен был стать фигурой, которой нужно было пожертвовать в гамбите для продолжения игры. Ведь если бы оказалось, что президент не знал о полетах и Даллес действовал по своей инициативе, то ему пришлось бы уйти.

Даллес был согласен на этот шаг, но Эйзенхауэр не хотел терять его. Решение, принятое президентом, было очень смелым, потому что он стал первым в мировой истории главой государства, взявшим на себя всю ответственность за шпионаж.

Этим шагом он вызвал на себя огонь яростных атак со стороны Хрущева и вопросов конгрессменов, не понимавших, зачем президент взял всю ответственность на себя.

Заявлений об ответственности президента было сделано два, чтобы избежать дальнейшего непонимания. Гертер говорил 9 мая: «Согласно закону о национальной безопасности от 1947 года, президент после вступления в должность отдал распоряжение начать сбор любой информации, полезной для защиты США и свободного мира от внезапного нападения. Согласно этим распоряжениям, были разработаны программы, включавшие в себя широкое применение воздушной разведки невооруженными гражданскими самолетами. Разведка обычно носила периферийный характер, и лишь иногда осуществлялось проникновение в воздушное пространство другого государства».

Через два дня сам президент сказал в своем выступлении: «Как уже было сказано Государственным секретарем Гертером, с момента принятия мной полномочий президента я издал ряд распоряжений, направленных на сбор всей возможной информации, необходимой для защиты США и свободного мира от внезапного нападения».

Таким образом, президент фактически признал, что шпионаж стал национальной, хотя и «неприятной», политикой. Парадоксально, что Соединенные Штаты, которые последними признали необходимость шпионажа, благодаря искренности Эйзенхауэра стали первой страной, узаконившей то, что раньше считалось неофициальной стороной внешней политики.

11 мая, в день, когда состоялась пресс-конференция президента, в парке имени Горького, где были выставлены обломки У-2, выступил Хрущев. Он был в ярости от признания президента: «Этот план был одобрен президентом. Это просто неслыханно! После этого они ждут, что я скажу, что они хорошие люди! Сказать такое, значит, проявить неуважение к себе. Я бы сказал, что своими словами господин Гертер сорвал с империалистической политики США все то, чем она прикрывалась. В своей речи он обнажил клыки империализма».

В конгрессе царило замешательство. Гертеру пришлось отвечать на вопросы сенатора Фулбрайта, председателя Комиссии по международным отношениям:

«Вопрос. Является ли публичное признание в ответственности за шпионаж общепринятой практикой в странах мира?

Ответ. Нет, я полагаю, что в течение долгого времени общепринятой практикой было отрицание любой ответственности.

Вопрос. Знакомы ли Вам прецеденты того, что глава государства берет на себя личную ответственность за разведывательную деятельность?

Ответ. Нет, мне не знакомы подобные прецеденты. Вполне возможно, что они были. С другой стороны, я хотел бы отметить, господин председатель, что этот инцидент носит необычный характер».

Общественность также была озадачена тем, что президент взял вину за шпионаж на себя. Возможно, лучшим примером, говорящим о реакции людей на это признание, был следующий:

«Однажды шестнадцатилетняя школьница пришла домой после уроков и сказала: „Мы сегодня обсуждали инцидент с У-2, но никто не смог объяснить, почему президент взял вину на себя“.

Ее отец, простой человек, ответил: „Представь себе вот что. Ты живешь в хорошем районе, а в нескольких кварталах от тебя живет человек, с которым ты не ладишь. У вас ни на что нет общего взгляда. Все, что он делает, он делает неправильно. Иногда он тебя так злит, что ты мочишься на его лужайку. Однажды он застает тебя как раз за этим делом. Ты можешь одеться и притвориться, что просто проходила мимо, или просто убежать. Но вместо этого ты говоришь: „Я мочусь на твою лужайку и буду делать это тогда, когда захочу““.

Дочь все это выслушала и сказала: „Это неплохая история, папа, но я все равно не смогу это объяснить“».

Если мы подведем итог инцидента с У-2, то узнаем, что ЦРУ вышло из своего первого большого кризиса без потерь. Аллен Даллес никак не комментировал публикации об У-2, а протокол его выступления в сенате подвергся цензуре. Через полгода после катастрофы самолета его деятельность была поддержана администрацией президента Кеннеди. Уход А. Даллеса из ЦРУ никак не был связан с инцидентом с У-2. Русским также стало понятно, что США не собираются сидеть сложа руки, в то время когда их государственные секреты похищаются армией шпионов, ограниченных только собственной инициативой.

С другой стороны, У-2 стал главным фактором, сорвавшим встречу руководителей двух стран. Президент Эйзенхауэр признал враждебность обстановки, сложившейся после всех событий, уже 6 мая, когда на вопрос журналиста о предстоящем визите в СССР он ответил: «Если я поеду». Как оказалось, он туда не поехал…