Текст книги "Любовница Волка (ЛП)"

Автор книги: Саманта Маклеод

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

– Она осталась, – прошептала Нидхёгг. – В течение тысячи лет жена Локи – Сигюн – оставалась с мужем. Мать Вали стояла рядом с отцом Вали, ловя яд из змеиной чаши, чтобы тот не капал на лицо ее мужа.

Я почувствовала мягкие, теплые пальцы Нидхёгг на своей щеке и открыла глаза, чтобы встретиться взглядом с ее прекрасным лицом.

– Сигюн, – тихо произнесла Нидхёгг. – Для смертных Мидгарда она была богиней верности. Вот такой пример для жены есть у твоего дорогого Вали. Это его стандарт.

Я перекатилась на бок, и меня очень долго рвало на холодный пол пещеры

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Когда я, наконец, пришла в себя, то ожидала, что останусь одна в темноте, а мое чувство вины будет гореть жарко и глубоко внутри. Как и мой ребенок, какая-то отдаленная часть моего разума напомнила. Руки потянулись к животу, царапая камни, как маленькие испуганные животные.

Пещера медленно поплыла в фокусе. Свечи все еще горели, отбрасывая бледный, колеблющийся свет на каменистый пол. Что-то темное сидело передо мной, терпеливо ожидая во мраке пещеры.

Нидхёгг.

Я вздрогнула, когда его лицо оказалось в фокусе. Нидхёгг был форме женщины. Она сидела, скрестив ноги, рядом с темной лужицей моей блевотины и наблюдала за мной со слегка скучающим выражением лица. Наши глаза встретились, и мой желудок скрутило судорогой.

– Как правило, мы даем нашим сосудам выбор, – сказала она, будто мы продолжали приятную беседу.

Я вытерла рот тыльной стороной ладони, пытаясь понять, что она говорит.

– Выбор?

– Что делать дальше? Куда идти? С кем повидаться. Такого рода вещи. – Она откинула назад волосы, наблюдая за мной с тем же холодным, отстраненным выражением лица, которое носил Нидхегг, когда трахал меня, когда мое тело снова и снова оказывалось под ним. Я вздрогнула. От этого движения десятки грубых царапин на моей спине и ногах запели от боли.

– Мы можем, например, отправить тебя обратно… – голос Нидхегга затих.

– К Вали, – прошептала я.

Нидхёгг сложила руки вместе перед своими полными розовыми губами.

– Ах, да. Вали. Муж, которому ты была так верна. Почти двадцать четыре часа. Разве он не обрадуется, узнав, что ты беременна, и не от него?

Я сжала челюсти так сильно, что почувствовала, что зубы могут треснуть.

– Нет. Нет, я не могу вернуться домой.

– Хорошо, – весело сказала Нидхёгг. – Так гораздо проще для ребенка. Меньше привязанностей. Меньше осложнений.

Она хлопнула в ладоши. Комната закружилась. На секунду мне показалось, что меня опять стошнит. Затем рев прибоя наполнил мои уши, и каменистый берег стремительно двинулся вперед, чтобы встретить меня.

***

Все болело.

Руки и ноги горели от боли, а тело сотрясала дрожь. У меня болело горло, болел живот, болело пространство между ног. Что-то глубоко внутри моего живота болело и пульсировало. Даже солнечный свет резал мне глаза, заставляя свернуться калачиком на боку. Камни грохотали и двигались подо мной, пока я пыталась понять, что же я вижу.

Волны. Ряд за рядом темных борозд, колышущихся под свинцовым небом, прежде чем разбиться о каменистый берег. Я заставила себя сесть, и меня пронзила головная боль, острая пульсирующая боль, которая приходит после очень долгого приступа плача.

Вместе с пронзительной головной болью пришло еще два откровения. Во-первых, это был тот самый пляж, где я нашла дрожащего у скал Вали, с Хротти на коленях. А во-вторых, я была совершенно голая.

– Вот дерьмо, – произнесла я.

Мой голос эхом отразился от скал, потек в море и вернулся ко мне слабым шепотом. Ноги казались странно бледными на фоне гладких серо-черных камней. Мое бедное тело, подумала я. Тело, которое я так чертовски старалась поддерживать в разумной форме, теперь было разбито и поцарапано, использовано, а затем выброшено на берег, как мусор. Горячий, красный гнев поднялся откуда-то из глубин меня, давая мне прилив энергии. Я с трудом поднялась, мои босые ноги скользили по холодным камням.

– Голая? – крикнула я в сторону океана. – Ты оставил меня голой!

Океан грохотал, не обращая на меня внимания. Ярость выплеснулась из меня, растекаясь по всему телу, как темный близнец сексуального возбуждения.

– Да пошел ты! – закричала я, и эхо ярости вернулось ко мне. – Да пошел ты, Нидхёгг!

Я шагнула ближе к океану, поскользнулась и рухнула на колени. Боль пронзила меня насквозь. Зрение затуманилось от внезапного взрыва белых точек. Я застонала, откинувшись на камни и подтянув колени к груди. Алая кровь сочилась из свежих царапин на коленях, но ничего не было сломано.

А что бы я сделала, если бы сломала коленную чашечку? Я вздрогнула. Горячая волна гневной энергии просочилась из моего тела, как вода, бегущая в песок, сменившись оцепенелым, холодным страхом. Эти буруны, казалось, приближались. Какая-то отдаленная часть моего сознания отметила, что это должно означать, что в Асгарде есть приливы и отливы. И Луна, чтобы влиять на океаны.

Асгард. Дом детства Вали. Нидхёгг трахнул меня и бросил здесь, в бывшем доме мужа, которого я только что безнадежно и необратимо предала. И Нидхёгг оставил меня, блядь, в придачу голой. По крайней мере, здесь больше никого не было видно.

Кто-то кашлянул. Я подскочила, пытаясь охватить все сразу и с треском провалившись.

Один стоял позади меня, его единственный голубой глаз сверкал. Он открыто смотрел на мою обнаженную спину, приподняв бровь.

– Ты выглядишь немного хуже, чем обычно, моя дорогая, – сказал он.

Я попыталась прикрыть грудь окровавленными коленями. Один сел рядом со мной на камни, неловко прижался к моей шее и глубоко вдохнул. По моей коже побежали мурашки.

– Ах, еще и залетела! И не одним из нас! Ну, это, конечно, интересно.

Я открыла рот, но не смогла произнести ни слова. Чайки кричали и ныряли в волны, пока длинные, медленные волны дрожи сотрясали мое тело.

– Так что же ты здесь делаешь? – спросил Один непринужденно, словно каждый день находил на этом пляже окровавленных обнаженных женщин.

– Я… я не знаю. Я не собиралась… я имею в виду, ты можешь отправить меня… – я сама себя остановила. «Домой», чуть было не сказала я. Как будто это слово все еще имело какое-то значение.

– Ладно. – Один тяжело вздохнул.

Он преступил с ноги на ногу, и на секунду я со страхом подумала, что он собирается уйти, просто раствориться в воздухе, как Локи. Я не очень-то обрадовалась, увидев его, но мысль о том, что я останусь одна на этом пляже, голая, вызвала вспышку чистой паники в моем измученном теле.

– Нет! – ахнула я.

Один поднял руку и взмахнул ею в быстром, замысловатом жесте…

… И мы вдруг оказались внутри, сидя друг напротив друга за крепким деревянным столом. Короткие свечи тепло мерцали между нами. Позади Одина ряд окон показывал все тот же темный океан, бросающийся на берег под тяжелым небом.

Я посмотрела вниз на свою грудь, беспокоясь, что я все еще буду голой, а мои груди будут полностью выставлены напоказ. Но нет, на мне было мягкое зеленое платье с длинными рукавами и высоким вырезом. Один протянул мне дымящуюся кружку, наполненную чем-то похожим на кофе, который он, очевидно, наколдовал из воздуха.

– Начни с самого начала, – сказал он.

Я заколебалась, обхватив пальцами теплую кружку. У меня не было причин доверять Одину, в конце концов, именно он заключил Вали в тюрьму. И Локи тоже. Мое сердце сжалось, как твердый, холодный кулак под грудиной.

Похоже, у меня не было особого выбора.

Один выслушал мой рассказ, не меняя выражения лица, и его бледно-голубой глаз сфокусировался где-то прямо над моей головой. Я промолчала о сексе, но кровь прилила к моим щекам, пока я пыталась найти правильный эвфемизм. Когда я, наконец, закончила свой запинающийся, бессвязный рассказ, Один наклонился вперед и уставился на меня с тщательно нейтральным выражением лица.

– Значит, ты носишь отпрыска Нидхёгга. И дракон послал тебя сюда, – сказал он.

– В значительной степени.

Он тщательно сплел пальцы перед подбородком. Этот жест сделал его похожим на старика.

– Это ставит меня в щекотливое положение.

Один откинулся на спинку стула, его взгляд вернулся в пространство над моей головой. За окнами шумели волны, и я поняла, что пока я говорила, уже совсем стемнело. Я подумала, не вернулись ли Локи и Вали в мой дом, не готовят ли они ужин на моей кухне, и мои глаза внезапно наполнились слезами. Внезапно мне захотелось, чтобы Один что-нибудь сказал. Что угодно.

Как только я открыла рот, чтобы нарушить молчание, Один качнулся вперед, прижимая руки к гладкому дереву стола.

– Очень хорошо, – сказал он, будто мы только что пришли к какому-то соглашению. – Я точно не могу спихнуть тебя на кого-то другого. И то, что ты здесь, будет в некотором смысле полезно.

– Полезно? – прохрипела я. Неужели он собирается попросить меня начать мыть полы? Да и в каком положении я буду отказываться?

Губы Одина скривились, хотя улыбка не коснулась холодных глаз.

– Он, конечно же, будет тебя искать.

– Вали? – мое сердце подпрыгнуло, когда стыд и надежда вспыхнули где-то глубоко внутри.

Один рассмеялся.

– Вали? Ты что, шутишь? У него не было достаточно таланта, чтобы найти Биврёст, даже когда ворота были широко открыты. Нет, этот идиот никуда не денется.

Один встал. В маленькой комнате он казался очень высоким.

– Но Локи придет, – прошептал он.

Воздух потрескивал и сгущался, и Один исчез. Свечи на столе потухли, когда воздух в комнате закружился, заполняя пустое пространство, где стоял мужчина. Я оттолкнулась от стола и, шатаясь, поднялась на ноги, чувствуя себя онемевшей и неуклюжей. В комнате вдруг стало слишком жарко, и мягкий запах пчелиного воска от свечей стал приторным. Спотыкаясь, я подошла к двери и распахнула ее. Над черными волнами тяжело нависла жирная, похожая на лепешку Луна. Тонкий, сладкий аромат диких роз смешивался с соленым привкусом океана. Пейзаж передо мной был совершенно темным и совершенно пустынным, с таким же успехом я могла находиться на Луне.

Но я знала этот пляж, поняла я с таким потрясением, что все мое тело похолодело. Я знала это место. Это дом, который Один обещал Вали в обмен на убийство Локи. Это дом, где мой муж был ребенком, где его мать Сигюн была так верна его отцу.

В конце концов, именно этого и добивался Один. Именно об этом он и просил Вали: убей Локи, и ты сможешь вернуться домой. И вот теперь я здесь, в этом самом доме.

– Я – ловушка, – произнесла я.

Ловушка, сказало эхо моего одинокого голоса. Вушка. Ушка.

Но это была не совсем правда. Дом был настоящей ловушкой. Черт возьми, насколько мне было известно, сам Асгард был ловушкой.

Я была всего лишь приманкой.

Мой желудок протестующе вздулся, а в горле поднялась желчь. У меня было достаточно времени, чтобы подумать об утренней тошноте, прежде чем наклониться и стошнить в путаницу кустов дикой розы.

– Я беременна, – сказала я, будто эти слова могли как-то изменить ситуацию. – Беременна, и наживка в ловушке. Что же мне теперь делать, черт возьми?

Я обхватила руками живот, баюкая маленькую искорку, уютно устроившуюся внутри, эту крошечную, серебристую жизнь. И вдруг ответ стал до боли очевиден.

Потому что Нидхёгг был прав. Я была гребаным биологом и знала, как делаются дети. Половина этой маленькой жизни принадлежала Нидхёггу, но если бы дракон мог сделать ребенка в одиночку, он никогда бы не попросил женщин. Нет, он нуждался во мне, как в моей утробе, так и в моем генетическом материале. Это означало, что ребенок, растущий внутри меня, также был и моим.

И я уже любила его.

Я вытерла рот тыльной стороной ладони.

– Живи, – сказала я в ночь. – Я буду жить.

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

– Черт, – пробормотала я себе под нос.

Я жила в Асгарде уже больше месяца, и то, как быстро угасали дневные сумерки, все еще удивляло меня. Проведя полдня в тени густого соснового леса, я должна был догадаться, что мне будет трудно оценить время. Солнце уже висело над медленными темными волнами океана Асгарда. Нахмурившись, я протянула руку к горизонту, считая пальцы между Солнцем и морем. Только мой указательный и третий палец. Черт возьми, это означало, что у меня было всего тридцать минут, чтобы добраться до дома.

До дома. Я тихонько фыркнула. Забавно, как это маленькое слово приспосабливалось к обстоятельствам. Всего месяц назад я никогда бы не поверила, что где-то еще, кроме моего маленького домика в Бозмене, может быть мой дом. Теперь Асгард и домик детства Вали были не совсем домом, но самым близким, к этому значению.

Стиснув зубы от медленных жгучих мышечных спазмов в икрах, я заставила себя идти так быстро, как только могла, но не бежать. Я не могла вспомнить точную формулировку рекомендаций Американской академии педиатрии по тренировкам во время беременности, но думала, что суть была в том, чтобы не давить на себя слишком сильно. И еще что-то насчет того, чтобы не запыхаться.

Я громко фыркнула. Если бы меня не отвлекла эта чертова птица. Сегодня я видела такую всего лишь во второй раз, с ярко-синими вспышками под тускло-серым нижним крылом, и я не могла удержаться от попытки нарисовать ее. Я следовала за ней в течение нескольких часов через лес, записывая наблюдения и делая почти дюжину рисунков на ходу. Я не была отличным художником, но, насколько мне было известно, я могла бы стать величайшим биологом дикой природы во всем Асгарде. Фыркнув еще раз, я остановилась, чтобы поправить плечевой ремень кожаной сумки, который впивался мне в ключицу.

– Королевство за нормальный рюкзак, – вздохнула я.

Получение этой дрянной сумки через плечо было многодневной борьбой между мной и шкафом в спальне. Этот чертов гардероб был слегка экстрасенсорным, или, по крайней мере, способным чувствовать мои потребности в очень широких терминах. Но ему, похоже, не хватало воображения. В первую неделю он давал мне только бархатные платья и, как я догадалась, принадлежности для вышивания. Наконец, я начал стоять перед ним с закрытыми глазами и очень сильно концентрироваться на том, чего именно я хотела.

– Рюкзак, – сказала я гардеробу. Небольшая матерчатая сумка с двумя плечевыми ремнями и застежкой сверху.

Я открыла шкаф и обнаружила там яркие нитки, обручи и бледный шелк. Снова и снова. В конце концов, я пнула эту чертову штуку, повредив при этом палец на ноге.

Сумка через плечо прибыла на следующее утро. В тот же вечер я начала просить бумагу и ручки. Черно-белая композиционная тетрадь. Шариковые ручки или, если не получится, обычные старые карандаши.

Наконец я достала тонкие палочки того, что должно было быть древесным углем, и пачки толстого пергамента чайного цвета. Для полевых работ сойдет, сказала я себе.

Несколько листков пергамента были засунуты в наплечную сумку, которая сейчас врезалась мне в ключицу, рядом с пустым кожаным мехом из-под вина, который я наполнила водой этим утром. Я не планировала отсутствовать весь день, иначе взяла бы с собой больше двух бисквитов. Первоначально, этим утром я планировала нанести на карту дальний берег реки, но потом эта чертова птица села на рогоз, и мой день принял совершенно другой оборот.

Густая, упругая трава, наконец, уступила место песку, и я вздохнула с облегчением. Почти дома. Я взглянула на солнце, которое теперь горело красным на фоне темного океана. Я следила за закатами с третьего дня моего пребывания здесь, когда решила, что мне лучше заняться чем-то другим, а не рыдать и блевать, если я хочу выжить. За последние тридцать два дня, которые я провела в Асгарде, я пропустила только два заката, и то из-за дождя, такого сильного, что он заслонил свет. Мне не хотелось, чтобы это прерывалось.

Показалась остроконечная соломенная крыша маленького домика, и я позволила себе замедлить шаг. Мои ноги горели, а желудок протестующе урчал.

– Извини, – пробормотала я, рефлекторно потирая живот. – Скоро будет обед, малышка.

Я рискнула еще раз взглянуть на океан. Солнце еще не начало опускаться за горизонт, так что у меня было достаточно времени, чтобы открыть тяжелую дверь домика и сбросить с плеч сумку. Свечи на кухонном столе ожили, когда я переступила порог, и комната наполнилась густым запахом жареного мяса. Мой потекли слюнки, пока я смотрела, как тарелка наполняется едой. Как всегда, она сопровождалась стаканом меда. Я вздохнула. Я придерживалась строгих рекомендаций Американской академии педиатрии – не употреблять алкоголь во время беременности, но будь я проклята, если не жалела об этом каждую ночь. Бросив еще один взгляд в открытую дверь, я схватила жареную морковку и медленно откусила ее, ожидая, как отреагирует мой желудок.

Мой первый укус был встречен знакомой волной тошноты. Я сделала несколько глубоких, успокаивающих вдохов. Если мне удавалось пережить первые несколько кусочков без тошноты, то обычно дальше я могла нормально есть.

Мой желудок резко сжался, и во рту поднялась желчь. Сегодня мне не повезло. Я пробежала через кухню и вытряхнула морковку и то, что осталось от завтрака, в раковину, кашляя и задыхаясь.

– Какая гадость! – сказала я, брызгая водой на губы. – Поняла. Ты не любительница моркови, малышка.

Чувствуя себя дрожащей и слабой, как всегда после того, как меня стошнило, я проковыляла через кухню и вышла за дверь. Я устроила наблюдательный пост на вершине ближайшей дюны, рядом с огромным розовым кустом. Жгучее оранжевое солнце уже наполовину погрузилось в океан, когда я опустилась на колени, а затем, смахнув ветки, опустилась на живот. Я была еще на раннем сроке, чтобы заметить какие-либо внешние различия, но я чувствовала, как твердеет моя матка, когда лежала вот так.

– Ты станешь еще больше, малышка, и мне придется вырыть яму для своего животика, – сказала я.

Я заставила себя успокоиться и сфокусировать взгляд на плоском камне, который я закопала здесь в прошлом месяце. Затем, отчаянно моргая, я уставилась на солнце, проводя пальцем прямую линию на песке, соединяя положение заходящего солнца с плоским камнем.

– Готово.

Я заставила себя снова сесть. Солнце мелькнуло один раз, исчезая за волнами, и я почувствовала неожиданно сильный прилив одиночества с наступлением ночи. Это ли было самое худшее время для меня? Сразу после заката?

– Прекрати, – пробормотала я, качая головой. – Нам еще многое предстоит сделать.

Я оставила дверь в домик широко открытой. Свечи радостно мерцали прямо за открытой дверью, делая это место почти гостеприимным. Почти как что-то другое, кроме хорошенькой маленькой ловушки, с приманкой. Я прикусила губу, пытаясь думать о чем-то другом. Например, куда я положила пергамент, отслеживающий движение Солнца.

– Этому месту не помешало бы немного больше места для хранения вещей, – сказала я кухне, роясь в стопке бумаг на столе. Кухня пахла лучше, чем когда-либо, и мой теперь уже совершенно пустой желудок протестующе застонал.

– Не сейчас, – сказала я своему желудку.

А вот и он! Я вытащила из стопки самый большой кусок пергамента. Множество точек, векторов и дат были разбросаны вдоль неровного верхнего края. Когда я возвращалась на свой наблюдательный пост, в розовых кустах жужжали насекомые. Я положила пергамент на плоский камень, выровняв темное пятно в центре пергамента с выемкой, которую я сделал в камне. Затем я взяла угольный карандаш и начертила на бумаге линию, которую сделала на песке. Я датировала ее 1/31? и отступила назад, держа пергамент на расстоянии вытянутой руки.

Даже учитывая человеческую ошибку, мои линии, отмечающие закат солнца, неуклонно двигались по странице. Каждый день закат смещался примерно на одну восьмую дюйма к западу от горизонта. Без телефона, часов или каких-либо других часов было трудно сказать, становятся ли дни короче, но это было неопровержимым доказательством того, что ось этой планеты определенно наклонена.

– Ну вот и все, малышка, – сказала я, обнимая себя за живот. – Ты же знаешь, что это такое. Я должна буду представить свои выводы в научный журнал Асгарда. Может быть, я получу от него еще одну публикацию.

Улыбнувшись собственной глупой шутке, я снова повернулась к освещенному свечами домику. Нас ждал ужин.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

Я ела медленно, отчасти, чтобы избежать очередного приступа рвоты, и отчасти, чтобы убить время. Если быть честной с самой собой, убивание времени было особенно сложной задачей. Во время моей первой беременности мне предстояло закончить докторскую диссертацию во вполне реальный срок до родов и это меня вдохновляло. Казалось, что каждый раз, когда я моргала, пролетал еще один триместр. Но здесь, в Асгарде, мне нечем было себя занять.

Я это ненавидела. Чертовски ужасно было чувствовать себя бесполезной. Я провела свою первую неделю в Асгарде, завернувшись в толстое одеяло, сидя на пляже, пока тело медленно исцелялось. Царапины и ссадины смыкались и исчезали, пока я смотрела на океан, на движущиеся линии пены, на пляску волн и на храбрых маленьких чаек, ныряющих в холод и выныривающих оттуда с крошечными серебристыми рыбками в клювах.

Как только я смогла двигаться, не морщась от боли, то поняла, что должна найти чем занять себя, прежде чем окончательно сойду с ума. Во-первых, я следила за заходящим солнцем, пытаясь определить, было ли его положение на горизонте статичным или изменчивым. Два дня спустя, после того как гардероб обеспечил меня кое-какими разумными запасами, я начала составлять карты.

Я начала с пляжа. Устье большой реки находилось примерно в двух часах ходьбы от коттеджа, и я посвятила себя составлению карт ее движения. Именно там я впервые увидела речных выдр. Как зачарованная, я провела целый день, сидя на широких берегах медленной, широкой реки, наблюдая, как две выдры прыгают и ныряют в каменистых порогах.

В тот вечер я приступила к другому проекту: инвентаризации дикой природы Асгарда. Опись была, в общем и целом, вполне удовлетворительной. Я заметила почти сотню видов, в основном птиц, и почти все они были мне незнакомы. Вместо всяких цветных письменных принадлежностей, несмотря на мои неоднократные мысленные просьбы к гардеробу принести пастель, масляные краски или даже старую добрую коробку цветных карандашей, я заставила себя поднять брошенные пяльцы для вышивания и катушки с разноцветными нитками. Я была уже на полпути к жалкому вышитому изображению странной оранжево-фиолетовой певчей птицы, которая любила болтаться вокруг розовых кустов. Шитье, надо признать, было неплохим способом скоротать долгие вечерние часы между темнотой и сном, когда нормальные люди в моем мире мыли посуду, смотрели телевизор или читали книги.

Или занимались любовью.

У меня в груди все сжалось. Я положила вилку на стол. Тарелка передо мной была все еще наполовину полна, но аппетит исчез вместе с солнечным светом. Я взглянула на окна, на тьму за ними, на странные, размытые отблески свечей, и знакомый укол тревоги пронзил мой позвоночник, заставляя сердце бесполезно биться.

Да, это было самое худшее время. Это и первое, что приходит утром, когда я переворачиваюсь на другой бок в постели, которую когда-то делила с Вали, и оказываюсь одна. Снова.

Черт возьми, я скучала по людям. Я скучала по рассказам о драках Зака в баре и о том, что Колину придется принимать душ, по крайней мере, раз в неделю, если я позволю ему преподавать в биологической лаборатории для первокурсников. Я скучала по своей работе. Я скучала…

– Прекрати, – сказала я, хлопнув ладонями по столу. Тарелка подпрыгнула и тут же исчезла.

– Все кончено и ушло, – прошипела я себе под нос. – Все. Ушло.

Мой голос резко оборвался в пустой комнате. Я вздрогнула. Не самая лучшая привычка – разговаривать с самой собой. Почти так же плохо, как позволять себе думать об Университете штата Монтана или о Заке и Колине. Сейчас был почти февраль, если время здесь шло так же, как и в нашем мире.

Почти февраль. Я была на полпути к первому триместру своей беременности, предполагая, что полудракон вынашивается как нормальный человеческий ребенок. И вот уже больше месяца я была совершенно одна.

Я опустилась в кресло-качалку у камина и закрыла глаза. Ну, не совсем одна. Я видела Одина ровно один раз с тех пор, как он привел меня на эту самую кухню, прежде чем загадочно и несколько грубо исчезнуть. Это было как раз после того, как я решила составить карту побережья. Я шла на юг, пока не наткнулась на массивные скалы, где целую жизнь назад нашла Вали после того, как Нидхёгг мучил его воспоминаниями о брате.

Это место поглотило меня целиком. Весь день я бродила по этим огромным темным скалам, теряясь в тумане отчаяния. Когда я, наконец, добралась до домика, было уже поздно, и я забралась под одеяло прямо в одежде, отчаянно пытаясь не думать о том, как ужасно сильно я все еще люблю Вали. На следующий день я была слишком уставшей и подавленной, чтобы есть, я почти не вставала с постели. Какая-то отдаленная часть моего сознания начала обдумывать лучший способ прыгнуть с океанских утесов, и я, казалось, не могла остановить эти образы. Как легко было бы дойти до границы, где зеленая трава исчезла, превращаясь в отвесную темную стену. А потом сделать еще один шаг. Даже маленький шажок. Как движение в танце.

Один появился в спальне той ночью, напугав меня до чертиков. Я закричала и отскочила назад так сильно, что ударилась головой о стену.

– Какого хрена? – спросила я, натягивая одеяло на грудь, хотя на мне все еще было голубое платье, которое я надела прошлым утром.

– Ты же ничего не ела, – сказал Один. Он нахмурился и скрестил руки на груди, выглядя как самый неодобрительный отец в мире.

– Я беременна, – прорычала я сквозь стиснутые зубы. – Это называется утренняя тошнота, чертов идиот.

Один поджал губы и нахмурился. На мгновение он показался мне очень старым человеком. Затем, без всякого предупреждения, он исчез, оставив воздух в комнате кружиться. Когда я уставилась на пустое место, где он только что стоял, мое сердце сжалось так сильно, что я почувствовала, как в груди разверзлась бездна, огромная, темная расщелина одиночества.

Я рыдала до тех пор, пока все мое тело не заболело. Сон, наконец, овладел мной, свернувшейся, как котенок, в центре огромной кровати, которую я когда-то делила со своим мужем. Тошнотворное бурление в желудке разбудило меня несколько часов спустя и заставило блевать жидкой кислой желчью в течение двадцати минут, прежде чем я смогла переварить яичницу, твердое печенье и копченую рыбу, которые мне предлагал кухонный стол.

Эта ночь была самой ужасной. Моя первая ночь здесь была довольно плохой. Вторая ночь, когда я поняла, что спасения нет и быть не может, была еще хуже. Но ночь, когда Один появился и исчез, дразня меня возможностью общения, была новым рекордом худшей ночи в Асгарде.

Я больше не возвращалась к этим скалам. Как только я начала составлять карту северного побережья и следить за дикой природой, мне стало немного легче забыть эти высокие скалы с их шепотом обещанной быстрой и безболезненной смерти. Я обвила рукой талию, слегка надавливая, чтобы почувствовать созревающую выпуклость матки.

– Прекрати, – прошептала я себе под нос.

Я уже подумывала о том, чтобы не есть снова, просто чтобы вернуть Одина. Но мои мысли не заходили дальше пустых домыслов. Даже если я верну Одина, что, черт возьми, я могу сказать? Может быть, я попрошу его остаться и поболтать со мной несколько часов? Чтобы потом вернуться туда, где он жил?

– Прекрати, – повторила я снова, на этот раз более решительно. Свечи слегка мерцали.

Я наклонилась и схватила дурацкие принадлежности для вышивания. Обычно попытка сделать свободную вышивку нового вида занимала все мои умственные усилия, оставляя очень мало времени для того, чтобы жалеть себя или переживать из-за невозможности того, что будет дальше. Прищурившись, я продевала в самую маленькую иголку ярко-оранжевую нитку. У маленькой птички была блестящая оранжевая грудка и головка с пурпурной шапочкой. Прямо сейчас я пытался вышить грудку, хотя она уже была слегка перекошена. Я воткнула иголку в шелковистую ткань, туго натянув нитку.

Свечи на столе снова замерцали. Я нахмурилась. Все окна были закрыты. Кожа покрылась мурашками, дрожа от тонкого покалывания электричества. Волосы у меня на затылке встали дыбом.

– Эй? – сказала я.

Воздух в комнате изменился, будто за моей спиной открылась дверь.

Локи стоял передо мной, почти касаясь кухонного стола. Его дикие рыжие волосы развевались и рассыпались по плечам. Его холодные голубые глаза расширились, когда встретились с моими.

– Нет! – закричала я, вскакивая на ноги. Мотки ниток и пяльцы для вышивания разлетелись в разные стороны. – Локи, это ловушка!

Воздух закружился. Свечи зашипели. Тонкие серые струйки дыма поднимались от нескольких свечей, пламя которых только что погасло, подавленное внезапным движением. Все тело дрожало, а кожа словно хотела уползти прочь от тела.

– Локи! – закричала я.

Еще одна фигура появилась позади высокого тела Локи. Бледные глаза Локи расширились еще больше, а губы беззвучно приоткрылись. Красное пятно появилось в центре его груди, растекаясь по темно-зеленой ткани рубашки. Я завороженно смотрела, как зеленая одежда Локи становится черной.

Я тупо осознала, что это был какой-то запах, резкий медный привкус, который перекрывал вездесущий рассол океана и сладкий пчелиный воск свечей. Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но ничего не вышло.

Локи резко наклонился вперед и упал на колени. Его голова была поднята вверх, почти умоляюще, но глаза были странными, мягкими и рассеянными. Тонкая красная струйка крови сочилась из уголка его рта, растекаясь по бледной коже. У меня возникло абсурдно сильное желание стереть ее.

Я оторвала взгляд от лица Локи. Первый урок по оказанию первой медицинской помощи, прозвенел мой ошеломленный мозг. Оценить ситуацию.

Из середины спины Локи торчал толстое красное копье. Нет, оно не было красным. Оно было деревянным и стало выглядеть красным и блестящим, потому что все было в крови. Медный привкус в воздухе сгустился, и мой желудок сжался.

Краснота и блеск исчезли, и копье стало просто деревянным прямо под двумя сильными руками. Я заставила себя посмотреть на мужчину, которому принадлежали эти руки, хотя и знала, кто это был. Кто это мог быть.

Один не смотрел мне в глаза. Он уставился на скрюченное тело Локи, словно ожидал, что оно убежит, будто он прижимал его к земле вместо того, чтобы крутить оружие в том, что явно уже было смертельной раной.

– Нет, – ответила я.

Я хотела, чтобы это прозвучало как крик, но это был не более, чем шепот. Вся эта сцена была похожа на кошмар, от которого пропадал голос, чтобы закричать. Кровь хлынула из груди Локи, как раз там, где должно было быть сердце. Она текла по древку копья Одина красными лентами и собиралась лужицей на плитках моей кухни. Часть его крови впиталась в мои обручи для вышивания. Вот черт, подумала я. Я никогда не смогу их отмыть.