Текст книги "Ябеда"

Автор книги: Саманта Хайес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

Глава 59

Приходится напоминать самой себе, где я нахожусь.

Дома у Лоры. Лора – моя подруга. Вот она, сидит напротив меня за кухонным столом.

Джози свернулась калачиком на диване в соседней комнате, а Нат гладит ее по голове. Я без конца мысленно перебираю их всех, словно только так и можно сохранить их в моей жизни.

Рядом со мной сидит Эдам и пытается уяснить, что к чему, точно складывает старую головоломку.

– Утром мне снова к ним.

Последние двенадцать часов я провела в полиции – отвечала на вопросы, делала заявления. Марк Мак-Кормак не отходил от меня, а Джейн Шелли без устали таскала еду, питье, записки, держала меня за руку.

– Я сразу почуяла – вся беда в нем, – шепнула она, похлопывая себя по носу.

– Вы никогда его не видели, – возразила я.

– А и не нужно было. Я по одному вашему поведению смекнула, что дела плохи.

– Столько лет, а я даже не догадывалась. – Я вытащила из коробки последнюю салфетку. Думала, выплакала все слезы, оказывается – нет. – Ведь он ни разу не обидел меня. Был таким внимательным и нежным. Был Миком!

– С вашей дочкой беседуют психологи, – попыталась переключить мое внимание Джейн Шелли. – Они на этом деле собаку съели. Хорошо, знаете, что она разговорилась, а то замкнется опять да начнет втихую переживать…

Сейчас, вспоминая об этом, я качаю головой так, что она того гляди отлетит.

– Почему я ничего не видела? – Я ищу ответа у Лоры.

Впрочем, если не кривить душой, наверное, видела. Только не хотела замечать. Вспышкой мелькает перед глазами детство Джози – как она злилась, когда ей говорили, что она хорошенькая; как, повзрослев, шарахалась от каждого прикосновения; как отчаянно отстаивала право на личную жизнь; как стеснялась расцветающего тела; как рассказывала мне о том, что папа любит ее по-особому. А сцена – это ее отдушина? Возможность стать другим, нормальным человеком? Собранные воедино, эти мелочи складываются в тошнотворную сумму, по отдельности же, размазанные по всей жизни, проскользнули мимо меня.

– Не казни себя. – Лора обнимает меня. – Я и сама частенько задавала себе этот вопрос, – бормочет она.

На ее долю тоже выпало довольно горечи и обид, но все это не идет ни в какое сравнение с кошмаром моей жизни. Лора чувствует, что ей еще повезло.

– Но мы любили друг друга! И оберегать Джози – это его долг. Мы были одной семьей! (Черт! Кофе проливается на стол: никак не унять дрожь в руках.) Я вышла замуж за убийцу. За педофила. И родила от него ребенка. – Я мысленно проверяю себя: ведь я люблю Джози по-прежнему? Да, любовь крепко сидит во мне, намертво вмонтированная часть души. В открытую дверь я вижу рассыпавшиеся по дивану волосы Джози, и сердце подскакивает к горлу. – Она снова со мной.

– А ты снова со мной. – Лора прижимает меня к груди. – Мы ж были на той треклятой поминальной службе… и вообще… – Она отворачивается, шмыгает носом. – Я помочь хотела, все говорила Мику: давай разберу Нинины вещи, а он так ни разу и не позвонил. – У нее на щеках разводы туши.

– Спасибо тебе, Лора. Спасибо, дорогая моя подружка. – Я тщетно стараюсь сдержать поток эмоций, который поминутно вскипает во мне.

Сна не было. Шампанское и пейзаж на стене моей комнатушки сплелись в сеть безумных видений, спеленали меня туже простыней. Нужно поговорить с Эдамом. Чуть раньше мы с ним разглядывали сваленные в пыли картины – Эдам, добрая душа, устроил мне импровизированное свидание, – а теперь мне до смерти был нужен его компьютер. Я все еще отказывалась верить и видела лишь крупицу неизмеримо громадной правды.

Накинув халат, я потихоньку выскользнула из комнаты и двинулась по коридору. Стоп. «На чердаке еще есть», – говорил Эдам. Я должна их увидеть. И я повернула к комнате, где мы с ним сегодня были. К счастью, не заперто. Стол, по-прежнему заставленный пустыми тарелками после нашего пира; те же картины вдоль стен, стопками на подоконниках, на полу. Я захлопнула за собой дверь, включила свет. Взглянула наверх: потолок невысокий. Подтащив под чердачный люк стул, взобралась на него и взялась за крышку.

Пыль и песок посыпались дождем. Я зажмурилась, отплевываясь. Крышка поддалась и застряла – там что-то мешало. Просунув в щель руку, я нащупала холодные перекладины складной металлической лестницы, из люка змеей скользнула веревка. Я потянула за веревку – лестница свесилась вниз.

Качаясь и дрожа на каждой ступеньке, я с опаской вскарабкалась наверх и заглянула в квадрат люка. На чердаке было холодно, пахло плесенью. Я с трудом дотянулась до старого выключателя, и в конусе света единственной лампочки водоворотом закружились пылинки.

Когда глаза привыкли к полумраку, я увидела, что треугольное пространство чердака сплошь заставлено коробками и деревянными ящиками. И я заползла на грязный пол.

«Еще картины», – пробормотала я, нагибаясь к пачке, прислоненной к кирпичам торцевой стены. Одну за другой я перебрала всю пачку, и меня замутило. Боже правый…

Масляная живопись. Акварели. Эскизы. Холст. Бумага.

Дети. Малыши. Подростки. Мальчики и девочки, смущенно отвернувшиеся или ухмыляющиеся прямо в глаза зрителю. Выражение боли, застывшее в открытых ртах; скрюченные пальцы; безликие тела взрослых. Все обнаженные.

Я зажимаю рот ладонью. В жизни не видела ничего более омерзительного.

Некоторые лица я узнала: Джимми, Маркус, Хедер, Кайли…

Мне стало плохо.

Но было что-то в полотнах, что не позволило мне вернуться в свою комнату. Затаив дыхание, я сняла крышку с одной из коробок. Здесь были небольшие работы и сверху пачка старых фотографий, с которыми, вероятно, сверялся художник. Такая же мерзость, как и картины.

«Вот оно…» – шепнула я. Схожесть стиля бросилась мне в глаза, еще когда Эдам предложил забрать тот сельский пейзаж. Эта мысль не оставляла меня, являлась в ночных кошмарах. Но подписи не было, ничто не подтверждало догадку, которая сверлила смущенный разум. Только это. Шарф…

На каждой картине персонаж – жертва – связана или обвязана яркой полоской нарядной ткани. Красота и боль рядом.

– Точно такой же шарф, как… – Я вспомнила свой портрет, который так мне польстил.

Лиловый и алый шифон вился по всем картинам на чердаке, не смягчая, а подчеркивая гнусность главной темы: дети всех возрастов рядом с гротескными фигурами взрослых, истязающих их невообразимыми способами. Шарф был его фирменным знаком.

На некоторых картинах остались ярлыки. «Сто пятьдесят фунтов». Он их продавал, зарабатывал на них.

Почти десять лет я провела в окружении педофилов, а тем временем мой будущий муж рисовал, наживался на отвратительных портретах детей, которых я знала, с которыми росла; ребят, которые исчезали. Сомнений в том, что это его работы, у меня не было.

В слепом неверии я поспешно покинула чердак. Примчалась в ванную и нырнула под душ. Нужно было смыть все это с себя. Нужно было успокоиться, собраться с мыслями и добраться до Джози, пока она не попала в ужасную беду. Я надеялась, что еще не поздно. Надеялась, что могу успеть.

Я бросилась к Эдаму, забарабанила в дверь.

– Эдам, Эдам! Проснись! Это я, Фрэнки…

– Но как Мик нашел меня двадцать лет назад? И Бернетт – как он узнал мое новое имя?

Слишком во многом предстоит разобраться, слишком много вопросов. Не уверена, что ответ мне нужен на каждый. Я помню нашу свадьбу. Как Мик говорил, что обожает меня. Как воткнул мне в волосы розу. «Мы встретились случайно».

– Думаю, не ошибусь, – откликается Мак-Кормак, – если предположу, что в обоих случаях дело в утечке секретной информации из полиции. Как ни печально, их навел кто-то из наших. Эта братия чертовски предана друг другу. Последовать за тобой в Бристоль – это Мик умно придумал.

Вспоминаю, как мы встретились – рисунки, мои брюки, ветер… Как естественно все это выглядело, как искусно переплелось с судьбой. Но все было спланировано. Он следил за мной. Прикидывал, как именно вклинится в мою жизнь – самое безопасное для него место.

– Но как вышло, что картины не были обнаружены? – Я в сердцах стучу кулаком по столу. Подскакивают стаканы с водой. – Если бы тогда, давно, полиция не зевала, а обыскала все здание сверху донизу, то непременно нашла бы картины и, может, даже арестовала художника!

Я спешу переписать прошлое, но на самом деле понимаю: даже раскопай они припрятанные картины, отыскать автора было бы почти невозможно, он ведь ни одной не подписал. В общем, пустое это дело – мечтать о том (господи, как больно об этом думать!), что было бы, а точнее, чего не было бы, не выйди я замуж за Мика.

– Они были все повязаны круговой порукой, – замечает Мак-Кормак. Рядом с ним за столом инспектор уголовной полиции, напротив – женщина-констебль. – Мы вытянули пару имен из Таллока, но потом он покончил с собой. Либи умер в тюрьме от рака пять лет тому назад. Я перетряхиваю старые архивы, но на это нужно время. Ты вот говоришь: здание плохо обыскали, а знала бы ты про все остальное. – Он проводит руками по лицу – похоже, всю ночь не спал. – Года три назад у меня было похожее дело. Знаешь, что меня бесило больше всего? Почти все, кто работал в тамошнем заведении, были в курсе.

Я залпом осушаю стакан. Роклифф не исключение.

– И почему молчали?

– По разным причинам. Главным образом, потому, что не хотели рисковать и смотреть правде в лицо. У них была работа, своя жизнь. Если бы Роклифф тогда прикрыли, все лишились бы заработка. Кусок хлеба для них был важнее всего прочего. Восьмидесятые известны безработицей. – Марк вздыхает. – Либо это, либо они сами были участниками.

– Сколько детей погибло, какие страдания они перенесли… – Я думаю о прошлом отрешенно, словно не я пережила все это. Меня обещали сводить к психологу. Не знаю, пойду ли. Для меня гораздо важнее, чтобы начала выздоравливать Джози. – Мне надо будет встречаться с Бернеттом в суде?

– Как сказать. – Марк Мак-Кормак по-прежнему добр и внимателен, но в нем появилась определенная жесткость – результат долгих лет работы в отделе по борьбе с извращенцами. – Будет зависеть от того, захочешь ли ты дать против него показания. – Он смотрит на меня оценивающе. Ему нужны надежные свидетели.

Я киваю:

– Чего бы мне это ни стоило. – А сама уже заглядываю в далекое будущее, когда он отсидит свой срок и снова выйдет на свободу. Так, пожалуй, мне никакой жизни не хватит. – И чтоб вы знали – я теперь Эва. Эва Этвуд. Джози тоже поменяет фамилию. Официально.

Отныне я буду самой собою и никем другим. Нам и без того предстоит сделать слишком много открытий, выяснить, кто мы на самом деле – я и Джози, – какими можем стать.

– Понимаю, – отзывается Мак-Кормак. – Мы благодарны тебе за сотрудничество.

Меня вдруг осеняет:

– Думаете, в Роклиффе еще остался кто-то…

Он кивает, не дав мне договорить.

– Скажем так: мы подобрались очень близко. Следили, выжидали. А теперь, после всех этих событий, я направил туда группу. Несколько человек были арестованы в деревне и довольно много по всему северу страны. Мои ребята захватили кучу предметов изобразительного искусства, если, конечно, можно так выразиться, фото и видео. Прикрыли несколько интернет-сайтов. И это еще не конец, как я думаю.

– Вот, значит, как Мик и Бернетт пронюхали, что я жива… Кто-то в Роклиффе узнал меня и сообщил. А те потом вычислили, что это я разговариваю с Джози в «Afterlife».

Марк с досадой хлопает ладонью по столу:

– Говорил же я тебе: не возвращайся! Ты меня слушала?

– Никому не верь и не возвращайся, – понуро повторяю я.

Мак-Кормак читает бумаги, которые передал его коллега.

– Бримли. Это имя тебе что-нибудь говорит?

Я качаю головой.

– Он получал картины от Бернетта и продавал. – Марк пробегает глазами список. – А еще Бернард. Фрейзер Бернард. Он в больнице под полицейским надзором. Отравиться пытался – все карманы были диазепамом набиты.

– Он! – вырывается у меня. – Это он навел Бернетта. Должно быть, узнал меня в церкви. – Господи, стоять рядом с одним из них! И провести рядом с другим из них полжизни. – Один раз ночью к нам кто-то забрался. В школе…

Мак-Кормак смотрит на меня с недоумением. Я еще не дошла до этой истории в своих показаниях. Нам еще работать и работать.

– Завтра продолжим, – говорит он. – Иди домой.

У Лоры меня ждет Эдам.

– Мне пора, – объявляет он. – Я нужен в школе.

– Уезжаешь?! – с истерическими нотками переспрашиваю я.

Он мой друг. Я доверилась ему – и не ошиблась. Уму непостижимо, но Джози уже за компьютером – какая жизнестойкость. Они с Нат забрались на диван и голова к голове склонились над экраном. Лора теперь требует, чтобы Нат пользовалась компьютером внизу. Я вижу, как в темной комнате светится розовым и зеленым страничка знакомой мне игры.

– Да, конечно, – вздыхаю я покорно, опустошенно. Не хочу, чтобы он уезжал.

– Я звонил Палмеру. Полиция уже ввела его в курс дела, но он отказывается закрывать школу до конца семестра, хотя чуть не половину здания опечатали криминалисты. По мере сил он им помогает и при этом трясется над девочками. Хороший мужик.

– Мистер Палмер в своем репертуаре. – Я вымучиваю улыбку. – Non scholae sed… или как там.

– Представление должно продолжаться. – Эдам надевает куртку; в кармане звякают ключи.

А как же мое представление – фильмы, над которыми я собиралась работать, «Хамелеон», которого собиралась вывести на следующий уровень, мюзикл Джози?..

– А с Сильвией ты говорил? – Воображаю ее гнев при виде сотен перепутанных носков, мятых юбок, изгвазданных спортивных костюмов.

– Передает тебе привет, – уверяет Эдам.

И вдруг оказывается, что я стою в кольце его рук, уткнувшись лицом в грудь, и вдыхаю все, что могло быть и чего у замужней женщины быть не могло, – всю нашу с ним общую историю.

«Эдам у нас – история…» Так, кажется, выразилась Сильвия, когда знакомила нас.

«Точно. Я живу в прошлом…» – подтвердил он.

Мы на улице, возле машины Эдама.

– Надеюсь, она тебя довезет, – говорю я, похлопывая старушку по крыше и мечтая прямо о противоположном. Пусть бы она вообще не завелась.

Лора стоит в освещенном прямоугольнике двери, рядом Джози и Нат, все трое машут на прощанье. Эдам снова обнимает меня:

– Созвонимся, да?

От этих слов на глаза наворачиваются слезы. Я киваю, пытаюсь улыбнуться.

Он садится за руль и заводит мотор. Из выхлопной трубы вырывается облако черного дыма. Эдам опускает окно, притворно кашляет.

– Ну, пока.

Машина трогается с места… Не успев сообразить, что делаю, я бросаюсь наперерез и растягиваюсь на капоте.

– Стой!

Взвизгивают тормоза, а я скатываюсь на землю. Четыре пары глаз изумленно округляются.

– Мам, ты ж могла убиться! – ахает Джози.

А мне не привыкать.

– Все в порядке, – говорю я, поднимаясь. – Джози, собирай вещи.

– Какие вещи?

– Какие угодно. Пальто. Все, что тебе понадобится до конца жизни. – Я оборачиваюсь к Эдаму. Он ошеломлен и бледен. – Мы едем с тобой.

– Что?

– Никому не верь и не возвращайся, – говорю я. – А я верю тебе, Эдам Кингсли, и возвращаюсь с тобой в Роклифф! – Я подталкиваю Джози, которая уже стоит рядом, одетая, обутая, в машину. – У меня работа, а Джози нужно учиться. – Обнимаю онемевшую Лору, потом Нат: – Вы встретитесь с Джози в «Afterlife». И приезжай на каникулы. Все очень просто.

– Джози! – Нат обегает машину и просовывает голову в окно. – Ты что, правда уезжаешь?

Джози страдальчески морщится, но всего на мгновение.

– Я хочу быть с мамой. Если она едет, значит, и я тоже. – Она слабо улыбается. – Все и так погано.

Девочки держатся за руки. Нат открывает дверцу и обнимает Джози. Долго и нежно – как обещание крепкой дружбы, совместных каникул, болтовни в сети, телефонных разговоров и писем.

– Присмотри за Когтем. – Джози вытирает глаза.

– Клянусь, буду каждый день сидеть около него в столовой, и пусть только кто-нибудь попробует с ним заговорить! Ты видела, он опять переделал свою комнату, совсем на розовом чокнулся. Говорит, налаживает контакт с женской частью своей натуры.

Девчонки фыркают и смеются. Потом Джози отпускает Нат и посылает ей воздушный поцелуй.

Я устраиваюсь рядом с Эдамом:

– Ну, поехали. Домой.

Он морщит лоб, косится на меня:

– А как же расследование? Полиция?

– Я не под арестом. И я не отказываюсь им помогать. Если понадоблюсь, найдут. Лора им сообщит, где я. Давай, Эдам, поезжай. – Я на секунду прикрываю глаза. Если я поступаю неправильно, почему мне так хорошо? – Пожалуйста!

Эдам трогается с места, потихоньку, с уговорами выводит старушку на шоссе, и мы катим на север, в Йоркшир, – порой молча наблюдая, как городские пейзажи сменяются сельскими, порой возбужденно болтая все хором, сплетая слова в один клубок, пока, наконец, не въезжаем на длинную аллею, ведущую к школе. Из-за деревьев показывается Роклифф-Холл.

Эдам останавливает машину, Джози окидывает испуганным взглядом огромное здание, девочек в форме. И нервно облизывает губы.

– Не бойся, – говорю я ей.

«Не бойся», – говорю я себе.

Семь месяцев спустя

По дороге в приемную мистера Палмера я миную кабинет информатики. Несколько девочек склонились над компьютерами, кусают губы, грызут ногти. Одна из них – моя дочь.

– Эй!

Она оборачивается на голос. Форма ей идет – клетчатая юбка, крахмальная блузка, изумрудно-зеленый жакет. Джози вписалась в школьный коллектив, как будто всю жизнь здесь была. Небрежный взмах руки – и она снова утыкается в экран. Переписывает что-то с сайта о животных.

– Он будет только утром. – Бернис выдергивает у меня из рук письмо и поворачивается к конторке у себя за спиной. – Я прослежу, чтоб он его получил.

На деревянной полочке уже лежит еще одно письмо, от Эдама.

Я благодарю и тороплюсь к своим недоразобранным спортивным костюмам. Прислонившись к стене, меня ждет Эдам с развернутой газетой в руках.

– Сегодня опять. – Он указывает на статью, а я отворачиваюсь. Не желаю видеть. – И они снова трутся у задних ворот.

Я качаю головой:

– Девочкам это не на пользу.

Уже четырнадцать школьниц забрали встревоженные родители. В школе день и ночь дежурят полицейские – отгоняют назойливых журналистов и зевак. Временное затишье было, только когда дело дожидалось судебного разбирательства. Еще восьмерых арестовали за хранение детской порнографии; Бернетту тоже предъявлено обвинение. Всем отказано в поручительстве.

«Детский дом ужасов». «Торговец кошмарами за решеткой». «Смерть отца-педофила».

В газетах встречалось и откровенное вранье, и горькая правда, как, например, статья под названием «Она полюбила извращенца».

– Ну, что? – спрашивает Эдам.

Любопытство берет верх, и я просматриваю свежую статью. На снимке полиция ведет Бернетта к бронированному автомобилю после вчерашнего приговора: виновен по всем пунктам.

– Прости?

– Ты отнесла письмо?

– Да.

Эдам обнимает меня за талию, и газета падает на пол.

– И когда же? – интересуется Сильвия. У нее усталый вид. Ей каждый день приходится отбиваться по телефону от озабоченных родителей, заверяя, что их дочки в полной безопасности, что прежний муниципальный детский дом не имеет ничего общего с Независимой школой Роклифф-Холл. – Другой такой помощницы, как ты, у меня не было и не будет.

Я обнимаю ее. От нее пахнет стиральным порошком и табаком.

– Скоро. Ha следующей неделе. Если мистер Палмер отпустит нас до окончания семестра.

– Кого это – вас?

– Меня и Эдама. Мы вместе уезжаем. Втроем. – Я отвожу глаза, словно Сильвии так будет легче принять новость.

– То есть вы с ним…

– Нет, нет. Ничего подобного. (Да, да!) Мы с ним просто друзья. И хотим одного и того же – тихой, спокойной жизни где-нибудь подальше.

– Куда лыжи навострили? – Сильвия вздергивает брови и подбоченивается.

– В Австралию. А что? По крайней мере, всегда тепло.

Джози ждет не дождется. Другой конец света – это как раз то, что нам нужно.

После моего возвращения в Роклифф мы с Сильвией поговорили о случившемся, но она знает, что в подробности мне вдаваться не хочется. И помогает: если кто мне звонит – она начеку. Велела секретарше не пускать дальше приемной никаких нежданных посетителей. Защитница моя. Мама. Она все понимает.

– Не сходите с ума, Сильвия, – говорила я, пожимая ее костлявые кулачки. – Мне надо жить, сколько можно прятаться? Они все уже за решеткой.

– Я тебя в обиду не дам, – обещала она. – Помимо всего прочего, никто не управляется с утюгом лучше тебя.

Она шутила, но, вероятно, с самого начала догадывалась, что я не останусь, что мрачные тайны Роклиффа по ночам отравляют мне кровь. Джози, благодарение Господу, отошла, но видеть, как она носится по коридорам, посапывает ночью в спальне, гоняет по спортивной площадке, с каждым днем становилось все тяжелее. Слишком знакомо.

Поэтому, когда Эдам сказал, что едет домой, в Австралию, что ему предложили вести историю в какой-то школе в Брисбене, я заявила, что еду с ним. И замерла в ожидании его реакции.

– Это далеко, – заметил он с улыбкой, пытливо вглядываясь в меня, будто до сих пор еще не вычислил, что я из себя представляю. – Там полно страшных пауков и чертовски жарко. К тому же у тебя нет визы…

– Эдам, я не шучу. – Меня знобило, в столовой была жуткий холод. – Я думала, возвращение в Роклифф станет решением…

– Ты должна была понять это сама. – Он вытащил из кисета папиросную бумажку, скрутил в колечко и подал мне. – Выходи за меня замуж, – сказал он тоном, каким просят передать соль. – Я хочу заботиться о тебе… И о Джози.

– Ладно, – в тон ему ответила я, просунула палец в колечко, и мы оба расхохотались.

А уж потом я упала к нему на грудь и битый час лила слезы.

– Это ее. – Я протягиваю заколки для волос.

На прошлой неделе я продала дом, забрала последние вещи и на несколько тысяч фунтов накупила грима и всякой всячины, что мне понадобится для нового дела в Австралии.

Эдам берет заколки, крутит в пальцах, тихо говорит:

– Все, что от нее осталось. Кажется, я их помню. – Он прячет заколки глубоко в карман.

Эдам сказал, что никогда больше не вернется в Англию. Теперь уже незачем. Мы помечаем место еще одним деревцем. Будем надеяться, густая крона дуба не помешает пробиться нашей березке.

Вокруг сияют лазурью колокольчики, с листьев над головой сыплются солнечные брызги. Мы словно плещемся в озере. Я собираю букетик и кладу к подножию березки:

– Для Бетси.

Когда мы возвращаемся в школу, мистер Палмер топчется у секретарского стола. Эдам, не прерывая своего рассказа о дождевых лесах и удивительных птицах Квинсленда, поднимает глаза на часы и охает:

– Черт! На урок опаздываю!

Но на его пути вырастает мистер Палмер. Разбросав руки, он загоняет нас обоих в копировальную комнату и щелкает выключателем.

– На пару слов.

Дело в наших заявлениях, не иначе.

Эдам, в расстройстве из-за опоздания, нетерпеливо переминается с ноги на ногу.

– Хочу сообщить, что принимаю вашу отставку. – На бледном, усталом лице директора никаких эмоций. – Я все понимаю.

Бедняга, в последние месяцы на него столько всего свалилось, не всякий выдержит. Вместо того чтобы заниматься школьными делами, пришлось воевать с прессой, возиться с криминалистами, которые оккупировали добрую половину здания. Кто-то из журналистов раскопал, что он местный, и они только что носом землю не рыли, доказывая его давнишнюю связь с Таллоком. Это была бы сенсация. Да только ничего у них не вышло.

А мистер Палмер по-прежнему отдавал все силы, чтобы школа работала в обычном режиме. Кое-какие классы перевели в наскоро сколоченные времянки на участке.

– Желаю удачи на новом поприще. Вы оба получите официальные письма. Мистер Кингсли, вы будете освобождены от двухгодичного контракта досрочно. Мисс Джерард, нам всем будет недоставать вас. Девочки к вам привязались. – Он расплетает скрещенные руки, словно выпускает нас.

– Благодарю вас, мистер Палмер. – Эдам, извинившись, убегает.

– В последнее время нам всем пришлось несладко, – замечаю я.

Мистер Палмер выключает свет.

– Можете ехать когда пожелаете, – ровно звучит в темноте его голос.

Джози сидит на подоконнике, прижав ладони к стеклу. Я смотрю в то же окно возле обшарпанной входной двери.

– Так нечестно, мам! Опять в зиму едем.

– Только зима в Квинсленде совсем не такая, как у нас, глупенькая.

Мы обе высматриваем на длинной аллее такси. Какое странное чувство – видеть свою дочь на том самом месте, где много-много лет назад сидела я сама, загадывая: вот моргну и увижу, как из-за поворота выплывает папина «гранада».

– Такси задерживается. – Эдам втаскивает в холл последний чемодан. – На пятнадцать минут.

Джози со стоном сползает с подоконника.

– Надоело, – ворчит она, удаляясь.

– Далеко не уходи! – кричу я ей в спину и цепляюсь за руку Эдама. Мышцы его напряжены, должно быть, от чемоданов. – Я не сваляла дурака? – спрашиваю я его. Или себя. – С Австралией, то есть?

Эдам хохочет.

– Уровень жизни ты себе обеспечила неплохой. Того, что ты выручила за дом, тебе с лихвой хватит на что-нибудь очень приличное.

– Нам хватит, – поправляю я, извлекая из кармана бумажное колечко.

– Сумасшедшая. – И он целует меня.

– Бетси любила тут сидеть и ждать меня из школы. – Я заглядываю ему в глаза, от синей их глубины кружится голова. – Который час? Пойду-ка я отловлю Джози. Держу пари, все уроки сорвала, заново обнимаясь с подружками.

Я сама уже со всеми попрощалась и взяла с Сильвии слово, что она не придет помахать мне рукой у двери. Хочу улизнуть так, чтоб никто не заметил.

Негромко окликая дочь, шагаю по коридору. Она ведь точно пошла в эту сторону?

– Джози!

Поворачиваю налево, торопливо иду вдоль окошек, выходящих во двор.

– Джози Этвуд, куда ты подевалась?

И следа нет.

Заглядываю в наполовину стеклянную дверь какого-то класса – девчачий голос бубнит французские глаголы. Здесь ее нет. Может, отправилась в кабинет информатики, рассылает письма перед отъездом? Я снова смотрю на часы – в любую минуту у входа может загудеть такси. Развернувшись, решаю попытать счастья в другом коридоре, перпендикулярном главному.

– Джо-зи!

Никакого ответа. Почти все здешние комнаты заняты либо под кладовые, либо под кабинеты заведующих кафедр. Распахиваю дверь наугад – вываливается груда хоккейных клюшек. Подбираю и запихиваю все обратно.

– Джози Этвуд, где ты?

Ее новое имя все еще непривычно режет слух. Дергаю еще пару дверей – заперто… и врываюсь в кабинет мистера Дикси. Он стоит с мобильником в руках, но ни с кем не разговаривает.

– Ох, простите!

И тут я замечаю девочку. Семиклассницу. С пунцовым лицом. Мистер Дикси захлопывает телефон и усаживается за стол. Девочка заправляет блузку.

– Простите, – пятясь, бормочу я. Меня вдруг пробирает озноб. – П-простите.

– Ничего, ничего. Генриетта уже уходит. Верно? – Он в упор смотрит на девочку, та пулей вылетает из комнаты.

– И я тоже, – лепечу я, не в силах сдержать страх, который с новой силой вскипает в душе. – Я тоже ухожу.

Стены смыкаются надо мной… Прочь из этого проклятого места! Я со всех ног бегу назад в холл и бросаюсь к Эдаму:

– Джози нигде нет!

– Да здесь она, Фрэнки. Успокойся. Просто ходила в туалет. – Эдам подзывает мою дочь. – Такси на месте. Ничего не забыли?

Я перевожу дух и, пряча глаза, подхватываю сразу несколько сумок. Все вместе мы тащим вещи к такси.

– В Скиптон на вокзал, пожалуйста, – говорит Эдам шоферу и с улыбкой оборачивается ко мне. – Что с тобой, Фрэнки? – Улыбка сползает с его лица.

– Все нормально. – Я смотрю в заднее стекло на уменьшающиеся очертания Роклифф-Холла, который я покидаю теперь уже в самый последний раз. – Они как раковая опухоль, – шепчу я и вспоминаю маму. Рак печени у нее перешел на кости, на лимфатические узлы. – До конца от них не избавиться.

– Ты о чем, мам?

Джози и Эдам перекидываются названиями австралийских животных. Кто-то кричит: ехидна!

– У кого, говоришь, раковая опухоль? – переспрашивает Эдам и бросает Джози пакетик мятных леденцов. – Ты еще про коалу забыла.

Веселая перепалка продолжается, а я достаю из сумки блокнот и трясущимися руками начинаю писать. Машина подпрыгивает на ухабах. Меня мутит. И конверта у меня нет. Когда на вокзале мы выходим из машины, я роняю исписанный листок в решетку водостока. Что же делать? Что делать?

Накрапывает дождь, и Эдам отправляет нас под крышу, а сам грузит тележку.

– Мам, ты что? Всю дорогу смурная. – Джози берет меня под руку. – Ты разве не рада?

– Я пыталась все забыть.

– В Австралии у тебя все пройдет. Это как раз то, что нам надо, мам.

Я жму ее руку.

– До сих пор не уверена, – тихо говорю я Эдаму, когда он возвращается к нам, – правильно ли сделала, что сообщила в полицию.

Он не отвечает. Просто не отходит от меня, пока поезд катится через поля к вокзалу Кингз-Кросс; играет в карты с Джози, когда та начинает скучать; бегает за горячим шоколадом и бутербродами в вагон-ресторан.

Четыре часа спустя мы сдаем багаж в аэропорту Хитроу на вечерний рейс. Джози зевает.

– Ничего, теперь уже недолго, – утешает Эдам. – Настоящее приключение!

Рядом со мной у выхода на посадку сидит мужчина с ноутбуком и просматривает фотографии детей – на пляже, на празднике, в парке. На одной долго задерживается: девчушка лет четырех-пяти в «лягушатнике», голенькая. Мужчина смотрит пристально, ухмыляется под нос, потом захлопывает крышку, барабанит по ней пальцами. И звонит по телефону. Сюсюкает, нежно улыбается, чмокает трубку и говорит: «Покочи-ночи! Обожаю мою маленькую!»

– Эдам, я сейчас!

Джози дремлет и моего исчезновения не замечает.

Я запихиваю монетки в телефон-автомат, вытаскиваю из кошелька карточку и набираю номер. В такой поздний час его, конечно, на месте нет, но я знаю, что сообщения на автоответчике он проверяет регулярно.

– Это сообщение для Марка Мак-Кормака, – четко выговариваю я, не назвавшись, и рассказываю о том, что видела в кабинете у Дикси.

Может, и ничего страшного. Но больше рисковать я не могу.

– Дело сделано, – объявляю я Эдаму, вернувшись. – Точка. – Я хватаю сумку, куртку, настороженно кошусь на других пассажиров.

– А я тут гадаю, куда ты подевалась, – отзывается Эдам. – Только что объявили наш рейс.

Потихоньку продвигается очередь на посадку. Вручив посадочный талон и шагнув в туннель, ведущий к самолету, я в последний раз оглядываюсь и беззвучно молюсь. Позади нас молодожены, за ними пожилая пара. Я на миг с облегчением прикрываю глаза. За нашим отъездом никто не следит.